Текст книги "Приход ночи"

Автор книги: Айзек Азимов

Соавторы: Роберт Сильверберг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Посмотрим, кто кого еще использует.

Гулко ступая по мраморным плитам, он быстро пересек вестибюль и вышел в сияющий трехсолнечный день.

Теперь обратно в редакцию. Проведем пару часов над благочестивым чтением Книги Откровений, а там пора подумать и о завтрашней колонке.

Глава 11

Летний сезон дождей был в самом разгаре, когда Ширин 501-й вернулся в Саро. Он вышел из самолета под сплошной ливень, превративший аэродром в подобие озера. Бешеные порывы ветра несли серые потоки над землей почти горизонтально.

До чего же все серо…

Солнца скрывались где-то за хмарью. Тот слабый проблеск на западе, вероятно, Онос, а с другой стороны угадывается холодный отсвет Тано и Ситы. Но толстый покров облаков делает день совсем сумрачным. Тревожно сумрачным для Ширина, который, несмотря на то, что сказал своим джонглорским партнерам, все еще переживает последствия пятнадцатиминутного пребывания в Таинственном Туннеле.

Ширин скорее бы сел на десять суток в тюрьму, чем сознался Келаритану, Кубелло и остальным в своем дурном самочувствии. Однако он был на грани кризиса. Через три-четыре дня после Туннеля Ширин испытал на себе в легкой, очень легкой форме ту клаустрофобию, которая привела стольких граждан Джонглора в психиатрическую лечебницу. Он сидел у себя в номере, работал над отчетом, и вдруг начинал чувствовать, как вокруг смыкается Тьма – у него появлялась непреодолимая потребность встать и выйти на террасу или даже прогуляться по гостиничному саду. Непреодолимая? Пожалуй, нет. Но настоятельная. Когда Ширин подчинялся ей, ему сразу становилось легче.

А еще Тьма приходила к нему во сне. В комнате, конечно, горела лампадка – Ширин всегда спал с лампадкой и не знал никого, кто бы этого не делал, а после Туннеля завел себе запасную на случай, если в первой сядет батарея – хотя индикатор показывал, что заряда хватит еще на полгода. И тем не менее спящему мозгу Ширина мерещилось, что комната погружается в глубины мрака, в черноту, в полную и беспросветную Тьму. И психолог просыпался дрожащий, весь в поту, убежденный, что вокруг него Тьма, хотя приветливый свет двух лампадок по обе стороны постели доказывал, что это неправда.

И сейчас, выходя из самолета под это хмурое небо, Ширин хоть и радовался, что вернулся домой, но предпочел бы более солнечный прием. Ему стало слегка – а может, и не слегка – нехорошо, когда пришлось идти по плексигласовому дождезащитному переходу от самолета к аэровокзалу. Ширин жалел, что этот переход поставили – сейчас он предпочел бы промокнуть, чем входить в закрытое пространство. Предпочел бы остаться под открытым небом, при свете дружеских солнц – хотя бы и скрытых за облаками.

Но потом дурнота прошла. Когда Ширин получил багаж, радость возвращения в Саро пересилила в нем последствия столкновения с Тьмой.

Лилиат 221-я ждала его в машине около багажного отделения. Это тоже улучшило ему настроение. Лилиат была стройная, приятная женщина лет пятидесяти, коллега Ширина по факультету психологии. Ее работа, правда, никак не пересекалась с тематикой Ширина – она экспериментировала с животными в лабиринтах. Они знали друг друга уже десять или пятнадцать лет. Ширин давно бы предложил Лилиат выйти за него замуж, будь он из тех, кто женится. Но он был не из таких – да и она тоже, насколько давала ему понять. Их отношения, кажется, устраивали обоих.

– Нечего сказать, выбрал денек, чтобы вернуться, – сказал Ширин, садясь рядом с Лилиат и дружески целуя ее.

– У нас так уже три дня. И говорят, будет еще три, пока Онос не выйдет из-за туч. К тому времени мы, должно быть, потонем. А ты как будто похудел в Джонглоре, Ширин!

– Правда? Знаешь, эта северная кухня не очень мне по вкусу.

Он не думал, что перемена в нем так очевидна. Казалось бы, человек его объема может незаметно похудеть на десять-пятнадцать фунтов. Но у Лилиат был острый глаз – а возможно, он потерял больше пятнадцати фунтов. С тех пор как Ширин побывал в Туннеле, он едва притрагивался к еде. Это он-то! Ему самому не верилось, как мало он ест.

– А выглядишь ты хорошо, – сказала Лилиат. – Здоровый, бодрый.

– Неужели?

– Тебе, конечно, незачем становиться тощим в твоем возрасте, но немножко сбросить вес не вредно. Ну как, понравилось тебе в Джонглоре?

– Как сказать…

– Выставку видел?

– Да. Сказочное зрелище, – с умеренным энтузиазмом сказал Ширин. – Бог мой, Лилиат, ну и дождь!

– А в Джонглоре дождя не было?

– Нет, там все время было ясно и сухо. Как в Саро перед моим отъездом.

– Такой сезон, Ширин. Хорошая погода не может длиться несколько месяцев подряд, сам знаешь. Когда каждый день всходят разные солнца, нельзя ожидать от климата постоянства.

– Ты говоришь прямо как метеоролог – а может, астролог.

– Нет – как психолог. Ты не хочешь рассказать мне о своей поездке, Ширин?

– Выставка просто великолепна, – нерешительно заговорил он. – Жаль, что ты ее не видела. Но почти все время я работал. Заварили они там кашу со своим Таинственным Туннелем.

– Там действительно умирали?

– Да, было несколько случаев. Но основная масса получила психические травмы. Люди теряли ориентацию, заболевали клаустрофобией. Я говорил кое с кем из пострадавших. Для их выздоровления потребуются многие месяцы, а некоторые не оправятся до конца своих дней. При этом Туннель продолжал работать, как ни в чем не бывало.

– Даже после того, как появились жертвы?

– Это никого не волновало – а меньше всего руководителей выставки. Им лишь бы продать побольше билетов. А народу было любопытно посмотреть, что такое Тьма. Можешь ты себе это представить, Лилиат? Они становились в очередь, чтобы рискнуть своим рассудком! Разумеется, каждый был убежден, что уж с ним-то ничего не случится. И со многими действительно ничего не случалось. Только с некоторыми. Я тоже побывал в Туннеле.

– Правда? – удивилась Лилиат. – Ну и как?

– Мерзко. Я бы многое отдал, чтобы не повторять этого.

– Но ты как будто не пострадал.

– Как будто нет, – осторожно сказал он. – Если бы я проглотил с полдюжины живых рыбешек, я бы тоже не пострадал, но вряд ли захотел бы проделать это еще раз. Я им сказал, чтобы закрыли свой проклятый Туннель. Это мое мнение как эксперта, и они, думаю, ему подчинятся. Мы просто не рассчитаны на то, чтобы выдерживать столько Тьмы, Лилиат. Минута-другая – и мы начинаем барахлить. Я уверен, что это врожденное, заложенное в нас миллионами лет эволюции. Тьма – самое противоестественное явление на свете. А уж продавать ее людям в качестве развлечения… – содрогнулся Ширин. – Ну, теперь все это в прошлом, и я снова дома. Что новенького в университете?

– Да ничего. Все те же идиотские свары, все те же заседания на факультете, выспренные речи по поводу разных злободневных событий – ну, ты знаешь. – Она помолчала и сжала рулевой рычаг обеими руками, ведя машину по глубоким лужам на шоссе. – Вот в обсерватории, кажется, какая-то заварушка. К тебе приходил твой друг Биней 25-й. Мне он почти ничего не сказал, но им как будто пришлось пересмотреть одну из своих ключевых теорий. Все засуетились. Сам старый Атор возглавляет работу, можешь себе представить? Я думала, что у него мозг атрофировался еще сто лет назад. Биней привел с собой какого-то журналиста, автора популярной колонки в газете. Теремон, кажется. Теремон 762-й. Я не слишком-то обращала на него внимание.

– Это знаменитость. Поборник справедливости, хотя я не знаю толком, о чем он там пишет. Они с Бинеем проводят много времени вместе.

Ширин взял себе на заметку позвонить молодому астроному, как только разложит вещи. Биней вот уже почти год жил с Раисстой 717-й, дочерью сестры Ширина, и у двух мужчин завязалась дружба, настолько близкая, насколько позволяла двадцатилетняя разница в возрасте. Ширин интересовался астрономией, и это тоже связывало их.

Атор вернулся к научной работе? Подумать только! Что же такое случилось? Может, какой-нибудь выскочка опубликовал статью с нападками на закон всемирного тяготения? Нет, на такое никто бы не отважился.

– Ну, а ты? – спросил Ширин. – Ты ничего не говоришь о том, что делала в мое отсутствие.

– А как по-твоему, что я делала? Занималась дельтапланеризмом? Посещала собрания Апостолов Пламени? Политически просвещалась? Я читала, вела свои группы, придумывала, что приготовить тебе на обед, когда вернешься. Ты случайно не сел на диету, нет?

– Конечно, нет. – Он любовно положил ладонь на ее руку. – Я о тебе все время думал, Лилиат.

– Уверена, что думал.

– И не могу дождаться, когда будет обед.

– Вот это похоже на правду.

Дождь вдруг припустил еще пуще. Масса воды обрушилась на ветровое стекло, и Лилиат потребовалось все внимание, чтобы удерживать машину на дороге. Они как раз проезжали мимо Пантеона, великолепного Собора Всех Богов, утратившего часть своего великолепия от потоков дождя, текущих по кирпичным стенам.

Небо потемнело еще на пару делений. Ширин весь съежился под давлением окружающего сумрака и стал смотреть на ярко освещенную приборную доску.

Ему не хотелось больше оставаться в замкнутом пространстве машины. Хотелось выйти наружу, несмотря на ливень. Но ведь это безумие. Он вмиг промок бы до нитки. Мог бы даже утонуть – такие потоки разливались повсюду.

Думай о чем-нибудь хорошем, приказал он себе, о чем-нибудь теплом, светлом. Думай о солнечном свете, о золотом свете Оноса, о теплом свете Трея и Патру, даже о холодном свете Тано и Ситы, о слабом красном свете Довима. Думай о сегодняшнем обеде. Лилиат устроит пир в честь твоего возвращения. Она так хорошо готовит.

Ширин, как ни старался, не ощущал никакого аппетита. Какая еда в такой мрачный серый день – такой темный… Но Лилиат очень ревностно относится к своей стряпне. Особенно, когда готовит для него. Ширин решил съесть все, что она подаст, даже если придется себя принудить. Ну не смешно ли: он, Ширин, известный гурман, будет принуждать себя к еде! Лилиат покосилась на него, слыша, что он смеется.

– Что тебя так насмешило?

– Да то, что Атор вернулся в науку, – нашелся Ширин. – Это после стольких-то лет на троне светлейшего государя императора от астрономии и чисто административной деятельности. Надо будет тут же позвонить Бинею. Что там у них такое творится?

Глава 12

Шел третий день пребывания Сиферры 89-й в университете Саро, и все это время шел дождь. Какой освежающий контраст с высохшей насквозь пустыней Сагиканского полуострова! Сиферра так долго не видела дождя, что ее поражало само явление льющейся с неба воды.

На Сагикане каждая капля воды представляла собой огромную ценность. Вода расходовалась крайне бережно и использовалась повторно где только возможно. И вот пожалуйста – течет ручьями с неба, словно из гигантского резервуара, который никогда не высохнет. Сиферру так и тянуло сорвать с себя одежду и пробежаться по обширным зеленым газонам университетского городка, чтобы дождь, струясь по телу нескончаемым потоком, отмыл наконец ее кожу от въедливой пыли пустыни.

Такого тут еще не видали. Чтобы холодная, надменная, лишенная всякой романтической жилки Сиферра 89-я бегала голая под дождем! Стоило это сделать только лишь ради того, чтобы насладиться видом ошарашенных лиц, глядящих из каждого окна, как она пробегает мимо.

Да нет, ничего не выйдет.

Это совсем не в ее стиле.

Да и дела не позволяют. Сиферра, не успев приехать, без промедления взялась за работу. Большинство найденных в Беклимоте предметов ехало грузовым транспортом и должно было прибыть не раньше, чем через несколько недель. Но нужно было вычертить схемы, закончить наброски, проанализировать стратиграфические снимки Балика, подготовить образцы почвы для радиографического анализа и сделать еще миллион разных вещей. А главное, – поговорить с палеографом, Мадрином 505-м, о табличках из Томбо.

Таблички из Томбо! Находка из находок, их важнейшее открытие за полтора года! Так, по крайней мере, считала Сиферра. Все, конечно, зависит от того, сумеет ли кто-нибудь расшифровать их. Как бы там ни было, надо без промедления усадить за них Мадрина. Содержание табличек, и само по себе занимательное, может перевернуть все устоявшиеся представления о доисторическом мире. Потому-то Сиферра и не отправила их вместе со всем прочим, а сама привезла в Саро.

В дверь постучали.

– Сиферра? Сиферра, ты здесь?

– Да, входи, Балик.

Могучий стратиграф промок насквозь.

– Паскудный дождь, – пробормотал он, отряхиваясь. – Смотри, как меня вымочило, а я ведь только перебежал через площадку между нами и библиотекой Уланда!

– А я люблю дождь, – сказала Сиферра. – Надеюсь, он никогда не кончится. После стольких месяцев пекла в пустыне – песок в глазах, в горле; жара, сушь – нет уж, пусть дождь идет, Балик!

– Ты-то сидишь под крышей. Хорошо восхищаться дождем, сидя в сухом уютном кабинете. Все с табличками играешь? – Он указал на шесть побитых, потрескавшихся плиток из тяжелой красной глины, которые Сиферра разложила на столе на две группы по три таблички в каждой: квадратные отдельно, продолговатые отдельно.

– Правда, красивые? – встревожено спросила она. – Не могу от них оторваться. Смотрю и смотрю. Вот, кажется, еще немного – и пойму их.

Балик облокотился о стол.

– По мне, тут как курица лапой нацарапала.

– Ну что ты! Я уже ясно различаю словесные блоки. А я ведь не палеограф. Вот смотри – видишь эту группу из шести знаков? Здесь она опять повторяется. А вот еще три знака, ограниченные клиньями…

– Мадрин их еще не видел?

– Нет еще. Я просила его зайти чуть попозже.

– А ты знаешь, что весть о нашей находке уже разошлась по факультету? И всем известно о многослойном городе Томбо?

– Как? – опешила Сиферра. – Кто разболтал?

– Кто-то из студентов. Не знаю, кто – по-моему, Велоран, хотя Эйлис думает, что Стен. Все равно этого было не избежать, верно?

– Я же предупреждала их, чтобы ничего не рассказывали о…

– Да ведь они еще дети, Сиферра, им по девятнадцать, это их первые настоящие раскопки – и вдруг экспедиция натыкается на нечто потрясающее – на семь неизвестных доселе доисторических поселений, одно на другом, которым одни боги знают сколько тысяч лет…

– Девять поселений, Балик.

– Семь, девять – все равно колоссально. По-моему, все-таки семь, – улыбнулся Балик.

– Мне известно твое мнение. Ты ошибаешься. Но кто об этом говорил на факультете?

– Хиллико и Брангин. Слышал утром в факультетском холле. Весьма скептически настроены, должен тебе сказать. Крайне скептически. Ни один не верит, что там может быть хоть одно поселение старше Беклимота, не говоря уж о девяти или семи.

– Они же не видели фотографий. Не видели схем. Не видели табличек. Ничего не видели – и уже имеют готовое мнение, – рассвирепела Сиферра. – Что они вообще знают? Хоть раз ступали ногой на Сагиканский полуостров? Были в Беклимоте хотя бы в качестве туристов? И еще смеют высказывать мнение об экспедиции, результаты которой еще не публиковались, даже предварительно не обсуждались на факультете!

– Сиферра!

– Шкуру бы с них спустила! А заодно и с Велорана со Стеном. Им же велено было держать язык за зубами. Как они посмели нарушить приоритет, хотя бы и устно? Я им покажу. Вызову их сюда и выясню, кто проболтался Хиллико и Брангину, и если виновный намерен защищать докторскую и в этом университете…

– Сиферра, – примирительно сказал Балик, – ты кипятишься по пустякам.

– По пустякам! Мой авторитет подорван, и…

– Ничего еще не подорвано. Все это лишь слухи и только слухи, пока ты не сделала предварительный доклад. Что до Велорана и Стена, мы не знаем, проговорился кто-то из них или нет, а если и проговорился – вспомни, что ты сама была молодой.

– Да уж. Три геологические эпохи тому назад.

– Не говори глупостей. Ты моложе меня, а я еще далеко не старец.

Сиферра безразлично кивнула, глядя в окно. Дождь внезапно перестал ее радовать. Снаружи было темно, угнетающе темно.

– Подумать только, наши открытия уже оспариваются, хотя еще даже не опубликованы.

– Как же их не оспаривать, Сиферра. Наши находки на том холме – это палка в колеса не только нашим факультетским коллегам, но и историкам, философам, даже теологам. Пари держу – они будут грудью защищать свои устоявшиеся представления о развитии цивилизации. Ты бы поступила так же, если бы кто-то выдвинул новую идею, опрокидывающую все, во что ты веришь. Будь реалисткой, Сиферра. Мы с самого начала знали, что бури не миновать.

– Пожалуй. Просто я не ждала, что она разразится так скоро. Я еще и вещи не успела разложить.

– Вот в том вся и беда. Ты слишком быстро погрузилась на большую глубину, не позаботившись о декомпрессии. Слушай, у меня идея. Нам полагается небольшой отдых перед тем, как получить полную академическую нагрузку. Почему бы нам с тобой не сбежать от дождя и не устроить себе маленькие каникулы? Съездим в Джонглор на выставку, например. Я вчера видел Ширина – он только что оттуда и говорит…

– Что ты сказал? – уставилась на него Сиферра.

– Говорю, давай съездим с тобой куда-нибудь.

– Ты что же это, Балик – решил за мной приударить?

– Можно и так сказать, пожалуй. Что тут такого невероятного? Мы не чужие друг другу. Знакомы со времен аспирантуры и целых полтора года провели вместе в пустыне.

– Вместе? Да, в одной экспедиции. Ты жил в своей палатке, я в своей, и никогда между нами ничего не было. И вдруг ни с того ни с сего…

– Я же не замуж тебя зову, Сиферра, – пришел в раздражение Балик. – Просто предлагаю съездить вместе на Джонглорскую выставку дней на пять-шесть, погреться, пожить в приличном отеле после палаточной жизни в пустыне, тихо пообедать вдвоем несколько раз, попить хорошего вина… – Он недовольно развел руками. – А ты заставляешь меня почувствовать себя глупым мальчишкой, Сиферра.

– Ты и ведешь себя, как мальчишка. У нас всегда были чисто товарищеские отношения, Балик. Пусть они такими и останутся, хорошо?

Балик хотел было ответить, но передумал и плотно стиснул губы.

Наступило неловкое молчание. У Сиферры застучало в висках. Как это все неожиданно и неприятно – и то, что университетские коллеги уже ополчились против находок из Томбо, и неловкая попытка Балика ее соблазнить. Ну, не соблазнить, а завязать с ней какие-то романтические отношения. И как искренне поразил его ее отказ.

Неужели я подала ему какой-то повод, спрашивала себя Сиферра, дала понять, что питаю к нему чувства, которых на самом деле нет?

Быть не может. Ей не верилось в это. Ей нисколько не хотелось ехать развлекаться на север и попивать вино в приглушенном свете ресторана ни с Баликом, ни с кем-либо другим. У нее есть работа – и этого довольно. Вот уже двадцать с лишним лет, с самой ее юности, мужчины бегают за ней и говорят, какая она красивая, прелестная и очаровательная. Ей это, в общем, льстит. Пусть лучше ее считают красивой и очаровательной, чем безобразной и скучной. Но она пока ни одним еще не увлеклась – и не хотела бы увлечься. Как неудачно поступил Балик, внеся натянутость в их отношения именно сейчас, когда у них на руках подготовка всех беклимотских материалов и нужно полное согласие…

В дверь постучали, и Сиферра мысленно возблагодарила того, кто прервал эту ситуацию.

– Кто там?

– Мадрин 505-й, – ответил дребезжащий голос.

– Входите, пожалуйста.

– Я пойду, – сказал Балик.

– Нет. Он пришел смотреть таблички. А они такие же твои, как и мои, разве нет?

– Извини меня, Сиферра, за…

– Забудем об этом. Забудем!

В кабинет неверной походкой вошел Мадрин. Этому хрупкому, высохшему старичку уже перевалило за семьдесят и давно пора было на пенсию, но его оставили на факультете – не преподавать, а заниматься палеографией. За толстыми стеклами очков прятались добрые серовато-зеленые глаза, потускневшие от бдения над выцветшими древними манускриптами. Но Сиферра знала, что их тусклость обманчива: не было на свете глаз острее этих, когда дело касалось старинных текстов.

– Так вот они, эти знаменитые таблички, – сказал Мадрин. – Знаете, я ни о чем другом не мог думать, как только узнал о них от вас. – Тем не менее старик не устремился к табличкам немедленно. – Можете вы что-нибудь сказать мне об их контексте, о месте их находки?

– Вот общий план, снятый Баликом, – сказала Сиферра, подавая ему огромный увеличенный снимок. – Это холм Томбо, старая мусорная куча чуть южнее центра Беклимота. Вот такую картину мы увидели, когда буря расколола его надвое. Потом мы сделали срез здесь – и вот здесь – и все вскрылось полностью. Вы различаете здесь темную линию?

– Уголь?

– Он самый. След пожара, от которого сгорел весь город. А теперь посмотрим пониже и увидим второй слой построек и вторую линию пожара. Теперь смотрите сюда… и сюда…

Мадрин долго не отрывался от фотографии.

– Что же это? Восемь городов один на другом?

– Семь, – буркнул Балик.

– По-моему, девять, – заметила Сиферра. – Но я согласна, что трудно определить сколько их там во всем холме. Чтобы выяснить это, потребуется химический и радиографический анализ. Но очевидно одно: город раз за разом горел, и его обитатели снова строились на старом пепелище.

– Но тогда это, значит, неимоверно древнее поселение? – спросил Мадрин.

– Мне кажется, этому холму по меньшей мере пять тысяч лет. А то и намного больше. Может быть, десять или пятнадцать. Мы не узнаем этого, пока не доберемся до самого нижнего слоя, а с этим придется подождать до следующей экспедиции – или до следующей за ней.

– Пять тысяч лет, говорите? Возможно ли?

– Со всеми этими вновь создаваемыми городами? Пять тысяч – это минимум.

– Но мы никогда еще не раскапывали столь древнее поселение, – сказал озадаченный Мадрин. – Самому Беклимоту меньше двух тысяч лет, верно? А мы считали его древнейшим человеческим поселением на Калгаше.

– Древнейшим, известным нам, – подчеркнула Сиферра. – Но почему бы не существовать еще более древним? Гораздо более древним? Эта фотография, Мадрин, дает нам ответ. Перед вами поселение, которое древнее Беклимота – предметы беклимотского стиля обнаружены в его верхнем слое, а сколько еще слоев внизу? Беклимот, должно быть – сравнительно совсем недавнее поселение. Город Томбо, ставший древностью еще до постройки Беклимота, горел и восстанавливался много-много раз, на протяжении, может быть, сотен поколений.

– Как видно, это очень несчастливое место, – заметил Мадрин. – Нельзя сказать, чтобы боги благословили его, а?

– До жителей, должно быть, это тоже дошло со временем, – сказал Балик.

– Да, – кивнула Сиферра. – В конце концов они, скорее всего, решили, что это место проклято, и вместо того, чтобы строиться на пепелище после очередного пожара, отошли чуть в сторону и построили Беклимот. Но перед этим они долго, очень долго, жили на Томбо. Мы сумели распознать архитектурный стиль двух верхних слоев – видите, здесь остатки среднебеклимотских строений, а под ними – раннебеклимотские решетчатые. Но стиль третьего сверху города – того, что от него осталось – мне совершенно незнаком. Четвертый город еще более чужд нам и очень примитивен, хотя по сравнению с пятым он верх строительного мастерства. А ниже начинается такая первобытная мешанина, что трудно сказать, где один город, а где другой. Но каждый город отделяется от предыдущего линией пожара – так мы считаем. А таблички…

– Что таблички? – спросил Мадрин, дрожа от волнения.

– Квадратные мы обнаружили в третьем слое. А длинные – из пятого. Для меня они полнейшая загадка, но я ведь не палеограф.

– Вот было бы здорово, – сказал Балик, – если бы эти таблички рассказали нам историю разрушения и возрождения Томбо.

– Вот было бы здорово, Балик, – пронзила его взглядом Сиферра, – если бы ты не строил воздушных замков!

– Извини, Сиферра, – язвительно ответил он. – Извини, что осмелился вымолвить слово.

Мадрин, не обращая внимания на их перепалку, склонился над квадратными табличками, потом перешел к длинным и наконец сказал:

– Изумительно! Совершенно изумительно!

– Вы можете их прочесть? – спросила Сиферра.

– Прочесть? – усмехнулся старик. – Нет, конечно. Вы ожидали чуда? Но я вижу здесь словесные блоки.

– Да, я тоже их вижу.

– И, кажется, почти различаю буквы. На более старых табличках совершенно неизвестное мне письмо, скорее всего слоговое: слишком много знаков для алфавитного. Но квадратные, как мне кажется, представляют собой крайне примитивную форму беклимотского письма. Смотрите – вот это куас, готов поручиться, а вот это несколько искаженная буква тифиак – самый настоящий тифиак. Мне надо будет поработать над ними, Сиферра. С моими осветительными приборами, моими камерами, моими сканнерами. Можно я возьму их с собой?

– С собой? – переспросила Сиферра так, будто Мадрин попросил у нее несколько ее пальцев.

– Только так я сумею их расшифровать.

– А вы полагаете, что сумеете? – спросил Балик.

– Я ничего не гарантирую. Но если этот знак – действительно тифиак, а этот куас, я смогу распознать и другие знаки, предшествовавшие беклимотским, и по крайней мере транслитерировать [транслитерация – передача букв одной письменности посредством букв другой] текст. Трудно, конечно, сказать, поймем ли мы его после этого. И сомнительно, чтобы я в чем-то продвинулся с длинными табличками, если вы только не найдете двуязычный источник, который поможет мне разгадать более древнюю письменность. Однако попробуем, Сиферра. Попробуем.

– Хорошо. Попробуйте. – Она любовно собрала таблички и снова положила в коробку, в которой везла их с Сагикана. Ей больно было расставаться с ними. Но Мадрин прав – с первого взгляда их не прочтешь, нужен лабораторный анализ. Она проводила грустным взглядом палеографа, прижимавшего к хилой груди драгоценную ношу. Они с Баликом снова остались одни.

– Сиферра… насчет того, что я говорил…

– Я же сказала – забудь. Как я забыла. Ты не против, если я теперь поработаю, Балик?