Текст книги "Приход ночи"

Автор книги: Айзек Азимов

Соавторы: Роберт Сильверберг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

– В общем, когда Год Праведности кончается и выясняется, что калгашские нравы не изменились к лучшему, эти самые Звезды извергают на нас: священный огонь и сжигают дотла. Мондиор говорит, что это случалось уже много раз. Но боги каждый раз проявляют милосердие, по крайней мере часть богов: после конца света добрые боги пересиливают более суровых, и человечеству дается еще один шанс. Наиболее праведные спасаются от погибели, и устанавливается новый срок: людям дается еще 2049 лет, чтобы отречься от зла и порока. Ныне срок уже близок, говорит Мондиор. 2049 лет со времени последнего катаклизма уже на исходе. Через каких-нибудь четырнадцать месяцев солнца исчезнут с небосвода, и эти его мерзкие Звезды извергнут пламя с черного неба, чтобы смести грешников с лица планеты. Если точно, это произойдет девятнадцатого числа будущего тептара.

– Четырнадцать месяцев, – задумчиво повторил Биней. – 19 тептара. Он весьма точен, не так ли? Должно быть, может предсказать и время дня?

– Говорит, что может. Вот потому мне и нужно, чтобы высказался кто-нибудь из обсерватории, предпочтительно ты. В последний раз Мондиор заявил, что точное время катастрофы можно предсказать научным путем – оно, мол, не просто указано в Книге Откровений, его можно вычислить тем же способом, которым пользуются астрономы для… для…

– Для вычисления движения солнц и планеты? – сухо осведомился Биней.

– Ну да, – смутился Теремон.

– Тогда у мира еще есть надежда, если только Апостолы не лучшие астрономы, чем мы.

– Скажи по этому поводу какие-нибудь слова, Биней.

– Сейчас. – Им снова принесли напитки. Биней обхватил пальцами свой стакан. – Что, если так: первейшая задача науки – отделить правду от лжи на пути к познанию истинных законов вселенной. Мы, ученые, не считаем научным метод, когда истину заставляют служить лжи. Да, мы способны теперь предсказать движение солнц по небу – но даже с помощью своего лучшего компьютера мы, как и прежде, неспособны предсказать волю богов. И вряд ли когда-нибудь будем способны. Ну как?

– Превосходно. Проверим, верно ли я запомнил. «Первейшая задача науки – отделить правду от лжи на пути… на пути…» Как там дальше, Биней?

Биней повторил ему свою речь слово в слово, будто подготовил ее заранее.

Потом вытянул единым духом содержимое своего третьего стакана, встал, улыбнулся впервые за весь вечер и рухнул ничком, как подкошенный.

Глава 9

Атор 77-й, прищурив глаза, вглядывался в листы табуляграмм перед собой, точно это были карты континентов, о существовании которых никто до сих пор не ведал.

Атор был спокоен. Он сам удивлялся своему спокойствию.

– Это очень интересно, Биней, – медленно произнес он. – Очень, очень интересно.

– Разумеется, всегда остается возможность, доктор, что не только я допустил какую-нибудь кардинальную ошибку в исходных данных, но и Фаро с Йимотом тоже…

– Все трое ошиблись в основных постулатах? Нет, Биней. Вряд ли.

– Я просто хотел заметить вам, что такая возможность существует.

– Подожди-ка. Дай мне подумать.

Было позднее утро. Онос в полную силу светил в высокие окна директорского кабинета. В его блеске едва виднелся маленький четкий диск красного Довима, совершающего свой путь к северу по высокой дуге.

Атор непрестанно перебирал бумаги у себя на столе. Странно, что я воспринял это так легко, думал он. Мучается в основном Биней, а я почти не реагирую.

Возможно, это шок.

– Вот здесь у меня орбита Калгаша по общепринятым календарным исчислениям. А здесь – то, что выдал мне новый компьютер.

– Подожди, Биней, я же сказал, что хочу подумать.

Приход Ночи Биней нервно кивнул, Атор улыбнулся ему, хотя улыбка далась ему нелегко. Прославленный глава обсерватории, высокий, худой, властный старик с внушительной гривой густых белых волос, так давно вошел в роль сурового творца науки, что почти отвык от обычных человеческих жестов. По крайней мере здесь, в обсерватории, где все смотрели на него как на какого-то полубога. Дома, с женой и детьми, а особенно с шумной стайкой внуков, он был другим.

Итак, теория всемирного тяготения в чем-то неверна?

Нет! Не может быть! Каждым атомом своего разума старый астроном восставал против этой мысли. Он был убежден, что в основе вселенной лежит концепция всемирного тяготения. Он знал это. Теория слишком стройна, слишком логична, слишком изящна, чтобы быть ошибочной.

Если отменить закон всемирного тяготения, логика, правящая космосом, обратится в хаос.

Невообразимо. Немыслимо.

Но эти цифры – эта проклятая табуляграмма Бинея…

– Я вижу, вы сердитесь, доктор. – Снова он лезет! – И хочу сказать, что вполне понимаю, какой это для вас удар – любой впал бы в гнев, если бы труд его жизни оказался под угрозой…

– Биней…

– Позвольте мне только сказать – я отдал бы все, чтобы не приходить к вам с этим сегодня. Я знаю, вы сердитесь на то, что именно я…

– Биней, – снова, уже угрожающе, повторил Атор.

– Да?

– Я действительно сердит на тебя. Но не по той причине, по которой ты думаешь.

– Простите?

– Во-первых, я сердит потому, что ты бубнишь свое, когда я хочу одного: спокойно посидеть и подумать над этими бумагами, которые ты мне притащил. А во-вторых, и это гораздо важнее, я вне себя оттого, что ты столько тянул, прежде чем сообщить мне о своем открытии. Почему ты так долго ждал?

– Я только вчера закончил контрольную проверку.

– Вчера? Значит, надо было явиться ко мне вчера! Неужели ты взаправду думал скрыть все это? Выбросить свои результаты в корзину и промолчать?

– Нет, доктор, – уныло ответил Биней. – Я никогда всерьез об этом не думал.

– Слава богам и за это. Так тебе кажется, что я до того влюблен в свою прекрасную теорию, что скажу спасибо одному из самых одаренных своих коллег, если он скроет от меня неприятные известия о ее несовершенстве?

– Нет, доктор. Конечно, нет.

– Так почему же ты не прибежал ко мне, как только понял, что твои результаты верны?

– Потому что… – Биней готов был провалиться сквозь ковер. – Потому что знал, как это вас огорчит. Потому что думал, что такое потрясение может пагубно отразиться на вашем здоровье. Я поговорил об этом с близкими друзьями, обдумал, какую позицию мне следует занять, и начал понимать, что у меня нет выбора – я должен сказать вам, что теория…

– И ты в самом деле веришь, что я люблю свою теорию больше истины?

– О, нет, нет!

Атор снова улыбнулся, на этот раз без всякого труда.

– Однако это так. Я такой же человек, как и все – хочешь верь, хочешь нет. Теория всемирного тяготения принесла мне такую славу, о которой ученый может только мечтать. Она – мой пропуск в бессмертие, Биней, и ты это знаешь. Столкнуться вдруг с вероятностью того, что теория ошибочна – это мощный удар, Биней, он потряс меня. Не заблуждайся на этот счет. Однако я продолжаю верить в то, что моя теория верна.

– Как? – вскричал ошеломленный Биней. – Ведь я проверял и перепроверял…

– Нет, твои расчеты тоже верны. Чтобы ошиблись и ты, и Фаро, и Йимот – нет, я уже сказал, что на это не надеюсь. Но полученные тобой результаты еще не опровергают теорию всемирного тяготения.

– Разве? – заморгал Биней.

– Конечно, нет, – оживленно заговорил Атор. Теперь он почти оправился. Неестественное спокойствие первых мгновений уступило совсем другому чувству – спокойной уверенности искателя истины. – В чем, собственно, заключается теория всемирного тяготения? В том, что каждое тело во вселенной притягивает к себе другие тела пропорционально массе и расстоянию. Зачем ты опирался на эту теорию, рассчитывая орбиту Калгаша? Чтобы учесть силу тяготения различных небесных тел, влияющих на Калгаш в его вращении вокруг Оноса, разве не так?

– Так.

– А значит, пока еще рано отбрасывать теорию всемирного тяготения. Нам, друг мой, просто придется пересмотреть картину вселенной и проверить, не упустили ли мы из виду чего-то, что следовало принять в расчет – некий загадочный фактор, неведомый нам, но влияющий на Калгаш силой своего тяготения.

Биней вскинул брови и в полнейшем недоумении уставился на Атора. А потом начал смеяться. Пытаясь сдержаться, он стиснул зубы, но смех рвался наружу – Биней сгорбился, затрясся от сдавленного кашля и зажал руками рот, борясь с приступом веселья. Атор смотрел на него, как громом пораженный.

– Неизвестный фактор! – выговорил Биней. – Небесный дракон! Невидимый великан!

– Дракон? Великан? О чем ты, мой мальчик?

– Вчера вечером Теремон 762-й – ох, простите, доктор, простите меня, – перебарывал себя Биней. Он сморщился, затаил дыхание, отвернулся и кое-как справился с собой. – Я вчера выпивал с Теремоном 762-м, – пристыжено продолжал он, – знаете, с газетным обозревателем – и кое-что рассказал ему о своих изысканиях и о том, как мне не хочется идти с ними к вам.

– Журналисту?!

– Теремон надежный человек. Он мой близкий друг.

– Все они мерзавцы, Биней, поверь мне.

– Только не Теремон, доктор. Я знаю его и знаю, что он никогда не подведет меня и не предаст. Он-то и дал мне отличный совет – пойти к вам во что бы то ни стало, которому я и последовал. Но, пытаясь как-то утешить меня и вселить в меня надежду, он сказал то же, что и вы – будто может быть неизвестный фактор – так он и сказал, «неизвестный фактор», который влияет на орбиту Калгаша. А я посмеялся и сказал, что нечего припутывать к делу неизвестные факторы – это слишком легкое решение. И сказал – иронически, конечно, – что если допустить такую гипотезу, то можно представить себе и невидимого великана, сталкивающего Калгаш с орбиты, и огнедышащего дракона. И вот вы, доктор, рассуждаете так же, как невежественный Теремон – вы, величайший в мире астроном! Понимаете, каким дураком я себя почувствовал?

– Кажется, понимаю. – Атор начинал находить все это несколько утомительным. Он провел рукой по своей живописной белой шевелюре и посмотрел на Бинея со смесью раздражения и сочувствия. – Ты правильно сказал своему другу – от фантазий мало толку, когда требуется решить какую-то проблему. Но дилетанты иногда тоже высказывают здравые мысли. Насколько мы можем судить, неизвестный фактор, влияющий на орбиту Калгаша, действительно существует. Следует, по крайней мере, рассмотреть эту вероятность, прежде чем выбрасывать за борт всю теорию Полагаю, что здесь мы должны применить меч Тарголы. [Принцип «меча Тарголы» аналогичен принципу «бритвы Оккама», средневекового английского философа] Знаешь, что это такое, Биней?

– Конечно, доктор. Принцип исключения. Сформулирован средневековым философом Тарголой 14-м. «Следует рассечь мечом ту гипотезу, которая не является необходимой». Или как-то похоже.

– Прекрасно, Биней. Меня учили так: «Если нам предлагают несколько гипотез, следует начать с того, чтобы отсечь мечом наиболее сложную». У нас имеется гипотеза, что теория всемирного тяготения ошибочна, против гипотезы, что ты в своих расчетах орбиты Калгаша не учел некий неизвестный, а, возможно, и непознаваемый, фактор. Если принять первую гипотезу, все наши знания о вселенной обратятся в хаос. Если принять вторую, нам останется лишь найти неизвестный фактор, и основа мира останется незыблемой. Гораздо проще попытаться найти то, что мы могли просмотреть, чем открывать новый закон, управляющий движениями небесных тел. Итак, гипотеза о неверности теории всемирного тяготения должна пасть от меча Тарголы, а мы начнем искать более простое решение. Что скажешь, Биней?

– Значит, я все-таки не опрокинул закон всемирного тяготения! – просиял тот.

– Пока еще нет. Возможно, ты уже завоевал себе место в истории науки, но пока не известно, в качестве кого – ниспровергателя или основателя. Будем молиться, чтобы в качестве последнего. А теперь нам придется как следует поразмыслить, молодой человек. – Атор 77-й закрыл глаза и потер лоб, начинавший болеть. Он осознал, что давно уже не занимался научной работой. Последние восемь-десять лет почти полностью ушли у него на руководство обсерваторией. Но, авось, в уме, создавшем теорию всемирного тяготения, завалялась еще пара мыслей. – Сначала я должен поглубже разобраться в твоих вычислениях. А потом, думаю, поглубже разобраться в своей собственной теории.

Глава 10

Штаб-квартира секты Апостолов Пламени помещалась в стройной, и величественной башне из мерцающего золотого камня, которая возвышалась сверкающим копьем над рекой Сеппитан, в фешенебельном районе Биригам. Теремон подумал, что эта невесомая башня, должно быть, относится к ряду самой ценной недвижимости во всей столице.

Он никогда не задумывался над этим раньше, но Апостолы, наверное, очень богатая организация. У них собственная радио – и телестанция, они выпускают свои газеты и журналы, им принадлежит вот эта громадная башня. Может быть, они владеют и другим имуществом, не столь бросающимся в глаза. Интересно, как это сообщество монахов, поборников нравственности, сумело сколотить себе столько миллионов?

А впрочем, вспомнилось Теремону, ведь приверженцами учения Апостолов объявили себя, например, такие крупные промышленники, как Боттикер 888-й и Вивин 99-й. Неудивительно, что Боттикер, Вивин и подобные им вносили щедрые пожертвования в казну секты.

И если секта хотя бы на десятую долю так стара, как они утверждают – Апостолы считали, что им десять тысяч лет, – и разумно помещала свои средства на протяжении многих веков, никому неведомо, какие чудеса сотворил для них сложный процент. Должно быть, у них на счету биллионы, и они могут тайно владеть половиной Саро.

Стоит поглядеть, что там у них внутри, сказал себе Теремон.

Войдя в огромный, звучащий эхом вестибюль, он с почтением огляделся. Он еще ни разу не бывал здесь, но много слышал о том, каким великолепием отличается башня не только снаружи, но и внутри. Однако никакие рассказы не могли подготовить его к тому, что перед ним предстало.

Пол из полированного мрамора с инкрустацией из более ярких цветов уходил в необозримую даль. Стены, покрытые блестящей золотой мозаикой, поднимались к высокому сводчатому потолку. Светильники из сплава золота с серебром, заливали все вокруг ярким светом.

В дальнем конце вестибюля Теремон заметил нечто вроде модели вселенной, изготовленной исключительно из драгоценных металлов и камней. Огромные шары, изображающие, очевидно, шесть солнц, свисали с потолка на невидимых нитях. Все они излучали загадочный свет: самый большой, представляющий Онос – золотой, Довим – тускло-красный, Тано и Сита – резкий голубовато-белый, Патру и Трей – тоже белый, но более мягкий. Седьмой глобус – видимо, Калгаш – медленно двигался среди них, словно воздушный шар, меняя цвет под лучами разных солнц, играющих на его поверхности.

Над стоявшим разинув рот Теремоном вдруг раздался голос из ниоткуда:

– Можно узнать ваше имя?

– Теремон 762-й. У меня назначена встреча с Мондиором.

– Верно. Пожалуйста, пройдите в комнату слева от вас, Теремон 762-й.

Теремон не видел слева от себя никакой комнаты. Но тут кусок мозаичной стены отошел вбок, открыв маленькое овальное помещение, скорее каморку, чем комнату, со стенами, обитыми зеленым бархатом и люминесцентной трубкой, излучающей янтарный свет.

Теремон пожал плечами и вошел. Дверь тотчас же закрылась, и он почувствовал движение. Это был лифт! Теремон медленно поднимался в нем все выше и выше. Прошла целая вечность, пока лифт наконец не остановился, и дверь не откатилась вбок. Теремона встретил человек в черном.

– Прошу за мной.

Узкий коридор привел их в приемную, где почти всю стену занимал портрет Мондиора 71-го. Когда Теремон вошел, портрет будто осветился, сделавшись странно живым, и темные проницательные глаза Мондиора уставились прямо на журналиста, а суровый лик Верховного Апостола, озаренный изнутри, обрел особую, грозную красоту.

Теремон довольно стойко выдержал взгляд с портрета, но даже ему, прожженному газетчику, стало слегка не по себе от ожидания разговора с этим самым человеком. Мондиор по радио или телевизору – одно, там он просто ненормальный проповедник, навязывающий всем свое дурацкое учение. Но Мондиор во плоти – загадочный, внушающий трепет, наделенный гипнотической силой, если верить портрету – дело другое. Теремон насторожился.

– Прошу вас, пройдите, – сказал черный монах. Стена слева от портрета сдвинулась, и показался кабинет, убранный скромно, как келья – только стол, сделанный из цельной глыбы полированного камня, и перед ним низкий стульчик без спинки, вырезанный из цельного же куска серого дерева с красными прожилками. За столом сидел человек, в черном апостольском клобуке с красной отделкой, явно занимающий высокий пост.

Этот человек, несмотря на весьма внушительный вид, не был, однако, Мондиором 71-м.

Мондиору, судя по фотографиям и телепередачам, было лет шестьдесят пять-семьдесят, и весь его облик дышал силой и мужеством. У него были густые, черные волнистые волосы, прошитые белыми прядями, массивное лицо, большой рот, грубо вылепленный нос, густые угольно-черные брови, темные властные глаза. А этот был молод, определенно моложе сорока, и, хотя тоже выглядел сильным и мужественным, принадлежал к совершенно иному типу; очень худой, с острыми чертами узкого лица и плотно сжатыми губами. На лбу под клобуком вились волосы странного кирпично-красного оттенка, а глаза резали холодной, неуступчивой голубизной.

Да, он, без сомнения, был высокопоставленным лицом. Но у Теремона была назначена встреча с Мондиором.

Утром, написав свой очерк в ответ на последнее выступление Апостолов, журналист вдруг решил, что ему нужно поближе познакомиться с их странным учением. Речи Апостолов представлялись ему полной чепухой, но сейчас эта чепуха стала казаться ему интересной – о ней, пожалуй, стоило написать поподробнее. А как лучше узнать об Апостолах, если не увидевшись с самым главным? Если получится, конечно. К удивлению Теремона, ему сказали, когда он позвонил, что с Мондиором 71-м можно увидеться хоть сегодня. Что-то уж слишком легко.

Теперь Теремон начал понимать, что сомневался не зря.

– Я Фолимун 66-й, – сказал остролицый человек легким, выразительным голосом, совсем непохожим на властный громовой глас Мондиора. Однако Теремон, сразу почуял, что его собеседник привык, чтобы ему повиновались. – Секретарь по связям с общественностью местного филиала нашей организации. С удовольствием отвечу на любые ваши вопросы.

– У меня назначена встреча с самим Мондиором, – сказал Теремон.

Холодные глаза Фолимуна 66-го не выразили никакого удивления.

– Можете считать меня голосом Мондиора.

– Я понял так, что он примет меня лично.

– Так и есть. Все, что говорят мне, становится известно Мондиору; все, что исходит от меня – это слово Мондиора. Так следует понимать.

– Однако меня заверили, что я буду допущен к самому Мондиору. Не сомневаюсь, что вы вполне авторитетное лицо, но меня интересует не только информация. Я хотел бы составить представление о Мондиоре как о человеке, узнать его мнение не только о грядущем конце света, но и о многом другом.

– Я вынужден повторить то, что уже сказал, – невозмутимо прервал его Фолимун. – Считайте меня голосом Мондиора. Его преосвященство не сможет сегодня принять вас лично.

– Тогда я лучше приду в другой день, когда его преосвященство…

– Позвольте уведомить вас, что Мондиор никому и никогда не дает личных интервью. У его преосвященства слишком много срочной работы – ведь все меньше и меньше месяцев отделяет нас от Часа Огня. – И Фолимун вдруг улыбнулся необычайно теплой и человечной улыбкой, будто желая смягчить и отказ, и напыщенное выражение «Час Огня». – Должно быть, произошло недоразумение, и вы не поняли, что встретитесь с представителем Мондиора, а не с самим Верховным Апостолом. Но таков уж у нас порядок. Если вам не угодно говорить со мной, остается только пожалеть о вашем потерянном времени. Я – наиболее ценный источник информации, к которому вы можете получить доступ здесь, сегодня или в любой другой день.

Снова улыбка – улыбка человека, хладнокровно выставляющего пришельца за дверь.

– Прекрасно, – чуть поразмыслив, сказал Теремон. – Вижу, что особого выбора у меня нет: или вы, или никто. Хорошо, давайте поговорим. Сколько времени вы мне уделите?

– Столько, сколько вам потребуется, хотя нашу первую беседу придется сократить. – И снова усмешка, почти озорная. – Кроме того, не забывайте – нам осталось всего четырнадцать месяцев. И у меня есть еще кое-какие дела.

– Могу себе представить. Четырнадцать месяцев, говорите? А потом?

– Вы, значит, не читали Книгу Откровений?

– В последнее время нет.

– Тогда разрешите. – Фолимун достал из какой-то расселины в своем, на первый, взгляд монолитном столе тонкую книжку в красной обложке и положил перед Теремоном. – Это вам. Надеюсь, вы обретете в ней большую поддержку. А пока что я кратко изложу вам то, что вас так интересует. Очень скоро – ровно через четыреста восемнадцать дней, если быть точным – девятнадцатого числа будущего тептара с нашим уютным, знакомым миром произойдет большая перемена. Шесть солнц исчезнут в Пещере Тьмы. Нам явятся Звезды, и весь Калгаш охватит пламя.

Фолимун говорил небрежно, словно речь шла о том, что завтра будет сильный дождь или в муниципальном ботаническом саду распустится какой-то редкий цветок. Калгаш охватит пламя. Шесть солнц исчезнут в Пещере Тьмы. Звезды.

– Звезды, – произнес Теремон. – А что это, собственно, такое?

– Орудия богов.

– А нельзя ли поточнее?

– Вскоре мы постигнем природу Звезд как нельзя яснее. Через четыреста восемнадцать дней.

– Когда закончится очередной Год Праведности. 19 тептара будущего года.

– Значит, вы все-таки знакомы с нашим учением? – приятно удивился Фолимун.

– В какой-то степени. Во всяком случае, слышал последние речи Мондиора. И знаю о цикле в 2049 лет. Ну, а событие, которое вы называете Часом Огня? О нем вы тоже не сможете рассказать заранее?

– Вы найдете его описание в главе пятой Книги Откровений. Нет, не надо искать: я вам прочту на память. «И тогда со Звезд сошло Небесное Пламя, ниспосланное богами; и там, где коснулось пламя Калгаша, города его сгорели дотла, и не осталось ни людей, ни плодов труда их».

– Произошла какая-то страшная катастрофа, – кивнул Теремон. – Но отчего?

– Воля богов. Они призвали нас покаяться в своих грехах и назначили нам срок, чтобы исправиться. Этот срок мы зовем Годом Праведности, и составляет он 2049 людских лет – кажется, это вам уже известно. Сейчас Год Праведности близится к концу.

– И вы считаете, что мы все погибнем?

– Не все. Но большинство, и нашей цивилизации наступит конец. Перед теми немногими, кто выживет, встанет труднейшая задача по ее восстановлению. Этот цикл, как вы уже успели усвоить, повторяется в истории с печальным постоянством. Уже не впервые человечество не выдерживает испытания богов. Не однажды постигала нас кара – и вскоре она постигнет нас вновь.

Странное дело, подумал Теремон: этот Фолимун вовсе не похож на сумасшедшего.

Если бы не его одеяние, он мог бы сойти за молодого предпринимателя в своем офисе – за владельца ссудной конторы, например, или за банкира. Говорил он как образованный человек, грамотно и выразительно, в четкой деловой манере, без пафоса и завываний. Но то, что он в своей четкой и деловой манере излагал, было сущим бредом сумасшедшего. Контраст между формой и содержанием просто поражал.

Фолимун закончил говорить и спокойно ждал вопросов журналиста.

– Буду откровенен, – начал Теремон. – Мне, как и многим, трудно принять подобное пророчество просто так, на веру. Мне нужны веские доказательства. Но вы их нам не даете. И говорите, что это вопрос веры. Говорите, что материальных доказательств предъявить не можете, но мы тем не менее должны верить, ибо вам об этом сообщили боги, а боги, как известно, не лгут. Но скажите мне – с какой стати я должен вам верить? Такие, как я, ничего не принимают на веру.

– А почему вы думаете, что доказательств нет?

– А разве есть? Что-нибудь помимо Книги Откровений? То, что написано в ней, для меня не доказательство.

– Вы знаете, мы очень древняя организация.

– Говорят, вам десять тысяч лет.

На тонких губах Фолимуна мелькнула улыбка.

– Ну, это величина произвольная – может быть, слегка и прибавили для пущего эффекта. Несомненно одно – наши корни уходят в доисторические времена.

– Значит, вам по крайней мере две тысячи лет.

– С лишним. Это уж как минимум. Наш след ведет во времена перед прошлой катастрофой – значит, нам определенно больше 2049 лет. А может быть, и намного больше, но свидетельств этого у нас нет, во всяком случае таких, которые вы сочли бы убедительными. Мы считаем, что Апостолы пережили несколько разрушительных циклов, то есть нам около шести тысяч лет. Главное то, что мы существовали и прошли через все катаклизмы, занимаясь своей деятельностью не один Год Праведности. Поэтому мы обладаем подробной информацией относительно ожидающей нас катастрофы. Мы знаем, что произойдет, поскольку это происходило уже много раз.

– Но вы не делитесь своим знанием с другими. Не предъявляете доказательств.

– Мы предъявляем миру Книгу Откровений.

Опять то же самое. Так ни к чему не придешь. Теремон начинал нервничать. Все это, как видно, большой блеф, циничное надувательство, цель которого, возможно, выжать побольше пожертвований из доверчивых богачей вроде Боттикера и Вивина, жаждущих купить себе спасение. А Фолимун, несмотря на всю свою видимую откровенность и интеллигентность – или добровольный соучастник этого гигантского мошенничества, или один из многих, одураченных Мондиором.

– Ну хорошо, – сказал журналист. – Предположим, в будущем году действительно разразится всемирная катастрофа, о которой ваша секта знает все заранее. Чего же вы хотите от всех нас? Чтобы мы хлынули в ваши храмы и молили богов о милосердии?

– Слишком поздно для этого.

– Значит, никакой надежды нет? Зачем же вы тогда берете на себя труд нас предостерегать?

Фолимун снова улыбнулся, на этот раз без всякой иронии.

– По двум причинам. Во-первых, мы действительно хотим привлечь людей в наши храмы – не затем, чтобы они возносили мольбы богам, а затем, чтобы они прониклись нашим учением о чистой, праведной жизни. Нам кажется, оно может принести миру большое благо. А во-вторых, – и это гораздо важнее – мы хотим убедить людей, что катастрофа действительно будет, чтобы они успели принять меры к своему спасению. Самое худшее возможно пережить. Надо постараться предотвратить полное крушение нашей цивилизации. Огонь придет неизбежно – виной тому человеческая природа. Боги сказали свое слово, и мщение грядет – но среди общего безумия и ужаса некоторые выживут. И уверяю вас – Апостолы определенно в их числе. Мы будем на месте, как были всегда, чтобы вести человечество к новому возрождению. И мы протягиваем руку – с любовью и милосердием – всем, кто согласен ее принять. Кто согласен присоединиться к нам, чтобы уцелеть в грядущем хаосе. По-вашему, это безумие, Теремон? По-вашему, мы опасные сумасшедшие?

– Если бы я мог поверить в главное ваше пророчество…

– О том, что на будущий год придет Огонь? Поверите. Поверите. Вопрос только в том, поверите ли вы в истинность наших слов загодя, чтобы стать одним из спасенных, одним из хранителей нашего наследия – или в момент гибели, в момент собственной агонии.

– Да, интересный вопрос.

– Позвольте мне надеяться, что вы будете на нашей стороне, когда завершится Год Праведности. – Фолимун встал и протянул Теремону руку. – А теперь мне пора идти. Меня ждет его преосвященство Верховный Апостол. Но мы еще будем с вами говорить, я уверен. Предупредите меня за день или даже раньше – и я постараюсь освободиться. С нетерпением буду ждать следующей беседы. Как ни странно, я чувствую, что нам с вами суждено работать бок о бок. Знаете, у нас много общего.

– В самом деле?

– Да, пусть у нас разная вера, но нас объединяет желание выжить и помочь выжить другим, мне определенно так кажется. Придет время, когда мы найдем друг друга и объединим свои силы в борьбе против грядущей Тьмы. Я в этом убежден.

Еще бы, подумал Теремон. Пойти заказать себе черную рясу.

Впрочем, обижать Фолимуна и грубить ему незачем. Влияние Апостолов, видимо, растет с каждым днем. Это богатая тема, а без Фолимуна ему не обойтись.

Теремон положил подаренную ему Книгу Откровений в портфель и встал.

– Я вам позвоню через несколько недель. Когда изучу ее надлежащим образом. К тому времени у меня к вам появятся новые вопросы. А за сколько времени нужно договариваться о встрече с Мондиором 71-м?

Но Фолимуна нелегко было обойти.

– Я уже объяснил, что его преосвященство будет настолько занят вплоть до Часа Огня, что не сможет выделить время для личных бесед. Мне искренне жаль, но я не могу ничего изменить. Приятно было побеседовать с вами.

– Мне также.

– В самом деле? – рассмеялся Фолимун. – Вам было приятно целых полчаса беседовать с сумасшедшим? С ненормальным? С фанатиком? С религиозным маньяком?

– Я, насколько помню, таких слов не говорил.

– Меня не удивило бы, если бы вы произнесли их про себя. – И Фолимун снова улыбнулся своей странной обезоруживающей улыбкой. – И наполовину были бы правы. Я действительно фанатик. И, пожалуй, религиозный маньяк. Но не сумасшедший. К большому моему сожалению. И к вашему тоже, как вскоре выяснится.

Они расстались. Тот же монах ждал Теремона за дверью, чтобы проводить к лифту. Странно я провел эти полчаса, подумал журналист. И не слишком плодотворно. В определенном смысле я знаю об Апостолах даже меньше, чем до прихода сюда.

Теремон по-прежнему был убежден, что Апостолы – это закосневшие в предрассудках безумцы. И у них, конечно, нет ни малейших доказательств того, что миру грозит вселенская катастрофа. Неясным оставалось пока одно: то ли они действительно верят в собственный бред, то ли намеренно дурачат других, чтобы набить себе карманы.

Все оказалось не так уж просто. Фанатический аскетизм, отличавший Апостолов, был Теремону совсем не по вкусу. И все же, все же… Этот Фолимун, их представитель, неожиданно оказался очень привлекательным человеком. Интеллигентный, здравомыслящий, даже рационалист на свой лад. Наличие у него своеобразного чувства юмора удивляло и еще больше располагало к нему. Теремон никогда не слыхивал, чтобы маньяк или фанатик мог хотя бы в малейшей степени посмеяться над собой. Если это только не роль, которую играет Фолимун, как уполномоченный по связям с общественностью – если он не создаст намеренно образ человека, вызывающего симпатию у таких, как Теремон. Будь осторожен, сказал себе журналист. Фолимун хочет тебя использовать. Впрочем, кто не хочет? Ты влиятельный журналист, и все только и смотрят, как бы использовать тебя.