Текст книги "Джош"

Автор книги: Айвен Саутолл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Из-под ног, кудахча и хлопая крыльями, разбегаются рыжие куры, безмозглые твари, вон какую пылищу подняли. Вниз от тропы уходят выгоны, огороженные проволокой, но там – ни травинки, земля голая, как чугун, вся изрыта копытами и вся запеклась с последнего дождя, который был, может, неделю назад, а может, месяц. По другую руку – дощатые заборы, тут и там подпертые бревнышком. Ржавые сарайчики из сплюснутых жестянок из-под керосина. А выше бурно вскидывают ветки фруктовые деревья, узловатые, многолетние, искореженные ветрами. Впереди на открытом месте – три коровы на длинных цепях, прикрепленных к столбам забора, они выедают вокруг себя траву широкими лысыми дугами. И нахально, по-хозяйски мычат. Эй, коровы, прочь с дороги! Дайте пройти. Он стороной обходит бурые дугообразные проплешины, подальше от острых рогов, чувствуя спиной уставленный на него тусклый, отуманенный взгляд.

Дойдя до поворота на улицу, Джош останавливается, словно вдруг очутился на краю земли, раздраженно отдирает репьи от штанин, сокрушаясь о своей одежде, о самой нарядной рубашке и выходных брюках: они все в пыли и в глине, можно подумать, что он в них целый месяц путешествовал по внутренней Австралии. Отряхивается ладонями, вяло, будто из последних сил, потому что зло берет – все без толку. Как теперь пойти на попятный? Что можно сделать, если сожжены все мосты? В ушах мамин голос: "Не поступай по первому побуждению, милый. Старайся развить у себя привычку думать хотя бы на одну минуту вперед".

Он потерянно оглядывается на ряд старых серых заборов. Последний тетикларин. Может, она поначалу и погналась за ним, но, верно, вскоре вернулась обратно. Если бы она позвала хотя бы еще раз: "Джошуа, вернись!", это был бы все-таки выход из положения. Но она не звала, и пути назад не было. А были только дурацкие рыжие коровы, и дурацкие рыжие куры, и зной, и пыль.

Сам виноват, Джош. Теперь расплачивайся.

Сжег чертовы мосты.

Заварил проклятую кашу.

Из-за угла с Главной улицы высыпала толпа ребят, они хлопают в воздухе полотенцами, как бичами, кутаются в них, словно в плащи, и весело несутся вприпрыжку, будто только что кончили занятия в школе.

Джош в голос охает, а они уже кричат ему, и он слышит в свисте ветра:

– Гей, гей! Смотрите-ка: Джошуа!

– Привет, Джошуа! Как дела?

Попался.

Хоть бы спрятаться, забиться в какую-нибудь щелку. И Бетси здесь. Вся честная компания. Все до одного. Еще секунда, и они заметят, что с ним что-то не так.

– Привет, Джошуа. – Это мускулистый Гарри, брат Лоры. – Ты чего по улицам прогуливаешься? Голову тебе напекло, что ли?

Лора в зеленой резиновой шапочке, похожая на желудь:

– Ты плавки надел? Пойдешь с нами купаться? Ребятня накатывается на него, словно прибой на берег.

– Пошли, Джошуа. Остудишься немного.

– Ага, мы тебе покажем, где у нас купание. Не хуже, чем у вас, городских.

– Надо же, как это она тебя отпустила? Вот здорово!

Они тормошат его со всех сторон и чуть не сбивают с ног, как утром на Главной улице, а у него на лице опять эта идиотская жалкая улыбочка, прилипла и не сходит; и мысли опять разбегаются – слишком много шума. А волна катит дальше, и Джош вместе с нею, он сопротивляется, но не очень, кажется, они им завладели бесповоротно, особенно Лора, она опять наседает, повисла у него на руке, а Большой Билл, возвышаясь над ним, ладонью сдавил ему плечо и гудит у самого уха:

– Что это с тобой приключилось? Откуда на тебе столько грязи?

Ну вот, он так и знал. Еще удивительно, что не сразу зашла об этом речь.

– Я упал.

В конце концов, это более или менее правда.

– Упал и вывалялся хорошенько, так, что ли?

– Так. Я о проволоку споткнулся, которая у нее вместо калитки. Забыл, что она там натянута.

С другого бока Лора стиснула ему локоть. В испуге он не знает, куда податься. А ладонь Билла по-прежнему давит на плечо.

– А если строго между нами, приятель, она знает, что ты на улице?

– Ясно, знает.

– Правда? Она ведь с тебя живого шкуру сдерет, если ты удрал без ее ведома.

– Да знает она.

– Слышишь, Гарри? Подумать только. Она его выпустила. Раньше она их никого не выпускала.

Попался Джош, попался. Ребячья волна, словно по приказу, замедляет разбег, все останавливаются. Гарри властным и решительным жестом отдирает Лорину руку от его локтя, Джош чувствует его силу. Непонятно, куда этот Гарри клонит. Гарри спрашивает:

– Что ты натворил, Джошуа? Удрал потихоньку, пока она не видела? Смотри, она будет недовольна.

Вокруг ухмыляющиеся лица ребят, многие для Джоша безымянные. Чересчур много лиц, чересчур много ухмылок, и они вовсе не такие приветливые, как утром. Он так и знал: одно дело – при тете Кларе, другое – теперь. Попытался было высвободить плечо из жестких пальцев Билла, но Билл держал крепко.

– Выходит, ты потому и споткнулся, да? Торопился удрать и не смотрел под ноги? Ну, она теперь с тебя спустит шкуру. Ты нарушил божий праздник, приятель, вот что ты наделал. По воскресеньям вам полагается сидеть дома!

Билл не смеется, вроде бы нет, но выражение его лица Джошу не нравится, ох, не нравится. Даже Бетси принимает участие в этой сцене, крутя полотенце и выставив бедро, как цыганка. До сих пор-то она ни разу на него не посмотрела, будто его и нет.

– Это Плаумен-то удрал? Не смешите меня, – говорит она каким-то взрослым, некрасивым, немного гнусавым голосом. – У Плауменов сроду ни у кого духу не хватит задать стрекача. Мы их как-никак всех повидали, знаем. Просто она его выпустила. Ей жара в голову ударила.

Слышать это Джошу больно и обидно. Обидно и за Бетси, что она оказалась хуже, чем должна бы, и за тетю Клару, и за себя, и даже за своих двоюродных братьев, черт бы их всех подрал, которые сейчас далеко и не могут за себя постоять. Здешние ребята, Джош, они какие-то не такие. Ну что это за народ? Притворы они двуличные, вот они кто. И, вырвав плечо из пальцев Билла, он стал выбираться из толпы, работая локтями – в ребро, в мякоть, в кость!

Джош один топает вверх по откосу.

– Эй, Джошуа, постой! Ты куда? – Голос Гарри властный, но удивленный. Шуток, что ли, не понимаешь? Эй, не злись, слышишь?

Джош не стал даже оглядываться.

– Меня зовут не Джошуа, а Джош! И по моим понятиям, шутки – это когда смешно.

Он не кричит, но знает, что его слышно. Шагает, даже с ноги не сбился. Пусть делают, что хотят. Пусть налетают сзади. Сбивают с ног. Ему все равно.

Но никто на него не налетел.

10

Он стоит на дорожке в ее саду, солнце печет ему макушку, ветер сдувает волосы в глаза. Он стоит дрожа и дожидается, когда же она подымет голову и его заметит.

Тетя Клара сидит в плетеном кресле, обрамленная столбиками веранды, которые все увиты розами. На коленях у нее закрытая книга, она придерживает ее расслабленной рукой, верно, чтобы ветром не трепало листы. Сидит понурив голову, ее белые прямые волосы тоже теребит ветер и колышет, будто луговую траву. Сидит маленькая, невзрачная старушка, совсем не похожая на седовласую начальственную даму, которой ребята в церкви, лицом к лицу, выказывали такое почтение, а потом, у нее за спиной, вели себя совсем по-другому.

Ну же, тетя Клара, подымите голову и посмотрите на меня. Я вон уже где, а знаете, чего мне это стоило. Помогите хоть немного. Ужасно трудно идти на попятный. Легче легкого мне было перейти на сторону здешних ребят, отправиться вместе с ними, стать с ними заодно. Но я их обрезал. И эта Бетси; ее я тоже обрезал. А ведь она первая девочка, на которую мне хотелось смотреть. Я мог бы глядеть, как она купается, мог бы, наверно, поговорить с ней, узнать, всегда ли у нее такой противный голос, или она нарочно. Как вы сами сказали, тетя Клара, мы все не совершенны.

Тетя Клара подняла голову и встретилась с ним взглядом. На лице у нее ни удивления, ни злости, ни высокомерия. Просто смотрит на него, и лицо ее ничего не выражает. Не зовет и не отталкивает.

Честное слово, тетя Клара, я сам не знаю, при чем тут наша фамилия, наш род. Вот уж не думал, что так будет. Но что-то нас связывает, хотя, убейте, не пойму что. Что-то необъяснимое.

Тетя Клара откладывает книгу. Это его тетрадь, он теперь видит. Она оставляет ее на перевернутой бочке, чтобы он мог забрать. А сама встает. Встает как-то смущенно, неловко.

Не уходите в дом, тетя Клара. Если вы уйдете, мне будет только хуже. Мне останется ползти к вам на брюхе, а вы же этого от меня не хотите?

Я совсем растерялся. Что я должен дальше делать? У меня с мамой ни разу не было таких стычек. Правда, бывали с папиной родней, это да. Вредные они все. Вы их знаете, они к вам приезжали. Почему со мной это случилось, тетя Клара? С самого начала все пошло не так. Правда, что вы ко мне придирались? Я даже сам не знаю. Может быть, вы просто шутили. А я так устал, что не разобрался. Я никого не виню – ни вас, ни себя и никого другого. Просто как-то так уж получилось. Вы что же, ничего мне не скажете? Не поможете мне? Я ведь не знаю, хотите вы или нет, чтобы я вернулся. Но вы должны были уже понять, что знаете про Джоша Плаумена на то, чего не знает больше никто на свете. Мои стихи, тетя Клара. Все-таки вы не должны были их брать. Подождали бы. Там – все такое, о чем мальчики никому не рассказывают. И вот теперь вы их знаете, – вы, и больше никто.

Тетя Клара произносит его имя:

– Джош.

Без надрыва, без укора, а просто произносит, тихо-тихо, удивительно даже, что слышно.

Джош бежит по дорожке, тетя Клара спускается с веранды ему навстречу, и где-то на полпути они сходятся.

– Я виноват, тетя Клара.

– Ты меня простил, Джош. Благослови тебя бог за это. Ты совершенно прав: то, что я сделала, – ужасно. Ты понимаешь, Джош? Я должна была дать тебе знать, что прочла их. Я не могла положить их на место.

– Не плачьте, тетя Клара.

– Я не плачу, мой друг. Но почему ты так долго не возвращался? Настоящий Плаумен, как твой старый прадед, человек с душой. Я так давно жду, чтобы ты наконец появился на этой дорожке.

Вот так так, Джош, развели сантименты, и нисколько не противно.

Понедельник

11

Тетя Клара стоит в кухне с рюкзаком в руках, лямки рюкзака наготове осталось только руки продеть, – стоит и улыбается его удивлению и говорит вполголоса:

– Ну что тебя так удивляет, Джош? Я же сказала, что они придут, и придут вовремя. Вчера они, конечно, не могли прийти, я это знала. Испугались мистера Стокдейла: он, бедняжка, так утомительно многословен. Теперь, когда они заговорят о матче в крикет, ты соглашайся. У тебя ведь все нужное с собой? Туже затягивай рюкзак, еще туже. Ему уже тридцать лет, и твой отец им" частенько пользовался. Подумай только. Он уже идет, мальчики. Ремни застегивает. Будь самим собой, Джош. Держись спокойно, иди к ним, и желаю хорошо провести день.

Тетя Клара чмокает его в щеку, на щеке остается влажный след.

– Иди! До дверей я тебя провожать не стану. Этот халат видывал лучшие времена. В нем неприлично показываться.

Тетя Клара, вы ведь ничего не. знаете; вы ведь совсем ничего не знаете. Но произнести это вслух он не мог. Я всю ночь этого боялся. Боялся, что вдруг они все-таки придут, эти ребята. А мистер Стокдейл тут совсем ни при чем. Но нельзя же выразить этого словами, и сделать тоже ничего нельзя. Джош только улыбнулся и пошел через коридор к входной двери. Снаружи против яркого света четко вырисовывались три фигуры с неразличимыми лицами. Хорошо еще, только трое. Джош опасался, что явится целая толпа. Билл, Гарри и кто-то третий, кого он не знает. Открывая ему дверь, Гарри осторожно отпихивает ногой большой шар пушистого меха.

– Посторонись-ка, старина Джордж. Давай, давай, толстый ленивец. И нечего царапаться. Чем вы его только кормите, мисс Плаумен? Свинцовой дробью, что ли? Привет, Джошуа!

– Она к двери не выйдет. На лице у Гарри удивление.

– Она просто еще не одета.

Билл тоже смотрит на него то ли с недоверием, то ли с опаской, но говорит громко, самоуверенно:

– Придется тебе перешагнуть, приятель, не то задавишь старину Джорджа. До свидания, мисс Плаумен. Мы идем на участок Митчелла. Вернемся около четырех. Пошли, ребята. Выйдем задами. Так ближе.

Джош старается поверить в их дружбу, старается каждому открыто смотреть в лицо. Но он знает, что все это одно притворство. Кто же этот третий? Парнишка лет двенадцати, нестриженый, глаза ввалились, но до чего же похож на Бетси, просто невозможно. Билл угадал его мысли:

– Это младший братишка. Гроза Райен-Крика. Вчера ты его не видел. У него живот болел. Наизнанку его выворачивало, ведь так, Рекс? А почему, не говорит.

– И не скажу, не дождетесь, – в голосе Рекса смешок, словно он без издевки не умеет, разговаривать. Диковатый мальчишка, а так похож на Бетси, так похож, Джош прямо не знает, куда глаза девать, он почти и не замечает, что Гарри говорит нарочито весело, будто они здесь все старые друзья:

– Чудный денек, Джошуа, куда лучше вчерашнего.

Гурьбой вниз по тропинке, почти сбившись в кучу, словно бегут с места только что совершенного преступления и торопятся куда-то, где можно совершить еще одно. Джош чувствует, что они опять обступили его со всех сторон, обступили слишком плотно, теснят, одолевают числом. Когда люди встречаются ему по отдельности, он может постоять за себя. Даже Билл со своими бицепсами и с ружьем на плече в одиночку совсем не то, что Билл в толпе. А Гарри между тем продолжал разговор о погоде:

– Вчера собачья была погодка, точно? Хуже нет, когда такой ветер. Всех доводит. У нас дома вчера все как с ума посходили. Словно взбесились.

Джош понимает, что Гарри его обрабатывает. Нарочно зубы заговаривает, чтобы потом еще больнее поддеть. Если тетя Клара считает, что вся их жизнь на виду, что они живут на солнце, ничего не скрывая, пусть остается при своем мнении.

– Осторожней, приятель, здесь проволока. Не полети снова вверх тормашками.

Голос Билла преувеличенно дружелюбен, а юный Рекс придерживает проволоку, и на лице у него нагловатая ухмылка, как у Бетси в поезде. Джош ныряет под проволоку и вдруг ни с того ни с сего падает, споткнувшись нога за ногу, рюкзак на спине подскакивает и бьет по затылку, придавливает носом к земле.

– Чудеса в решете! – В голосе Билла недоумение. – Как это тебя угораздило?

Джош одним прыжком вскакивает на ноги, кашляет, потирает затылок и проклинает себя. Юный Рекс ухмыляется во весь рот, от уха до уха. Гарри смущен, словно это он сам сейчас растянулся на ровном месте, и обеспокоенно оглядывается на тетикларин дом. А Билл едва удерживается от смеха:

– Да у тебя талант, приятель. Может, еще разок, в замедленном темпе?

Рекс прямо закатывается, но Джоша долго, наверно, еще не потянет смеяться шуткам Билла О'Коннора.

– Ты ему ножку, что ли, подставил, Рекс? – В вопросе Гарри какая-то скрытая забота.

– Ничего он не подставил, – со злобой возражает Билл. – Это у него у самого, видать, талант такой. Может, у тебя что не так, Джошуа? Гайки развинтились, винтиков не хватает или нога на протезе?

Дурацкое хихиканье Рекса обезоруживало Джоша, он дорого бы дал, чтобы влепить ему по морде, но ведь это было бы все равно что ударить Бетси. Джош только сквозь зубы проговорил:

– Сами видели, я споткнулся.

– Можешь нам не объяснять, парень.

– Да? Ну и что? Неужели это так смешно? Долго мы еще будем тут болтаться или все-таки пойдем, может быть?

– Идем, конечно, идем. Только до участка Митчелла пять миль и обратно тоже пять миль. Ты как считаешь, дойдешь? А то хороши мы будем, если придется тащить тебя домой на носилках. Пока мы еще только у задней калитки.

Гарри чуть не машет на них руками:

– Прекрати сейчас же, Билл! Что вы оба как с цепи сорвались? Рекс, я тебя излуплю, если ты сию минуту не замолчишь. Споткнулся так споткнулся. Чего вам еще надо? А ну пошли отсюда. Она же нас из окна увидит.

Джош злорадно:

– А уж это будет прямо беда, правда?

– Именно что беда!

– Споткнулся? – Билл все еще продолжал издеваться и потешаться, но, видно, и он уже почувствовал, что зашел слишком далеко. – Два раза на одном и том же месте? Ну и ну! Два дня подряд. Надо же.

– Ну что ты прицепился? – сорвался на крик Джош. – Подумаешь! Сам, что ли, никогда не спотыкался? Небось когда сам расшибешься, то не хохочешь. Ты имей в виду, мне после вчерашнего безразлично, пойду я с вами или нет. Никакого одолжения вы мне не делаете.

– Что верно, то верно, приятель. Одолжение мы делаем не тебе. Можешь не сомневаться, Бетси права: не родился еще у Плауменов мальчишка, с которым стоит связываться.

– То есть в каком это смысле?

– А в каком хочешь.

Гарри опять пробует восстановить мир:

– Да ладно! Кончайте, слышите? – Он совсем переполошился. – Ты что, не понимаешь, Билл, мы же у самой ее калитки!

Но Билл отвечает со злобой:

– Ну и что? Какая теперь разница! Она уже и так все знает. Он же ей все рассказал, это уж точно, рассказал, да еще и передернул. Она даже к двери выйти не захотела. Не одета! Разве так бывало, чтобы она к двери не подошла? Говорил я тебе, что все это представление ничего не значит. Наплевать ему на нее и на нас наплевать. Все ребята Плаумены одним миром мазаны. Надоело мне с ними цацкаться. Чего ради? А этот еще такой желторотый, даже на ногах не стоит.

Гарри ругал Рекса:

– А все твое дурацкое хихиканье. И ноги твои. Вечно суешь их куда не следует. Смотри, что наделал. Надо же, ведь я уж думал, что удастся поправить дело.

В груди у Джоша что-то оборвалось, он словно со стороны увидел, как выпрастывает руки из лямок, тянет с плеч рюкзак. Кровь прилила к голове, кулаки потяжелели от ярости. Гарри бросился между ними:

– Не тронь его, Билл! Слышишь? Назад! Он убьет тебя, Джошуа, он же в два раза тяжелее. Здесь нельзя, Билл! Не здесь. Ты что, не понимаешь, что ли?

Он толкает Билла в грудь, чуть не сбивая с ног, тянет за руку Рекса, и они отступают, а Джош все никак не может сбросить рюкзак, вылезти из лямок, они его сдавили, скрутили, как смирительная рубаха. Гарри, Билл и Рекс уже далеко. Они уходят в сторону железной дороги. Гарри все оглядывается, взволнованно разинув рот, словно никак не может отдышаться. А Рекс знай себе хохочет и так, хохоча, скрывается из виду.

Вот дела! Ну и ну! Каждый день тринадцатое число!

Джош швырнул рюкзак в грязь и охотно пнул бы его, как футбольный мяч, если бы тридцать лет назад его не носил отец и если бы в нем не лежал завтрак.

12

Что делать с днем, который окончился в четверть десятого, а должен был окончиться около четырех? Билл крикнул, что около четырех они будут обратно. Нельзя же вернуться в дом, поглядеть тете Кларе в глаза и сказать: "Я передумал", или: "Я плохо себя чувствую", или: "Мы подрались". За одним признанием потянется другое, если он начинает врать, из этого все равно ничего не выходит.

"Джош, – говорила мама, – с таким лицом, как у тебя, лучше говорить правду".

Вчера он мог вернуться в дом и вести себя так, словно на дороге ровным счетом ничего не произошло. Мог пойти с нею вечером второй раз в церковь в вычищенном, выутюженном, как новенький, костюме, хотя знал, что ребята не придут, но он ничего не обязан был ей объяснять: она-то не знала об их разговоре. Мог потом сидеть в ее огромной столовой за столом, накрытым на десятерых, преспокойно уплетать пирог с мясом и яйцами и ароматный фруктовый кекс и ни в чем не признаваться. Потому что она ни о чем и не спрашивала, а только сама все время извинялась. Вчера были свои трудности. Но сегодня совсем другое дело.

"Будь самим собой, держись спокойно. Иди к ним, и желаю хорошо провести день". Что-то в этом роде она говорила. Как же теперь быть-то? Иди к ним, развлекайся. Ха-ха-ха. Над чем ты смеешься, Джош? Это я развлекаюсь.

И он все-таки пинает рюкзак, хотя его и носил отец и хотя в нем лежит завтрак.

А потом снова вскидывает на одно плечо. Мог ведь лимонад вытечь. Он встряхнул рюкзак, чтобы проверить, цела ли бутылка или превратилась в кучу осколков.

Хорошо провести день. Каким это образом? Анекдот, да и только. Я же ни о ком из них слова дурного не сказал, ничего лишнего не ляпнул. И никого не продал: ни вас, тетя Клара, ни их. Я даже своих двоюродных братцев и то не продал, а они вон какой дрянью оказались, как будто я раньше не знал. Видно, они здесь сильно напылили, в этом тихом лесном углу. Подумать только. К ней ведь уже полтора года никто не приезжал. Такие милые мальчики, ждут меня с нетерпением. Да уж, ждут! Они меня прикончили и похоронили раньше, чем я приехал. Нет, правда, тетя Клара, должны же вы знать, что они собой представляют на самом деле. Как можно прожить здесь целую жизнь и не понять, что к чему. Но при ней-то они действительно хорошие. Не могу я их понять. Провожают ее по улице. На том пути. И на обратном. Толпятся вокруг. Помогают нести книги. Да, мисс Плаумен. Нет, мисс Плаумен. Как у вас с дровами? Не надо ли наколоть? Утром во вторник, как обычно, моем полы? Заморочили меня эти ребята.

Джош шагал по высокой траве. Репьи цеплялись за шнурки его ботинок, колючие семена набивались в носки и больно царапали ноги. Обходил подальше мутноглазых коров с огромными, как крючья, рогами.

Надо куда-то уйти, нельзя слоняться поблизости, не то еще заметит кто-нибудь из взрослых и тут же побежит докладывать тете Кларе. "Что это ваш племянник поделывает на задах у вас за садом? Один-одинешенек и пасмурный, как день ненастный".

Вдруг мелькнула мысль о змеях.

Бр-р-р! Господи! Страшно подумать. И нет никого из местных, того же Билла, Гарри или Рекса, кто мог бы принять на себя основной удар. Их-то змеи все равно жалить не станут. Такого змея если ужалит, сама же подохнет.

13

Ты должен принять решение, Джош, и поскорее. Куда, скажем, тебе теперь податься?

Если останешься здесь – могут заметить любопытные взрослые, если выйдешь на луг – могут подцепить на рога коровы, а заберешься в буш – там змеи. Не теряй чувства юмора, Джош. Может, тебе суждено умереть от старости, представь себе, сколько еще лет на это потребуется.

Будто это не он, а кто-то другой, Джош непринужденной походкой зашагал к железнодорожной станции. Дошел до ручья и спрятался под дощатыми мостками, где в субботу вечером споткнулся и ушиб ногу.

Поездка в Райен-Крик. Программа на понедельник: посещение мостков группой в составе одного человека. Иметь при себе завтрак и не показываться никому на глаза. Возвращение в четыре часа в телячьем восторге. Программа на остальные дни недели: то же, что в понедельник.

Вспомнились слова отца: "Настоящая змеиная страна, этот Райен-Крик. Просто Змеиная яма. Они плодятся там длинные, толстые, шкура как броня. Ее сдирают, дубят и обшивают борта линкоров". Временами отец вел себя как мальчишка. "И еще не забывай, Джош, в буше всегда нужна палка. Да глаза открывай пошире, когда пойдешь вдоль ручья".

Джош вслушивается: журчит вода, шелестит тростник и трава в полчеловеческого роста, и что-то непрерывно гудит, шуршит, стрекочет – разве разберешь, звери это, насекомые, пресмыкающиеся или рыбы?

"Трагическая смерть поэта

Сегодня под мостками, со следами двойного прокуса на ягодице, был обнаружен Джош, представитель четвертого поколения семьи Плауменов, известных пионеров Австралии, которые в 1853 году начали вырубать девственный лес по берегам Райен-Крика. Угас один из представителей четвертого поколения достославных Плауменов. После него остался том неопубликованных стихов и сонет "Рождественское утро в Долине эвкалиптов", напечатанный в Детском уголке нашей газеты от 24 декабря сего года. Ему также принадлежит рекорд: 21 перебежка в матче против третьеклассников Грин-Хауза в ноябре прошлого года".

– Привет, Джошуа.

Джош чуть не подпрыгнул от неожиданности.

Из тростника, как чертик из табакерки, выскочил тот самый восьмилетний рыжий постреленок, который вчера нес книги тети Клары. В руке у него бечевка с привязанным к ней кусочком мяса.

– А я раков ловлю, вот что.

Справившись с испугом, Джош попытался принять вид человека, который вообще каждый божий день сидит под мостками и бормочет себе что-то под нос.

– Раки здесь не живут. Они у запруды живут, вот где. Это уже непонятно. Джош растерянно спрашивает:

– А чего ты их здесь ловишь?

– Раки щиплются.

– Тебя не разберешь.

– А ты что тут делаешь, Джошуа? Этого вопроса он как раз и опасался.

– Зови меня, пожалуйста, Джош.

– Что ты тут делаешь, Джош?

– Пишу стихи.

– Без карандаша и бумаги?

– Ты же ловишь раков, хотя их тут нет.

– Ты прячешься?

– Вот еще.

– Я слышал, как ты сам с собой разговаривал.

– Это я стихи говорил. Чтобы складно звучало. Их сперва в уме надо сложить.

– Я видел, как ты сверху спускался. И как оглядывался. Ты ведь подрался с Гарри, Биллом и Рексом, да?

– Вовсе нет.

– Они вон туда пошли. Шли и громко разговаривали. Злющие-презлющие.

– Никто ни с кем не дрался, и не вздумай рассказывать, будто была драка. Все равно ты отсюда, снизу, ничего видеть не мог. Для этого надо глаза иметь другие, на длинных ножках, футов двадцать в высоту.

– У тебя есть пенни?

– А что?

– Если бы у меня был пенни, я купил бы лакричный леденец, вот что. Я бы его съел и никому бы ничего не сказал.

– А тебе и нечего говорить.

– Я не отказался бы от пенни. Твоя тетя не любит мальчиков, которые дерутся.

Вот негодяй. И ведь хоть бы хны, не стыдно ни капельки. Тяжело дыша, Джош полез в карман и швырнул ему монетку.

– Ты туда лучше не ходи. Они как раз туда пошли.

– Послушай, Сынок, я дал тебе пенни потому, что ты хороший мальчик. Мне все равно, куда они пошли!

И нарочно зашагал в ту сторону, утверждая свое мужское достоинство.

Вот место, где ручей можно было перейти вброд по камням, темнеющим под струями воды. Перебраться на тот берег и не замочить ног~ способна была разве что птица на лету, но существуют неприятности похлеще промокших, хлюпающих ботинок.

– Лучше не ходи вдоль ручья.

Мог бы, кажется, и помолчать, чудовище.

Ниже по ручью тропинка углублялась в настоящие заросли, совершенную глухомань, где кишели змеи, пауки и гигантские муравьи. И где-то там трое мальчишек, встречаться с которыми совсем не хочется. Джош оглянулся: сзади в траве ярко цвела рыжая лохматая макушка.

– Правильно, Джош. Вот туда они пошли. Вниз – по ручью.

Сам, как говорится, голову в петлю суешь. Обернулся и крикнул:

– Я же тебе сказал, что мне это безразлично. Неужели трудно понять?

И вместо того чтобы перейти ручей вброд, нарочно торопливо зашагал вниз по тропинке. Рюкзак подпрыгивает на плечах, сердце колотится. Может быть, если притвориться, будто спешишь по важному делу, змеи пропустят? А сам напряженно прислушивался, не раздастся ли зловещее шипение, но услышал только, как Сынок на прощание крикнул:

– Не угоди ногой в капкан!

В капкан?! Но это не вслух. Такие вопли ужаса издаешь только про себя. Что еще за капкан? На кроликов, на лис, на городских мальчишек, которые целыми днями только и делают, что спотыкаются и летят вверх тормашками? Но не ставят же они капканы прямо на тропке? Железные когти, хватающие насмерть. Яма глубиной в шесть футов, сверху прикрыта травой, а внизу острые колья. А если не такой, то какой? Капкан есть капкан.

Снова обернулся. Рыжей макушки уже не видно. Ничего не видно, одни заросли. Ну и жизнь. Джош ухватился за дерево, ища у него моральной поддержки, потом выбрал подходящую ветку, не слишком толстую и не слишком тоненькую, чтобы сломать и сделать из нее себе оружие для смертельной схватки. Оказалось, это совсем не легкое дело, он чуть сам не надорвался, но все же, порядком измочалив, обломал, очистил от листьев и сучков и раз-другой для пробы со свистом резанул по стволу – не сломается ли? Увидела бы сейчас мама своего милого мальчика, да она бы замертво упала. Джош изо всех сил старался отнестись к своему положению по-философски, он даже усмехнулся насмешливо, чтобы произвести впечатление на предков, если их призраки бродят тут где-нибудь у ручья: ведь по– меньшей мере семеро Плауменов покоятся в здешней земле. Джош старался не вести себя как жалкий самонадеянный трус, хотя это и было довольно затруднительно, потому что, если на самом деле ты жалкий трус, с этим ничего не поделаешь и притворяться бесполезно.

А представляешь себе, Джош, есть такие люди, которые прямо руками ловят змей за хвост и убивают их головой об землю, будто хлыстом щелкают. Полоумные, наверно. Или, представляешь, есть которые охотятся на крокодилов, просто так, для развлечения, когда могли бы сидеть уютно дома и читать книгу. Представь себе, как прадедушка Плаумен в 1853 году вел в поводу свою вьючную лошадь, прорубаясь сквозь заросли, и как вышел на это самое место и радостно крикнул: "Участок Ее Величества, номер такой-то!" А вокруг на мили и мили раскинулась эта земля и уходила за горизонт, оплаченная тяжело добытым золотом палаточного Балларата. Прадедушка Плаумен среди первозданных зарослей стоит руки в боки, взяв у истории короткую передышку, чтобы написать с себя автопортрет. Или он потом уже его написал? Но что же все-таки случилось? Как вышло, чти он завещал семье только особняк на холме, да шесть деревянных домиков на Главной улице, да четырнадцать автопортретов, да еще пятьдесят тысяч акций рудников, а им вся цена – сколько стоит бумага, на которой они напечатаны? Где же все остальное? Выходит, прадедушка Плаумен тоже был самонадеянным?

Джош опасливо взглянул вверх, не обрушится ли на него гром небесный? И зашагал дальше, настороженно шаря по сторонам глазами, прислушиваясь, принюхиваясь, надеясь, что его палка не вызовет раздражения у змей, пусть видят, что она у него просто для форса, чтобы помахивать на ходу, или чтобы опираться, или чтобы вмазать по голове здешним мальчишкам, причем последнее сопряжено с несомненным риском.

Не угоди ногой в капкан!

Господи, еще этого только не хватало.

Он шел, пристально всматриваясь – нет ли ямы на тропе, сети между стволами или железной ловушки, – и вдруг остановился как вкопанный: в кустах послышались возня, лязг, будто цепью по цепи, и жалобный, истошный вопль, как плач ребенка, которому очень больно, у Джоша даже сжалось под ложечкой ужасно, жутко, ничего подобного он в жизни не слышал, и так близко, что волосы встали дыбом, так близко, что он убежал бы, да только его внезапно покинули силы.

Джош стоит неподвижно, а сердце его гулко стучит, и ему отзываются чьи-то громкие голоса:

– Слыхал?

– А то нет!

– Урра!

– Кто попался-то?

Джош слышал, как они бегут, приближаются. Гарри, Билл и Рекс.

14

Первым, круша ветки, выбежал на тропу Гарри, увидел Джоша и отпрянул, словно столкнулся с разбегу с кем-то невидимым.

– Не ты?! Это не ты попался?! – испуганно вскрикнул Гарри.

Следом за ним, толкаясь, вылетели Билл и Рекс.

– Неужели это он в капкан угодил?