Текст книги "Николай Гумилев в воспоминаниях современников"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

1 Поскольку свадьба старшего брата Гумилева – Дмитрия – была отпразднована 5 июля 1909 г., то знакомство Н. С. Гумилева с его будущей невесткой имело место где-то в первой половине 1909 г.

2 Гумилеву в это время шел 24-ый год.

3 С. Маковский в книге "На парнасе серебряного века" писал о внешности Гумилева и впечатлениях, оставшихся от первой встречи. Она произошла в 1909 г., еще точнее – 1 января 1909 г.: "Юноша был тонок, строен, в элегантном университетском сюртуке, с очень высоким темносиним воротником (тогдашняя мода) и причесан на пробор тщательно. Но лицо его благообразием не отличалось: бесформенно-мягкий нос, толстоватые бледные губы и немного косящий взгляд (белые точеные руки я заметил не сразу)".

4 Первый номер "Аполлона" вышел в октябре 1909 г. "Общество ревнителей художественного слова", созданное по инициативе Гумилева и собиравшееся на заседания при редакции "Аполлона", начало свою деятельность также в октябре. Прошение в петербургское градоначальство об учреждении этого общества было подано за подписями Маковского, Анненского и Вяч. Иванова еще до выхода в свет первого номера "Аполлона". В дневнике Блока есть запись, относящаяся к началу октября 1909 г.: "Выбран в совет Общества ревнителей художественного слова". Кроме того, в книге Маковского "Портреты современников" говорится, что выступления Анненского продолжались в этом Обществе (или иными словами Академии стиха) "в течение двух первых месяцев". Следовательно, речь идет о существовании Общества ревнителей на протяжении двух месяцев до смерти Анненского (он умер 30 ноября). Хотя у нас нет точной даты, на основании разных источников можно предположить, что Академия стиха была открыта в первых числах октября. С самого начала ее существования Гумилев вошел в совет Академии – вместе с Ивановым, Анненским, Маковским, Блоком и Кузминым. Собрания Академии бывали раз или два в месяц. Состав Академии не был постоянным. Менялось даже самое стойкое ее ядро – президиум. К осени 1913 г. президиум, или как он иногда назывался "совет общества ревнителей", состоял уже из пяти человек. Гумилева в их числе не было. Гумилев был "доизбран в совет" вместе с В. Недоброво и В. Чудовским 30 ноября 1913 г. Второе избрание Гумилева в президиум может быть объяснено тем, что с осени 1912 г. уехавший за границу Вяч. Иванов уже не мог вмешиваться в дела Общества. Еще в 1911 г. Гумилев покинул Академию фактически из-за Вяч. Иванова. Впрочем, этот уход ускорил создание Цеха поэтов. Вернувшись из-за границы, Вяч. Иванов поселился в Москве, и Гумилев согласился войти в состав президиума. Он оставался активным членом Академии до весны 1914 г. Неизвестно, прочел ли Гумилев в Академии хоть один доклад, ко в прениях он выступал довольно часто. Без стимулов, полученных в Академии, Гумилев не стал бы таким точным, осторожным и вдумчивым критиком. Трудно сказать, был ли это заранее подготовленный доклад или просто спонтанное выступление, когда в конце января 1914 г. Гумилев "изложил свои взгляды на эпический род и его современные возможности" ("Аполлон", 5, 1914, стр. 53-54). Это "изложение взгляда" имело место после чтения Гумилевым своей поэмы "Мик и Луи". "Большая часть выступавших оспаривали", – заканчивает свой отчет автор заметки в "Аполлоне".

Сохранилось несколько других сведений, касающихся деятельности Гумилева в Академии. Так, в записных книжках Блока имеется запись от 26 марта 1910 г., в которой упоминается Гумилев: "Замечание Вяч. Иванова – символизм хочет говорить правду. – А что такое правда? – спросил Кондратьев. И Гумилев делает замечание". В журнале "Труды и дни", № 2 сообщается о заседании в Академии стиха 18 февраля 1912 г.: "чтение и обсуждение докладов Вячеслава Иванова и А. Белого о символизме. В прениях – В. Пяст, В. Чудовский, С. Городецкий, Н. Гумилев. Двое последних заявили о своем отрицательном отношении к символизму". Затем находим запись в дневнике Блока, сделанную 17 апреля 1912 г. Эта запись лишь слегка приоткрывает завесу над тем, что происходило в Академии: "утверждения Гумилева, что "слово должно значить только то, что оно значит" – глупо, но понятно психологически как бунт против В. Иванова и даже как желание развязаться с его авторитетом и деспотизмом". И еще одно сведение, касающееся участия Гумилева в Академии: в ноябре 1913 г. состоялось заседание, на котором Гумилев читал свою одноактную пьесу "Актеон". По поводу этого чтения в "Аполлоне" № 1-2, 1914 было сказано, что оно вызвало "особенно продолжительные прения". Тема об участии Гумилева в Академии до сих пор остается белым пятном в литературе о нем. Для более подробной разработки этой темы мы не располагаем достаточной информацией. Имеются, правда, еще некоторые беглые упоминания во "Второй книге" – мемуарах Надежды Мандельштам. "Блудный сын" Гумилева, – пишет она, – "был прочитан в Академии стиха, где княжил Вячеслав Иванов, окруженный почтительными учениками. Вячеслав Иванов подверг "Блудного сына" настоящему разгрому. Выступление было настолько резкое и грубое ("никогда ничего подобного мы не слышали"), что друзья Гумилева покинули Академию и организовали Цех поэтов в противовес ей". Рассказ этот приводится со слов А. Ахматовой. Было ли выступление Вяч. Иванова действительно неслыханно грубым или это деформация, случившаяся в передаче впечатления многолетней давности? Не добавлено ли к этому рассказу "остроты" самой Надеждой Мандельштам?

5 Из многих источников хорошо известно о дуэли Гумилева и Волошина в 1909 г. О другой или других дуэлях сведения неопределенные. Имеется, например, упоминание о "дуэлях" у Георгия Иванова в его небольшой газетной статье "Блок и Гумилев" ("Сегодня", № 277, 1929): "Он дрался на дуэлях, охотился на львов, пошел добровольцем на войну и получил там два Георгия..."

6 В аттестате зрелости Гумилева, выданном "Николаевской Императорской Царскосельской гимназией" 30 мая 1906 г., – пятерки по русскому языку и логике; по другим предметам – тройки и четверки.

7 В Париже Гумилев издавал "Сириус", имевший подзаголовок "Двухнедельный журнал Искусства и Литературы". Вышло всего три номера и вряд ли с промежутком в две недели. В настоящее время этот журнал – большая библиографическая редкость. В первом номере "Сириуса" – повесть Гумилева "Гибели обреченные" подписана его настоящей фамилией, а стихотворение "Франция", напечатанное там же, подписано псевдонимом К-о – может быть, в противоположность Анненскому, подписавшему свои "Тихие песни" псевдонимом Ник. Т-о. Впрочем, в оглавлении автором стихотворения "Франция" назван К... Помимо двух вещей Гумилева, в первом номере был напечатан "этюд" "Помпея" Мстислава Фармаковского, художественная критика и три репродукции с картин С. Данишевского, Я. Николадзе и А. Божерянова. Обложка журнала была выполнена Божеряновым. Журнал открывался небольшим обращением "От редакции": "Издавая первый русский художественный журнал в Париже, этой второй Александрии утонченности и просвещения, мы считаем долгом познакомить читателей с нашими планами и взглядами на искусство. Мы дадим в нашем журнале новые ценности для изысканного миропонимания и старые ценности в новом аспекте. Мы полюбим все, что дает эстетический трепет нашей душе, будет ли это развратная, но роскошная Помпея или Новый Египет, где времена сплелись в безумьи и пляс ке, или золотое средневековье, или наше время строгое и задумчивое. Мы не будем поклоняться кумирам, искусство не будет рабыней для до~ машних услуг. Ибо искусство так разнообразно, что свести его к какой-либо цели, хотя бы и для спасения человечества, есть мерзость перед Господом". Подписи под этой редакционной вступительной заметкой не имеется. Можно предположить, что заметка была написана Гумилевым, так как другими участниками первого номера были художники (не литераторы). Скорее всего проект был написан Гумилевым и должно быть был кое в чем подправлен другими участниками. Впрочем, рука юного Гумилева в этой заметке чувствуется с определенностью, если не во многом, то, по крайней мере, в упоминании о "Новом Египте", где "времена сплелись в безумьи и пляске".

В конце журнала было приложено объявление о подписке, которое также помогает составить представлены о том, каким виделся этот журнал Гумилеву в ближайшем будущем: "Открыта подписка на три месяца на литературно-художественный журнал "Сириус". Подписчики получат 6 нумеров размером от одного до двух печатных листов с репродукциями на отдельных листах. ПОДПИСНАЯ ЦЕНА на 3 месяца: в Париже 5 фр., в России и заграницей 3 рубля. Отдельные нумера в Париже 1 фр., в России 50 коп. Адрес редакции... Прием по делам редакции по пятницам от 1 ч. до 3 ч." Во втором номере была напечатана прозаическая миниатюра Гумилева "Карты" (подпись – Анатолий Грант), стихотворение Ахматовой "На руке его много блестящих колец" (ее первое выступление в печати), стихи Александра Биска, продолжение повести Гумилева "Гибели обреченные". В третьем номере было напечатано стихотворение Гумилева "Неоромантическая сказка", его же очерк "Вверх по Нилу" и продолжение повести "Гибели обреченные", оставшейся неоконченной.

На обложке и на титульном листе первого номера "Сириуса" нет ни числа, ни месяца – только год: 1907. Датировать этот выпуск помогают письма Гумилева Брюсову. В письме от 8 января 1907 г. сообщается: "Теперь приступаю к самому главному. Несколько русских художников, живущих в Париже, затеяли издавать журнал художественный и литературный. Так как среди них пишу я один, то они уговорили меня взять заведывание литературной частью с титулом редактора-издателя. Его направление будет новое, и политика тщательно изгоняема. Он будет выходить еженедельно размером в один или два печатных листа. Его небольшой размер почти дает мне возможность надеяться избежать ошибок и неловкостей, которые могут произойти от моей неопытности. Теперь, Валерий Яковлевич, если бы Вы могли дать нам что-нибудь свое стихотворение, рассказ или статью, – Вы еще раз доказали бы свою бесконечную доброту ко мне. К несчастью, дело настолько молодое, что мы ничего не можем сказать о гонораре. Мы, его устроители, работаем совершенно бесплатно" (Н. С Гумилев. "Неизданное", 1980, стр. 9). Словом, журнал был задуман, очевидно, в конце 1906 г. Первоначальный план состоял в издании не двухнедельника, а еженедельника. Строки эти также подтверждают предположение, что заметка "От редакции" была целиком или в основном написана именно Гумилевым.

Дополнительные сведения об издании "Сириуса" находим в письме Гумилева Брюсову от 24 марта 1907: "Теперь, я надеюсь, Вы уже получили "Сириус". Если же нет, то напишите об этом одно слово, я высылаю его в третий раз и начинаю ссору с почтой. Если будет время и желание, напишите несколько слов, как Вы нашли мою прозу. Вам я открою инкогнито: Анатолий Грант – это я. Что же мне было делать, если у нас совсем нет подходящих сотрудников. Приходится хитрить, и истина об Анат. Гранте – тайна даже для моих компаньонов. Я очень огорчен нашей художественной критикой, но увы, я не свободен. Меня с моими компаньонами связывают прежде всего денежные счеты". Таким образом, к марту был издан второй или третий номер "Сириуса", так как в этом письме упоминается псевдоним Гумилева, в первом номере не появлявшийся.

Как было сказано, дебют Ахматовой имел место именно в "Сириусе", однако сама Ахматова к издательской затее Гумилева отнеслась скорее иронически. Одно из ее писем к Сергею Владимировичу фон Штейну, мужу старшей сестры Ахматовой, датированное 13 марта 1907 г., также помогает уяснить хронологию, связанную с изданием "Сириуса". В этом письме речь идет о втором номере журнала. "Зачем Гумилев взялся за "Сириус"? – пишет Ахматова. – Это меня удивляет и приводит в необычайно веселое настроение. Сколько несчастиев наш Микола перенес, и все понапрасну. Вы заметили, что сотрудники почти все так же известны и почтенны, как я? Я думаю, что нашло на Гумилева затмение от Господа". (А. Ахматова. "Стихи. Переписка. Воспоминания Иконография", Анн Арбор, "Ардис". 1977).

О "Сириусе" находим также несколько слов в одном практически неизвестном мемуарном очерке Г. Иванова. Этот очерк, появившись много лет назад в ежедневной газете, никогда более не перепечатывался: "Молодые поэты издавали этот журнал вскладчину. Каждую неделю члены "Сириуса" собирались в кафе, чтобы читать друг другу вновь написанное. Редко кто приходил на такое собрание без материала – по большей части его бывал излишек. Особенно плодовит был один из членов кружка: он каждую неделю приносил не меньше двух новых рассказов и гору стихов. Считался он неудачником, критиковали его беспощадно. Он не унывал, приносил новое, снова его ругали. Звали этого упорного молодого человека – граф А. Н. Толстой. Молодые люди разъехались из Парижа – "Сириус" прекратился. Но память о нем осталась настолько приятная, что бывшие его сотрудники, завоевав себе имена и печатаемые охотно всюду, пытались восстановить "Сириус". Так был основан "Остров"... "Остров", бывший по составу сотрудников повторением "Сириуса" – скоро прекратился Тогда Гумилеву, инициатору парижского журнала, пришла мысль не реставрировать его, а основать новый и по духу и по составу сотрудников, но такого же типа только поэты хозяева, никаких издателей и гонораров, словом, вполне свое хозяйство" ("Дни", № 972, 1926). В цитируемом отрывке все факты безнадежно напутаны. Мы цитируем эти строки скорее как курьез, но также и для того, чтобы показать преемственность между "Сириусом" и последующими журналами "Островом" и "Гипербореем". Именно кратковременный и в главном "приятный", как пишет Г. Иванов, опыт помог Гумилеву участвовать в дальнейшем основании эфемерного "Острова", а затем более стабильного "Гиперборея". Итак, важнейшим результатом "Сириуса" был именно "Гиперборей", первый номер которого вышел через шесть с половиной лет после закрытия "Сириуса".

8 Ахматова рассказывала Л. Чуковской: "У меня в молодости был трудный характер, я очень отстаивала свою внутреннюю независимость и была очень избалована. Но даже свекровь моя меня ставила потом в пример Анне Николаевне (второй жене Гумилева – В. К.). Это был поспешный брак. Коля был очень уязвлен, когда я его оставила, и женился как-то наспех, нарочно, назло" (Л. Чуковская "Записки об Анне Ахматовой", т. 1, YMCA-PRESS, 1976. стр. 120).

Со слов брата Ахматовой, Надежда Мандельштам рассказывала об этом браке во "Второй книге": "В семье всегда считали этот брак обреченным на неудачу, и потому никто не пришел в церковь на венчание. Ахматова подтвердила, что так и было. Ее оскорбляло отношение семьи".

9 В своей автобиографии "Коротко о себе" Ахматова писала: "Первого октября 1912 года родился мой единственный сын Лев".

10 В 1912 г. Гумилев и Ахматова побывали в Генуе, Пизе, Флоренции, Болонье, Падуе, Венеции. В письме Брюсову Гумилев писал, что "проехал почти всю Италию". Письмо это датировано 20-ым мая 1912 г.

11 Об обстоятельствах отъезда см. в воспоминаниях Г. Иванова.

12 Валериан Адольфович Чудовский – критик, печатался в "Аполлоне", был членом Общества ревнителей художественного слова, работал хранителем в Императорской публичной библиотеке.

13 Ахматова и Гумилев развелись в августе 1918 г., в том же месяце Ахматова вышла замуж за В. К. Шилейко.

14 О том, что среди лекторов словесного отделения Института истории искусств был и Гумилев, находим подтверждение в воспоминаниях основателя института В. Зубова.

Относительно Института живого слова писала Ирина Одоевцева: "Гумилев в последние дни своей жизни никак не мог ездить ежедневно в Царское Село... Лекции в "Живом Слове" он вообще прекратил читать в конце 20-го года за полным отсутствием слушателей. Но и в 1919 году, хотя небольшая группа "живословцев" выехала в Царское Село на летний отдых, он там никаких лекций не читал. Все же в то лето 19-го года он постоянно ездил в Царское..." (И. Одоевцева, рец. на "Собр. соч." Гумилева – "Новый журнал", № 84, 1966, стр. 286).

15 В той же рецензии Одоевцева писала, что Гумилеву "удалось перевезти свою библиотеку в Петербург на Преображенскую улицу, № 5, где он тогда жил".

16 Об этом эпизоде рассказано в воспоминаниях Леонида Страховского, включенных в настоящее издание.

17 И. Одоевцева писала по поводу воспоминаний Анны Гумилевой: "Дочь Гумилева родилась не в 1920 году... а весной 1919 года. Я увидела ее впервые летом 19 года – ей тогда, по словам отца, было три месяца".

В заключение этого комментария приводим письмо читателя "Последних новостей", рассказывающее о судьбе брата Гумилева и его жены (автора данных воспоминаний) непосредственно после гибели поэта. Это письмо было напечатано в "ПН" (Париж), № 457, 12 октября 1921:

ПАМЯТИ Н. ГУМИЛЕВА (Письмо в редакцию)

Милостивый Государь, г. Редактор,

Потрясенный известием о гибели талантливого поэта, Николая Степановича Гумилева, я одновременно узнал о трагическом положении, в котором находятся самые близкие ему люди, – родной брат его Дмитрий Степанович Гумилев, со своей женой Анной Андреевной.

Дмитрий Гумилев, после всех пережитых ужасов и лишений, душевно заболел и помещен в лечебницу (г. Рига, 22 Дуденгофская ул., лечебница Ротенберга). Жена его, без всяких средств и работы, измученная и больная, бедствует и не может продолжать платить за мужа в лечебницу.

Зная, как покойный поэт нежно относился к единственному брату и его жене, я полагаю, что наша обязанность и лучший способ почтить его память, это – немедленно помочь его близким людям. Не откажите дать место на страницах Вашей уважаемой газеты настоящему моему письму и открыть подписку в пользу названных лиц.

Собранное мне казалось бы целесообразным, по мере поступления, ибо помощь срочная, посылать Анне Андреевне Гумилевой, г. Рига, 46 Мариинская ул., кв. 8. Прилагаю свою посильную скудную лепту – 20 франков.

М. Гриневич

Иоганнес фон Гюнтер.

ПОД ВОСТОЧНЫМ ВЕТРОМ

Печатаются отрывки из книги Гюнтера "Под восточным ветром" (Ein Leben im Ostwind. Zwischen Petersburg und Munchen).

Около двадцати страниц из этой книги в переводе Т. Петровской было опубликовано в альманахе "Мосты", № 15, 1970, стр. 329-348. Здесь воспроизводятся отдельные страницы из этой публикации – все, что имеет непосредственное отношение к Гумилеву.

Иоганнес фон Гюнтер – немецкий поэт, прозаик, драматург, переводчик. Много переводил на немецкий язык русских авторов. В первый свой приезд в Россию в 1906 г. познакомился с Блоком. Во второй приезд в апреле 1908 г. его круг знакомств среди петербургских писателей значительно расширился, чему особенно способствовали его визиты к Вячеславу Иванову, в квартире которого по средам собирался "весь" литературно-художественный Петербург. В третий раз он приезжает в Россию осенью 1909 г. – знакомится с Гумилевым, становится сотрудником "Аполлона". В объявлениях "Аполлона" его имя упоминается непосредственно после Гумилева в качестве сотрудника отдела "вопросов литературы и литературной критики". В декабрьском номере "Аполлона" за 1909 г. была опубликована драма Гюнтера "Маг" в переводе Петра Потемкина. Петербург и его литературная среда произвели на Гюнтера такое глубокое впечатление, что он до преклонного возраста "только и жил", по словам Дм. Кленовского, своими "воспоминаниями о России". В апреле 1964 г. Кленовский писал Страннику (Иоанну Сан-Францискому): "Был у меня недавно интересный посетитель, приехавший лично познакомиться со мной Johannes von Guenther... Интересно было с ним поговорить: он ведь в свое время вращался в самой гуще так наз. Серебряного Века, дружил с Блоком, Гумилевым, Кузминым. Он и сейчас только и живет и дышит что русской литературой и воспоминаниями о России. Патриот, каких мало: несмотря на свое немецкое происхождение, отказывается от немецкого подданства..." (Странник, "Переписка с Кленовским", стр. 140).

1 Гофман Виктор Викторович (1884-1911) – поэт, автор двух поэтических сборников – "Книга вступлений" (1904) и "Искус" (1910). Сотрудничал в "Весах". Гумилев написал о нем некролог, напечатанный в "Аполлоне", № 7, 1911 – "Свободный и певучий стих, страстное любование красотой жизни и мечты, смелость приемов и пышное разнообразие образов, им впервые намеченных и впоследствии вошедших в поэзию – вот отличительные черты этой книги" (т. е. "Книги вступлений" – В. К.). "Во второй книге эти достоинства сменяются более веским и упругим стихом, большей сосредоточенностью и отчетливостью мысли".

2 Имеется и другая версия происхождения этого названия, т. е. "молодая редакция "Аполлона". Придумано оно было секретарем редакции Е. Зноско-Боровским как будто по образцу известной в истории литературы и журналистики "молодой редакции "Московитянина".

3 Этого стихотворения нет в наиболее полном на сей день собрании стихотворений Анненского, подготовленном к печати A. B. Федоровым (Л., 1959, Большая серия Библиотеки поэта).

4 Статья М. Кузмина "О прекрасной ясности" была напечатана как самый важный материал номера на открытии январского выпуска (1910) "Аполлона".

5 Именно так в тексте.

6 Кроме Гюнтера об этой истории писали в своих воспоминаниях С. Маковский, М. Волошин, А. Толстой, а также Е. Дмитриева, печатавшаяся под псевдонимом Черубина де Габриак.

7 С. Маковский в книге "На парнасе серебряного века" пишет, что встретил Гумилева и Ахматову в Париже во время их свадебного путешествия: "Затем мы вместе возвращались в Петербург".

8 Здесь хронологическая путаница. "Бродячая собака" открылась 31 декабря 1911 г. Гумилев женился на Ахматовой 25 апреля 1910 г. Словом, Гюнтер не мог увидеть Ахматову через полгода после венчания в несуществовавшей еще "Бродячей собаке".

Георгий Адамович. ВЕЧЕР У АННЕНСКОГО.

Печатается по журналу "Числа", книга 4, 1930-1931, стр. 214-216 (за подписью Г. А.). В журнальной публикации имелся подзаголовок: "Отрывок".

Адамович Георгий Викторович (1894-1972) – поэт, критик.

Визит к Анненскому Адамовичем не датирован. Впрочем, датировка не представляется трудной. Этот вечер у Анненского мог иметь место только в октябре или в ноябре 1909 г. Об отношениях Гумилева и Анненского Адамович рассказал также в письме к Уильяму Тьялзме от 18 авг. 1971 г., опубликованном в кн.: В. А. Комаровский, "Стихотворения и проза" под ред. Ю. Иваска. "В августе 1921 года, – пишет Адамович, – я в последний раз видел Гумилева дней за десять до его расстрела. (Здесь, конечно, явная хронологическая путаница, так как Гумилев был арестован в ночь на третье августа и до самого расстрела, около трех недель, его держали в тюрьме – В. К.). ...В то время я очень увлекался Анненским... Гумилев заговорил об Анненском и сказал, что изменил свое мнение о нем. Это поэт будто бы "раздутый" и незначительный, а главное – "неврастеник". Единственно подлинно великий поэт среди символистов – Комаровский. Теперь, наконец, он это понял и хочет написать о К. большую статью... Хорошо помню, с каким преклонением он о нем говорил, ставил выше всех его современников, подчеркивая мужественный достойный характер его поэзии. Гумилеву случалось изменять свои суждения. Вполне возможно, что проживи он дольше, к Анненскому он вернулся бы. Но в последние дни жизни он его отверг и противопоставил ему именно Комаровского".

Эти воспоминания об охлаждении Гумилева к поэзии Анненского находят подтверждение и в стихотворении Георгия Иванова, опубликованном в "Новом журнале" в 1954, а в 1958 вошедшем в книгу Иванова "1943-1958 Стихи":

Я люблю безнадежный покой,

В октябре – хризантемы в цвету,

Огоньки за туманной рекой,

Догоревшей зари нищету...

Тишину безымянных могил.

Все банальности "Песен без слов",

То, что Анненский жадно любил,

То, чего не терпел Гумилев.

В тринадцатой главе своих "Петербургских зим" (второе издание Нью-Йорк, 1952) Г. Иванов рассказывает о ночной поездке группы поэтов в Царское Село и последующей (той же зимней ночью в 1914 г.) встрече с Василием Комаровским. Инициатором этой поездки был Гумилев. "После какого-то литературного обеда, где было порядочно выпито, поехали куда-то еще – "пить кофе". Потом еще куда-то. В первом часу ночи оказались на Царскосельском вокзале. От "кофе", выпитого и здесь и там, головы кружились.

– Поедем в Царское... Смотреть на скамейку, где любил сидеть Иннокентий Анненский.

– Едем, едем...

Гумилев с Ахматовой (им что – царскоселы) впереди – указывают дорогу. Мандельштам на моих с Городецким коленях замерзает, стал тяжелый, как мешок, и молчит. За нами на третьем извозчике еще два "акмеиста", стараются не отстать...

У каких-то чугунных ворот останавливаемся. Бредем куда-то по колено а снегу... Гумилев оборачивается. Пришли! Это и есть любимое место Анненского. Вот и скамья. Снег, деревья, скамья. И на скамье горбатой тенью сидит человек. И негромким, монотонным голосом читает стихи. Человек ночью, в глухом углу Царскосельского парка, на засыпанной снегом скамье глядит на звезды и читает стихи. Ночью, стихи, на "той самой" скамье. На минуту становится жутко, – а ну, как... Но нет, это не призрак Анненского. Сидящий оборачивается на наши шаги. Гумилев подходит к нему, всматривается... Василий Иванович, – вы? Я не узнал было. Господа, позвольте вас познакомить. Это – цех поэтов: Городецкий, Мандельштам, Георгий Иванов. – Человек грузно подымается и пожимает нам руки. И рекомендуется:

– Комаровский.

Сергей Маковский, впрочем, утверждал, что страницы о Комаровском у Г. Иванова – сплошная выдумка. Однако известный журналист Петр Пильский в рецензии на "Петербургские зимы" (газета "Сегодня", Рига, 9 авг. 1928 – П. Пильский, "Петербург перед кончиной") подтверждает достоверность этих воспоминаний о поездке Гумилева с группой поэтов в Царское Село и о встрече их с Комаровским: "Конечно, я хорошо знал и Сергея Городецкого и Н. С. Гумилева. Теперь Г. Иванов рассказывает, как они неожиданно ночью отправились в Царское Село взглянуть "на скамейку, где любил сидеть поэт Иннокентий Анненский". На ней уже произошло несколько случаев самоубийства. На этой засыпанной снегом скамье и в ту ночь сидел человек – сидел и бормотал стихи. Это был Комаровский...".

У Комаровского к одному из его стихотворений, в его единственном сборнике "Первая пристань", предпослан эпиграф из Гумилева – из его "Фра Беато Анжелико" (вошло в "Колчан", но ранее публиковалось в "Гиперборее").

Возвращаясь к отношениям Гумилева и Анненского, следует отметить, это и Анненский в конце своей жизни не вполне принимал поэзию Гумилева, о чем свидетельствует его пронизанный тонкой иронией, упрятанной за похвалами, отзыв в "Аполлоне": "Николай Гумилев кажется чувствует краски более, чем очертания, и сильнее любит изящное, чем музыкально-прекрасное... Интересно написанное им недавно стихотворение "Лесной пожар" ("Остров", № 1, стр. 8 сл.). Что – это жизнь или мираж? Лиризм Н. Гумилева – экзотическая тоска по красочно-причудливым вырезам далекого юга. Он любит все изысканное и странное, но верный вкус делает его строгим в подборе декораций" ("О современном лиризме"). В устах Анненского слова о том, что кто-то "изящное" предпочитает "музыкально-прекрасному" – менее всего похвала, сколь бы беспристрастно это утверждение ни преподносилось читателю. Отношения двух поэтов сложны, и воспоминания Адамовича, в частности, ценны в том плане, что они, при внимательном прочтении, давно могли бы покончить с легендой о безоговорочном приятии Гумилевым поэзии Анненского. В критике по этому вопросу всегда существовали острые расхождения. В стихах Гумилева, – писал в 1916 г. критик И. Оксенов, – "нет ни России, ни античности – ибо поэт блестяще поверхностен, и совсем не по плечу ему Инн. Анненский, учеником которого он себя считает" ("Новый журнал для всех", № 2-3, 1916, стр. 74). Кривич, сын Анненского, еще в 1909 г., намекает, что Гумилев-прозаик в своей "Скрипке Страдивариуса" подражает "Фамире Кифарэду" Анненского ("Аполлон" № 1, 1909, стр. 25). Более определенно о том же писал уже после смерти Гумилева знавший его лично Юрий Верховский: "Характерна литературная модернизация мифа, идущая от Анненского". И далее он говорит о сходстве пьесы Гумилева "Актеон" с сюжетом "Фамиры Кифарэда". "Но в "Фамире", – писал Верховский, – развернута глубокая трагедия, в "Актеоне" на нее нет и эскизного намека" ("Путь поэта. О поэзии Н. С. Гумилева" – "Современная литература", изд. "Мысль", Л., 1925, стр. 111). Однако память об Анненском, насколько можно судить по многим источникам, для Гумилева долгое время была священной. В мемуарах Александра Кондратьева упоминается, что рабочий кабинет Гумилева был заставлен книгами, среди которых было много французских журналов, ранее принадлежащих Анненскому. Ученик Анненского, Кондратьев часто навещал своего учителя в Царском Селе и хорошо знал его библиотеку. Словом, в данном случае не приходится заподозрить сообщение Кондратьева в неточности.

В "Вечере у Анненского" Адамович, по всей видимости, говорит о своей первой встрече с Гумилевым. Знакомство возобновилось в 1912 г. Встречи с Гумилевым участились, когда Адамович был принят в "Цех поэтов", собиравшийся в сезон 1912-1913 г. по два-три раза в месяц. Но в это время достоинство поэзии Анненского не вызывает у Гумилева никакого сомнения. Летом 1911 г. Гумилев написал несколько стихотворений, в которых явно выступает влияние Анненского. В том же году в "Аполлоне" было напечатано стихотворение Гумилева "Памяти Иннокентия Федоровича Анненского". Позднее, готовя к печати книгу "Колчан", Гумилев поставил это стихотворение первым в сборнике. В 1912 г. он писал С. Маковскому в ответ на приглашение заведовать литературным отделом "Аполлона": "Да поможет мне в этом деле одинаково дорогое для нас с Вами воспоминание о Иннокентии Анненском!" Отношение к Анненскому у Гумилева претерпело изменение где-то после 1916 г. и, вероятнее всего, после 1919 г., когда заботами Гумилева был переиздан "Фамира Кифарэд" – издание почти роскошное, особенно же в эпоху военного коммунизма.

Одно из самых интересных сообщений в настоящих воспоминаниях Адамовича – рассказ о чтении Анненским своей "Баллады". Адамович не упоминает названия этого стихотворения, ни того, что оно посвящено Гумилеву. Из "Баллады" он цитирует полторы строки и говорит, что Анненский "только что прочел свои новые стихи". Стихи не были совсем новыми, так как "Баллада" написана 31 мая 1909 г., месяцев за пять до этого "вечера у Анненского". В сохранившемся в ЦГАЛИ автографе посвящение Гумилеву отсутствует. Но оно есть в "Кипарисовом ларце", вышедшем через четыре-пять месяцев после смерти Анненского. Его сын, В. Кривич, издавая "Кипарисовый ларец", следовал указаниям отца. Посвящение Гумилеву, отсутствующее в автографе от 31 мая, было добавлено позднее – скорее всего в память о том разговоре, который описывает Адамович. На вопрос Гумилева "к кому обращены ваши стихи" Анненский отвечает: "Я никогда об этом не думал". Гумилев навел его на очень существенную мысль, и в память об этом разговоре Анненский поздней оcенью 1909 г., за несколько недель до смерти, посвятил свою "Балладу" Гумилеву. Напрашивается именно такая реконструкция, если воспоминания Адамовича достоверны. И если они таковы, то мы, наконец, получаем объяснение, почему пожилой маститый поэт посвящает свое траурное, поистине похоронное стихотворение юному, переполненному "конквистадорскими" планами Гумилеву, бывшему на тридцать лет моложе "последнего царскосельского лебедя". В биографиях и одного и другого нет решительно ничего, что указывало бы на другую причину посвящения, чем тот разговор, свидетелем которого оказался Адамович. Добавим еще, что Гумилева не было ни в Царском Селе, ни в Петербурге, когда писалась "Баллада". Он уехал 25 мая вместе с поэтессой E. Дмитриевой (будущей Черубиной де Габриак) сначала на два дня в Москву, затем в Коктебель к Волошину.