Текст книги "Порт-Артур, Воспоминания участников"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Почти сорок лет спустя другая мощная и богато оборудованная всем морская крепость – Сингапур – падает в руки тех же самых японцев с непостижимой быстротой. Хрупкими стеклянными стенами оказались и знаменитая линия Мажино и линия обороны в Тунисе. Как ни соблазнительно объяснять эти последние факты только развитием техники наступательного оружия, следует признать такое объяснение несостоятельным. Ведь параллельно с техникой наступательной прогрессировала не в меньшей степени и техника обороны.

Объяснение по существу было дано еще в глубокой древности в виде краткой сентенции: "лучше иметь каменных людей за деревянными стенами, чем деревянных – за каменными".

Ни бетон и сталь, ни крупнейшая моторизованная артиллерия не могут заменить главного элемента всякой борьбы – людей.

Дух всегда и везде побеждает материю. Идеи традиций, чести, долга, дисциплины – составляют главную силу.

И этими именно идеями были глубоко проникнуты все чины Российских армии и флота в Порт-Артуре. В сознании ответственности перед Россией за вверенную крепости эскадру, командный состав до последней крайности не допускал мысли о ее сдаче. Руководясь его примером, рядовой состав, быстро редеющий от непрестанных яростных штурмов, подверженный непрерывным артиллерийским бомбардировкам, скашиваемый цынгой, мужественно переносил все невзгоды и лишения.

Пятьдесят тысяч людей, составлявших, включая морские команды, весь гарнизон, отстаивали крепость, отвлекали на себя за всё время осады в общей сложности свыше ста семидесяти тысяч неприятельской армии, т. е. почти треть всего ее состава. Сто десять тысяч потерял враг под ее стенами, из которых восемьдесят пять тысяч пало в боях.

{21} И когда Порт-Артур, наконец, пал, всего четырнадцать тысяч бойцов, из которых многие страдали цынгой и не раз были ранены, оставалось в боевом составе гарнизона. Остальные были в госпиталях, как совершенно непригодные к строю.

Поистине эпической можно назвать эту борьбу, и история обороны крепости заслуженно может носить имя Порт-артурской эпопеи.

Сам враг признал героизм гарнизона, приняв условие выхода его из крепости с оружием в руках и сохранение холодного оружия офицерским составом.

А государь повелел всё время осады считать участникам ее в службу из расчета месяц за год, подобно славным защитникам Севастополя.

Контр-адмирал

Б. П. Дудоров

{23}

ЗАВТРАК У НАМЕСТНИКА

2-го октября 1903 года, сменяя в полдень дежурного адъютанта при наместнике его величества на Дальнем Востоке, я был изумлен, когда он передал мне, что сейчас должен прибыть из Японии наш посланник барон Розен, и что адмирал Алексеев приказал провести его незамедлительно в кабинет.

Это известие своей неожиданностью вызвало мое крайнее удивление. С введением наместничества, адмиралу Алексееву были переданы все дипломатические переговоры с Японией, Китаем и Кореей, для чего была создана в Порт-Артуре дипломатическая канцелярия, под управлением Плансона. Всякий приезд наших посланников из упомянутых стран был заблаговременно известен. За ними посылался один из крейсеров, а скучающие артурцы, придираясь к таким случаям, устраивали пышные приемы как на эскадре, так и в городе. Поэтому было ясно, что приезд барона Розена связан с какой-то таинственной целью.

Незадолго до часу посланник прибыл и я проводил его в кабинет наместника.

В этот день в Артуре было особенно тихо, потому что накануне начались соединенные маневры армии и флота, и все суда и войска ушли из крепости. Как будто барон Розен был вызван именно в этот день, чтобы не возбуждать в городе лишних разговоров об его приезде.

В час был завтрак, на котором, кроме наместника и Розена, присутствовал только я. Продолжая начатый в кабинете разговор, наместник сказал барону Розену, что его доклад только укрепил в нем уверенность в {24} неизбежности войны. Уверение генерала Куропаткина, посетившего незадолго до этого Японию, в неподготовленности японцев к войне, адмирал объяснял полным незнакомством генерала с японцами.

– Наиболее для меня ценным, – сказал наместник, – являются донесения большого знатока японцев, капитана 2 ранга Русина, которые всегда только подтверждают мое мнение о неизбежности войны. По лихорадочной деятельности их флота, пребывающего в постоянных упражнениях, слишком очевидна их подготовка к войне с нами. Как бы в ответ на это, у нас, под давлением министра финансов, ввели вооруженный резерв, выводящий наши суда на много месяцев в году из строя.

Далее наместник жаловался, что на все его донесения о неизбежности войны Петербург остается глухим, и когда он недавно просил об увеличении кредитов на плавание судов эскадры, для сокращения пагубного вооруженного резерва, то получил не только отказ, но и предупреждение, что с приходом на Восток для усиления флота новых боевых судов, срок вооруженного резерва должен быть увеличен, так как кредиты для плавания судов останутся без изменений.

– В результате моему штабу, вместо подготовки к войне, приходится разрабатывать вопрос, насколько, из-за экономических соображений министерства финансов, нашим судам придется сокращать свои плавания. Из последнего доклада адмирала Витгефта я вижу, что броненосцам и крейсерам с будущего года возможно будет плавать лишь четыре месяца в году, а миноносцам даже только один.

Эта экономия не может не погубить боеспособность флота. Не может быть боевого флота без упражнения в маневрировании и артиллерийской стрельбе.

Надо сказать, что введение вооруженного резерва было в то время новизной, изобретенной Главным Морским Штабом ради экономии. Суда стояли в портах, личный состав получал значительно уменьшенное жалование и не расходовалось на походы угля. Маневрирование и артиллерийская стрельба вычеркивались на это {25} время из жизни команды, и суда пребывали в сонном состоянии.

Далее наместник говорил, что главным фактором в морской войне является нанесение неприятелю первого удара. Если мы этого не сделаем и будем выжидать его со стороны японцев, то война может перекинуться на сушу и быть весьма длительной из-за нашей одноколейной Сибирской железной дороги, провозоспособность которой ничтожна.

Высказав всё это, наместник смолк. Через некоторое время он, перейдя из-за присутствующих лакеев на французский язык, сказал:

– Вы понимаете, барон, причину вашего срочного вызова мною, и я должен вас предупредить, что я даже допускаю возможность вашего невозвращения в Японию. Упомянутый мною "первый удар" должен быть нанесен нами.

Барон Розен, как старый дипломат, хладнокровно воспринял эти слова и лишь прибавил, что война, конечно, неминуема.

Далее наместник начал развивать свою мысль о начале военных действий: наш флот должен был на следующий день выйти к берегам восточной Кореи, миноносцы произвести минную атаку на суда японского флота и затем соединиться с флотом в Мозампо.

Завтрак подходил к концу. Вставая, наместник обратился ко мне:

– Сделайте распоряжение о немедленном прекращении маневров; судам вернуться в Порт-Артур и приготовиться к окраске в боевой цвет.

Через некоторое время я был вызван наместником в кабинет и в присутствии барона Розена получил от него для зашифровки текст телеграммы Государю императору. Содержание депеши было о желательности немедленного объявления войны, дабы предупредить таковое со стороны Японии.

В срочных случаях ответы на телеграммы получались через четыре часа, но прошло уже десять часов, и ответа всё не было. Наместник нервничал, {26} неоднократно вызывая меня, прося запросить дипломатическую канцелярию об ответе. Наконец, около четырех часов утра Плансон принес расшифрованную телеграмму для доклада.

Телеграмма была подписана главноначальствующим по делам Наместничества контр-адмиралом Абаза. Смысл ее был тот, что Государь император не допускает возможности Великой России объявлять войну маленькой Японии. В конце депеши наместник вызывался в Петербург для личного доклада Государю.

Прочтя депешу, адмирал Алексеев приказал мне передать распоряжение о продолжении прерванных маневров и тут же передал телеграмму Государю о невозможности, в столь тревожное время, покидать ему Дальний Восток.

До января наместник неоднократно вызывался в -Петербург. Был прислан за ним специальный поезд, но он каждый раз отклонял выезд из-за угрозы войны.

12-го января 1904 года наместником не были получены обыденные ежедневные депеши от наших посланников из Токио, Пекина и Сеула.

На запрос дипломатической канцелярии о причинах этого был от всех трех представителей получен одинаковый ответ, что им предписано сноситься непосредственно с Петербургом.

В тот же день наместник подал Государю прошение об отставке и о снятии с себя ответственности за могущие произойти последствия. Ответа на это прошение до начала военных действий получено не было.

Министр иностранных дел граф Ламсдорф, не подозревая об отнятии от наместника права переговоров с дальневосточными посланниками, выпустил в первые дни войны "Красную книгу", в которой сваливал всю вину на адмирала Алексеева. Книга эта, выпущенная и разосланная в количестве 50 экземпляров, была по Высочайшему повелению у всех получивших ее отобрана и уничтожена. Оказалось, что с 12 января переговоры с посланниками велись контр-адмиралом Абаза.

Таким образом, к началу военных действий {27} наместник не был даже в курсе дипломатических переговоров.

В 1911 г., когда были осложнения между морским ведомством и Государственной Думой по поводу бюджета на постройку военных судов и возник вопрос о смене морского министра, Государь сказал П. А. Столыпину:

– Я знаю только одного адмирала, который нашел бы общий язык с Думой это Алексеев, но, к сожалению, общественное мнение слишком против него, хотя он ни в чем не виноват.

Капитан I ранга

Б. И. Бок

(Муж дочери П. А. Столыпина.

См. ее воспоминания на нашей странице – LDN, ldn-knigi)

{29}

В 1904 ГОДУ

В связи с 50-летием в 1954 году начала первой русско-японской войны, длившейся почти полтора года, небезынтересно перелистать воспоминания государственных деятелей эпохи этой войны. Приведем некоторые из них. Вот, например, выдержка из записок германского морского министра того времени, адмирала Тирпица.

"...Когда я прибыл в Потсдамский дворец (дело было летом 1903 года. А. Л.), там уже собрались: имперский канцлер фон Гольштейн; статс-секретарь иностранных дел барон фон Рихтхофен и генерал граф Шлиффен. Император был в отличном расположении духа и дружески приветствовал нас:

– Я пригласил вас, господа, чтобы обсудить вопрос о военном союзе с Россией. Думаю, что такой союз вынудит Францию примкнуть к нам.

Граф Шлиффен одобрил мысль, заявив, что с точки зрения стратегии, такой союз только желателен, но я возразил, что не могу вполне присоединиться к графу из-за опасения, как бы этот союз не обострил и без того напряженные отношения между нами и Англией, что было бы весьма нежелательно, и с чем, вероятно, граф согласится.

– Как известно вашему величеству, – пояснил я, – Россия накануне войны с Японией, и всё ее внимание должно быть направлено на Восток, почему, в случае какого-либо конфликта на Западе, она не в состоянии будет выделить более 200 тысяч штыков, что, при {30} столкновении миллионных армий более чем недостаточно. Между тем, заключая с ней сейчас военный союз, мы рискуем быть втянутыми в дальневосточный конфликт. Всё, что мы можем сделать в настоящий момент, это постараться убедить Россию принять спешные меры к усилению своих вооруженных сил на Востоке, так как ее поражение там чревато для всей Европы и, в частности, для нас грозными политическими последствиями...

Граф Шлиффен ничего не возразил и только обиженно молчал. Фон Рихтхофен, напротив, одобрительно покачивал головой, а канцлер пытался поддержать императора. Совещание длилось свыше двух часов. В конце концов было решено пока воздержаться от заключения военного союза, но в случае возникновения русско-японской войны, сохранить по отношению к России дружественный нейтралитет.

По окончании заседания, император задержал меня и, отведя к окну, сказал, что вполне разделяет мои соображения и тоже считает поражение России опасным для наших позиций на Тихом океане. Тут он неожиданно добавил:

– Мне пришла в голову превосходная мысль попросить вас отвезти царю мое письмо и попытаться лично воздействовать на него в высказанном духе".

"Уехал я, – вспоминает далее Тирпиц, – несколько дней спустя. Миссия моя была крайне деликатна. Мне было известно, что настроение молодой императрицы англофильское, и что она имеет большое влияние на царя. Императора же Николая, напротив, я хорош знал, как искренне расположенного к Германии... Однако, по моем приезде в Петербург мне ни разу не удалось, несмотря на все попытки, остаться с ним наедине: императрица неизменно присутствовала. Не смею сказать, обладала ли эта прекрасная женщина государственным умом, но, несомненно, она не сохранила симпатии к немецкому отечеству. Тем не менее, мне ничего не оставалось делать, как вести переговоры при ней, что было довольно стеснительно: приходилось очень осторожно {31} касаться неблагоприятного стратегического положения России на Востоке. Но убедившись, что их величества слушают с видимым интересом, я позволил себе говорить откровенно, и между прочим, указал, что сосредоточенная в Порт-Артуре эскадра имеет, на мой взгляд, скорее декоративное значение, нежели боевое. Я прямо заявил, что мы кровно заинтересованы в победе русского оружия, так как поражение России на Востоке может неблагоприятно отразиться на нашем положении там. Царица молчала, хотя ее лицо выражало благосклонность; император же слушал весьма милостиво. В заключение он сказал, что ненавидит японцев, не верит ни одному их слову, и отлично сознает всю серьезность положения. Царь заверил меня, что все необходимые меры принимаются.

– Мы достаточно сильны, и парализуем всякое вооруженное выступление Японии. – На этом аудиенция кончилась, и я, получив ответное письмо, вернулся в Берлин"...

Приблизительно месяц спустя, после отъезда Тирпица, осенью того же 1903 года, Куропаткин записывает в своем дневнике:

"24 августа, по окончании либавских торжеств, по случаю освящения порта и крепости императора Александра 3-го, я обедал на "Полярной звезде" у императрицы Марии Феодоровны. Кроме живущих на "Штандарте", приглашен был только я один. Сидел рядом с государыней Александрой Феодоровной. Говорили о нашем военном положении. Я заметил, что оно далеко не блестяще, нет денег, всё поглощает Дальний Восток, в чем большая ошибка. Александра Феодоровна возражала с обычной горячностью. Ее величество сказала, что теперь всё внимание и все средства надо обратить на Восток, что там главная опасность, может вспыхнуть война, и мы должны быть сильны.

– Потом, года через четыре, можно будет снова перенести внимание на запад, но пока этого делать нельзя.

{32} На мое замечание, что именно здесь, на Западе, зреет главная опасность, Александра Феодоровна выразила уверенность, что до Европейской войны не допустят, но что сейчас страшна желтая раса.

Чувствуя, что тут поддержки не будет, я признал себя побежденным и шутливо заметил:

– Увы, ваше величество, моя вылазка окончилась неудачно.

Государыня рассмеялась.

После обеда все перешли на палубу пить кофе. Государь, Фредерикс, Авелан и командир яхты разместились в креслах, а обе императрицы, вел. кн. Ольга Александровна и я – на скамейке; третью группу составили Гессе, граф Бенкендорф, Мосолов, адмирал Гирш и четыре фрейлины. Беседовали и любовались иллюминацией. Мария Федоровна, которой государыня передала наш разговор, сочувственно посмотрела на меня, как бы говоря: "Надейтесь".

"Буду бороться, – доканчивает Куропаткин эту свою запись – дабы увлечение Дальним Востоком не принесло России вреда"...

Той же осенью начальник военного отдела Штаба Квантунской армии полковник барон Таубе записывает:

"Япония усиленно готовится к войне: в присутствии микадо состоялись грандиозные маневры, носившие характер демонстрации (полк. Таубе был командирован на маневры в качестве представителя нашей армии. – А. Л.). Когда я прибыл в Токио и явился нашему посланнику Розену, он первым делом спросил: каким количеством войск мы располагаем в Квантуне?

– Двадцатью тысячами, – ответил я.

Посланник не поверил:

– Но может быть, идут подкрепления?

– Никаких подкреплений не предвидится, – доложил я. – На все наши требования Главный Штаб отвечает, что при исчислении сил нужно исходить из {33} отношения, что один русский солдат соответствует четырем японским...

Посланник всплеснул руками:

– Помилуйте, – воскликнул он, – войны с нами жаждет весь японский народ, пожертвования текут со всех сторон, принесено столько жертв, что война неизбежна.

После маневров состоялся парадный завтрак, предложенный японским Генеральным Штабом иностранным военным миссиям. Когда встали из-за стола и перешли в гостиные, к Таубе подошел японский майор, прикомандированный к русской и французской миссиям и, чокнувшись, сказал:

– Вот, барон, сейчас я пью ваше здоровье, но скоро и очень скоро уже не буду пить за него, а буду... рубить вас...

Глаза его сверкнули и он схватился за эфес..."

Куропаткин записывает:

"24-го января (то есть, за двое суток до внезапного нападения на артурскую эскадру. – А. Л.) я приехал во дворец с очередным всеподданнейшим докладом. Государя застал в тревожном настроении:

– Надо же, наконец, выяснить: война или мир? – были первые слова императора, – если воевать, так воевать, если мир, так мир; неизвестность становится томительной...

В тот же день Ламсдорф подтвердил мне, что разрыв дипломатических отношений не означает еще войны..."

Вечером фельдъегерь доставил военному министру записку:

"Алексей Николаевич, 26-го, в 11 ч. 30 м. у меня соберется совещание по вопросу, следует ли разрешать высадку японцев в Корее, или силой принудить к отказу. Прошу вас приехать к указанному часу. Николай".

Куропаткин решил предварительно свидеться с управляющим морским министерством. Авелан заверил его, что наших сил достаточно вполне, чтобы атаковать японский флот.

"Вы можете считать, что технически и по составу мы сильнее. Я только несколько сомневаюсь в Старке (командующий эскадрой. – А. Л.). Он исполнителен, знает свое дело, но лишен инициативы.

– Так почему же вы не замените его? – удивился военный министр. – Есть же у вас Макаров, Дубасов, Скрыдлов, Бирилев, Рождественский.

– Я предлагал Дубасову и Бирилеву, но оба отказались из-за характера наместника. Пусть он сам и ведет флот..."

Вошел начальник Главного Морского Штаба, адмирал Рождественский. Он также подтвердил, что не может быть сомнений в силах нашего флота, и также неодобрительно отозвался о Старке. Успокоенный до некоторой степени Куропаткин вернулся к себе.

26-го в Зимнем дворце состоялось намеченное совещание. Присутствовали: генерал-адмирал великий князь Алексей Александрович, граф Ламсдорф, Авелан, Куропаткин и, в качестве делопроизводителя, свиты контрадмирал Абаза.

Вот как сам военный министр описывает совещание:

"Открывая заседание, его величество сказал, что прежде всего желает знать наше мнение, какого образа действий следует держаться воспрепятствовать ли силой высадке японцев в Корее, и если да, то в каком районе?"

Первым государь обратился ко мне. Я напомнил его величеству, что когда составлялся план стратегического развертывания в Южной Маньчжурии, то Алексеев принимал за аксиому, что наш флот не может потерпеть поражения, а потому я считаю высадку японцев невозможной на западном берегу Кореи.

После меня говорил Ламсдорф. Он указал, что если {35} есть хоть малейшая возможность избежать войны, надо этим воспользоваться ("разумеется", – вставил государь). Далее он сказал, что японцы поступили опрометчиво и что общественное мнение Европы и Америки против них.

Генерал-адмирал высказался в том смысле, что разрешать высадку севернее Чемульпо нельзя.

– А южнее? – спросил государь.

Великий князь ответил, что не думает, что японцы вообще рискнут на морскую операцию.

В эту минуту дежурный флигель-адъютант вручил военному министру телеграмму наместника. Вот ее содержание:

"Непрекращающиеся приготовления Японии достигли опасного предела. Полагаю необходимым немедленно объявить мобилизацию и не допускать высадки японцев в Корее. Приказал эскадре выйти на внешний рейд, дабы немедленно, по получении вашего ответа, атаковать неприятеля".

В результате совещания, Алексееву послали следующее распоряжение:

"Если японцы начнут военные действия, не допускать высадки на западном берегу Кореи, севернее 38-й параллели. Высадку в южной Корее и в Чемульпо допускать. Продвижение японских войск в Северную Корею не считать за начало войны..."

О мобилизации ни полслова.

В тот же день Куропаткин присутствовал на вечере у государственного контролера Лобко. Неожиданно приехал Витте, видимо, расстроенный, и, ни с кем не поздоровавшись, отвел военного министра в кабинет хозяина. Оба сейчас же уехали. По гостиным пополз тревожный слух.

Витте и Куропаткин отправились к Авелану. Тот ничего еще не знал. Витте показал ему частную телеграмму своего коммерческого агента о неожиданном нападении на эскадру. На утро телеграмма стала общим {36} достоянием. В 4 часа пополудни последовал указ о мобилизации Сибирского военного округа и четырех уездов Казанского. Во дворце состоялось молебствие и высочайший выход.

Вечером звонок Скрыдлова к Куропаткину:

– Я только что от молодой императрицы. На коленях умолял о вашем назначении командующим.

Алексеев ничего не смыслит в этих делах.

Несколько минут спустя, звонок Сельского, звонок Витте, звонок князя Мещерского, – и звонки Куропаткину со всех сторон; все с пожеланием о принятии им поста Главнокомандующего.

Капитан 2 ранга

А. П. Лукин

{37}

ТАИНСТВЕННЫЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ

Старший лейтенант Р. П. Зотов рассказал мне о крайне загадочном предупреждении, которое было сделано русским властям одним таинственным англичанином о намерении японцев произвести минную атаку на нашу эскадру без предварительного объявления войны.

Ввиду важности факта, точных подробностей, сообщенных Р. П. Зотовым, упорства англичанина в своем намерении довести об этом до сведения русского командования, я просил Рафаила Петровича продиктовать мне всё, что он помнит об этом загадочном факте.

Вот что рассказал Р. П. Зотов.

"В конце лета 1903 года крейсер 2 ранга "Забияка" был послан самим наместником на стоянку в китайский порт Чифу, находящийся в 70 милях от порта Артур.

Командиром "Забияки" в то время был кап. 2 р. Лебедев, впоследствии, во время осады, погибший смертью храбрых при контратаке на редуты первый и второй, во главе морского десанта. Старшим офицером был лейтенант Лепко, судовым врачом д-р Ильин, инженер-механиком фон Берне, старшим из мичманов – граф Кайзерлинг. Я (Зотов) был мичманом, остальных офицеров не помню.

Цель стоянки крейсера в Чифу мне не была точно известна.

В конце декабря 1903 г. к крейсеру подплыл на китайской шампуньке штатский человек и на английском языке попросил разрешения подняться на корабль.

Так как у нас на корабле по-английски свободно {38} объяснялся один мичман граф Кайзерлинг, то его вызвали наверх для разговора.

Выяснилось, что приезжий англичанин желает лично и по секрету говорить с нашим командиром. Получив согласие кап. 2 р. Лебедева, граф Кайзерлинг вместе с приехавшим спустились в каюту командира, где оставались около часу. После этого англичанин и Кайзерлинг вышли на палубу вместе с командиром.

Заинтересованные продолжительным визитом у командира, мы, остальные офицеры "Забияки", вышли на шканцы и ждали конца совещания. Когда командир со своим гостем вышли на палубу, мы увидели, что кап. 2 р. Лебедев был сильно взволнован. Однако, он очень ласково и деликатно проводил приезжего до трапа, попрощался с ним за руку и сказал:

– Ол райт!

Настроение командира всё же было какое-то неопределенное. Видимо, он иронически относился к тому, что сообщил ему англичанин, ибо, обращаясь к нам, остальным офицерам, из любопытства скопившимся вблизи трапа, он бросил улыбаясь: "Чорт его знает, шарлатан или серьезный человек?"

После такой реплики Лебедева, обращенной к нам, граф Кайзерлинг не счел нужным делать тайны из разговора бывшего в каюте командира. Когда спустились все в кают-компанию, Кайзерлинг рассказал нам следующее.

Приезжий англичанин поведал командиру о затеваемых японцами планах нападения на Россию, в частности на Порт-Артур, и в недалеком будущем. Нападение это будет неожиданным и – до официального объявления войны.

При этом англичанин убеждал, что он истинный друг русских, что он не насмехается над нашим командиром, а говорит совершенную правду, в предупреждение могущего быть зла от внезапности нападения.

Однако, доказать свои слова и указать источники он {39} категорически отказался и настаивал на бесконтрольном доверии (Всё изложенное выше записано со слов Р. П. Зотова мною 27 ноября 1946 года в присутствии генерал-майора судебного ведомства Евгения Константиновича Томилина.

Дальнейший рассказ Р. П. Зотова записан Томилиным 2 декабря 1946 года.

Ввиду чрезвычайного интереса, который возбудил в нас этот таинственный случай, я считаю долгом всё это отметить для будущего историка этой войны, начавшей серию самоистребительных актов белой расы.).

На следующий день этот человек вновь прибыл к нам на "Забияку", и на этот раз привез с собой кипу карт, свернутых в трубку. Он опять прошел с графом Кайзерлингом к командиру. На этот раз туда же был приглашен старший офицер Лепко. Совещание было более длительным, чем предыдущее. Все с этого совещания вышли совершенно расстроенные. Оказывается, "доброжелатель" привез командиру карты с точным обозначением японских замыслов блокады нашего побережья, указанием опорных пунктов, складов для военного материала, угля, временных мастерских и прочего. Командир, видимо сдвинутый с точки недоверия, в этот же день отдал распоряжение закончить дела с берегом. Мне же (Зотову), как офицеру, заведывающему фотографией корабля, было предложено снять подробную фотографию с французского острова, на котором стоял маяк. Фотографии мною были произведены, частью со шлюпки, частью же с берега, для чего я выходил на этот остров. Все эти фотографии сохранились у меня и по сей день в Париже.

В последующие дни англичанин еще два раза был у нас. Командир же ежедневно собирал совещания в составе старшего офицера, мичмана Кайзерлинга, судового врача Ильина и еще кое-кого из старших в кают-компании.

Прошло, я думаю, не более десяти дней после первого посещения нас англичанином, как мы снялись с якоря и отправились обратно в Порт-Артур.

{40} По прибытии, командир в тот же день приказал мне собрать все мои фотографические произведения и вместе с ними отправиться во дворец к наместнику. Этим назначением я был чрезвычайно недоволен, ожидая только скандала и неприятности.

Наместник принял нас в своем кабинете без посторонних свидетелей. Командир чрезвычайно волновался и обрывающимся голосом начал свой довольно подробный доклад о происшедшем в Чифу. Я стоял сбоку командира, держа в руках с десяток фотографий и усердно наблюдал за выражением лица наместника, которое принимало всё более сумрачный вид. Всё же он дал командиру кончить доклад, осмотрел карту, фотографии, не говоря ни слова.

Вдруг наместник уставился на командира и как разорется:

– Что это вы панику разводите?! Пришли без разрешения?!

И пошел, и пошел... Прокричав минут пять, наместник сказал:

– Убирайтесь вон!

Он пригрозил командиру каким-то взысканием, а мне арестом. Командир, бледный как полотно, выскочил из кабинета наместника, а я с грустью сознавал, что по воле злой судьбы влип в грязную историю, да еще и под арест попал.

Скоро командир совершенно успокоился, я – тоже, и жизнь на корабле совершенно не изменилась для меня. В кают-компании на вопросы, как прошел доклад у наместника, я ответил, что командиру попало за своевольный приход в Порт-Артур. Об остальном умолчал. Командира же никто не смел спросить о результатах доклада. Но на третий день, когда командир совершенно успокоился, он сам сказал старшему офицеру, лейтенанту Лепко, что ему здорово попало за то, что он самовольно прибыл в Порт-Артур. И только. Никаких других шагов для использования привезенных им из Чифу предостережений таинственного англичанина кап. 2 р. Лебедев, видимо, не делал.

{41} Приблизительно дней через 10-12 после нашего возвращения в Порт-Артур была ночная минная атака японцев, а на утро эскадренный бой на внешнем рейде, первая бомбардировка порта Артур и города... И... действительно, без предупреждения".

Через полвека трудно дать оценку этому случаю, до сих пор нигде не опубликованному. Но, так как я немного знал Наместника, и особенно много слышал о нем, и более близко знал кап. 2 р. Лебедева, с которым имел служебный контакт во время осады крепости, полагаю, что недоверие наместника к докладу Лебедева надо приписать личности самого Лебедева. Если бы Лебедев взял с собою графа Кайзерлинга, непосредственно говорившего с англичанином, возможно, что эффект доклада был бы иным.

Это была одна из тех тяжких неудач, которые вообще сопровождали эту неудачную, ненужную и случайную для всех войну, по последствиям же своим, одну из наиболее тяжких для судеб человечества.

Морской врач

Я. И. Кефели

{43}

КАК НАЧАЛАСЬ ВОЙНА С ЯПОНИЕЙ

Американская пресса первых годов текущего столетия была особенно враждебна к России и ее правительству. 9 февраля (нов. ст.) 1904 года на первых страницах газет в Соединенных Штатах появились напечатанные крупными буквами заголовки:

"Японцы взорвали три русских военных судна". Далее следовали телеграммы собственных корреспондентов или телеграфных агентств приблизительно следующего содержания:

"Вечером 8 февраля роскошно убранные залы во дворце адмирала, командующего русской эскадрой в Порт-Артуре сияли тысячами огней, отражавшихся на блестящих эполетах и золотом шитье мундиров офицеров этой эскадры. Гремел бальный оркестр и нарядные пары кружились в упоительном вальсе. Это был бал, данный по случаю именин супруги адмирала миссис Старк. Вдруг раздались минные взрывы на рейде. Переполошившиеся танцоры бросили своих дам и в панике побежали на набережную. Но было уже поздно: поврежденные корабли мертвой массой лежали на боку, залитые водой".

Сообщения эти нашли отзвук и в русской прессе. Пожалуй и сейчас кое-кто из россиян полагает, что моряки "проморгали" японцев потому, что веселились на именинах супруги адмирала. Мадам Старк действительно звали Марией, и по календарю 8 февраля день преподобной Марии. Всё же остальное в приведенной телеграмме, как и о нахождении офицеров на берегу в этот вечер, так и празднование именин представляло собою обычную газетную утку – ни на чем не основанный вымысел.