Текст книги "Всемирный следопыт, 1930 № 12"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– зом! – охнули дружно таранщики и ударили железным ломом тарана в воротные полотнища.

Но несокрушимы тяжелые ворота кремля.

– Ра-а… – завел было опять кузнец, но не кончил.

– Беги от стен! – закричал вдруг чахоточный солелом. – Счас с пищалей шибать начнут и пушки тож обряжают!

Но не успела все же отхлынуть толпа. Кремлевские стены окутались облаками порохового дыма. Стрельцы шибали по осаждающим из длинноствольных и тяжелых пищалей и крупного калибра самопалов. Раздались болезненные крики и стоны.

Вскоре верхняя часть кремлевских стен совершенно скрылась за густыми зелеными клубами порохового дыма.

Но даже пушки почти не причиняли вреда восставшим. Ядра, глухо клокотясь и взрывая землю, прыгали как кегельные шары, пущенные ленивой рукой. И повстанцы бегали от них, как от собак, кусающих за ноги.

II. Змея-раздор

1

Жгучий июльский день буйствовал. Но едва солнце зацепилось за гребень тайги, с гор потянуло холодком. Пала обильная роса и прибила пыль, поднятую новокитежской кутерьмой.

Косаговский, обходя осторожно костры повстанческого лагеря, расположившегося здесь же на площади, шел к озеру Светлояру. Ему хотелось побыть одному, вырешить кое-что, наконец успокоиться немного после дневных волнений.

Косаговского больше всего тревожило поведение Раттнера, теперь, с принятием пернача, ставшего воеводой-главком повстанческих войск. Весь день он удивлял Косаговского своей вялостью, даже нерешительностью в руководстве осадою кремля.

У крайнего костра, от которого хорошо виден был лунный простор Светлояра, Косаговский круто остановился.

Открылся перед ним вид на город и озеро с таежной стеной на противоположном берегу.

Ново-Китеж не спал в эту ночь. Сквозь слюду и пузыри окон мутно светились огни его.

«Отгородился ты непроходимыми болотами, смрадной Прорвой от мира, – подумал Косаговский, – а этот беспокойный, старый и вечно молодой мир все же пришел к тебе!»

Святодухова гора громадной и тяжелой глыбой выделялась на фоне зарева горящей вокруг города тайги. Лесной пожар, как показалось Косаговскому, усилился и приблизился к Ново-Китежу.

Внизу, под холмом раздались голоса. Молодой и сильный, прерываемый голодным чавканьем, спрашивал раздраженно:

– Доколе же мы будем с кремлем в тесную бабу играть? Когда же сражению быть?

– Вот еще нещечко навязался! – ворчал глухой старческий тенорок. – Сражение ему подавай!

Косаговский бегом кинулся с холма. Проходя мимо трупа кандальника, он почти вслух подумал:

«Сейчас же, не откладывая, об’яснюсь с Николаем. Чего он тянет?»

Но когда Косаговский подошел к своему костру, Раттнер уже спал, завернувшись в где-то взятый плащ-япанчу. Летчик постоял, подумал и подвалился приятелю под бок.

2

Среди глубокой ночи задребезжал вдруг набатом колокол кремлевского собора. Повстанцы, проснувшись, схватились за оружие. Урядники и сотенные головы выстраивали свои десятки и сотни. Слышался громкий голос Раттнера, приказывавшего тушить костры.

Но кремль, темный и попрежнему безмолвный (набат прекратился), видимо, не готовился к наступлению.

– К стенам подзывают, – догадались, наконец, восставшие. – Чай, владущие-то всю ночь соборовали^[11]). Чай, теперь зачнут указы-грамоты оглашать!

И они не ошиблись. Вскоре зубцы кремлевских стен осветились трепетным пламенем войсковых факелов, копий с железными корзинками на концах, в которых горело смолье.

На балкон Крестовой башни, брянча острогами^[12]), вышел военный министр Ново-Китежа.

– Слушайте, люди новокитежские, грамоту киновеарха и посадника! – закричал на всю площадь стрелецкий голова. И, подняв высоко длинный свиток, начал читать его.

При имени киновеарха площадь начала затихать. На балконе посветлело. К стрельцам, державшим факелы, присоединились монахи с толстыми свечами. Вслед за монахами на балкон вышел сам новокитежский папа, криве-кривейто Святодуховой горы, Сафрол второй. Повстанцы стихли благоговейно.

– Возлюбленные о Христе братие! – начал киновеарх, благословив толпу большим золотым крестом. – Пошто меж нами раздор-змея шипит, пошто слушаете вы злокозненных советов еретиков, из мира притекших?..

Долго говорил Софрон второй, но старческий, срывающийся голос его не доходил до площади. Повстанцы переглянулись недоумевающе.

– А ну их к шуту! Все на один покрой! Все на нашу шею сесть норовят! Всех их вниз головой со Смердьих ворот!

Повстанцы не расходились, ожидая чего-то. А в кремле, видимо поняли, что киновеарх не повлиял на толпу. На балкон вышел сам Ждан Муравей. Как только повстанцы увидели хорошо им знакомую мощную фигуру посадника, его высокую горлатную шапку, хохот волной пронесся с одного конца площади на другой. Недавние рабы наконец-то могли всласть поиздеваться над бессильным владыкой.

– Вот он, главный-то вояка!

– Толстопуз окаянный!.. Мытарь!..

– Люди! – рявкнул Муравей. – За ваши вины и проступки прикажу я стрельцам вас бити и рубита до смерти. А живыми оставшихся пошлю в Игумнову падь, вырезав ноздри до кости и поставя на лбу и щеках знаки каленым железом!

– Вот всегда у них так! – начали раздражаться повстанцы. – Сначала: возлюбленные братие, а потом: ноздри до кости рвать!

– Людие! – ревел посадник. – Приказано мною пощады никому не давать.

– Замолчь, людомор! – взвыла бешено площадь. – Пошто Микешку уморил?

– Убивец!.. Каленый нож те в бок!..

Посадник кричал надсадно, брызгаясь слюной, но перекричать восставших не смог и махнул платком.

Тотчас же грянула с башни пушка. Посадник скрылся.

Восставшие неспеша отошли от кремлевских стен и направились к своему лагерю.

III. Под червонным знаменем

1

Город проснулся.

Казалось, Ново-Китеж начинал свой обычный, будничный день. Но лагерь восставших, опоясавший кремль, говорил о том, что наступающий день не будет похож на все прошлые.

Косаговский с трудом разыскал Раттнера у первых домов посада. Раттнер спешно наряжал куда-то десяток верховых. С отрядом вершников порывался ехать и Истома, но Раттнер остановил его начальническим:

– Не надо!

– Куда послал конных? – спросил Косаговский.

– Так, кое-куда! – ответил неопределенно Раттнер. – В дальнюю разведку! Главным образом узнать, не выступили ли из острожков украинские стрельцы. Ведь они могут ударить нам в тыл.

– Как ты думаешь, Николай, будет ли сегодняшний день решающим восстание? Выступят ли сегодня кремлевские стрельцы?

– Будет!.. Выступят!.. – ответил отрывисто Раттнер.

– Ну, а решил ли ты принять бой?

– Хорошо бы выкупаться сейчас! – не отвечая, неожиданно сказал Раттнер, глядя завистливо на блещущую под солнцем гладь Светлояра. – Пойдем, Илья, а?

– Послушай, Николай! – заговорил горячо и обиженно Косаговский. – Это ни на что не похоже. Я вчера еще хотел об’ясниться с тобой.

– Погоди! – порывисто остановил его Раттнер. – Ты слышишь?

Визгливый железный скрип прилетел вдруг со стороны кремля.

– Начинается! – крикнул Раттнер и побежал.

Косаговский последовал за ним.

На бегу уже он увидел, что ворота Крестовой башни со скрипом распахнулись на оба полотна. Из ворот выехали стремянные стрельцы.

Впереди, на мощном вороном битюге, упершись в бедро правой рукой с висящим на ней перначом, напоминая Косаговскому ленинградское «Пугало», ехал, покачиваясь, Ждан Муравей.

На флангах стрельцов развевались «прапорцы», шелковые знамена-хоругви.

Добежав до лагеря повстанцев, Косаговский остановился, припоминая напряженно, что говорит полевой устав Красной армии об отражении пехотной конной атаки. В этот момент раздался громкий крик Раттнера.

– Товарищи, за возы!.. За телеги! Пищальники, вперед!

Лагерь зашевелился. Повстанцы подкатывали телеги одна к другой, соединяя их в подвижное укрепление – вагенбург. На телегах залегли немногочисленные пищальники. Внутри вагенбурга сгрудились остальные повстанцы, вооруженные холодным оружием.

Стрельцы между тем остановились на отлогом спуске от кремля к лагерю восставших. Посадник, от’ехав на фланг, взмахнул булавой. И стрелецкий строй раскололся надвое, раздвинулся, обнажил прятавшихся до сих пор за конниками пеших стрельцов. Пешие воткнули в землю древками бердыши и, пользуясь ими как опорами для пищалей, дали залп. Пули, не долетев до повстанцев, взрыли пыль площади.

– Не отвечать! – крикнул Раттнер. – Беречь заряды!

Площадь затихла в тревожном ожидании.

Посадник положил пальцы на рукоять «крыжа» и выдернул его из ножен.

– Сейчас бросятся в атаку! – сказал Раттнер, ни к кому не обращаясь. – Эх, Птуха, Птуха, из-за тебя погибаем!

Косаговский, заряжавший «Саваж», посмотрел с удивлением на Раттнера.

В этот момент где-то рядом раздалось громкое, удивленное восклицание.

– В чем стук? Чего это вы стабунились? А это что еще за самовары на лошадях?

Раттер и Косаговский оглянулись удивленно. Сзади них стоял Птуха.

Ремень его был увешан чугунными яблоками ручных гранат.

2

При виде ручных гранат Косаговский понял все.

– Пулеметы! – крикнул он.

И с этим же криком бросился к Прухе Раттнер.

– Пулеметы? Привез?

– Ясно! – ответил Птуха. – Но только один. Другой попорчен.

– Давай скорее! – завопил задыхаясь Раттнер.

– Эй, долгогривый барбос! – закричал кому-то, обернувшись, Птуха. – Шевели вожжами-то!

Косаговский, оглянувшись, увидел тройку управляемую попом Фомой. В телеге за его спиной сидел «Максим». У конников, высланных Раттнером, окружавших телегу, видны были патронные коробки, похожие на маленькие дорожные чемоданы.

– Почему ты не сказал мне о пулеметах? – обратился Косаговский к Раттеру.

– После, после! – замахал руками Раттнер. И крикнул Птухе: – Приготовь прицел! Ты будешь за второго номера. Я – первый!

– Есть приготовить прицел! Есть быть вторым номером! – гаркнул Птуха, срывая с «Максима» брезентовый чехол и поворачивая его курносым рылом в сторону стрельцов.

А повстанцы с удивлением разглядывали диковинного стального зверька, не понимая, почему мирские так много внимания уделяют этой пушке не пушке, телеге не телеге.

Конные стрельцы почему-то медлили с атакой. Стрелецкие начальники, с’ехавшись вместе, окружив посадника, о чем-то бурно совещались.

Воспользовавшись этой передышкой, Косаговский быстро расспрашивал Птуху:

– Как же вы нашли место, где стоит самолет?

– А это вот он! – указал Федор на халтурного попа. – Как только описал я ему полянку, черные камни, мой поп сейчас же себя по лбу – хлоп! «Это, – говорит, – Лосиная полянка!» Прямо к самолету меня и вывел.

И вдруг вытащил из кармана красный платок иркутской кумы и привязал его к оглобле одной из телег.

– От так! – любовался он своей работой. – Теперь мы под червонным знаменем биться будем!

– Ах, чорт! – вскочил вдруг Раттнер. – Илья, можешь за наводчика? – обратился он к Косаговскому.

– Конечно, могу! – ответил летчик и опустился на землю рядом с пулеметом.

А Раттнер побежал куда-то в дальний конец лагеря.

Стрелецкие начальники раз’ехались по местам. Посадник выкрикнул команду. Взблеснули выдернутые из ножен кривые сабли стрельцов.

– О, господи! – взлепетал испуганно поп Фома. – Никола батюшка… яви крепость…

Он не договорил.

Стрельцы колыхнулись, пригнулись к лошадиным шеям и с громкими воплями ринулись на лагерь восставших. Грозная конная атака приближалась. Крылья стрелецкой лавы уже охватывали лагерь отава и слева. Не выдержав, уже захлопали с телег пищальники повстанцев. Побежали с поля боя одинокие трусы дезертиры. А Раттнер, стоявший во весь рост на телеге, все еще выжидал. И лишь подпустив лаву на полторы тысячи шагов, на дистанцию действительного огня, он крикнул протяжно:

– Ого-о-онь!

«Максим» сыпанул щедрым стальным дождем. Косаговский провел веером по площади, вышивая смертью пыльное ее полотно. А лава, не в силах сразу остановиться, все еще неслась на лагерь. Но стальной дождь пулемета рассек волну всадников.

_{Стальной дождь пулемета рассек волну всадников.}

Еще и еще палил площадь Косаговский. И лава остановилась, выдохнувшись на последнем, уже слабом броске. Косаговский прижал, припечатал к одному месту атаку, подержал ее так под стальным градом минуту, затем, милуя, поднял веер кверху.

Оставшиеся в живых стрельцы бросились обратно к воротам. Косаговский послал им вдогонку пол-ленты и прекратил стрельбу.

Наступила ошеломляющая тишина. И первым прервал ее, подводя итоги, Птуха.

– Больше осталось, меньше ушло! – сказал он, глядя на площадь, покрытую телами стрельцов.

А затем раздалась громкая команда Раттнера:

– Конные, вперед! Занимай ворота. Остальные за мной! Ура-а!.

3

Косаговский, волоча в паре с Птухой пулемет, вошел в кремль через Крестовые ворота. Сзади, спереди, со всех сторон бежали новокитежане, наконец-то, после двухвекового рабства, взявшие на копье твердыню владущих. В воротах образовалась плотная людская пробка. То справа, то слева от Косаговского появлялись знакомые лица, внезапно исчезали и так же внезапно появлялись снова.

А Птуха свистел пронзительно и выкрикивал подбодряюще:

– Даешь посадничьи хоромы!

Людская волна вынесла Птуху и Косаговского на широкий Посадничий двор. В дальнем конце его хлопали отдельные пищальные выстрелы. Это оставшиеся в живых стрельцы, запершись в Дьячьей избе, отбивались от восставших. Но гасли и эти выстрелы. Кремль доживал последние свои минуты.

Косаговский и Птуха, сбросив с плеч лямки, впрягшись в которые, они тащили пулемет, оглянулись, ища Раттнера. И вдруг в пищальные хлопки вплелись упругие и длинные винтовочные выстрелы.

Посадничий двор сразу опустел, словно вымела его невидимая метла. Косаговский оглянулся, недоумевая, и увидел, что от посадничьих хором бежит прямо на них густая цепь людей, в длинных до пят армяках, в волчьих с бархатным верхом шапках, с пулеметными лентами крест-накрест по груди. Люди эти были вооружены коротенькими японскими карабинами.

– Повертывай пулемет!.. – крикнул налетевший откуда-то сзади Раттнер. – Готовьсь!

Но пулемет приготовлять было уже поздно. Передовые нападавших были в сотне шагов. Выручил Птуха. Сорвав с пояса чугунное яблоко гранаты, он взвел ее и, размахнувшись, бросил. Граната рявкнула и брызнула огнем, дымом, осколками… Нападавшие остановились, заколебались. Федор быстро бросил вторую гранату, за ней тотчас же третью. Люди, перекрещенные пулеметными лентами, отступили.

_{Федор быстро бросил вторую гранату, за ней тотчас же третью}

Косаговский и Раттнер упали около пулемета, повернули его в сторону цепи и экономно, не горячась, повели стрельбу,

IV. Смердья башня

1

В перерыве между двумя лентами Раттнер заговорил возбужденно.

– Этот сюрприз Гришки Колдуна может обойтись нам дорого! Я не говорю уже о том, что судьба восстания висит сейчас на волоске. Ты, конечно, понял, что это «лесные дворяне», скрывшиеся в Ново-Китеже от таежного пожара. Колдунов только теперь ввел в игру этот крупный козырь!..

– Нам долго не продержаться, – сказал со вздохом Косаговский. – Патроны на исходе.

– Скоро начнет темнеть! – взглянул Раттнер на холодеющее небо. – А в темноте нам и патроны не помогут. Окружат, навалятся со всех сторон, и капут. Что делать?

– А башня-то на что? – крикнул Птуха.

Раттнер оглянулся и понял мысль Федора. Прямо за их спинами высилась Смердья башня. Правда, двери ее были заперты могучим «репчатым» замком на двух кольцах. Но этот замок можно было сбить, не рискуя попасть под обстрел, так как выступ башенной арки прикрывал дверь от выстрелов «лесных дворян». Трудно лишь было добраться до башни по открытому двору.

– Я попытаюсь, Илья! – сказал серьезно Раттнер. – Ты держи их на прицел, а я поползу к башне!

– Попробуем, Николай! – дрогнул голосом Косаговский. – Но почему должен рисковать именно ты?

– Без разговоров! – крикнул начальнически Раттнер и отполз от пулемета.

«Лесные дворяне» тотчас заметили его и открыли частый огонь.

Раттнер дополз до валявшегося посредине двора боевого молота-чекана, поднял его и бросился во весь рост к башне, «Лесные дворяне» рассыпали ожесточеннейший огонь. Но Раттнер был уже под аркой.

Цепь «лесных дворян», не прекращая огня, начала делать перебежки. Они поняли маневр своих противников и пытались отрезать их от башни. Косаговский поливал наседавшую цепь пулеметным огнем, выпуская ленту за лентой.

– Держишься? – крикнул Раттнер.

– Держусь! – ответил летчик. – Но туго… Да и «Максим» греется!

– Держись, Илья!.. Я сейчас… одна минута! – подбодрял его Раттнер, молотя по замку чеканом. Но огромный, с арбуз, замок плохо поддавался.

– Истома, беги сюда! – крикнул вдруг Раттнер, увидев юношу, кравшегося с рогаткой в руках по стене, невдалеке от башни.

Истома вздрогнул испуганно и, вбежав под арку, тоже принялся бить рогатиной по замку. Но он только мешал Раттнеру.

– Уйди к чорту! – рассердился тот. – Ни вару от тебя, ни товару.

Истома охотно отошел в сторону и встал, опираясь на рогатину.

– Николай!.. – крикнул дико Косаговский.

Раттнер поглядел в его сторону обезумевшими от злобы и отчаяния глазами и увидел валявшийся невдалеке большой, с лошадиную голову камень. Не раздумывая, он поднял его и, тяжело переваливаясь, пошел медленно под выстрелами к башне. Налившись от натуги кровью, поднял камень и, крякнув, опустил его на замок. Лязгнуло железо. Дужка замка лопнула. Скрипнули, растворившись, тяжелые двери.

– Сюда, скорее! – крикнул Раттнер.

Косаговский, схватив пулемет за хвостовую дугу, поволок его к башне. Птуха же бросил гранату в подбегавших «лесных дворян» и этим задержал их.

– Федор, беги же!.. – закричал отчаянно Раттнер.

Птуха, угрожающе размахивая приготовленной гранатой, пятился к башенным дверям и на пороге их наткнулся на стоявшего в нерешительности Истому.

– Чего пнем встал? Убьют! – крикнул Федор и пинком в спину втолкнул юношу внутрь башни.

2

Закрыв изнутри дверь на тяжелый засов, Птуха сказал удовлетворенно:

– Не-ет, ваша не пляшет! Здесь бинамид нужен, неначе! Это же Перемышль, на великий палец!

– Башня крепкая! – откликнулся Раттнер. – Но мы в ней как в мышеловке.

Выкресав огня и раздув кудель, Птуха зажег толстую церковную свечу. Осветился весь нижний этаж башни, по стенам которого вились крутые переходы крепкой лестницы, ведущей в верхние ярусы.

– Поднимемся в верхний ярус, – сказал Раттнер. – Надо посмотреть, что делают «лесные дворяне».

Из верхнего яруса открывался широкий вид на весь кремль и даже на предкремлевскую площадь.

Пока Косаговский и Птуха устанавливали пулемет рядом с одной из пушек, Раттнер, оглядевший внимательно кремль, заметил, что Крестовые ворота были уже снова заперты. А это значило, что они отрезаны от всего города, и что помощи им ждать неоткуда. Бежать из Смердьей башни тоже невозможно было. Пушечные амбразуры, прорезанные в сторону города, были так узки, что человек ни в коем случае не протиснулся бы в них.

«Не буду расстраивать ребят, – подумал Раттнер, – но мы через два, самое большее три дня вынуждены будем сдаться или умереть от голода и жажды…»

– Отдохнемте, товарищи! – предложил он товарищам. – Разделимся на три смены: я, Птуха и ты, Илья, будем дежурить по два часа каждый.

– Но ведь нас не трое, а четверо! – удивился Косаговский, указывая на Истому. – А потому я предлагаю разделиться на две смены, по два человека в каждой. Это вернее будет! Мало вероятности, что заснут сразу оба часовых. А с одним этот грех может случиться.

– Ладно! Будь по-твоему! – согласился Раттнер почему-то с видимым неудовольствием.

– На первую смену предлагаю себя и Истому, – продолжал Косаговский. – Согласны?

Раттнер согласился и на этот раз, но нахмурился еще больше.

3

Косаговский сидел на краю амбразуры прислонившись к пушечному лафету. Истома примостился внутри башни, около пулемета…

Кремль, налитый тьмою и безмолвием, лежал под ногами Косаговского. Лишь со стороны собора неслись уныло величавые звуки тягучих церковных песнопений. Не то отпевали кого-то, не то молились о чем-то.

Косаговский думал об Анфисе, и полынная горечь разлуки обжигала его сердце.

«Есть ли будущее у нашей любви?»– спрашивал он себя и сам пугался этого вопроса. Он поднял правую руку, разглядывая перстень, подарок Анфисы. Но красавец гранат, не получая света извне, не играл, не брызгал кровавыми лучами, был темен, слеп и тускл.

«Носи этот напалок, никогда не снимая!»– вспомнились ему слова Анфисы, и она встала вдруг перед ним близкая, желанная, с глазами скорбными, таящими невыплаканную тоску.

Косаговский вскинул голову и, ударившись затылком о пушечный лафет, очнувшись от грез, открыл глаза.

Он увидел, что потолок башни залит трепетным багровым светом. Кремль, насколько хватал глаз, был темен. Снаружи в башню свет проникнуть следовательно не мог. Но откуда же тогда эти багровые зайчики на потолке?

Быстро, но бесшумно поднялся Косаговский на ноги и выглянул осторожно из-за пушечного лафета.

Истома сидел верхом на пулемете и камнем, обернутым тряпкой, загонял гвоздь в пулеметный ствол. Но тряпка не поглощала полностью звука, и камень, ударяясь о гвоздь, звякал.

А за спиной Истомы, закутавшись в плащ, в темной бархатной шапочке, отороченной соболем, надетой поверх белого платка, стояла Анфиса. Она держала в руке церковный многосвечник, утыканный горящими свечами.

В первый миг Косаговскому показалось, что Анфиса светит Истоме, помогая ему в работе. Но, взглянув в ее глаза, округлившиеся, с пустотой дикого ужаса в зрачках, он понял, что Анфиса перепугана встречей с Истомой и его таинственной работой.

Косаговский выдернул из кармана «Саваж» и, пригнув через пушку, навалился на плечи Истомы. Но юноша выскользнул из рук летчика и схватил лежавшую близ пулемета рогатину.

Косаговский отступил, встав на край амбразуры. А Истома пошел на него, как на медведя, выставив рогатину.

_{Раттнер увидел Истому с рогаткой в руках}

Анфиса дико вскрикнула.

В тот же миг что-то темное, бесформенное мелькнуло в воздухе, и на голову Истомы упал бушлат Птухи. Юноша рванулся в сторону. Но Федор, размахнувшись со злобным неистовством, ударил его по голове:

– Вот тебе, кашалот тупорылый!

Истома упал.

Послышались торопливые шаги на башенной лестнице, и над плечом Анфисы показалось встревоженное лицо Раттнера.

V. Потерна

1

Одного взгляда было достаточно для Раттнера, чтобы понять все случившееся. Он быстро подбежал к пулемету, нагнулся и тотчас прислонился беспомощно к стене.

– Конечно! – сказал он, указывая на гвоздь, загнанный глубоко в пулеметный ствол. – Стрелять нельзя!

Истома, все еще лежавший на полу, зашевелился, встал и попытался разорвать ремень, которым Птуха стянул его руки.

– Ну-ну, не юлы – бо у нас не покуришь! – грозно прикрикнул на него Федор. И вдруг подбежал к одной из пушек, высунувшей в амбразуру длинный тонкий ствол.

– Гляньте, товарищи! – крикнул он. – Хотел заклепать «Максимку» да и утечь. От стерво!

К концу пушечного ствола была привязана тонкая, но крепкая веревка, другой конец которой касался земли Посадничьего двора.

– Но откуда эта веревка? – удивился Раттнер. – Я хорошо помню, что у него ее не было.

Птуха, высунувшийся в амбразуру, вскрикнул озлобленно и удивленно.

– Вот кто веревку Истоме вскинул! Халтурщик!

Раттнер, загородив глаза от света многосвечника, поглядев вниз, на Посадничий двор. У подножья башни стоял поп Фома и, задрав голову, всматривался напряженно в верхний ярус Смердьей.

– Сволота попивська! – рявкнул Птуха. И, схватив рогатину Истомы, метнул ее вниз, в Фому.

Рогатина воткнулась рожном в землю, в двух шагах от попа. Фома отбежал от башни и, погрозив кулаком, крикнул с плаксивой злостью:

– Годите, еретики поганые! Ужо выкурят вас серой из башни!

– От народец проклятый! – ворчал Птуха, вытягивая наверх веревку. – Это они хотят грехи свои загладить, перед посадником выслужиться.

Анфиса при слове «посадник» судорожно всхлипнула. Опомнившийся Косаговский подбежал к девушке и усадил ее на пушечный лафет. А затем, взяв из рук ее многосвечник, подошел вплотную к Истоме.

Тонкое изящное лицо юноши не выдавало ни страха, ни волнения.

– Зачем ты сделал это? – сурово спросил Раттнер Истому.

– Не хотел с вами итти! – заговорил развязно юноша. – Хотел от греха подале!

– Ах ты свыня, свыня! – покачал головой Птуха. – От греха подале! Ну и бежал бы, тебя за шиворот с собой не волокли! А зачем же ты нашу трещотку заклепал? Что будем с ним делать, товарищ военком? – обратился он к Раттнеру.

Тот пощипал нервно усики и, взглянув на Анфису, ответил фразой, которую девушка не смогла бы понять.

– Налево послать!

– Так! А твое слово, Илья Петрович?

Косаговский вздрогнул, как от удара, и опустил голову. Теперь он понял Истому. Его удивило лишь то, как он раньше не мог разгадать в юноше предателя. Раттнер и Птуха давно уже подозрительно относились к Истоме. Недаром же Раттнер до последнего момента скрывал, что Птуха послан им за пулеметом. Он боялся, что излишне доверчивый Косаговский расскажет об этом Истоме, а тот сообщит посаднику, а следовательно и полковнику Колдунову. Птуха тоже давно не доверял Истоме, возможно даже с того момента, когда увидел, как повлияло на юношу спасение Косаговским Анфисы. Лишь один Косаговский, ослепленный дружбой к Истоме, не замечал давно вынашиваемого предательства, быть может, подсказанного ревностью.

Понимая цели революции по-своему, примитивно, Истома, вероятно, надеялся в случае успеха восстания, как один из руководителей его, выйти в новокитежские вельможи и этим сравняться, если не возвыситься даже над посадником. Тогда бы Анфиса была его! Поняв, что даже в случае успеха восстания Анфиса, полюбившая Косаговского, не будет его женой, Истома круто сворачивает на дорогу предательства. Это он провалил сходку в Даренкином кружале, погубив Клевашного и Дарью. Теперь в этом не было сомнения. Недаром же Истома, перевезя Косаговского через Светлояр, сам на собрании не участвовал, а тотчас же скрылся куда-то. Это он, вел слежку за мирскими, сообщая обо всем посаднику. В восстании Истома участвовал, тоже со шпионской целью, донося обо всем в кремль. И наконец, последнее предательство – намерение заклепать страшную пищаль мирских и этим окончательно обезоружить их. Да, сомнений не было, Истома – законченный провокатор и предатель! Но имеет ли право судить его Косаговский? И не потому, что на предательство Истому толкнула ревность к счастливому сопернику, то-есть Косаговскому же, а по совершенно другим причинам.

– Что же ты молчишь, Илья? – спросил строго Раттнер.

– Я не имею права быть судьей в этом деле. – ответил твердо, подняв голову, Косаговский. – Я сам подлежу суду, как заснувший на посту.

– Об этом поговорим после! – помрачнел Раттнер. – И та понесешь заслуженное наказание. Но сейчас мы даем тебе право судить человека, всех нас предавшего.

– Я ничего не скажу! – попрежнему твердо ответил летчик.

– Напрасно! Ну, тогда твое слово, Федор.

– Мое слово? – поскреб в затылке Птуха. – А вот мое слово. Охота была руки марать об таку паскуду. Пущай живет, пущай воздух портит! Никому ведь он не опасен.

– Делайте, как знаете! – ответил отрывисто Раттнер, отходя к пулемету.

– Ну ты, полиглот! – крикнул Птуха Истоме. И, подойдя к нему, сорвал с его рук ремень. – Катись к своему халтурному дедушке.

Истома, озираясь зверем, ожидающим внезапного нападения, подошел к пушке и спустил нерешительно вниз веревку. Но на краю амбразуры он остановился, стараясь поймать взгляд Анфисы.

Девушка поднялась и подошла к нему.

– Как снесешь тяготу предательства, Иуда? – спросила строго Анфиса. – Будь ты трое-трижды проклят, предатель, до конца своего века!

Истома стоял, опустив голову, перебирая дрожащими руками подол рубахи.

– Да лезь же, подлюга! – не вытерпев, налетел на него Птуха.

Истома быстро уцепился за веревку и скользнул за амбразуру…

Раттнер и Птуха спустились деликатно в нижний этаж башни. Косаговский подошел к Анфисе, протягивая руки.

– Пришла все же! Не забыла! Невеста моя!

Девушка отстранилась испуганно.

– Невеста? – спросила она горько. – Нет, Ильюша, не быть тому. Не о горнем пире^[13]) думать надобно, а о поминальном!

– Почему о поминальном? – удивился Косаговский. – Кто умер? Мать?

– Батюшка! – прошептала девушка. – В бою его убили посадские.

– Убежим со мной в мир! – сказал Косаговский, забыв, что бежать ему самому некуда.

– Што говоришь ты? – покачала головой девушка. – Когда бежать? Когда в доме нашем льются токи слезные от батюшкиного гроба?

– Что же ты решила делать, Анфиса? – спросил Косаговский, беря в ладони холодные ее руки. Но она снова отстранилась от него.

– Не подходи ко мне, Ильюша! Решилась уж я. Образ чернечский приму. А снесу ли иночество, сама не знаю! – топотом закончила она.

– Ты с ума сошла! – вскрикнул Косаговский. – Похоронить себя заживо? Беги из Ново-Китежа, погубишь ты себя!

– Замолчи, еретик! Легче мне в Светлояр кинуться, нежели бежать с тобой в мир! И не за этим я пришла сюда. Тебя и товарищей твоих спасти хочу!

– Ты сможешь вывести нас отсюда? – удивился Косаговский.

– Вот возьми! – протянула ему Анфиса толстую книгу в деревянных, обтянутых кожей и закапанных воском корках. – То «Книга Большого Чертежа». В батюшкиной спальне я ее нашла.

– Николай! Птуха!.. Сюда! – закричал неистово Косаговский.

На лестнице показались встревоженные Раттнер и Птуха. Федор отстегивал на бегу с пояса ручную гранату.

– Вот!.. Книга!.. «Книга Большого Чертежа»! – бросился к ним Косаговский. – План через Прорву!

Раттнер выхватил книгу из его рук и подбежал с ней к многосвечнику. Зашуршали листы плотной бледно-синей бумаги. Раттнер перекинул нетерпеливо сразу несколько листов и увидел крупную надпись: «Чертеж земли Ново-Китежской».

Чертеж был выполнен в старинной манере перспективного рисунка. Раттнер легко догадался, что извилистая линия, делавшая неожиданные повороты, даже полные петли, нанесенная на план киноварью, и есть потаенная тропа через Прорву.

– Есть! Чертеж очень простой! – ликующе крикнул Раттнер. – Идемте же, не теряя времени!

И вдруг потух, помрачнел.

– Впрочем… чертеж этот не принесет нам пользы. Ведь мы не сможем выбраться из башни.

– Из Смердьей я вас выведу, ходом подземным, – сказала девушка. – За мной идите. Поспешайте! Истомка-предатель не донес бы!

Вправо от входных дверей мирские увидели не замеченный ими раньше люк, крышка которого была открыта. Этой дорогой Анфиса и проникла в башню.

Спустившись в люк, мирские и Анфиса сошли по земляному без ступеней спуску в подвальный этаж башни. В одном из углов подвала темнела открытая настежь дверь.

Но девушка подошла ко второй, толстой, обитой железом двери.

– Здесь сразу под озеро спуск начнется. Под водой подземный ход идет и выходит на свет, на берегу Светлояра. Об этом ходе только я да батюшка помойный знали. Меня он девочкой еще по этому ходу водил, а я упоминала. На тебе ключ, Илья, отмыкай дверь.