Текст книги "Улицы Севильи"
Автор книги: Айгуль Иксанова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
От автора
Книгу «Улицы Севильи» трудно отнести к какому-то одному жанру: это и фэнтези, и философская сказка-притча, и психологическая проза. Произведения, вошедшие в сборник, объединены сочетанием философско-мистической направленности, романтического символизма, а также динамичного приключенческого сюжета. И сама повесть «Улицы Севильи» – словно мозаика, состоящая из кусков разного жанра, совсем, казалось бы, не связанных между собой. Но соединенные вместе, они образуют единый рисунок, понять который можно, лишь перевернув последнюю страницу. Действие произведения переносится из российской глубинки к подножью египетских пирамид, в солнечную Испанию, на холодные острова Северного моря; сложные философские вопросы сменяются простым, почти сказочным повествованием, которое от реальности современной действительности уходит вдруг к мистическим вопросам вечности.
«Он повел Настю в дальний угол хижины, открыл стоящий на полу сундук и начал беспорядочно выбрасывать из него цветастые ткани, свитки бумаги, старый кальян, ножи, какие-то музыкальные инструменты, склянки со странными жидкостями, пока, наконец, не вытащил черный сверток, который оказался огромной книгой в переплете из темно-коричневой кожи, старой и потрепанной, с пожелтевшими страницами, и ее он положил на крышку сундука.
– Вот, читай. Здесь написано про твоего брата. Открой пятьсот пятую страницу и читай!
Растерянная, Настя повиновалась и принялась перелистывать слипшиеся страницы, пока не добралась до нужной.
– Но здесь нет ни одной буквы! – изумленно воскликнула она. – Только какие-то странные значки, я не понимаю, что здесь написано!
– Эта книга написана на том же языке, на котором я говорю с тобой. И только выучив его, ты узнаешь о судьбе брата. И о многом-многом другом.
– Почему в этой книге написано про моего брата?
– Потому что здесь написано обо всем. – Старик снова присел рядом с ней. – Нет ничего, что происходило бы в настоящий момент и не было бы описано в этой книге. Здесь есть все. И каждый может научиться читать ее. Я объясню тебе, как это сделать».
Что тут – фэнтези, эзотерика, приключения, реализм? Решить это предстоит читателям.
Прочитавшие повесть в один голос называют ее «наш ответ „Алхимику“ Пауло Коэльо», – однако сходство лишь в некоторой символичности изложения; вопросы, которые мне хотелось затронуть, совершенно иные, и читатель, несомненно, заметит это.
Неизменными остаются и черты, присущие героям произведений: это искатели приключений, люди, идущие на край света за своей мечтой, отважные, готовые рисковать всем ради достижения желанной цели.
Юная танцовщица Настя пешком и без денег отправляется к далеким улицам Севильи, завороженная прекрасным танцем цыганки на площади, увиденным в телепередаче. Рыбак Пепе покидает свою страну и едет на Север, в надежде найти сокровище, чтобы покорить сердце неприступной красавицы. Бедный араб Ишам пересекает пустыню в поисках магического бриллианта, принадлежащего фараонам. Тема сокровищ, древних кладов и заклятий, закрывающих путь к богатствам, постоянно встречается на страницах книги, навевая воспоминая о приключенческих историях, которыми мы зачитывались в юности.
«Настя закрыла Книгу книг и огорченно вздохнула. Сколько всего ей уже пришлось вынести, а конца мучениям пока не видать! Проклятые часы! Что же в них было такого, почему они смогли разрушить жизнь человека? Удастся ли ей узнать это с помощью Книги книг?
Настя снова открыла страницу, подсказанную ей интуицией, – страницу восемь.»
Книга книг. Страница 8.
«Холмы, покрытые густой растительностью. Влажный, субтропический климат, джунгли, похожие на южноамериканские. „Бразилия!“ – вспомнила она.
Она медленно продвигалась вперед, видела глубокие полноводные реки, крокодилов, лежавших в мутной воде, и снова леса, и ярких птиц, и огромных ящериц, и большие зеленые листья деревьев, и их ветви, опутанные лианами, и непроходимые чащи, а потом леса расступились, появились горы, и Настя продвигалась все дальше, все выше, все глубже, пока где-то, куда много веков не ступала нога человека, не остановилась.
На земле была выложена из камней круглая площадка с двенадцатью делениями, напоминавшими циферблат, и две каменные стрелки. Сзади в скале виднелось небольшое круглое углубление, по размеру вполне подходящее для часов, дальше шла глухая стена, но было ясно, что все здесь – творение рук человеческих, и за этой стеной находилось нечто гипнотизирующее, подчиняющее себе любого. Нечто, ради чего стоило убивать. За эту стену нельзя было проникнуть, но для Книги книг нет ничего невозможного. И взгляду Насти открылись золотые россыпи и изумрудные горы, каменные сундуки, наполненные драгоценностями. В мире не было эквивалента этим сокровищам, они не имели цены!»
(«Улицы Севильи»)
«– Послушай, Ишам, – ласково начал старый ювелир, – мы подумали, и решили, что сто тысяч – смешная цена для этого камня. Мы предлагаем тебе пятьсот. Камень еще у тебя? Ты еще не продал его?
– Нет. Он у меня. – У Ишама перехватило дыхание и даже голос изменился, когда он услышал про пятьсот тысяч.
– Договорились, – старик с явным облегчением вздохнул, и в этот момент Давид, выхватив из-за пазухи кинжал, по рукоять вонзил его в сердце несчастного араба. Исполнилось проклятье богов. Ишам тяжело осел на землю, а старый ювелир и его помощник принялись быстро обыскивать его нехитрые пожитки.
– Вот он! – наконец прошептал старик и дрожащими руками схватил коробку.
Несколько секунд они смотрели на нее не в силах отвести глаз.
– Пойдем. Мы должны уйти! – наконец произнес ювелир, сунув коробку в карман своего широкого плаща.
Да постигнет проклятье богов того, кто возьмет камень, принадлежащий великому Гору, и да встретит он свою смерть.
Двое мужчин быстрым шагом направились к выходу из города, оставив лежать на земле неподвижное тело первого владельца бриллианта. Первого, кто не был фараоном, наместником Бога на земле».
Впрочем, мне хотелось написать о людях, которые не мечтают о золоте и драгоценных камнях, о тех, кто знает, что несметное богатство приносит лишь несчастье. Они ищут другие сокровища и находят их в окружающем мире, в сердцах других людей; и в своем собственном сердце.
«Настя простилась с полюбившимся ей верблюдом, с хижиной, где провела долгие месяцы и с Учителем, человеком, ставшим за это время бесценным для нее.
– Настя! – окликнул вдруг он свою ученицу.
Она обернулась.
– Я хотел сказать тебе еще кое-что важное. Запомни это.
Он приблизился и наклонился к ней очень близко.
– Знаешь, иногда маленькие девочки примеряют юбки, в которых они хотят танцевать, – сказал он шепотом, – но вдруг обнаруживают, что они им очень велики. И девочки огорчаются и думают: „Как же так? Как же я буду танцевать в такой юбке?“ А ответ очень прост. Девочке не дадут танцевать, пока юбка не будет ей впору. Многие несчастья приходят неожиданно и служат нам уроком. Но человек никогда не приблизится к своей мечте раньше, чем он будет готов принять ее. Бог пошлет ему множество испытаний, чтобы убедиться в его готовности».
«Не стоит торопить исполнение мечты. Счастье – большая ответственность. И лишь заслужив его, лишь пройдя сотни дорог и прожив сотни дней в борьбе за него, можно научиться ценить и беречь полученное».
«И Настя согласно кивнула, а потом, решительно смахнув набежавшие слезы, тронулась в путь. Ее ждала Севилья».
(«Улицы Севильи»).
Эта книга об испытаниях на пути к своей мечте, о поисках смысла жизни и о судьбе, определенной для каждого. Для меня – прежде всего книга о судьбе, потому что, пройдя немыслимыми дорогами, мы все приходим к желанной цели и лишь тогда понимаем, что этот путь был единственно возможным.
Несмотря на реалистичность определенных деталей, большинство рассказов в книге и повесть «Улицы Севильи» остаются романтическими произведениями, светлыми, красочными, полными неожиданных приключений. Наверное, таким выглядит мир для автора, и если читатели увидят действительность так же, если поверят, пусть ненадолго, что наша жизнь прекрасна и удивительна, я буду считать, что усилия, затраченные мною, не были напрасны.
УЛИЦЫ СЕВИЛЬИ
Повесть
Это был день ее рождения. Девочке исполнилось двенадцать лет, ее звали Настя, и она любила танцевать.
Свой двенадцатый день рождения она отмечала в одиночестве, без подарков и поздравлений, свернувшись калачиком на стареньком продавленном кресле, безразлично щелкая пультом телевизора, равнодушная ко всему.
Подобное безразличие посещало ее нечасто, ведь, как уже было сказано, девочка любила танцевать. Очень любила.
Природа была щедра к ней, такой маленькой и хрупкой, подарив гибкость, пластичность, прекрасное чувство ритма, а также решительность, граничащую с бесшабашностью, и прекрасные светлые, слегка золотистые волосы, прямые и тяжелые, которые она обычно стягивала узлом на затылке, чтобы непослушные пряди не мешали ее танцу. Собственно, на этом подарки судьбы и кончались, жизнь маленькой Насти была не такой уж светлой, в отличие от ее волос, хотя, несомненно, не менее тяжелой.
В детстве ей не давал покоя вопрос: «Где мой папа?» Но ответа девочка так и не получила. Эти странные люди – взрослые – почему-то вдруг отводили глаза, отворачивали лица и пускались в пространные непонятные рассуждения, сбивая бедную малышку с толку и успешно избегая объяснений.
Настя поняла все сама, когда стала чуть постарше, и уже больше не заводила разговоров об отце. Потом, когда ей исполнилось десять, она могла бы спрашивать: «Где моя мама?», но девочка, преждевременно повзрослевшая от насмешек и обид (ведь дети, с которыми ей приходилось общаться, часто были, пусть неосознанно, жестокими: странно, дети зачастую бывают жестоки, наверное, потому что еще пока не научились жертвовать правдой ради чужого спокойствия), ни на миг не поверила в историю с маминой болезнью и внезапным отъездом. Девочка знала, что та не вернется: ее мама оставила этот мир и своих детей, дочь и маленького сына, оставила одинокими, беззащитными и, как это ни печально, никому не нужными. Настя помнила, как ее привезли в этот дом, где жила двоюродная бабка, как потом, жалуясь на бесконечный плач ребенка, та забрала пятилетнего Настиного братишку в город, а вернулась одна, оставив его на попечение воспитателей переполненного детского дома. Через полгода мальчика усыновила бездетная пара, ему дали новую фамилию, и Настя окончательно потеряла его.
Утрата последнего близкого ей существа – брата – и стала главным потрясением, возможно, главной драмой в жизни девочки, лишенной любви и ласки, так необходимых каждому ребенку. Настя часто вспоминала горестный момент прощания, ей по ночам чудился плач братишки, которого она обняла в последний раз. И она снова и снова обещала себе разыскать его. Когда-нибудь. Она знала, что вряд ли найдет отца. И уж точно была уверена, что никогда больше не увидит мать. Брат стал ее надеждой, ее мечтой, в ее сознании он олицетворял собой настоящее счастье, словно был символом новой, лучшей жизни, совершенно не похожей на ее собственную. И Настя, сама не зная почему, была твердо уверена, что обязательно разыщет братишку, и тогда изменится ее жизнь, пойдет совсем по-другому.
Но что может она, маленькая девочка, оставшаяся совершенно одна, в этом большом и таком сложном мире, где тысячи дорог ведут неизвестно куда, где за каждым поворотом ждет новая, порой опасная встреча и где ты никогда не можешь с уверенностью сказать, что произойдет в следующую секунду? Не проще ли оставаться под крышей дома, приютившего тебя, пусть даже и живется тут несладко? Зачем открывать новые пути, когда там, где ты находишься, сейчас спокойно? Спокойно и безопасно. Зачем?
Двоюродная бабушка, приютившая девочку, Людмила Львовна, была теткой Настиной матери. Сгорбленная, высохшая старуха, озлобленная и ненавидящая всех – соседей, родственников, прохожих, коммунистов, демократов, своего ныне покойного мужа и бездельника-сына, нашедшего счастье на дне бутылки (содержимое которой давно стало визитной карточкой России) – была неизменно сурова с девочкой и держала в своем доме лишь потому, что Настя представляла собой бесплатную рабочую силу – молчаливую, безропотную и легко управляемую. Все доступные «удовольствия» в виде уборки, походов по магазинам и за водой, прополки бесконечных грядок, ухода за двумя козочками Людмилы Львовны и ночных пробежек за пивом в ларек для любимого дядюшки достались Насте, получившей взамен ту самую безопасность в виде крыши над головой, а также возможность продолжить учебу в местной школе, включавшую час в неделю, посвященный занятиям танцами. Единственным ее развлечением стали телевизионные передачи, которые девочке разрешалось смотреть от случая к случаю, то есть когда настроение бабки было чуть лучше, чем «слишком плохое». Выше «так себе» шкала ее настроения не поднималась никогда, и Настя постепенно привыкла жить подобным образом, тем более что и радоваться обеим, действительно, было нечему.
Так вот, в свой двенадцатый день рождения она смотрела телевизор. Переключая каналы, оставив без внимания лыжные соревнования и японский мультфильм, Настя остановилась наконец на документальном сюжете об Испании и, заинтересовавшись, поудобнее свернулась в кресле.
Камера на плече оператора медленно двигалась по одной из центральных улиц Севильи, и оттуда на девочку смотрела другая, незнакомая жизнь, светлая и беззаботная, жизнь залитых солнцем площадей, будто даже сквозь экран благоухающая белоснежными цветами апельсиновых деревьев. Камера вдруг остановилась и замерла, задержав свой всевидящий взгляд на цыганке в длинном розовом платье, танцевавшей босиком на площади под размеренную дробь кастаньет. Сидящий на земле цыганенок бил в небольшой барабан, и смуглая красавица танцевала, гордо запрокинув голову, улыбаясь свободной, всепобеждающей улыбкой, а проходившие мимо люди бросали звонкие монеты в лежавшую у ног мальчика старую шляпу.
Настя медленно поднялась с кресла и приблизилась к светящемуся голубоватым сиянием экрану – улыбка девушки заворожила ее, казалось, она говорила: «Пусть я танцую босиком на площади, пусть у меня нет ваших денег, вашей спокойной тихой жизни, нет и пресловутой крыши над головой, но я счастлива, я свободна и счастлива! Завидуйте мне, потому что вы все лишь мечтаете о счастье, а я знаю его!»
И проходящие мимо люди останавливались и смотрели, смотрели на танцевавшую цыганку, не в силах отвести от нее взгляд, так же как и маленькая девочка за тысячи километров от Севильи, околдованная необыкновенным танцем – радостным танцем Солнца.
Теперь Настя знала, что где-то в мире существует другая жизнь, жизнь, так не похожая на ее собственную.
Девочке потребовалось меньше минуты, чтобы принять решение, и больше она уже не колебалась. Она доберется до этой самой Севильи, она тоже узнает, что значит быть свободной и счастливой, она увидит эту волшебную страну своими глазами, и, так же как эта девушка, она будет танцевать на площади, и люди будут смотреть на нее. А она улыбнется им в ответ!
Эта девушка родилась на солнечном побережье Испании, ее родители, андалузские цыгане, кочевали по городам, и она жила, не ведая другой жизни, ее спутники служили для нее опорой, защитой и поддержкой, танцами она привыкла зарабатывать свой хлеб.
Настя же была одна, ей ни на кого не приходилось рассчитывать, она не знала языка, не имела заграничного паспорта и, конечно же, денег. Но все это было последним, о чем она подумала в эту минуту.
Она все равно доберется до Севильи и будет танцевать! А потом вернется домой и разыщет брата.
Так будет. В этом она не сомневалась.
Девочка торопливо выключила телевизор, пробралась в свою комнатушку, вытряхнула из старого рюкзака школьные тетрадки и ручки, потом, подумав, бросила ручки обратно, положила в него кофту и смену белья, две пары колготок, расческу, зубную щетку, фотографию матери и длинную цыганскую юбку, черную с красными цветами, расшитую сотней оборочек, – ту, в которой она и будет танцевать. Потом Настя натянула старые черные джинсы, ставшие уже тесноватыми в поясе, те самые джинсы, в боковом кармане которых было зашито ее единственное сокровище – две тысячи рублей, подаренные ей подругой матери в день маминых похорон. Настя бережно хранила эти единственные деньги, надежно спрятав их от старухи, и вот теперь пришел черед воспользоваться ими. На миг она задумалась и о бабке, но Людмила Львовна так часто повторяла «чтоб тебя черти забрали» и «подбросили мне нагрузку на старости лет», что отсутствие девочки вряд ли смогло огорчить ее. Скорее наоборот – старуха благословит день, пославший ей избавление от тяжкой опекунской ноши. Настя не сомневалась, что никто не будет разыскивать ее. Она никому не была нужна – девочка уже привыкла к этой мысли и привыкла быть одна. В ее жизни был только брат – единственный близкий человек, и Настя надеялась, что мальчик все еще помнит ее.
С легким сердцем и радостным волнением в душе, от которого слегка кружилась голова, как от шампанского, выпитого ею однажды в день маминых именин, девочка спрыгнула с подоконника и шагнула в черную апрельскую ночь.
Так началось ее путешествие в Севилью – дорога длиною в сотни бесценных дней.
В наши дни случается, что детей воруют, и, прости господи, убивают, продают, угоняют, словно в древние варварские времена, в рабство и используют в прочих, далеко не благородных целях. В общем, оставшись один на улице города, ребенок подвергается неминуемой опасности, и общество взрослых представляет для него прямую угрозу, делая выживание практически невозможным. Поэтому ни одна мать не оставит коляску с ребенком у дверей магазина, поэтому детей всюду провожают и встречают, и никто и никогда не бросит своего ребенка, еще слишком слабого, чтобы встретиться один на один с жестоким миром, не знающим жалости и не делающим никаких скидок на возраст.
Такова реальность. Но не менее реальным остается и тот факт, что с Настей не произошло ничего из вышеперечисленного, никакой вред не был причинен ее жизни и здоровью, и она продолжала свой путь одна, к тому же не имея никаких средств к существованию. Перебираясь из города в город на автобусах и попутных машинах, ночуя на вокзалах и под мостами, Настя миновала все возможные опасности и уверенно продвигалась вперед, хотя и сделала остановку, задержавшись на полгода в Курске, в доме хозяйки небольшого кафе с гордым названием «У Марины». Разумеется, так звали саму хозяйку – высокую статную блондинку лет сорока, одевавшуюся кричаще-вульгарно, что, как ни странно, лишь придавало ее славянской красоте особый шарм. Добрая, но строгая Марина поддерживала среди служащих кафе железную дисциплину, официантки вышагивали перед ней, как солдаты у Мавзолея, и, сжалившись над съежившейся в углу Настей, сжимавшей чашку с чаем в замерзших руках, Марина предложила ей остаться в кафе, накормила, одела, а потом сделала посудомойкой. И Настя целых полгода мыла грязные тарелки, чашки, бокалы, стараясь не разбить их и вернуть на кухню блестящими, как когда-то на витрине магазина. Здесь Настя научилась молчать и терпеть, здесь она стала сильнее и взрослее, здесь она получила в подарок от Марины варежки и старую куртку-пуховик, когда в ноябре покинула гостеприимный кров и отправилась дальше – на юг, к Севилье.
– Куда же ты пойдешь, деточка? – удивлялась Марина. – Чего ты там не видела, в своей Испании? Оставалась бы здесь, я бы из тебя такую официантку сделала, закачаешься! А может, клуб бы открыли, танцевала бы ты у меня!
Но Настя лишь с благодарностью кивнула и продолжила свой путь, пренебрегая очередной тихой гаванью, покидая очередной приют.
Через месяц ее, замерзшую, грязную и еле живую (Настя подхватила воспаление легких) привезли в детский дом неподалеку от Геленджика, где она оставалась еще три месяца. При девочке не было документов, она долго не приходила в сознание, а потом, понимая, что сердобольные воспитатели могут начать розыски ее близких, довольно успешно разыграла амнезию – потерю памяти. В итоге девочку окрестили Леной и оставили в покое. Здесь она продолжила свое образование, налегая на географию, чтобы узнать про кратчайший путь до Севильи, и записалась в танцевальный кружок. Здесь ее также просветили, что бывает нечто более страшное, нежели холодные ночи под мостами или беспросветная жизнь в доме бабки Людмилы Львовны, нежели подзатыльники Марины и тоска по пропавшему брату. Скопление под одной крышей болезней и нищеты, ненависти и озлобленности, лицемерия и жестокости и напрасного ожидания перемен – ведь каждый ребенок засыпал с мечтой о новой жизни, о новом доме и новых или старых родителях, с легкостью прощая их предательство и раскрывая им свои объятия, – давило на нее. Угнетенная и подавленная Настина психика не выдерживала, девочка мечтала лишь об одном – чтобы скорее закончилась зима и она могла продолжить свой путь. Она знала, что, оставшись здесь, она сможет рассчитывать на то, что со временем, встав на ноги, отправится в путь уже «оперившимся птенцом». Здесь она, пусть плохо, но накормлена, здесь у нее есть кровать и ей не придется ночевать под открытым небом; но ее душа, не желавшая слушать доводов рассудка, рвалась на волю. Только Севилья – вот все, о чем думала Настя, а в своем упрямстве и своей решительности она доходила до крайности – только белое или черное, других оттенков она не видела и не допускала и мысли о передышке. Любое промедление представлялось ей поражением, и она твердо решила не останавливаться.
Никогда. Пока не будет достигнута ее прекрасная, солнечная цель.
В начале апреля ей удалось окончательно восстановить силы после тяжелой болезни и наконец, покинув приют обездоленных, двинуться навстречу своей мечте.
В ее рюкзаке, как и прежде, лежала фотокарточка, где мама улыбалась: ей удивительно шел норковый берет и черное короткое пальтишко. Мама смотрела с фотографии, как если бы была еще жива, и Настя иногда по вечерам доставала карточку и пыталась разговаривать с ней. Но слова не шли, и она, вздохнув, убирала снимок обратно в карман рюкзака. Рядом с фотографией нашли место две булочки с корицей и пачка печенья «Юбилейное». И, конечно же, цыганская юбка – черная с красными цветами, расшитая сотней оборочек (правда, теперь девочка доставала ее все реже и реже). Как ни странно, но Севилья не приближалась, а, наоборот, отдалялась от нее, словно недосягаемая линия горизонта или разноцветные ворота радуги.
Перед тем как покинуть свой очередной кров, Настя примерила юбку и, к своему большому огорчению обнаружила, что та ей сильно велика.
– Как же я буду танцевать в ней? – с тревогой подумала девочка. Она была настроена танцевать только в этой юбке или же не танцевать вовсе.
Однако и это обстоятельство не остановило ее. Купив на оставшиеся деньги два блока сигарет «Ява», сознательно оставив себе лишь рублевую монетку, Настя уселась на ступеньках лестницы в порту и стала рассматривать пришвартованные у берега корабли. «Большие, сильные и свободные», – думала она, глядя на них с чувством легкой зависти. Но сейчас и она была свободна и с наслаждением вдыхала свежий морской ветер. Продавая сигареты в порту, она могла находиться здесь, не вызывая подозрения, просто сидеть и разглядывать корабли, вспоминая пережитое за последние месяцы. Благодаря юному возрасту и детскому личику в детдоме ей удалось избежать назойливых приставаний старших мальчиков и жестокого соперничества со стороны старших девочек. Она была для всех служанкой, исполняющей распоряжения и воспитателей, и воспитанников, получая подзатыльники и унизительные замечания от тех и от других. Сидя в порту, Настя размышляла, почему же именно ей выпала эта нелегкая дорога, почему она так одинока и несчастна, почему ее жизненный путь сопровождается бранью и побоями, и все-таки почему она, подвергающаяся ежедневной опасности, до сих пор жива? Почему она не замерзла зимой, почему не умерла от голода или болезни, почему в конце концов у нее ни разу не спросили документов, и вообще никто даже не сказал: «Девочка, что ты делаешь здесь одна?» Бесконечное «почему» – и ни одного ответа! Возможно, она сама найдет ответ, как и тогда, в случае с отцом.
– Эй, девчонка, почем сигаретки? – окликнул ее рослый парень в матросской форме, отвлекая от нахлынувших мыслей.
– Двадцать, – лениво бросила Настя.
– Давай две. – Он протянул деньги, и еще две пачки сигарет перекочевали к новому владельцу.
– На что смотришь? – поинтересовался он вдруг, перехватив рассеянный взгляд девочки.
– Этот корабль, – Настя вытянула руку, – он идет в Барселону?
Настя и сама не поняла, был ли ее вопрос вопросом или утверждением.
– Ясное дело, – самоуверенно ответил парень, и, будь Настя чуточку постарше, она поняла бы по хвастливым ноткам в его голосе, что он понятия не имеет о том, куда направляется этот корабль. Но она лишь кивнув, поблагодарила его. Парень вразвалку направился вниз по лестнице, на ходу закуривая сигарету, а Настя, уронив голову на руки, принялась напряженно размышлять. Она думала, как проникнуть ей на этот корабль, но мысли словно бежали прочь, в голове была одна только Севилья, и девочка все пыталась понять: почему же ее так тянет в незнакомый, чужой город? Почему бы ей не отправиться разыскивать брата или отца, или на худой конец не присоединиться к какой-нибудь танцевальной труппе? Почему Севилья? Неужели танец и улыбка цыганки околдовали ее?
– Не понимаю, – прошептала она, покачав головой, и снова постаралась сосредоточиться.
Потом она спустилась вниз по лестнице к самой воде, где стояли пришвартованные корабли, и, достав из кармана последнюю монетку, бросила ее в воду.
– Я еще вернусь, – тихо сказала Настя, и лишь ветер услышал ее слова.
Свой тринадцатый день рождения Настя опять встретила, свернувшись калачиком, но не в старом кресле напротив телевизора, а на пыльном мешке в трюме корабля, направлявшегося в Барселону и увозившего отчаянную мечтательницу далеко-далеко на юг – в Испанию. Эта поездка стала единственным подарком, который она сама подарила себе в день тринадцатилетия, но лучшего она и не могла пожелать. Когда была жива мама, она делала дочке подарки: игрушки, конструкторы, симпатичные платья и куклу Барби – предел мечтаний всех девочек. Но это было давно. Настя вздохнула и смахнула слезу. И вдруг поняла, что наконец-то она может спокойно поплакать! Просто разрыдаться, и никто – ни Людмила Львовна, ни Марина, ни воспитатели, ни соседки по палате – никто не крикнет: «А ну, замолчи! Немедленно!», и никакой затрещины она не получит! Впервые за последние несколько лет Настя с наслаждением плакала: наконец-то никто не помешает ей облегчить душу, омыть ее слезами, вспоминая все обиды, пожалеть себя и пожаловаться самой себе на судьбу, ведь у нее даже не было подруги, она уже так давно одна! Она почти ни с кем и не разговаривала за последний год!
Но как же хорошо, что сейчас она именно одна в этом черном трюме, совершенно одна…
– Это еще что такое? Кто здесь? – вдруг отчетливо произнес мягкий женский голос прямо у нее над ухом, и девочка, вздрогнув от неожиданности, вскочила с мешка, вмиг забыв про свои несчастья.
– Кто здесь? – в свою очередь спросила Настя.
Резкий свет карманного фонарика резанул глаза, и она зажмурилась, а когда открыла, увидела перед собой молодую женщину лет тридцати, длинноволосую шатенку, чуть полноватую, но чрезвычайно миловидную, и она приветливо улыбалась девочке.
– Итак, значит я не единственная, кто путешествует подобным образом, – заключила женщина, погасив фонарик. – Могу я узнать, что ты здесь делаешь?
– Еду, – еле слышно вымолвила Настя, еще не опомнившись от неожиданной встречи.
Ее спутница была гораздо спокойнее.
– Исчерпывающий ответ. – Женщина рассмеялась и откинулась на мешок рядом с девочкой. – Как тебя зовут для начала, попутчица? – поинтересовалась она.
– Настя.
– Что ж. Очень приятно, Настя. А я – Олеся. Итак, что же происходит? Ты сбежала из дома? Я правильно понимаю?
– Да, можно и так сказать. – Настя не знала, как еще можно ответить.
– Очень глупо! – Олеся невесело рассмеялась. – Пока ты еще ребенок, ты не понимаешь, что значит – быть дома. Не можешь ценить это счастье. И ты не знаешь, что значит – трудности, я имею в виду настоящие трудности, а не те, которые создает твое воображение!
Довольная произнесенной речью, Олеся закрыла глаза, но тут же снова открыла их, когда услышала ответ девочки. Настя тихо сказала:
– Я не знаю, что такое быть дома. Это правда. Потому что у меня нет дома. У меня нет отца и нет матери. Я потеряла брата и не знаю, увижу ли когда-нибудь его снова. У меня нет родных и нет друзей. Я была в детском доме, жила на улице, работала посудомойкой в кафе, а до этого выполняла всю домашнюю работу у своей бабки. Так что моему воображению не нужно особенно трудиться.
Олеся приподнялась на локте и внимательно еще раз, выхватив фонариком из темноты детское лицо, вгляделась в него. Пережитые невзгоды оставили лишь небольшую печать преждевременного взросления и излишней серьезности, но ни капли испорченности или цинизма. Лишь грусть затаилась в глубине чистых голубых глаз, лишь бледная кожа обтягивала впалые щеки, слишком плотно были сжаты губы девочки. Удивительное лицо! Такое детское и такое взрослое одновременно!
– Прости, – испуганным шепотом сказала Олеся. – Просто я забыла, что и у других людей могут быть проблемы. Просто забыла, – повторила она, погасила фонарик и тяжко вздохнула.
На несколько минут воцарилось молчание.
– Ну и куда же ты держишь путь? – поинтересовалась наконец Олеся.
И тогда Настя, повинуясь незнакомому ей порыву, почувствовав странное доверие к этой чужой женщине, рассказала ей все то, чего не рассказывала никому и никогда: про передачу, про цыганку, про улицы Севильи, про путь, пройденный ею, про то, как проникла она на этот корабль, про ее жизнь у бабки, про детский дом, про маму, брата, отца, про свои страхи и надежды и про то, как она будет танцевать на залитой солнцем испанской площади.
– Я не знаю, почему рассказываю вам это, – сказала она, пытаясь объяснить произошедшее самой себе. – Мне просто показалось… Показалось, что вы поймете. Поймете, почему я так хочу попасть туда. И, может быть, объясните мне.
– Во-первых, говори мне «ты», – поправила Олеся. – Я не так уж стара. Во-вторых, мне кажется, я действительно понимаю…
Больше она ничего не сказала, и Настя напрасно выдержала паузу, ожидая продолжения разговора. Но продолжения не последовало, и девочка решилась напомнить о своем присутствии задумавшейся собеседнице.
