Текст книги "Хуайнаньцзы"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Поэтому, слушая добрую речь, хорошие планы, и глупый возрадуется; когда расхваливают совершенную добродетель, высокие поступки, то и неблагородный позавидует. Рассуждающих много, а применяющих (планы на деле) – мало; завидующих множество, а поступающих так – единицы. В чем причина этого? В том, что не могут вернуть общую природу. Домогаются учения, не дав внутреннему проникнуть в сердцевину, потому учение не входит в уши и не остается в сердце. Разве это не то же, что песня глухого? Поет, подражая людям, не для собственного удовольствия. Звук возникает в устах, выходит из них и рассеивается.

Итак, сердце – господин пяти внутренних органов. Оно управляет четырьмя конечностями, разгоняет кровь и эфир, [126]126
  Эфир (или воздух ци) – исходным для этого понятия было представление о воздухе как первичной материальной основе всего существующего. Воздух наполняет небо и землю и человеческое тело и делает их живыми.


[Закрыть] устремляется к границам истины и лжи, входит и выходит из врат сотен дел. Потому, если не дошло до сердца, а хочешь распоряжаться эфиром Поднебесной, то это все равно, что, не имея ушей, браться за настройку барабанов и гонгов; не имея глаз, хотеть любоваться расписным узором, – никогда не справишься с этой задачей. «Душа Поднебесной не подвластна деяниям. Воздействующий на нее разрушает ее, завладевающий ею теряет ее». [127]127
  Цитата из «Дао дэ цзин».


[Закрыть]Сюй Ю, презирая Поднебесную, не пожелал сменить Яо [128]128
  Яо – мифический правитель, впоследствии историзированный традицией. Сюй Ю – его советник, согласно даосской традиции, даосский мудрец, чем и объясняется его отказ принять трон.


[Закрыть]на престоле, а оказал влияние на Поднебесную. В чем причина этого? Следование Поднебесной и есть воздействие на Поднебесную. Все, что необходимо Поднебесной, заложено не в ком-то другом, а во мне, не в других людях, а в моем теле. Овладей собственным телом – и тьма вещей обретет порядок. Откажись внутренне от искусственных рассуждений – и страсти и вожделения, любовь и ненависть останутся вовне. Когда ничто не радует, не гневит, не несет ни наслаждения, ни горестей, то тьма вещей приходит к сокровенному единству.

Тогда нет ни истинного, ни ложного, [129]129
  Истинное и ложное (ши фэй), по «Хуайнаньцзы», – понятия относительные, представляющие собой мнение и не имеющие отношения к действительной истине, которая, в отличие от них, «постоянна» (чан), то есть вечна и неизменна.


[Закрыть]изменения происходят подобно сокровенным вспышкам. [130]130
  Подобно сокровенным вспышкам – вероятно, имеются в виду небесные явления типа мерцания звезд либо «падающих» звезд, происхождение которых для тех времен таинственно. Здесь, по-видимому, подразумевается также их мгновенное появление и исчезновение.


[Закрыть]Живой, я подобен мертвому. [131]131
  См. прим. 14.


[Закрыть]Я владею Поднебесной, а Поднебесная владеет мною. Разве есть что-нибудь, разделяющее меня и Поднебесную? Неужели те, кто владеет Поднебесной, непременно должны держать в руках власть, опираться на могущество, сжимать смертоносный скипетр и так проводить свои указы и повеления? То, что я называю владением Поднебесной, совсем не то. Обрести себя и все. Обретаю себя, и тогда Поднебесная обретает меня. Мы с Поднебесной обретаем друг друга и навсегда завладеваем друг другом. Откуда же возьмется что-то между нами? То, что называется «обрести себя», – это сохранение целостности своего тела. Тот, чье тело целостно, с дао образует одно.

Заурядные люди без удержу предаются прогулкам по берегу реки и морскому побережью, скачкам на знаменитых скакунах, [132]132
  Скачки на знаменитых скакунах – букв.: на знаменитом скакуне Яоняо, который в день мог пройти десять тысяч ли.


[Закрыть]выездам под балдахином из перьев зимородка, любуются зрелищем танцев «Колыхающиеся перья» и «Боевые слоны», [133]133
  «Колыхающиеся перья» и «Боевые слоны» – ритуальные танцы времен царя Воинственного (Увана), правившего, согласно традиции, с 1122 по 1116 г. до н. э.


[Закрыть]наслаждаются нежными переливами прозрачной мелодии, воодушевляются роскошной музыкой Чжэн и Вэй, увлекаются вихрем чуских напевов, [134]134
  Музыка Чжэн и Вэй – мелодии и песни царств Чжэн и Вэй, по выражению Цзи Кана (III–IV вв.), «самые красивые… самые прекрасные, которые воодушевляют и трогают людей» (цит. по кн.: Литература древнего Востока, с. 378), однако именно они подвергались запретам как «распутные» на протяжении веков властью конфуцианских «учителей».


[Закрыть]стреляют птиц на болотах, гонят зверя в заповедниках.

Мудрец, попав сюда, не чувствует волнения духа, смятения воли, и сердце его не утрачивает в трепете своей природы. Он поселяется в пустынном краю, среди горных потоков, сокрытый глубиной чащ. Жилище в четыре стены, тростниковая крыша, завешенный рогожей вход и окно из горлышка кувшина, скрученная шелковица вместо дверной оси. Сверху капает, снизу подтекает. Сыреет северная сторона, снег и иней порошат стены, ползучие растения держат влагу. Свободный, скитается среди широких озер и бродит в скалистых ущельях. Все это, по мнению заурядных людей, насилует форму, стесняет путами, в печали и скорби не дает обрести волю. Мудрец же, попав сюда, не тоскует и не страдает, не утрачивает основы своего наслаждения. Отчего это так? Оттого что внутренне он проник в суть неба (природы), [135]135
  В суть неба (природы) – букв.: «пружину неба» (тянь-цзи).


[Закрыть]и потому ни благородство, ни худородство, ни бедность, ни богатство, ни труды, ни досуги не лишат его воли и блага. Разве воронье карканье или сорочья трескотня меняются в зависимости от стужи или жары, засухи или вёдра? [136]136
  Целостность мудреца и его единство с природой столь же естественны для него, как для птиц их голоса.


[Закрыть]

Поэтому тот, кто обрел дао, сам устанавливается и не ждет подталкивания вещей.

Я обретаю себя независимо от изменений, происходящих в каждый момент. То, что я называю обретением, – это когда все жизненные ощущения [137]137
  Жизненные ощущения (синмин чжи цин) – букв.: «ощущения, которые обусловлены природой вещи и ее судьбой».


[Закрыть]находятся в покое. Природа вещи и ее судьба выходят из рождающего их корня одновременно с формой: [138]138
  Природа вещи и ее судьба выходят из рождающего их корня одновременно с формой, то есть всякая вещь, рождаясь, получает одновременно со своей материальной формой и «природу» (сын), и «судьбу» (мин), определяемую свойствами вещи.


[Закрыть]форма готова – и образуются природа вещи и ее судьба. Природа вещи и ее судьба образуются – и рождаются любовь и ненависть. Поэтому ученые мужи обладают однажды установленной речью, женщины имеют не изменяющиеся нормы поведения. Циркуль и угольник это не круг и квадрат, крюк и отвес – это не изгиб и прямая. По сравнению с вечностью неба и земли восхождение к славе нельзя считать долгим, жизнь в презренной бедности нельзя считать короткой. Поэтому тот, кто обрел дао, бедности не страшится, добившись успеха – не гордится; взойдя на высоту, не трепещет; держа в руках наполненное – не перельет. Будучи новым, не блестит, старым – не ветшает. Входит в огонь – не горит, входит в воду – не промокает. Поэтому и без власти уважаем, и без богатства богат, и без силы могуществен. Сохраняя равновесие, пустой течет вниз по течению, парит вместе с изменениями. Такие прячут золото в горах, а жемчуг – в пучинах. Не гонятся за товарами и богатством, не домогаются власти и славы. Поэтому довольство не почитают за наслаждение, недостаток – за горе. Не считают знатность основанием для покоя, худородство – для тревоги. Форма, разум, эфир, воля [139]139
  Словом «воля» переводится термин чжи, стоящий в одном ряду с такими понятиями, как форма, эфир, разум, частицы цзин. В некоторых случаях этот термин может выступать заместителем термина «частицы цзин», поскольку воля есть отклик на ощущения, сообщаемые человеку пятью внутренними органами (то есть средоточием частиц цзин). Как все термины этого ряда, воля воспринимается авторами «Хуайнаньцзы» как нечто материальное, что может пребывать в каком-то месте или оставлять это место, устремляясь к другому.


[Закрыть]– все находит свое место, чтобы следовать движению неба и земли (Вселенной). Форма – прибежище жизни, эфир – наполнитель жизни, разум – управитель жизни. Когда одно из них утрачивает свое место, то все три терпят ущерб. [140]140
  Cм. прим. 48.


[Закрыть]Поэтому мудрец и определяет каждому человеку его место, его занятие, чтобы не было взаимной борьбы. [141]141
  Характерный для «Хуайнаньцзы» метод перенесения законов человеческого тела на космос, с одной стороны, и, как в данном случае и в ряде других, на общество – с другой.


[Закрыть]Поэтому форма, помещенная туда, где нет для нее покоя, разрушается; эфир, не получая того, что дает ему полноту, иссякает; разум, лишенный того, что ему соответствует, слепнет. Эти три вещи нужно бережно хранить. Взять хоть всю тьму вещей в Поднебесной. Пресмыкающиеся и черви, насекомые и бабочки – все знают, что доставляет им радость или отвращение, несет с собой выгоду или вред. Отчего? Оттого что их природа остается при них и их не покидает. А если вдруг уйдет, то кости и плоть утратят единство пары. Ныне люди видят даже неясное, слышат даже неотчетливое, телом способны отталкивать, могут вытягивать и сжимать суставы, различать белое и черное, отличать безобразное от прекрасного, распознавать тождество и различие, определять истину и ложь. Каким образом? Благодаря полноте эфира и усилиям духа.

Откуда знаем, что это так? Человек, у которого воля на что-то направлена, а разум на чем-то сосредоточен, идет – и проваливается, натыкается на столб – и не чувствует этого. Помаши ему – не видит, позови его – не слышит. Уши и глаза при нем, но почему же не отзываются? Оттого что разум утратил то, что должен хранить. Поэтому, занятый малым, забывает о большом; сосредоточась на внутреннем, забывает о внешнем; находясь наверху, забывает о том, что внизу; помещаясь справа, забывает о том, что слева. Когда же все наполняет, то везде и присутствует. Поэтому тому, кто ценит пустоту, и кончик осенней паутинки – надежная крыша. А вот сошедший с ума не может спастись от огня и воды, преодолеть канаву – разве нет у него формы, разума, энергии (эфира), воли? Дело в разности их использования. Они лишились места, которое должны охранять, оставили прибежище внутреннего и внешнего. Поэтому суетятся, будучи не в состоянии обрести должное, в покое и движении найти середину. [142]142
  В покое и движении найти середину, то есть быть одновременно и в покое, и в движении, уравновесить покой и движение.


[Закрыть]Всю жизнь перекатывают несчастное тело из одной ямы в другую, то и дело проваливаясь в зловонные канавы. Ведь жизнь одновременно с человеком выплавляется, как же оказывается, что она так жестоко смеется над людьми? Все оттого, что форма и разум утратили друг друга. Поэтому у того, кто делает разум господином, форма идет следом, и в этом польза; кто делает форму управителем, у того разум идет следом, и в этом вред. [143]143
  Внутреннее всегда должно господствовать над внешним, и это есть залог здорового и правильного развития, а следовательно, полезно для жизни.


[Закрыть]Жадные, алчные люди слепо стремятся к власти и наживе, страстно домогаются славы и почестей. Рвутся вперед, дабы превзойти других в хитроумии, водрузиться над будущими поколениями. Но разум с каждым днем истощается и уходит далеко, долго блуждает и не возвращается. Форма оказывается закрыта, сердцевина отступает, и разум не может войти. Вот причина того, что временами Поднебесная в слепоте и безрассудстве утрачивает самое себя. Это как жирная свеча: чем ярче горит, тем скорее убывает. Разум, эфир, воля спокойны – и день за днем наполняются силой; в беспокойстве – и день ото дня истощаются и дряхлеют. Вот почему мудрец пестует свой разум, сохраняя в гармонии и расслабленным свой эфир, в равновесии свою форму, и вместе с дао тонет и всплывает, поднимается и опускается. В покое – следует, вынужденный – пользуется. Его следование подобно складкам одежды, [144]144
  Его следование подобно складкам одежды, то есть он следует дао во всех изгибах, как складки одежды – телу, его использование подобно пуску стрелы, то есть он реагирует на изменения мгновенно и точно.


[Закрыть]его использование подобно пуску стрелы. Когда так, то нет такого изменения в тьме вещей, на которое бы не отозвался; нет такого поворота в делах, на который бы не откликнулся.

О начале сущего

Было начало. Было предначало этого начала. Было доначало этого предначала начала. Было бытие, было небытие. Было предначало бытия и небытия. Было доначало этого предначала бытия и небытия. [145]145
  Цитата из «Чжуанцзы» («Чжуанцзы», 3, 12–13, 143).


[Закрыть]

Так называемое начало. Всеобщее затаенное возбуждение еще не прорвалось. Как обещание почки, как отрастающие после порубки ростки. Еще нет каких-либо форм и границ. Только шорох абсолютного небытия. Все полно желанием жизни, но еще не определились роды вещей.

Было предначало начала. Небесный эфир начал опускаться, земной эфир стал подниматься. Инь и ян соединились. Переплетаясь, поплыли, клубясь, в космическом пространстве. Окутанные благом, тая внутри гармонию. Свиваясь и сплетаясь, стремясь прийти в соприкосновение с вещами, но так и не осуществив предвестия.

Было доначало предначала начала. Небо затаило свой гармонический [эфир], и он еще не опустился.

Земля хранила [свой] эфир, и он еще не поднялся. Пустота, небытие, тишина, безмолвие. Молчащее занебесье, небытие, похожее на сон. Эфир плыл, составляя великое единство с тьмою.

Было бытие. Тьма вещей во множестве пустила корневища и корни, образовались ветви и листья, зеленый лук и подземные грибы. Сочная трава ярко заблестела, насекомые встрепенулись, черви зашевелились, все задвигалось и задышало. И это уже можно было подержать в руке и измерить.

Было небытие. Смотришь – не видишь его формы; слушаешь – не слышишь его голоса; трогаешь – не можешь его схватить; смотришь вдаль – не видишь его предела. Свободно течет и переливается как в плавильном котле. Бескрайне, безбрежно. Нельзя ни измерить его, ни рассчитать. Все слито в Свете.

Было предначало бытия и небытия. Оно обнимает небо и землю. Формует тьму вещей, составляет великое единство с тьмой хаоса. Никакая глубина или ширина не могут выйти за его пределы. Рассеченная осенняя паутинка, раздвоенная ость не могут служить ему нутром. Не имеющее стен пространство, в нем рождается корень бытия и небытия.

Было доначало предначала бытия и небытия. Небо и земля еще не разделились. Инь и ян еще не отделились. Четыре сезона еще не расчленились. Тьма вещей еще не родилась. Оно ровно и покойно, как морская пучина. Оно чисто и прозрачно, как безмолвие. Не видно его очертаний. Свет решил вступить в это небытие и отступил, растерявшись. И сказал: «Я могу быть и не быть, [146]146
  Поскольку Свет относится к миру образов, то он причастен как бытию, так и небытию.


[Закрыть]но не могу абсолютно не быть. Когда оно становится абсолютным небытием, то достигает такой тонкости, что ему невозможно следовать!» [147]147
  Фрагмент в целом известен по «Чжуанцзы» («Чжуанцзы», 3, 143, 251).


[Закрыть]

Огромная масса наделила меня формой, истощила меня жизнью, дала мне отдых в старости, покой – в смерти. То, чем хороша была моя жизнь, делает хорошей и мою смерть. Если спрятать лодку в бухте, а гору – в озере, скажут, что это надежно. А в полночь Силач взвалит их на плечи и умчится с ними. А спящие и не узнают. Потому что есть место, куда скрыться. А если спрятать Поднебесную в Поднебесной же, то куда тут скрыться! Разве не так же и с вещами? [148]148
  То же см.: «Чжуанцзы», 3, 40,163.


[Закрыть]

Само обладание человеческой формой уже приятно. Но человек является в результате тысячи изменений, тьмы превращений, которым нет предела. Разрушается и вновь обновляется. Разве счесть все поводы для радости? Например, во сне становлюсь птицей и парю в небе. Во сне становлюсь рыбой и исчезаю в пучине. Хоть это и сон, но не знаю, что это сон. Просыпаюсь и только тогда узнаю, что это был сон. Ныне вдруг обретем великое пробуждение, только тогда узнаем, что все, что было до этого, был долгий сон. Когда я еще не родился, откуда мне знать о радости жизни? Ныне же, пока я не умер, откуда мне знать, что смерть не радостна? [149]149
  Ср. вариации на эту тему в «Чжуанцзы» («Чжуанцзы», 3, 16–17, 145–146).


[Закрыть]

Некогда Гунню Ай помешался и в течение семи дней представлялся себе тигром. Его старший брат приоткрыл дверь, чтобы взглянуть на него. Тигр схватил его и убил. Кожа Гунню Ая приобрела раскраску зверя, ногти и зубы превратились в когти и клыки. Воля изменяется вместе с сердцем, разум изменяется вместе с формой. Когда он стал тигром, он не знал, что раньше был человеком. Когда он был человеком, он не знал, что станет тигром. Два состояния поочередно сменяют друг друга, противореча одно другому. Каждый находит удовольствие в той форме, в которой пребывает. Нет грани между хитроумием и тупостью, истиной и ложью – кто знает, откуда что вырастает? Вода к зиме сгущается и превращается в лед. Лед в преддверии весны тает и превращается в воду. Вода и лед чередуются, словно бегут друг за другом по кругу. Досуг ли им знать, радоваться этой своей форме или печалиться!

Когда тело испытывает страдания от холода или жары, засухи или сырости – оно изнуряется, в то время как дух крепнет. Когда же дух устает от радости или гнева, размышлений или раздумий, то он истощается, а тело полно сил. Поэтому шкура со старой кобылы похожа на высохшее дерево, а шкура молодой собаки – гладка и блестяща. Потому же душа преждевременно умершего беспокойна, а дух исчерпавшего свой жизненный срок спокоен. Отсюда следует, что тело и дух исчезают не вместе.

Мудрый человек живет, следуя своему сердцу, опираясь на свою природу, полагаясь на дух, при том, что каждое из них поддерживает другое. Поэтому он спит без снов, а просыпается без печали.

В древности люди обитали в центре струящейся тьмы. Их дух и эфир не изливались вовне. Тьма вещей спокойно и безмолвно пребывала в безмятежном покое. Эфир комет [150]150
  См. прим. 32 к гл. «Об изначальном дао».


[Закрыть]и звезд Большой Медведицы далеко рассеивался и не мог причинить вреда. В те времена люди были похожи на безумных – не знали, где восток, где запад; набивали рот и гуляли, похлопывали себя по животу и развлекались. Они были одеты в небесную гармонию, сыты благом земли. Не утверждали первенства истины или лжи с помощью хитросплетений. Широко-обширное, глубоко-глубокое, это и называется Великим управлением. Тогда те, кто стоял наверху, распоряжались слугами, не истощая их природных свойств; умиротворяли и владели, не изгоняя их блага, и потому никто не проповедовал «милосердия» и «долга», а тьма вещей пышно произрастала. Награды и наказания не рассылались, а Поднебесная была покорна. Их искусство (путь) можно превозносить как Великое прекрасное, но трудно его рассчитать: расчет, исходящий из одного дня, недостаточен, а за год накапливается слишком много. Поэтому рыбы забывают друг о друге в реках и озерах, а люди забывают друг о друге в искусстве дао. [151]151
  Фрагмент представляет собой типичную даосскую утопию, хорошо известную еще из «Чжуанцзы» (см., например, «Чжуанцзы», 3, 77, 195; а также «Лецзы», 3, 14,53 и др.).


[Закрыть]

В древности естественный человек имел опорой небо и землю, свободно странствовал в пространстве между ними – в объятиях блага, согретый гармонией, а тьма вещей сама собой созревала. Кто из них согласился бы распутывать интриги человеческих дел и тревожить свою природу и судьбу вещами?

Дао имеет основу и уток, ветви и завязи. Овладевший искусством Единого связывает в одно тысячи веток, тьму листьев. Благородный, владея этим искусством, рассылает приказы; худородный – забывает о низком своем положении; бедняк – находит удовольствие в труде, а попавший в опасность – освобождается от нее. Так, когда приходят большие холода, выпадает иней и снег, только тогда и оцениваем зелень сосны и кипариса. Только преодолевая трудности, ступая по опасности, оказавшись перед лицом пользы и вреда, узнаем, что мудрец не утратил дао. Поэтому он может нести на голове Великий круг (небо), ступать по Великому квадрату (земле); глядя в зеркало Высшей чистоты, видеть Великий свет; установясь в Высшем равновесии, вступать в Великий храм; способен бродить в темном мраке, светить одним светом с солнцем и луной. Если взять дао в качестве уды, «добродетель» – в качестве лески, «обряд» и «музыку» – в качестве крючка, «милосердие» и «долг» – в качестве наживы и закинуть в реку, запустить в море, то кто же из кишащей тьмы вещей ее не схватит? Опираются на искусство стоять на цыпочках и подпрыгивать, [152]152
  Искусство стоять на цыпочках и подпрыгивать – имеется в виду скрупулезная регламентация в обряде каждого движения и жеста, лишающая, по мнению авторов, поведение естественности.


[Закрыть] держатся границ человеческих дел, примериваются и приспосабливаются к обычаям века, чтобы теребить и будоражить мельчайшую тонкость вещей, [153]153
  Теребить и будоражить мельчайшую тонкость вещей, то есть доискиваться самой сути вещей. Здесь это имеет отрицательный оттенок потому, что идет в параллели с мудрецом, стоящим выше вещного мира и вследствие этого обладающего неизмеримо большими возможностями, чем познание сути отдельных вещей.


[Закрыть]– создается видимость свободы воли, полноты желаний. Тем более [свободен] тот, кто хранит драгоценное дао, забывает о желчи и печени, уходит от свидетельств глаз и ушей, один плывет за границами безграничного, не смешивается с вещами в одно месиво, в центре переходит в область бесформенного и вступает в гармонию с небом и землей! Такой человек запирает слух и зрение и хранит свою высшую чистоту. Он смотрит на выгоду и вред как на пыль и грязь, на смерть и на жизнь – как на день и ночь. Поэтому, когда взору его предстает нефритовая колесница, скипетр из слоновой кости, а уши внимают мелодиям «Белый снег» и «Чистый рог», [154]154
  «Белый снег» – чарующая мелодия знаменитого Наставника Куана (см. прим. 75 к гл. «Об изначальном дао»). «Чистый рог», – по-видимому, одна из столь же знаменитых в свое время мелодий.


[Закрыть]– то это не может взволновать его духа. Когда он, поднявшись в ущелье на высоту тысячи жэней, приближается к краю, где даже у обезьян темнеет в глазах, то и этого недостаточно, чтобы возмутить его покой. Это как Чжуншаньская [155]155
  Чжуншань – другое название Куньлуня (см. прим. 44 к гл. «Об изначальном дао»).


[Закрыть]яшма, которую жгут в жаровне три дня и три ночи, а она не теряет своего блеска. Это высшее благо, кристальная ясность неба и земли. Если жизнь недостойна того, чтобы служить ей, то разве выгода достойнее, чтобы из-за нее приходить в движение? Если смерть его не останавливает, то разве вред испугает? Ясно видя различие между жизнью и смертью, проникнув в сущность превращений выгоды и вреда, он не дрогнул бы и тогда, когда бы всю огромную Поднебесную менял на волосок с собственной голени. [156]156
  Спор о том, следует ли пожертвовать волоском ради пользы Поднебесной, имеет в традиции давнишнюю историю.


[Закрыть]

Высокий род или худой для него все равно что отшумевший северо-восточный ветер, хула и хвала для него подобны пролетевшему комару. Он овладевает снежной белизной и не бывает черным; поступки его кристально чисты и не имеют примеси; обитает в сокровенной тьме, а не темен; отдыхает в природном горниле и не переплавляется. [157]157
  Отдыхает в природном горниле и не переплавляется, то есть там, где идет творение вещей (см. прим. 23 к гл. «Об изначальном дао»). «Не переплавляется» значит не подвластен становлению.


[Закрыть] Горные теснины Мэнмэнь и Чжунлун ему не препятствие. Только воплотивший дао способен не разрушаться. Его не остановят ни быстрины, ни омуты, ни глубина Люйляна. [158]158
  Люйлян – река и водопад в Пэнчэне.


[Закрыть]Он преодолеет и Великий Хребет, и горные потоки, и опасности ущелья Летающей Лисицы, Гоувана. А те, кто всю жизнь живут на реках и морях, [159]159
  Живет на реках и морях – это выражение предполагает противопоставление ограниченного земного пространства безбрежным просторам космоса и используется для характеристики ограниченного знания.


[Закрыть]а духом бродят под высокими (царскими) вратами, те не владеют источником Единого. Где им достигнуть подобного!

Поэтому тот, кто поселяется с совершенным человеком, заставляет семью забыть о бедности, заставляет ванов и гунов пренебрегать своим богатством и знатностью, а находить удовольствие в безродности и бедности; храбреца – ослабить свой пыл, алчного – освободиться от своих страстей. Он сидя – не поучает, стоя – не рассуждает. Пустой, а приходящие к нему уходят наполненные. Не говорит, а напаивает людей гармонией. Ведь совершенное дао не действует. То дракон, то змея. [160]160
  То дракон, то змея – эти два существа по природе своей одновременно и противоположны (дракон – божество дождя, змея – поглотитель воды), и едины (дракон – та же змея), и могут являться в этих двух ипостасях. Таким образом, дао, находясь в покое, может соединять в себе противоположные качества, являясь то в одном, то в другом. То же уподобляющийся ему мудрец.


[Закрыть]Наполняется, сокращается, свертывается, распрямляется. Вместе с временами года меняется. Внешне следует [внешним] влияниям, внутренне хранит свою природу. Глаза и уши не ослеплены блеском [вещей], думы и мысли не охвачены суетой. [Совершенный человек] поселяет свой разум в высокой башне, чтобы бродить в Высшей чистоте. Он вызывает [к жизни] тьму вещей, масса прекрасного пускает ростки. Когда к разуму применяется деяние, он уходит. Когда оставляют в покое – он остается. Дао выходит из одного источника, проходит девять врат, расходится по шести дорогам, [161]161
  Проходит девять врат, расходится по шести дорогам – девять врат служили входом к «девяти небесам» (см. прим. 106 к гл. «Об изначальном дао»). «Шесть дорог» – то же, что «шесть сторон» (см. прим. 7 к гл. «Об изначальном дао»).


[Закрыть]устанавливается в не имеющем границ пространстве. Оно безмолвно благодаря пустоте и небытию. Если не применять деяния к вещам, то вещи применят деяние к тебе. Поэтому те, кто занимаются делами и следуют дао, не есть деятели дао, а есть распространители дао.

То, что покрывается небом, что поддерживается землей, обнимается шестью сторонами света, что живет дыханием инь и ян, что увлажняется дождем и росой, что опирается на дао и благо, – все это рождено от одного отца и одной матери, вскормлено одной гармонией. Гороховое дерево и вяз, померанцы и пумело, исходя из этого единства, – братья; Юмяо и Саньвэй, [162]162
  Гороховое дерево и вяз – северные растения, померанцы и пумело – южные. Юмяо – государство на юге, Саньвэй – гора на западе.


[Закрыть]исходя из этого подобия, – одна семья. Глаза следят за полетом лебедей, ухо внимает звукам циня и сэ, а сердце бродит в Яньмынь. [163]163
  Яньмынь – горы на северо-западе нынешней провинции Шаньси.


[Закрыть]Внутри одного тела дух способен разделяться и разлучаться. А в пределах шести сторон только поднимется – и уже оказывается в десятках тысяч ли отсюда. Поэтому, если смотреть, исходя из различий, то все различно, как желчь и печень, как ху и юэ. [164]164
  Ху – северные «варвары», юэ – южные.


[Закрыть]Если исходить из подобия, то вся тьма вещей обитает в одной клети. Сотни школ толкуют разное, у каждой свой исток. Так, учения об управлении Мо [Ди] и Ян [Чжу], Шэнь [Бухая] и Шан [Яна] [165]165
  Мо [Ди], Ян [Чжу], Шэнь [Бухай] и Шан [Ян] – древнекитайские философы V–III вв. до н. э.


[Закрыть]подобны недостающей дуге в верхе экипажа, недостающей спице в колесе. Есть они – значит все на месте, нет – это ничему не вредит. Они полагают, что единственные овладели искусством управления, не проникая в суть неба и земли. Ныне плавильщик выплавляет сосуд. Металл бурлит в печи, переливается через край и разливается. В земле застывает и приобретает форму вещей. [Эти вещи] тоже кое на что сгодятся, но их не надо беречь как чжоуские девять треножников. [166]166
  Чжоуские девять треножников – отлитые сяским Юем (миф.) девять треножников (по числу входящих в Поднебесную областей). Передавались из династии в династию как символ власти. Названы здесь чжоускими по имени последней владевшей ими династии Чжоу (XII–III вв. до н. э.).


[Закрыть]Тем более это относится к вещам правильной формы! [167]167
  Тем более это относится к вещам правильной формы – истинную ценность имеет только то, что «не переплавляется», что не подвержено изменению. Второстепенную ценность имеют вещи, возникающие естественно, в процессе творения природы, и последнее место в этой иерархии занимают вещи, сделанные руками человека, – вещи «правильной формы».


[Закрыть] Слишком далеки они от дао.

Ныне тут и там вздымаются стволы тьмы вещей; корни и листья, ветви и отростки сотен дел – все они имеют одно корневище, а ветвей – десятки тысяч. Если так, то есть нечто принимающее, но не отдающее. Принимающее [само] не отдает, но все принимает. Это похоже на то, как от собирающихся дождевых облаков, которые сгущаются, свиваются в клубы и проливаются дождем, увлажняется тьма вещей, которая, однако, не может намочить облака! [168]168
  Речь идет о дао, которое само, не будучи вещью, творит все многообразие вещей. Оно сравнивается здесь с облаками, которые проливаются дождем и увлажняют вещи, сами не будучи влажными (по тогдашним представлениям).


[Закрыть]

Ныне добрый стрелок вымеряет угол с помощью мишени, и искусный плотник меряет циркулем и угольником – они овладевают [своим искусством], чтобы проникнуть в сокровенное [вещей]. Но тем не менее Си Чжун не может стать Фэн Мэном, Цзао Фу не может стать Бо Лэ. [169]169
  Си Чжун – легендарный изобретатель колесниц. Фэн Мэн – легендарный стрелок, ученик мифического Охотника (см. прим. 64 к гл. «Об изначальном дао»). Цзао Фу – искусный возничий (см. прим. 72 к гл. «Об изначальном дао»). Бо Лэ – легендарный знаток коней, живший якобы в VII в. Иными словами, люди не могут быть одинаково искусными ни в разных областях, как Си Чжун и Фэн Мэн, ни в близких, как Цзао Фу и Бо Лэ, – они искусны только в какой-нибудь одной сфере.


[Закрыть]О них можно сказать, что они постигли один поворот, но не достигли границ тысячестороннего.

Ныне с помощью квасцов красят в черный цвет, значит черное – в квасцах; с помощью индиго красят в синее, значит синее – в индиго. Но квасцы – не черные, а синее – не индиго. То есть, хотя и встретили мать явления, но не можем снова возвратиться к основе. Почему? Потому что слишком слабы, чтобы постигнуть этот круговорот. Где уж нам постигнуть превращения там, где нет еще ни квасцов, ни индиго! Творимые там превращения вырезай хоть на металле или на камне, пиши на бамбуке или на шелке – разве можно их перечесть! Отсюда – вещи не могут не рождаться в бытии. Малое и большое плывет в свободном странствии. Кончик осенней паутинки проскальзывает в неимеющее промежутка и возвращается, [превращаясь] в огромное; тростниковая пленка проходит в безграничное и снова возвращается в великую толщину. Не обладающее и тонкостью осенней паутинки, толщиной даже тростниковой пленки [170]170
  Кончик осенней паутинки и тростниковая пленка – самые тонкие и малые вещи в Поднебесной. Здесь, по-видимому, под ними подразумевается человеческий разум, способный проникать в «небытие», то есть за грань чувственного мира, и вновь возвращаться в область реально осязаемой действительности. Дао же не обладает и этой тонкостью, однако способно не только странствовать в беспредельном, но и творить сами вещи.


[Закрыть]распространяется на четыре стороны беспредельно, проходит в не имеющее границ. Никому не подвластное, никем не сдерживаемое, оно умножает малое, утолщает тонкое, то поднимет, то опустит тьму вещей, играючи, творит изменения. Кто в пространстве между небом и землей может рассуждать о нем?

Буйный ветер выворачивает деревья, но не может вырвать волоска с головы. Падающий с башни заоблачной высоты ломает кости, разбивает голову, а комары и мухи спокойно опускаются, паря. Если уж всякая летающая малость, берущая форму из одной [с нами] клети, седлающая небесную пружину вместе с червями и насекомыми, способна освобождаться от своей природы, то что уж говорить о том, что никогда не принадлежало к видам? Отсюда ясно, что бесформенное рождает имеющее форму.

Поэтому мудрец помещает свой разум в обитель души (линфу) и возвращается к началу вещей. Всматривается в темный мрак, вслушивается в беззвучное. Внутри темного мрака один видит свет, в нерушимом безмолвии один получает отклик. Его использование подобно неиспользованию. Его неиспользование оказывается затем полезным. Его знание – это незнание. Его незнание затем оборачивается знанием.

Если бы небо было не устойчиво, солнцу и луне не на чем было бы удерживаться. Если бы земля была не устойчива, то травам и деревьям не на чем было бы расти. Если то, на чем стоит тело, не спокойно, то нет возможности судить об истине и лжи. Появляется естественный человек, и следом за ним появляются естественные знания. То, на что он опирается, [мне] не ясно. Но откуда [мне] знать, что то, что я называю знанием, не есть незнание?

Ныне распространять милости, умножать щедроты, громоздить любовь, удваивать благодеяния, греть блеском славы, покровительствовать тьме народа, сотне семейств, побуждать людей получать наслаждение от своей природы через радость познания – это милосердие.

Совершить большой подвиг, добыть славное имя, установить правила взаимоотношений господ и слуг, определить положение высших и низших, обозначить разделение на родных и чужих, разделить по рангам благородных и худородных, сохранить гибнущее государство, продолжить прерывающийся род, пресечь беспорядки, устранить неустройства, возродить затухающий род, поддержать не имеющих потомства – это долг (справедливость).

Закрыть девять отверстий, запрятать внутрь сердце и волю, отказаться от зрения и слуха, вернуться к незнанию, свободно парить за пределами пыльного мира и странствовать в области, не знающей никаких деяний, держать во рту инь, выплевывать ян, и чтобы тьма вещей при этом находилась в гармоническом согласии, – это добродетель (благо).

Вот почему, когда дао рассеивается, появляется добродетель. Она переливается через край, и образуются милосердие и долг (справедливость). Милосердие и долг (справедливость) устанавливаются – и дао и благо разрушаются.

Дерево в сто обхватов срубают и делают из него жертвенную чашу. Гравируют резцом, расписывают зеленым и желтым, украшают золотом, извилистыми расписными узорами с драконами и змеями, тиграми и барсами. А щепки от дерева лежат в канаве. От жертвенной чаши они так же далеки, как прекрасное от безобразного, однако и чаша, и щепки в равной степени утратили природу дерева. [171]171
  Конфуций и особенно его последователи (в лице, в частности, Мэнцзы) настаивали на том, что человеческая природа необходимо нуждается в исправлении. Даосы, как всегда, отстаивали неприкосновенность как всей природы в целом, так и отдельных ее «вещей». И те и другие в этом споре использовали пример с жертвенной чашей.


[Закрыть]Тот, у кого разум преступает границу [тела], говорит цветисто; у кого благо выходит из берегов – поступает лживо. Совершенное цзин [172]172
  Совершенное цзин – здесь то же, что частицы цзин (см. прим. 86 к гл. «Об изначальном дао»).


[Закрыть]погибает внутри, а обнаруживается это в речах и поступках. И тут неизбежно тело становится рабом вещей.

Тот, чьи поступки лживы, заставляет свои частицы цзин устремляться вовне. Но частицам цзин есть конец, а поступки не имеют предела, и потому волнуется сердце, замутняется разум, корень приходит в смятение. Когда потеряло устойчивость то, что [этот корень] хранит, то вовне он вслед за общим мнением судит о проступках, а внутри из-за этого замутняет свой чистый разум. В таком случае развлечениям нет конца и нет ни мгновения чистого покоя. Поэтому мудрец внутри совершенствует искусство, корень которого в дао (дао-шу), и не украшает внешнего милосердием и долгом (справедливостью). Не знает, что сообщают ему глаза и уши, а странствует в гармонии духа.

Подобные ему внизу проникают до трех источников, [173]173
  Три источника, то есть самые глубокие подземные воды.


[Закрыть]вверху исследуют девять небес, по горизонтали пересекают шесть пределов, сквозь пальцы пропускают тьму вещей. Это странствие мудреца.

Подобный же естественному человеку плывет в совершенной пустоте и странствует в краю гибели. Верхом на фэйлянь, в сопровождении дуньу. [174]174
  Фэйлянь – сказочное животное, полузверь-полуптица. Дуньу – согласно комментарию, род тигра.


[Закрыть]Мчится за пределами стран света, отдыхает в космическом пространстве. Возжигает десять солнц [175]175
  По древнекитайским мифологическим представлениям, на небе живут десять солнц, которые восходят по очереди в каждый день десятидневного цикла.


[Закрыть]и распоряжается ветром и дождем. Бог грома (Лэй гун) у него в советниках, в слугах – Куафу, в наложницах – Мифэй, в женах – Небесная Ткачиха. [176]176
  Куафу – мифический герой. Одна из версий «Каталога гор и морей» о нем рассказывает: «В Великой пустыне есть гора… Она – опора Неба. На ней человек. С ушей у него свисают две желтые змеи, пару таких же желтых змей он держит в руках. Он зовется Куафу. …Куафу не рассчитал своих сил и захотел догнать солнце. Догнал его в долине Юй, кинулся было к Большому озеру, да не дошел и умер…». Мифэй – по одной из версий, богиня реки Ло. Небесная Ткачиха – одна из звезд созвездия Лира. По преданию, Небесная Ткачиха ткет утреннюю зарю.


[Закрыть] Между небом и землей что может остановить его волю? Ведь пустота и небытие – жилище дао, равновесие и покой – основа дао. А люди насилуют свой разум, беспокоят свое цзин, мечутся и доискиваются во внешнем. Все это означает утрату божественного разума и потерю своего [истинного] обиталища. Так, намерзшийся носит двойную одежду и весной, а настрадавшийся от жары мечтает о прохладных ветрах и осенью. Кто болен изнутри, непременно отразит это вовне. Так, ясень имеет цвет зеленого бельма, а улиткой вылечивают пучеглазие. Оба эти лекарства от болезни глаз. Тот же, кто без надобности будет их употреблять, непременно погасит зрение.

Средства, с помощью которых мудрецы держат в страхе Поднебесную, естественный человек никогда не допустит, а мудрецы никогда и не взглянут на то, благодаря чему достойные возвышаются над своим веком. [177]177
  Аналогичный фрагмент см. в «Чжуанцзы».


[Закрыть]

Так, в ямке от копыта быка, заполнившейся водой, нет места для карпа даже в один чи длиной. А на земляном холме нет и одного чжана строевого леса. В чем причина этого? В обоих случаях пространство слишком мало и не может вместить большого. Что уж говорить о не имеющем сердцевины! Его превосходство перед всем более явственно, чем различие между глубокой пучиной и высокой горой. Форма того, кто связан мнением века, оказывается в путах, а разум его попусту растрачивается, и не избежать при этом опустошения. Рок, заставляющий меня нести эти путы, конечно же, происходит извне. Люди в век совершенного блага сладко смеживали очи в краю, где нет границ, переходили в безбрежное пространство. Отодвигали небо и землю, отбрасывали тьму вещей, первоначальный хаос брали в качестве гномона и, поднимаясь, плыли в границах безбрежного. Мудрец вдыхал и выдыхал эфир инь-ян, а вся масса живого ласково взирала на его благо, чтобы следовать ему в согласии. В те времена никто ничем не руководил, ничего не решал, в скрытом уединении все само собой формировалось. Глубокое-глубокое, полное-полное. [Первозданная] чистота и простота еще не рассеялись. Необъятная эта ширина составляла одно, а тьма вещей пребывала в ней в великом согласии. И тогда хоть и обладали знанием Охотника, его негде было применять.