Текст книги "Пусть шарик летит"

Автор книги: Айвен Саутолл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

ГЛАВА 10
Король

Странно. Он так хотел привлечь к себе внимание, а теперь, когда это случилось, было, пожалуй, немного жаль, что его радость уже не только его.

Скоро станут говорить:

«Слыхали о Джоне Клементе Самнере?»

«Паренек это сделал. В самом деле, сделал. Все видели».

«Джон забрался на дерево?»

«Ты замечательный, Джон. Ты все можешь».

Он, конечно, не против: пусть все узнают. Он помахал рукой:

– Эй вы там! Это я. Можете поспорить на свои бутсы.

В замешательстве они оборачивались друг к другу, и все больше людей выходили из-под навеса. Человек в сером плаще остановил проезжавшую мимо машину, другой, на велосипеде, уже спешил по переулку к дому Самнеров. Мальчишки, не обращая внимания на крики матерей, выскакивали под дождь. Несколько раз просигналила машина. «И вся эта суета из-за меня?»

Люди все еще указывали пальцем на дерево. Толпа на дороге росла. А из его собственного дома, из трубы, надрывно звенел телефон.

Застыв на ветке, Джон раскачивался вместе с ней на ветру под струями дождя. Он спрашивал себя, не сошли ли все с ума. «Не из-за меня же все это происходит? Я только хотел, чтобы мне помахали рукой. Хотел, чтобы они узнали».

Смущенный всем происходящим, он стал двигаться по своей ветви ближе к стволу. «Ребята всегда по деревьям лазят. Их там в любое время можно увидеть».

Телефон на несколько мгновений умолк, но потом зазвонил снова. «Ах, что б мне, – задохнулся Джон. – Это, наверное, мама». Он ускорил свое продвижение к стволу, по ползти можно было, лишь медленно преодолевая сантиметр за сантиметром.

Он слышал, как машина тяжело ударилась о бордюрный камень возле подъездной арки. Затем, судя по звуку, проехала по дорожке к дому. Хлопнула дверца, протопали шаги по бетону, и кто-то громко крикнул:

– Ты в порядке, малыш? – кричал мужчина.

Потом раздалось сразу много разных голосов.

Одни кричали вверх, другие нетерпеливо спрашивали друг друга:

– Видите его?

– Где его мать?

– Миссис Самнер, где вы?

– Он упал? Чудо, что он все еще держится.

В дверь забарабанили сразу несколько человек, и телефон замолк.

– Да ведь здесь лестница. Не знает она ничего. Боже милостивый, она же умрет от горя.

Стараясь двигаться как можно быстрее, Джон приближался к стволу. Там начиналась дорога вниз, но скорость движения по раскачивавшейся ветви имела свой предел. Они совсем ничего не поняли. Подумали, что он попал в беду и зовет на помощь. К дому по улице съезжались машины. У одной из них, голубой, была мигалка на крыше.

– Его матери нет дома. Обойдите соседей. Может, она пьет чай у кого-нибудь.

– Чтоб мне пусто было, но я его не вижу. Должно быть, он перебрался с этой ветви вглубь.

– Очень странно, констебль. Он ужасно высоко и ничего не говорит.

«О, Боже, – простонал Джон. – Несдобровать мне».

– Вы уверены, что его матери нет поблизости?

– Ее машины нигде нет. А я думал, она его никогда не оставляет.

– Никогда. Она удивительная. Никогда она не оставляла его одного.

– Эй, Джон! Мы хотим услышать твой голос. Крикни что-нибудь.

– Может, у него припадок. Он же забрался самое меньшее на пятнадцать метров.

– Если б с ним случился припадок, он бы уже лежал на земле.

– Или застрял в развилке ветвей. И что его туда понесло.

– Я его вижу! Правее. Вон там. Выше! Здесь!

Далеко внизу Джон видел собравшихся людей, их поднятые руки, указывавшие на него пальцы. Казалось, они в километре от него: такие они были неестественно маленькие. Не может быть, чтобы внизу была та самая земля. Изрытая корнями и начисто выбритая отцовской газонокосилкой. Голоса раздавались совсем близко (может, это из-за дождя?), по лица были частью другого мира. Как если бы они стояли на другой стороне пропасти или если бы он вдруг посмотрел на них в телескоп с отдаленной планеты. Ему стало холодно. Он еще крепче ухватился за ветвь, в отчаянии посмотрел вверх, потом прямо перед собой и крикнул:

– Уйдите, пожалуйста. Пожалуйста, уйдите!

– Ну вот, он запаниковал. Замерз бедняга.

– Не запаниковал я. Пожалуйста, пожалуйста, уйдите.

– Что он говорит? Громче, малыш. Мы ни слова не разбираем.

– Уйдите!

– Уж этого мы не сделаем.

– Мы его пугаем, констебль?

– Пугаем? Он и без нас напуган.

– Как только он туда добрался?

– Залез, залез. Как же иначе?

– Но он же почти калека.

– Калека туда не мог бы забраться. И ни один человек в здравом уме. Не могу себе представить нормального человека, раскачивающегося на этой ветке.

С полдюжины голосов говорили одновременно.

– Если мы доберемся до него, как мы его снимем? Если он будет сопротивляться, что-нибудь обломится и все полетят вниз.

– Я спущусь сам, если только вы уйдете и оставите меня одного.

– Ни слова не слышно. Эй, мальчик, говори отчетливо и громче. Поработай легкими. Ветер относит твой голос.

– Мне кажется, мы его пугаем.

– Если вы уйдете, я спущусь вниз.

– И что тогда? Одно неверное движение – и от него ничего не останется.

Послышался мальчишеский голос, хриплый и словно усталый оттого, что его не замечают.

– С ним все в порядке, констебль Бэрд. Он ведь не заикается.

– Ты что, смыслишь в таких вещах?

– Ну я ведь живу через дорогу от них…

– Сам знаю, где ты живешь, юный Парслоу.

– Я с ним в школу хожу и все такое. Когда у него припадок, он всегда заикается.

– И правда, констебль. Джон не заикается. Он не паникует.

– Я этого мальчика хорошо знаю, советник Гиффорд. Мне с ним приходилось иметь дело гораздо чаще, чем многим. Со всем уважением к вам должен заметить, что сейчас не время заниматься любительской психологией, как бы хорошо вы ею ни владели.

– Позволю себе не согласиться. Перед нами в высшей степени эмоциональный ребенок.

– Бога ради, покажите мне не эмоционального ребенка. Хотел бы я, чтобы все ушли и предоставили дело мне.

– Если мы поразмыслим, констебль, и применим психологию, которую вы так презираете, вы и не заметите, как он окажется внизу.

– А я уверен, что, если все наконец прекратят болтать, я сумею взяться за дело и справлюсь. Вы меня заводите.

– О-о-о, уй-уй-дите!

– Что он сказал?

– Он начал заикаться, констебль, и я вовсе не удивлен.

– Слышу, что он заикается. У меня тоже есть уши. Помогите мне хоть в чем-нибудь. Вот ты, юный Парслоу. В машине есть веревка. Кто его врач? Как его зовут?

– Какой-то тип из города.

– Знаю, что из города. Зовут его как? Неужели никто не знает? Ты, Билл Нил, быстро в дом и позвони доктору Джойсу.

– Да что Джойс сможет?

– Ничего, если только мальчик не упадет.

– Констебль, он слышит каждое наше слово.

– Кто в этом виноват? Я? Где же веревка? Где этот Парслоу? Черепаха и та быстрее. Отойди, девочка. Я знаю, ты только хочешь помочь, но, пожалуйста, отойди.

– Говорить все эти вещи чудовищно. Мы его до смерти напугаем.

– Побойтесь же Бога, советник. Полезу на дерево я, не вы.

Голоса шли по кругу. Слова били его как молотом. Всегда, что бы он ни пытался делать, все портили слова: «Не делай этого. Ты этого не можешь Уйди. Не ходи туда. Нет, нет, нет. Ты не такой, как все мальчики».

Не мог он даже на дерево взобраться, чтобы все с ума не посходили. Они все испортили. И теперь в душе все та же горечь. Даже сильнее, потому что этот день обещал так много. Сильнее, потому что они болтали и он мог слышать. Они и раньше болтали, конечно, болтали, и, конечно, он знал об этом, не не слышал, а не слышать – все равно что не знать О, хоть бы они ушли! Или он упадет.

Звонил телефон, ревел как из трубы. Крики, возгласы, голоса знакомых ребят. Сисси Парслоу. Гарри Хитчмаи. Перси Маллен. Мейми вам Сенден Какой позор! Машины, грузовики, фургоны. Люди запрудили всю улицу.

– Уйдите! Я смогу спуститься, если вы уйдете. И я никогда не спущусь, если вы не уйдете. Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы они ушли!

– Джон Самнер! – Голос звучал спокойно, гораздо спокойнее, чем когда этот человек говорил с земли. Тот голос был ему ненавистен. Скрежетал по его нервам, как зазубренная пила. Этот – доносился не с земли. С земли вообще мало что доносилось, шум стал неясным, как через закрытую дверь. – Ты меня слышишь, Джон Самнер?

Джон лежал на ветке, обхватив ее руками и ногами, а ветка раскачивалась. Он не мог ответить, глупо было и пытаться.

– Джон… – Голос все еще был спокойным, и говорил человек негромко. Но этот голос проникал в сердце. В нем была властность, и он предполагал ответ. – Ты слышишь меня, Джон Самнер? Пожалуйста, дай мне знать.

Теперь это был приказ, но Джон знал, что может наделать его заикание, и пропустил приказ мимо ушей.

– Джон…

Он перехватил руками ветку и сел. Дурнота прошла.

– Да, констебль Бэрд.

– Я поднимаюсь к тебе. С тобой ничего не случится, если ты будешь делать, как я скажу. Ты меня видишь?

– Я не хочу смотреть вниз.

– Хорошо. Тогда сиди тихо и жди. Ты понимаешь, что я взбираюсь, что я иду к тебе?

– Да, сэр.

Джон прислушался: человек боролся с деревом.

– Что вы сделаете, когда поднимитесь сюда?

Молчание. Потом:

– Сниму тебя.

– Как?

– Подумаем об этом, когда придет время.

– Но вы же не можете пройти по моей ветке. Я слышал, вы говорили, она обломится.

– Уж как-нибудь справлюсь, когда доберусь.

Внизу было тихо. Странно, но Джон не жалел, что констебль Бэрд поднимается на его дерево. В голосе, доносившемся с земли, было раздражение (или, может, просто испуг), а теперь в нем звучали спокойствие и доброта.

– Красивое дерево, сэр.

– Да, малыш. Только не такое оно, чтобы по нему лазили старики, вроде меня.

– Вы не старый.

– Спасибо, малыш.

Голос звучал ближе.

– У вас на ногах ботинки, констебль Бэрд.

– Ну да. Конечно.

– Лучше бы вы их сбросили.

– Ты думаешь?

– Я свои сбросил. Снимите их, пожалуйста. Мне очень не хочется, чтобы вы упали, взбираясь на мое дерево.

– Мне тоже не хочется. Но я начал лазить по деревьям прежде, чем ты родился.

– А когда вы родились?

Молчание.

– В 1923-м.

– Мой отец родился раньше. И мама тоже.

Снизу послышался приглушенный стон, как от боли.

– Теперь я вас вижу, констебль Бэрд.

– Ты хороший мальчик. Я тебя тоже вижу.

Полицейский стоял в неуклюжей позе, расставив ноги. Правая его ступня находилась в развилке между стволом и отходившей от него ветвью. К поясу у него была пристегнута свернутая кольцом веревка, на нем не было ни галстука, ни кепи. Волосы мокрыми прядями прилипли к щекам. Он не двигался, только грудь часто вздымалась. Рот был сжат, а капли пота на лице мешались с каплями дождя. (Он страшно нервничал и боялся, что мальчик это заметит.)

Джон спросил:

– Куда все ушли?

– Прочь ушли. Ты же просил всех уйти.

– Далеко они ушли?

– Не знаю, по довольно далеко, чтобы не видеть и не слышать.

– Но вы не можете подняться выше?

Губы полисмена чуть приоткрылись, но зубы оставались неподвижными. Казалось, он говорил сквозь стиснутые челюсти:

– Как ты туда забрался?

– Сперва по ветке, на которой сейчас вы, потом по соседней, еще по одной соседней, и вот я здесь.

– Поверить не могу. Кто-то сбросил тебя с парашюта.

– Вы не можете подняться выше?

Полицейский покачал головой.

– Мальчик может пройти там, где мужчина не может. Я проиграл, Джон. Ты – король.

– Я – король?

– Да. Ты – король. Ты совершил невероятное.

– Спасибо, сэр.

– Ты уже не боишься?

– Нет, сэр.

– Почему? Потому что люди ушли?

– Да. И потому что вы на меня больше не сердитесь. Потому что вы, после того как поднялись на дерево, больше не ругали меня.

Полицейский не был зол, но ему было страшно.

– Почему ты это сделал?

– Чтобы сказать: «Привет, Солнце!» И я сказал.

Человек опустил глаза.

– И оно того стоило, малыш?

– Честное слово, стоило.

– А теперь нам надо спустить тебя вниз, чтобы ты сказал: «Привет, Земля!» И я вижу только один путь. Нужна раздвижная пожарная лестница, но как мы ее сюда загоним, ума не приложу. Выбрать бы тебе дерево у дороги…

– Оно могло быть только этим, сэр, чтобы никто не увидел.

Полицейский покачал головой.

– Поразмыслю об этом попозже. Можешь продержаться еще полчаса?

– Нет, сэр.

– Не можешь? – Полицейского затошнило при мысли о том, как далеко была земля.

– Не то что не могу, сэр. Не хочу. Если вы уйдете и пообещаете не смотреть, я сам спущусь.

– Джон, это нечестно. Я так не могу. Мой долг – обеспечить твою безопасность.

– Почему?

– Это так, и все. На то я и полицейский. Будь на твоем месте другой мальчик… Маленький дьяволенок, который залез, чтобы позабавиться. Его я бы, возможно, оставил, но всыпал бы ему по первое число.

– Вы собираетесь и мне всыпать?

– Нет, Джон… Ты – особый случай.

– Потому что у меня церебральный паралич?

Полисмен вздохнул.

– И да и нет. Не только из-за этого. Ты единственный мальчик в моей жизни, который взобрался на дерево, чтобы поговорить с солнцем в дождливый день.

– Когда я начал взбираться, дождя не было. Я не дурак.

– Я этого не думал.

– Я сказал: «Привет, птицы! Привет, облака!» И еще я сказал: «Привет, Господь Бог!»

– Ты так сказал, Джон? (Мальчик сам был как своего рода бог, как судия, которому дано было судить старого человека.) Думаю, мне придется остаться здесь, Джон. Я договорюсь, чтобы прислали лестницу. Кто знает, может, она и мне понадобится.

– Пожалуйста, не надо лестницы, сэр. Мне она не нужна. Совсем не нужна. Просто закройте глаза и дайте мне попробовать.

– Нет! Ты этого не сделаешь! – Голос полицейского вдруг изменился и стал тонким и пронзительным. Джон заметил это с удивлением. – Вздумай только, и будешь ждать там полдня.

– Я не собираюсь ждать, сэр.

– Ты должен.

– Пожалуйста, сэр, пожалуйста!

– Слушай меня! – Голос звучал пискляво, почти по-женски. – Делай, что говорю, ты, дьяволеныш. Я своей жизнью ради тебя рискую.

Пароксизм страха, почти ужаса охватил Джона, и полицейский услышал, что он плачет. И этот плач заставил мужчину возненавидеть самого себя и прикусить губы с такой силой, что должна бы выступить кровь. Он уже в открытую рвал из расщелины застрявшую ногу. Отступать было поздно. Подошва ботинка переломилась, и ее заклинило в дереве, а нагнуться, чтобы высвободить ногу, он не решался и не мог.

– Эй вы там, внизу, – завопил он не своим голосом.

И они вышли из укрытия с другой стороны эвкалипта и из-под дуба. Какие-то секунды – и они уже уставились вверх, человек десять или больше.

– Нужна спасательная команда, и быстро. Здесь ничего не поделаешь.

Все эти люди никуда не уходили. Они прятались. Они, должно быть, слышали каждое слово. Полицейский обманул его.

– Больше сюда никто не полезет. Под дождем это слишком опасно. Хватит и меня одного. Не хочу рисковать чужой жизнью. Чужая кровь не должна упасть на мою голову.

Прижавшись грудью к ветке, Джон рыдал. О, только подумать, что такой прекрасный день был так загублен!

– И дозвонитесь до его родителей. Ради Бога, сделайте, чтобы они вернулись домой.

ГЛАВА 11
Залезть на дерево может каждый

Джон посмотрел вниз на колыхавшееся под ним серо-зелено-коричневое марево. Перед глазами все расплывалось, словно он смотрел в окно, омываемое струями дождя. Утопая в этом мареве и силясь сохранить вертикальное положение на изгибе отходившего от ствола сука, стоял констебль Бэрд. Вид у него был несчастный: его мучили угрызения совести. Он молчал, и ему было явно не по себе. Боль в зажатой ноге терзала его. Не в сломанной, не вывихнутой, просто в неестественно согнутой и намертво заклиненной. Лицо у полицейского осунулось, на нем обозначились морщины и легли серые тени. Извиваясь, как выброшенная на берег рыба, он всячески пытался освободить ногу. Почему он ничего не сказал людям на земле?

Все еще обнимая свою ветку, Джон закрыл глаза. Он не хотел смотреть на полицейского. Потом посмотрел в другую сторону. Мейн-стрит была похожа на реку, а дома – на пристани в час прилива. Все колебалось, все расплывалось, все было мокрым и серым. Вверх и вниз по улице спешили машины, струи воды вырывались из-под шин и с присвистом падали на дорогу. Красный автобус был похож на лайнер, входящий в город в облаке водяной пыли. Крыша – на палубу, омытую морской волной, верхушки деревьев – на скалы и волнорезы. Ветер нагонял волну, дождь взбивал ее в иену. Джон тоже утопал в этом мареве.

Внутренний голос говорил Джону: «То, что я сделал, ужасно. Я всех взбудоражил. Они все теперь ждут, что я упаду. Они все считают меня чокнутым. Они всегда разговаривают со мной, словно мне шесть, а не двенадцать. Никогда они не поймут».

Внизу, в этом колыхавшемся непонятно какого цвета мареве, там, где небо сходится с землей, люди с серыми лицами стояли по кругу и держали натянутые одеяла, мокли сложенные кучей подушки и разложенные тюфяки. И над всем этим в развилке дерева согнувшаяся от боли фигура полицейского. Почему он ничего не сказал людям на земле?

«Могу я умереть? Упасть с шестнадцати метров, сквозь преграду из ветвей и сучьев, острых, как лезвие топора? А они действительно создают преграду? Может, это лестница, по которой можно спуститься? Действительно ли эти люди должны уйти? Раз констебль меня обманул, это уже неважно. И то, что он не разрешает мне спуститься, тоже неважно. Они всегда говорят: „Не делай этого. Не делай того”. Если я сумел подняться, сумею и спуститься».

Но глаза полицейского, как колючая проволока, удерживали его. «Ты останешься там, где ты есть, Джон Клемент Самнер». Он почти слышал эти слова. Полицейский все сильнее сгибался. Казалось, он вот-вот переломится: одна рука вокруг ствола, нога зажата в ловушке. Если бы он снял ботинки, как ему советовал Джон, ничего бы такого с ним не случилось. Слишком он глуп или слишком горд, чтобы сказать это людям на земле?

Снизу кто-то крикнул:

– Обо всем договорились! Спасатели выезжают из Мельбурна! Теперь это дело времени.

– Сколько им понадобится? – спросил констебль.

– Час.

– Прекрасно.

Снизу никто не мог разглядеть его ногу. Какая глупость, что они ничего не знают. Не знают, что он в западне, как кролик с зажатой железными челюстями лапой.

– А его родители? Дозвонились до них?

– Они сами позвонили из города и, кажется, не удивились. Миссис Самнер сказала, что она так и знала. Была совершенно уверена. Если она была уверена, почему она оставила его одного? Они приедут, как только смогут. Как мальчик?

Полицейский посмотрел вверх. Его глаза искали глаза Джона.

– Не знаю.

– Неужели вы не можете привязать его к ветке?

– Я не птица.

– Так бросьте ему веревку, он сам себя привяжет.

– Он же упадет, стараясь ее поймать. Пошевелите мозгами. Он слишком высоко.

– Здесь парнишка, который говорит, что заберется и принесет ему веревку. Если эта ветка слишком тонка для вас, почему не дать веревку мальчику?

– Никто не полезет. Незачем это.

– Почему?

– Я сказал «нет».

– Слов нет для вашего упрямства. Этот мальчик умоляет, чтобы ему позволили.

– Будьте человеком, констебль Бэрд. Джон мой друг. – Это был Сисси Парслоу.

– Нет!

– Пожалуйста, констебль.

– Да заткнитесь вы все. Убирайтесь прочь!

Джон увидел глаза полицейского: что-то в них изменилось. Это толпа его так ожесточила. Толпа не расходилась. На то она и толпа. Приказ в глазах полицейского оставался прежним: «Не двигаться. Не пытаться».

Джон прижимался к своей ветке, она гнулась и раскачивалась на ветру, а полицейский давил его своим взглядом: «Нет, нет, нет».

Он всем говорил «нет», а сам изнемогал от боли.

– Глупый вы человек, – сказал Джон негромко. – Пожалуй, взрослые глупее детей. Все равно я спущусь. Хочу спуститься сам.

«Нет», – говорил полицейский глазами. Все и всегда говорят Джону Клементу Самнеру «нет». Такая у них привычка. Не могут они иначе. «Ведь я же сюда поднялся. Я и спущусь».

Он знал, что это случится, потому что кровь в его жилах побежала быстрее. Мысленно он был уже на полпути вниз. Было ощущение, что он спускается, хотя все еще лежал на ветке.

«Только посмей!» – говорили глаза полицейского.

«Плевал я на вас, констебль Бэрд», – про себя пробормотал Джон.

– А если он и в самом деле упадет? Что тогда?

Джон соскользнул с ветки, и она оказалась у него под мышками.

– Назад! – крикнул полицейский.

Ногами Джон пытался найти идущую ниже ветвь. Было похоже, что он ощупью бредет в темноте или крутит педали несуществующего велосипеда.

– Поднимись снова. Подтянись. Побойся Бога, мальчик, что ты делаешь?

– Он соскользнул! – завопил кто-то на земле.

– У него припадок.

– Смотрите, смотрите!

– Поднимитесь к нему, констебль. Вы должны попытаться.

Ветви не было. Джон не мог достать ее ногами.

– Ты должен вернуться, Джон. Залезть на дерево может каждый. Трудно другое – слезть.

Джон крутил педали в пустоте. «Залезть на дерево может каждый. Трудно другое – слезть». Подло было так говорить. Ударь его констебль Бэрд, он не сделал бы больнее.

Джон не мог подтянуться на свою старую ветку. Сил для этого не было. Но где-то внизу должна же быть ветвь. Может, она шла поперек. Он раскачивался и пальцами ног ощупывал все пространство. Для этого нужны были нервы, не силы. Ему не было страшно. Вроде и не он все это проделывал.

– Плевал я на вас, – шипел он. – Я иду вниз.

– Нет, Джон!

Он качнулся еще раз, уже зная, где ветвь, и, тяжело дыша, закрыв глаза, крепко встал на нее ногами.

– Поднимитесь к нему, констебль. Бога ради, попытайтесь!..

– Заткнитесь!

Медленно соскальзывая вниз и нещадно обдирая кожу рук, Джон укорачивал расстояние до ветки, пока не закрепился на ней в позе богомола, [13]13
  Богомол – насекомое отряда прямокрылых. В неподвижной поле напоминает молящегося, отсюда его название.


[Закрыть]опираясь локтями и ладонями. Одна его часть была объята ужасом, другая – совершенно бесстрашна.

Здесь не слышны были человеческие голоса, только дождь, падавший на листву и на крыши, только ветер. Не доносился даже шум транспорта с Мейн-стрит.

Джон отпустил ветку, оттолкнулся, как лодочник от берега, и, широко раскинув руки, упал в гущу листвы. Его подбросило, как мячик, а ветвь под ним заскрипела и изогнулась, словно пытаясь его сбросить. Джон прижался к пей всем телом, вцепился в нее зубами и ногтями. Все пуговицы с его рубашки отлетели. В рот набилась листва, в руках оказались кусочки коры, но он не упал.

Душа его пела. То были восторженное ликование и дерзкий вызов.

– Эй вы там! Эй вы!

Он посмотрел на полицейского и нарочно засмеялся ему прямо в лицо. Оно было пепельно-серым. Джон двинулся по ветке, раскачивая ее вверх-вниз. Снизу послышались разгневанные голоса:

– Прекрати это! Ты что, с ума сошел?

Кричал Перси Маллен:

– Слушай, Джон. Ты что, спятил? Ну что ты докажешь, если разобьешься?

Джон проскользнул сквозь листву своей ветки и опустил ноги на крепкий сук. На руках была кровь. «Не буду я заниматься своей моделью. Не стану я делать этот дурацкий проект».

Он оседлал сук, потом перекинул через него одну ногу, немного продвинулся сидя, а потом снова повис на плечах. Следующая ветвь была точно под ним. Он отпустил руки и врезался в обламывавшиеся сучья, с которых посыпалась листва. На подбородке появилась глубокая царапина. Он барахтался, как в воде, накрывшей его с головой, раскачивался и кричал:

– Эй вы там! Это я, Джон Клемент Самнер, на верхушке дерева! – А потом с дьявольским огоньком в глазах: – Привет, констебль Бэрд!

Сквозь листву Джон насмехался над полицейским и медленно продвигался к пригвоздившему того суку. Теперь он совсем не волновался. Осторожно нащупывая свой путь, он опустился у ног полицейского. И посмотрел вверх на бледное, искаженное гримасой лицо, а полицейский посмотрел вниз на раскрасневшегося, маленького для своего возраста мальчика. Его ссадины и царапины кровоточили, он тяжело дышал и очень странно – так что слышать его мог лишь полицейский – смеялся.

Джон расшнуровал заклиненный ботинок. Это было нелегко, шнуровать ботинки ему было так же трудно, как писать на бумаге. Движения его были неточными, руки дрожали и тряслись, но не от страха. И он успел добраться до следующей ветки раньше, чем полицейский понял, что может двигаться.

– Джон, – позвал он тихо. С силой и неестественным спокойствием в голосе.

– Да, сэр.

– Мальчик, пожалуйста, подожди. Мы должны обвязаться веревкой. Ты не в такой форме, чтобы спускаться одному.

Джон спускался все ниже и ниже, с ветки на ветку, с сука на сук. Колени слабые, как у трехлетнего ребенка. Его поливал дождь, одежда пропиталась потом, все тело было в крови, по сердце пело. Иногда он пел даже вслух. Это было как сон, но такой реальный, такой реальный. Он был там и за тысячи километров оттуда.

Раздался крик. Но кричал не он.

Он знал, что упал, и больше ничего…