Текст книги "Память о блокаде"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

Интервьюер: Это точно.

Информант: Вот.

Интервьюер: Володя, а как ты считаешь, а нужно ли передавать память о блокаде?

Информант: Нужно передавать. Вообще, человечество передает память о страданиях собственных. То есть это отдельная… Есть много памяти там о разных предметах вообще в памяти человечества. Но память о пережитых страданиях… злодействах, страданиях – это особая память такая. Вот. И она всегда очень назидательно действует, благотворно, потому что человек, как бы он ни был в данном… в данную эпоху, данный день и час, как бы он… ни складывалась удачно у него судьба, он должен помнить о смерти. И о бедствиях вот. На этом основано религиозное воспитание, как известно. Помни о смерти и знай, что твой смертный час может быть следующим часом в твоей жизни. Страдания Христа. То есть это все… То есть, в принципе, память блокады, она в известном смысле заменила ту религию, которую стерли. Частично стерли. То есть… то, что называется Страсти. Вот. Страсти. Когда все сопереживают мукам Христа и мукам человечества вместе с Христом, Пасху. Все эти религиозные идеи, которые были так или… исключены из обихода, или так хорошенько постерты, блокада ведь их компенсировала, эти идеи. Вот. И человек может быть религиозным, не зная, что такое Бог, не пользуясь этим понятием. Вот. Но когда люди видели эти… по телевидению эти фильмы, вспоминали и плакали там, сострадая погибшим там, ну это чисто религиозно-человеческое. Так же они убивались о Христе, который положил за них свою жизнь. Так же он… так сказать, еще раз напоминал им о том, что они живут благодаря тем, кто погибли. Вот.

Интервьюер: Володя, а как ты считаешь, а как и что следует передавать о блокаде?

Информант: О блокаде следует передавать… ну все то, что передается, то и следует передавать. Не знаю.

Интервьюер: Но о блокаде говорят по-разному?

Информант: Ну мне кажется… То, что передается, ведь это все интуитивно и правильно передается.

Интервьюер: А кто этим должен заниматься?

Информант: Ну, к великому сожалению, когда… одно дело, когда ты имеешь… когда ты смотришь кадры кинохроники, уже исторической, черно-белой хроники, другое дело, когда… ты слушаешь, может быть, чьи-то рассказы живого человека. Рассказы, когда роют могилы (нрзб.) летом, да? Ну что-нибудь такое, да? При этом плачет сам, потому что не может больше об этом рассказывать. То есть эмоциональный контакт… я не знаю. Вообще, все это правильно. Все это… Должны, должны об этом рассказывать и еще больше, чем сейчас рассказывают. Только заставить никого нельзя рассказать, потому что телевидение – коммерческая организация. Коммерческая структура. Вот.

Интервьюер: А как ты думаешь… а как ты относишься вот ну к официальным празднованиям блокадных дат: 8 сентября, или день прорыва, или день снятия?

Информант: Ну официальные? Ну как… они уже не столь официальные, как они раньше бывали. Ну как? Хорошо отношусь, нормально. Было бы странно, чтоб не вспоминали эти даты. Вот. Но когда-нибудь их перестанут вспоминать, как перестали вспоминать 5 января[156]156
  Оговорка, информант имел в виду 9 января 1905 года.


[Закрыть], да, расстрел на…? Перестали вспоминать. По понятным причинам – потому что все было не совсем так, как нам докладывали. Вот. Известно, что… что это было стечение обстоятельств неблагоприятных, что были выданы очень щедрые компенсации семьям, потерявшим… (Пауза.)

Интервьюер: Ну понятно…

Информант: Вот, кстати, вот еще что интересно, мне кажутся рассказы о всеобщей бедности населения. Они тоже могут иметь смысл. Допустим, известно, что какие-то товары народного употребления вообще так стали доступны только при Хрущеве. Вплоть до 50-х годов купить сковородку или кастрюльку невозможно было. Была страшная ценность. Пальто перелицовывались, детская одежда шилась вручную, так? И люди жили, ничего, не умирали.

Интервьюер: А ты рассказываешь своим детям о блокаде?

Информант: Ну я никому не навязываю ничего этого. Вообще, если возникает у кого-то интерес, то мне это… вообще, к чему-то…Возникает у моей дочки старшей интерес, то я этим пользуюсь, тогда стараюсь что-то рассказать. Если к чему-то интерес возникает. В частности, может, и об этом, я уже не помню.

Интервьюер: Ну а твои дети знают, да, о том, что там твоя бабушка… была блокадница?

Информант: Знают, да. Да. Не знаю, дело в том, что, наверное, детское воображение-то более способно так… заинтриговать и… Потому что оно, детское воображение, оно такое… чувствительное. А у взрослого человека уже там… надо быть великим романистом, еще в добавок. Или великим рассказчиком. Таким, как классики нашей литературы. У нас, слава богу… О блокаде у нас, кстати, не было написано гениального романа, были хорошие повести там, но гениального не было. Вот. То есть я… такие, наиболее путные писатели русские, они вот не пережили блокаду. Распутин там, Астафьев, Белов там. Они не пережили блокаду, поэтому они написали хорошо о войне. Конечно. Но не о блокаде, нет. Вот в этом, кстати, есть момент такой… затронула эту тему, что… Наверное, такой роман не будет написан, даже уже. Потому что не будет, с одной стороны, великого писателя, одновременно очевидца, а то что написано, мне кажется, все это второй руки авторы, не первой.

Интервьюер: А «Блокадная книга» Гранина и Адамовича, основанная на воспоминаниях?

Информант: Я не читал, я не думаю, что это хорошая книга. Почему-то. Ну так как, например, рассказы… «Севастопольские рассказы» Толстого, да? Что еще можно прочитать, чтобы понять севастопольскую… да? Оборону Севастополя. Нужно, чтобы что-то подобное было написано о блокаде таким же гением. Ну чего, конец интервью?

Интервьюер: Да. (Конец записи.)

II
Человек и блокада

Виктория Календарова
«Расскажите мне о своей жизни»

Сбор коллекции биографических интервью со свидетелями блокады и проблема вербального выражения травматического опыта

В первой части статьи будут рассмотрены вопросы, касающиеся методики, использованной группой исследователей Европейского университета в Санкт-Петербурге в ходе работы над проектами «Блокада в судьбах и памяти ленинградцев» и «Блокада Ленинграда в индивидуальной и коллективной памяти жителей города». Я остановлюсь на основных принципах отбора информантов и выборе методики интервьюирования (связанном с целями и задачами проводимого исследования), на тех изменениях, которые мы внесли в поставленные перед нами задачи в ходе работы над проектами. Кроме того, будут описаны ситуации и сценарии проведения интервью, принципы транскрибирования (письменной расшифровки полученных аудиозаписей) и хранения коллекции устных воспоминаний в архиве Центра устной истории ЕУ СПб.

Вторая часть статьи будет посвящена анализу особенностей передачи травматического опыта в биографическом интервью, которые будут рассмотрены на примере двух рассказов-воспоминаний свидетелей блокады. В первом интервью трагический опыт последовательно исключаются респондентом из биографической конструкции[157]157
  Понятие «биографическая конструкция» здесь и далее в статье понимается в соответствии с методикой анализа биографических интервью, разработанной немецкими социологами В. Фишером-Розенталем, Ф. Шютце, Г. Розенталь и другими на основании метода структурной герменевтики Ульриха Эверманна. Эта методика рассматривает устный биографический рассказ как единую конструкцию, в рамках которой рассказывающий связывает свое прошлое, настоящее и будущее в единую смысловую и хронологическую последовательность, отбирая в ходе рассказа сюжеты, выстраивая их последовательность, давая объяснения и оценки событиям и действиям (см.: Oevermann et al. 1979; Oevermann 1980; Schütze 1983; Fischer 1982; Rosenthal 1995). Об этой методике на русском языке см.: Розенталь 2003; а также: Мещеркина 2001; Томпсон 2003а: 280–281.


[Закрыть]. Другое интервью представляет собой характерный пример реализованной возможности вербальной передачи опыта, связанного со смещением этических норм в предельно экстремальных условиях, в рассказе, близком к исповедальному.

Цели и задачи проекта, принципы отбора информантов

Исследовательский проект Центра устной истории, носивший название «Блокада в судьбах и памяти ленинградцев» (2001–2002), в ходе работы над которым было положено начало коллекции устных воспоминаний свидетелей блокады, изначально ставил одной из основных целей проследить, как пережившие блокаду ленинградцы вписывают опыт военных лет в свои автобиографии. Иными словами, какое место они уделяют блокадным воспоминаниям, рассказывая свою «историю жизни». Другой целью проекта был анализ конструирования непосредственно самого рассказа о блокаде в контексте биографического интервью. В этой связи для нас были особенно важны присутствовавшие в рассказах сюжеты, символы, референции, коннотации, отсылающие, с одной стороны, к официальному дискурсу, с другой – к личному опыту наших собеседников. Начиная работу над проектом, мы ставили перед собой задачу собрать как можно более отличающиеся друг от друга рассказы о блокадном прошлом. При этом мы ожидали, что на одном полюсе окажутся воспоминания, приближенные к официальному дискурсу (которые мы предполагали услышать в интервью с руководителями и активистами различных организаций и объединений людей, переживших блокаду). Одновременно мы хотели зафиксировать и воспоминания, апеллирующие преимущественно или исключительно к личному опыту (гипотетически такие рассказы мы ожидали услышать в интервью с представителями маргинальных для советской эпохи сообществ, которые могли, как мы предполагали, оказаться носителями «альтернативной памяти»[158]158
  «В течение XX века, особенно в послевоенное время, в Советском Союзе и Восточной Европе была выработана особая культура „альтернативной памяти“ (контрпамяти, по определению Милана Кун деры), которая представляла собой внутреннюю критику официальных мифов. Ее приемы включали коллекционирование неофициальных документов и личных сувениров, использование эзопового языка, иронии, искусства анекдотов, остранение идеологии» (Бойм 2002: 268).


[Закрыть]). Таким образом, мы стремились обеспечить принцип «предельного насыщения», зафиксировав и проанализировав самые различные способы конструирования воспоминаний о прошлом свидетелями блокады.

Поставленная задача обусловила выбор путей поиска информантов. На первом этапе работы мы использовали институциональный путь – сотрудничество с несколькими общественными организациями и объединениями блокадников. Три из них имеют непосредственное отношение к блокадной тематике: нами были проинтервьюированы члены правлений и активисты общества «Юные участники обороны Ленинграда» (девять человек), Новгородского отделения Международной ассоциации жителей блокадного Ленинграда (восемь человек), секции блокадников Санкт-Петербургского Дома ученых (шесть человек). Таким образом, активисты блокадных обществ составили первую группу интервьюируемых.

В качестве второй группы информантов – представителей маргинального сообщества – мы интервьюировали членов общины евангельских христиан-баптистов. Проведение большинства интервью с представителями этой общины взяла себя сотрудничавшая с проектом выпускница ЕУ СПб., директор архива церкви евангельских христиан-баптистов Т. К. Никольская.

В третьей группе мы объединили информантов, для поиска которых нами был использован метод «снежного кома»: мы интервьюировали родственников и знакомых участников проекта, сотрудников и аспирантов ЕУ СПб. Постепенно круг информантов рос благодаря рекомендациям наших первых собеседников. Эта группа выделяется нами исключительно по формальному признаку – способу поиска информантов; при этом их воспоминания могли оказаться совершенно различными – от официозных до маргинальных. В основном эту группу составили люди, не состоящие в объединениях блокадников, или те, чье членство в них является лишь формальным. Формальность членства в данном случае понималась нами как неучастие в организационной деятельности и выработке коллективных стратегий этих обществ. Информанты, отнесенные нами к данной категории, как очевидно из содержания интервью с ними, ограничивали свою включенность в деятельность блокадных обществ присутствием на праздничных концертах и торжественных мероприятиях, организуемых этими обществами, и (или) уплатой членских взносов. Некоторые из информантов, отнесенных нами к этой группе по формальному признаку, оказались заняты активной деятельностью в различных политических или религиозных организациях, не связанных непосредственно с темой блокады, что, несомненно, оказывало определяющее влияние на биографический рассказ.

Принцип «предельного насыщения» мы пытались обеспечить также и тем, что среди интервьюируемых внутри каждой из трех групп были люди разного возраста (младшему из информантов на момент начала блокады исполнилось 3 года, старшему – 33 года), разного уровня образования, различных профессий, социального происхождения, политических и религиозных убеждений, разного пола; находившиеся все время блокады и эвакуированные в различные периоды. Те, кто пережил блокаду непосредственно в самом городе, и те, кто служил на Ленинградском фронте и лишь иногда приезжал в блокированный Ленинград. Несколько интервью были взяты у людей, уехавших в эвакуацию еще до начала блокады и поддерживавших переписку с родственниками, оставшимися в городе.

В то же время мы не стремились к обязательному обеспечению статистической репрезентативности выборки, разделяя убеждение сторонников «биографического подхода» в социологических исследованиях, считающих оправданным для достижения определенных задач даже обращение к одной биографии: «Обращение к тексту единичной биографии может показаться или оказаться попыткой иллюстрации отдельных типовых примеров адаптации в новом социальном времени. Но биография как феномен способна дать и пространство поиска происхождения типа поведения. Причем, чем менее распространен тот или иной тип, тем он интереснее, поскольку это симптом социального изменения» (Мещеркина 2002: 87). В теоретическом контексте биографического метода, широко используемого социологами и представителями ряда других социальных наук, исследователя в некоторых случаях могут особенно интересовать маргинальные свидетельства, расширяющие спектр всех допустимых в рассказе о блокаде сюжетов, практик, стратегий, символов и трактовок. В других же случаях, например при изучении феномена коллективной памяти, не меньший интерес представляют интервью с представителями общественных организаций блокадников, которые, конструируя автобиографическое повествование, максимально используют официальный дискурс[159]159
  В данном случае под официальным дискурсом я понимаю весь комплекс допустимых тем, сюжетов, образов и трактовок, которыми было принято оперировать, говоря о блокаде в публичной сфере.


[Закрыть]. Поэтому мы предполагали, что на стадии анализа выбор используемого текста или текстов интервью в каждом конкретном случае как для нас, так и для других исследователей, обращающихся к собранной нами коллекции, будет зависеть от постановки исследовательских задач.

Всего за два года работы проекта было записано 78 интервью со свидетелями блокады.

Большинство блокадников, которым было предложено участвовать в интервью, охотно выражали свое согласие. Мы получили всего около пятнадцати отказов, часть из которых были даны сразу, часть – после некоторого раздумья несостоявшихся информантов. В ряде случаев отказ мотивировался нежеланием возвращаться к тяжелым воспоминаниям, иногда блокадники никак не мотивировали свой отказ от участия в интервьюировании.

В рамках проекта мы провели также серию интервью с теми, кто не были непосредственными свидетелями блокады, но чьи родители пережили блокадные события в Ленинграде. Эти информанты, условно названные нами «вторым поколением», составили четвертую группу опрошенных. Всего было записано одиннадцать таких интервью, в которых нас интересовали в первую очередь каналы передачи «блокадной памяти» внутри и вне ленинградской семьи, а также способы трансляции памяти, используемые носителями блокадного опыта.

Методика интервьюирования и корректировка целей исследования

В начале работы над проектом нами был разработан путеводитель, по которому было проведено несколько пилотных полуструктурированных[160]160
  Имеется в виду интервью, в котором путеводитель (примерный список вопросов для интервью, разработанный на начальной стадии деятельности проекта) используется интервьюером лишь в качестве приблизительного руководства: вопросы могут задаваться не строго последовательно, а в разном порядке, в зависимости от хода беседы. При этом некоторые вопросы из путеводителя могут быть опущены, другие, возникающие в ходе беседы, напротив, задаются спонтанно в процессе интервью.


[Закрыть] биографических интервью. Однако постепенно мы пришли к выводу, что целям нашего исследования наиболее соответствует методика «нарративного интервью», подробно разработанная немецкими социологами Фрицем Шютце и Габриэль Розенталь (Schütze 1983; Schütze 1977; Rosenthal 1995; Розенталь 2003). Один из основных принципов этой методики заключается в том, что в первой фазе интервью, так называемом «основном повествовании», интервьюер не задает респонденту никаких вопросов. Респондента лишь просят рассказать историю своей жизни: «Задавая первый вводный вопрос, мы просили рассказчиков автобиографий – так называемых биографов – экспромтом дать полное описание событий и пережитого опыта собственной жизни» (Розенталь 2003: 323). В ходе этой фазы интервью, следуя методике Г. Розенталь и Ф. Шютце, мы обычно старались избегать даже последовательных вопросов[161]161
  Имеются в виду уточняющие вопросы или вопросы, спонтанно возникающие у интервьюера по ходу беседы, развивающие какую-либо из затронутых в ходе интервью тем.


[Закрыть], используя для стимулирования рассказа только невербальные и паралингвистические способы выражения интереса и внимания.

Убедившись на собственном опыте в том, что любое прерывание ломает структуру «авторского» рассказа (будь то даже просьба уточнить имя, название, местонахождение чего-либо, о чем идет речь в данный момент), мы пришли к выводу, что обмен коммуникативными ролями в ходе интервью предпочтительно должен происходить или после паузы, или после вербализованного сигнала информанта об окончании рассказа. Например: «Ну вот, собственно, и все». При этом необходимо стараться отличать паузу, действительно свидетельствующую об окончании рассказа, от перерывов в повествовании, часто необходимых информанту, например, для припоминания деталей или обдумывания наилучшего способа выражения мысли. Хотя мы отдаем себе отчет в интерактивной природе любой ситуации интервью: «Совершенно свободного непринужденного общения не существует вообще, всякий раз говорящий учитывает социальный контроль со стороны участников взаимодействия и, соответственно, приспосабливает свою речь к условиям конкретной ситуации общения. Реакция на исследователя с магнитофоном – лишь частный случай такой адаптации» (Макаров 2003: 104), – все-таки, отказываясь от прямого вмешательства в рассказ информанта на первом этапе, мы пытались свести до возможного минимума влияние интервьюера на конструирование биографического повествования, анализ которого и являлся непосредственной целью исследования. Вслед за «основным повествованием», также согласно методике Ф. Шютце и Г. Розенталь, обычно следовала фаза «нарративных вопросов»[162]162
  Под нарративными вопросами Г. Розенталь понимает просьбу рассказать о каких-то эпизодах, сформулированную таким образом, чтобы ответом собеседника стало повествование, а не аргументация, общая оценка, оправдание и так далее (Розенталь 2003: 324).


[Закрыть]; в конце интервью обычно задавались вопросы оценочного характера и дополнительные вопросы из путеводителя.

Однако, как показала практика работы, собираемый материал лишь в редких случаях позволял достичь первую цель исследования из заявленных (проследить, как блокадный опыт вписывается в автобиографическую конструкцию информанта) – даже при использовании метода «нарративного интервью». Основная трудность состояла в том, что наши собеседники еще до начала интервью знали: интерес исследователей к истории их жизни обусловлен наличием в их опыте именно блокадного прошлого. Поэтому чаще всего в ходе рассказа актуализированным для них оказывался почти исключительно блокадный опыт. Сконцентрировавшись на рассказе о блокадном прошлом, информанты очень часто опускали рассказ о семье и детстве. Во многих случаях фаза «основного повествования» обрывалась с окончанием блокады или войны, что, как нам представляется, объяснялось желанием информантов соответствовать предполагаемым ожиданиям исследователей. Подобное интервью можно было расценивать скорее не как «полную историю жизни» (life-story), а лишь как «тематическую историю», рассказ о блокадной жизни. Стимулировать дальнейшее повествование в таком случае могли только вопросы интервьюеров. Подобная схема обычно «работала» даже при условии изначальной декларации интереса исследователя ко всему жизненному пути информанта. Однако у информанта все равно сохранялось убеждение, что основной мотив обращения исследователя к его биографии – блокадное прошлое. Поэтому мы можем делать вывод о том, что именно опыт блокады занимает центральное место в его автобиографической конструкции. Такое объяснение часто напрашивается, когда мы обращаемся к анализу структуры рассказа. Можно сказать, что значительная часть записанных интервью все же не являются нарративными биографическими интервью в точном смысле этого понятия, более соответствуя категории полуструктурированных биографических интервью. Иначе говоря, нарративными эти интервью являются только в части, касающейся блокадного опыта.

Поэтому новый проект Центра устной истории ЕУ СПб (2002–2003), предусматривавший работы по собиранию коллекции интервью с блокадниками, получил несколько иное название – «Блокада Ленинграда в индивидуальной и коллективной памяти жителей города». В этом проекте, учитывая полученный в ходе предыдущей работы опыт, мы перенесли акцент исследования с места блокадного опыта в биографических рассказах блокадников на те способы, с помощью которых люди, пережившие блокаду, репрезентируют свое блокадное прошлое. При этом мы сохранили в качестве одного из исследовательских вопросов проблему влияния официального дискурса и личного опыта на биографическую конструкцию свидетелей блокады.

Надо отметить также, что в некоторых случаях информанты отказывались самостоятельно вести повествование без вопросов интервьюера. В такой ситуации мы проводили полуструктурированное биографическое интервью с использованием путеводителя (см. Приложение 2). Объяснить отказ от свободного повествования иногда можно было стеснительностью информанта в необычной ситуации – в этом случае обычно информант постепенно привыкал к включенному диктофону и говорил более свободно. В других случаях информант сознательно выбирал коммуникативную стратегию. Тогда вопросы интервьюера служили для него своеобразной «точкой отталкивания», моментом, с которого он начинал высказывать свои возражения, оспаривая подчас не столько конкретный вопрос интервьюера, сколько тот дискурс, всю ту совокупность взглядов, мнений и соответствующих им образов и риторических стратегий, которые, с его точки зрения, заключал в себе данный вопрос. Использование такой стратегии оказалось наиболее характерным для информантов, обладающих «альтернативной памятью». В интервью со «вторым поколением» – детьми блокадников – использовалась методика лейтмотивного (тематического) интервью по разработанному путеводителю (см. Приложение 2).