Текст книги "Всемирный следопыт, 1927 № 07"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Николай Лебедев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Очутившись наедине, наши путешественники могли обменяться мнениями. Андре надеялся на счастливый исход приключения. Стринберг, наоборот, был мрачен.

– Эти ремни, которыми нас связали, не обещают ничего хорошего. Повидимому, нас ожидает жестокая расправа, – мрачно заметил он.

– Однако, – возразил Андре, – нас, повидимому, приняли за русских, – значит, наши враги знакомы с европейцами. Затем, судя по их внешнему виду, я предполагаю, что мы имеем дело с чукчами, о которых Норденшельд отзывается с большой похвалой.

– Ну, вряд ли они очень симпатизируют русским^[4]); в этих местах никакой власти, вероятно, нет, а наше скудное имущество – все же хорошая приманка для этих бедняков, – продолжал ворчать мрачно настроенный Стринберг.

– А знаете что? – предложил Френкель. – Не лучше ли нам попытаться бежать отсюда? Свои ремни я, кажется, сумею развязать, а для ваших у меня есть в кармане нож. Добравшись до берега, мы можем сесть в лодку и попытаться достигнуть берегов Сибири.

На это Андре возразил, что во время полярного дня нечего и думать о побеге. Оставалось терпеливо ожидать решения чукчей.

И оно, наконец, наступило.

Группа сильных, высокорослых туземцев вошла в хижину. Они взвалили пленников на плечи и притащили их к огромному шатру, сделанному из жердей, покрытых мехами и шкурами пушных зверей. Перед шатром сидел на каменном седалище вождь, а вокруг него расположились другие старейшины племени.

Пленников развязали и поставили на середину круга. Между тем, старейшины переговаривались между собой. Часто слышалось: «рус… рус…».

– Право, эта обстановка не предвещает ничего приятного, – прошептал Френкель на ухо Андре. – Не лучше ли попробовать махнуть подальше?

В эту минуту из шатра вынесли имущество пленников, и среди других предметов ружья и патроны.

– Теперь пора, – прошептал Френкель.

Пленники бросились вперед и схватили, среди общей растерянности, ружья. Двух выстрелов было достаточно, чтобы толпа в беспорядке рассеялась.

– Вперед, к берегу! – загремел голос Андре, и путешественники помчались к лодкам. Но чукчи, издав воинственный клич, быстро оправились от первоначального испуга и бросились со всех сторон к ним. Друзья отстреливались. К сожалению, запас патронов быстро истощился, и через несколько минут закипела рукопашная схватка.

…Когда Андре очнулся через несколько минут, то увидел, что лежит снова на полу избы. Голова у него сильно болела, а глаза заплыли кровью, струившейся из рассеченного в схватке лба. Рядом, в полутьме, он заметил тела двух друзей. Не получая ответа на свои призывы, он подполз к ним и, ощупав, убедился, что они были мертвы. Великий мечтатель и ученый остался одиноким среди непонимавших его туземцев. Ослабевший от потери крови, потрясенный неожиданным горем, Андре вновь лишился чувств…

V. Годы идут.

Чукчи не осудили Андре на смерть. Они оставили его жить с собой на этом уединенном, затерянном в ледяных просторах Полярного моря, острове, и, странное дело, ученый воздухоплаватель переносил невольное заключение лучше, чем можно было предполагать. Для его пытливого ума открылся новый обширный мир, полный научной ценности и своеобразной красоты. Вулкан, его гейзеры, пещеры, полные каменного угля, раскопки, раскрывавшие ему геологическое прошлое страны, – все это занимало и восторгало ученого.

В глубине пещер Андре поразило обилие остатков мамонта, которые, очевидно, жили здесь до той поры, пока все растущее обледенение не сковало навеки этого острова.

Сколько научных загадок истории земли разрешил этот неутомимый исследователь, блуждая по скалам и льдам острова!

Мало-по-малу он изучил чукотский язык и сблизился с первобытными обитателями острова. Андре понял, что они не раз сообщались с материком и поддерживали сношения с чукчами Восточной Сибири. Слово «русс», которым они обменивались между собой, было у них обозначением всякого европейца-колонизатора. Исстари жило среди этих вольнолюбивых детей природы предание, что однажды появятся «руссы», которые завоюют их остров, перебьют моржей и тюленей и выловят песцов. От нашествия этих хищников чукчи ревниво оберегали свою свободу, и по их глухим намекам Андре понял, что не раз заброшенные игрой случая китоловы умирали под ударами чукотских ножей. Таков был суровый закон этой страны: всякий незваный гость, дерзнувший ступить на ее берег, обрекался на гибель.

Зато немногочисленное туземное население жило хорошо: тюленей, моржей, котиков и песцов было столько, как нигде в другом месте. Притом жители строго охраняли особые заповедники, где зверье могло свободно размножаться, не боясь человека. Наибольший из этих заповедников был расположен вблизи огромного гейзера на северо-восточном берегу острова, где как раз и опустился Андре со своими спутниками. Лишь раз в год, весной, сюда отправлялась делегация старейшин чукотского племени, которая совершала у гейзера религиозное жертвоприношение. Разрешение же на охоту в этом заповеднике давалось только в случае особой нужды.

Андре быстро заметил главный недостаток снаряжения чукчей – отсутствие железного оружия, которое заменялось каменным. Только у наиболее выдающихся вождей были железные и стальные ножи и топоры – видимо, привезенные с материка или снятые с остатков погибшего китоловного судна. У Андре возникло намерение помочь им, создав производство железа.

Он начал искать в пещерах у вулкана и на пребрежных скалах следов металлических руд. Результаты этих поисков оказались удачными. Целые скалы острова состояли из магнитного железняка, в других местах залегал оловянный камень, но наиболее взволновала и поразила ученого шведа малахитовая пещера. С каким жадным удивлением глядел Андре на куски прекрасного зеленого камня, которые он рассматривал при дневном свете, возвратившись из продолжительной экскурсии по пещерам.

Добывание железа показалось ему более трудным, и он решил повести чукчей тем же путем, по которому шли все народы мира: из каменного века, в котором они жили до сих пор, они должны были перейти в бронзовый.

Спустившись следующий раз в пещеру и захватив обильный запас факелов из тюленьего жира, Андре с удивлением увидал, что своды огромной пещеры целиком состоят из малахита, запасов которого должно было хватить на десятки, даже на сотни лет. С помощью двух рослых чукчей, с которыми Андре сблизился с первых дней пребывания на острове, ученый устроил здесь первую плавильную печь.

Какую радость испытал бывший профессор физики Стокгольмского университета, когда ему удалось выковать, наконец, первый бронзовый нож, а затем топор! Особенно давало себя знать при этой работе отсутствие клещей, которыми нужно было поддерживать раскаленный кусок металла. С большим трудом удалось, заменить их подобием плоскогубцев из мамонтовых бивней, проложенных внутри металлическими пластинками из черенков ножа. Орудуя этим примитивным инструментом, Андре выковал самодельные бронзовые клещи, а затем вылил в форме массивную бронзовую наковальню. Теперь дело пошло живо на лад, и в непродолжительном времени целый ряд орудий и оружия вышел из мастерской Андре.

_{Андре выковал самодельные бронзовые клещи и отлил массивную наковальню… Целый ряд орудий и оружия вышел из его мастерской.}

Его слава, как искусного мастера, а затем как врача и сведущего человека, вскоре распространилась среди туземцев. Все наперерыв спешили снабжать его пищей, шкурами, платьем, заботились об убранстве его хижины.

Но сердце великого исследователя было неспокойно: чем больше он обогащался опытом и знанием, тем мучительнее тянуло его на родину, тем сильнее хотелось ему рассказать всему свету о своих удивительных открытиях, о богатствах, лежавших на этой уединенной земле с ее первобытным населением, стоявшим еще на грани каменного века.

Пять лет провел он уже на этой, отрезанной от всего культурного мира, земле, прозванной им «Островом Одиночества», и постепенно тоска овладела им. Бежать, во что бы то ни стало бежать, – это сделалось для него навязчивой идеей. Быть может, его ожидает смерть в Полярном море, но самая мысль о жизни в вечном заключении была невыносима и мучительна…

Пятого июля 1903 года, когда море освободилось с юга от сплошного покрова льдов, Андре отправился под предлогом разведки в открытое море, взяв с собой запас на двадцать дней пути.

Выйдя в открытое море, он направил путь на юг, к берегам Сибири. Невозмутимый покой прекрасного летнего дня стоял над морем; огромные белые льдины колыхались на волнах, уносимые могучим течением к берегам Гренландии. К несчастью, густой туман мало-по-малу закрыл все вокруг, и пришлось плыть очень медленно из опасения наскочить на льдину. Льдин становилось все больше, и, наконец, Андре увидел себя окруженным со всех сторон сплошным ледоходом. Еще несколько минут, – и лодка очутилась в ледяном плену. Она трещала и стонала под могучим натиском льдин и, едва Андре успел выскочить на лед, как суденышко было раздавлено ими.

Андре очутился на льдине, которая составляла часть огромного ледяного поля, медленно подвигавшегося на северо-запад. Вскоре, сделав необходимые наблюдения, ученый убедился, что ему придется проплыть невдалеке от Острова Одиночества, и хладнокровно предоставил свою жизнь на волю случая.

Гибель Андре казалась неминуемой. У путешественника был лишь небольшой запас провианта и жалкое оружие: бронзовый топор и большой шведский карманный нож. С этим трудно было обеспечить себе жизнь. Часы проходили в томительной неизвестности. Туман попрежнему закрывал все вокруг, и только глухой гул ломавшихся льдов, словно отдаленные громовые раскаты, раздавался по временам, больно ударяя по нервам затерянного в этой безбрежной пустыне человека.

Но усталость почти сорока восьми часов непрерывного бодрствования взяла свое, и измученный Андре уснул.

Он спал необычайно тяжелым, полным мучительных кошмаров сном. Ему грезились картины детства, и смертельная опасность угрожала ему. То он обрывался со скалы и со страшной, все увеличивавшейся быстротой скатывался вниз, разбиваясь об острые выступы гор; то он тонул в воде родного фиорда^[5]), чувствуя, что все члены его закоченели от страшного холода, и он не может пошевелить даже пальцем. Вдруг, – грезит он, – его мать плывет к нему, хватает, вытаскивает на берег и приникает к нему долгим любящим поцелуем. Но удивленный Андре-мальчик замечает: «Мама, отчего у тебя усы?» Твердая, жесткая щетина колет ему подбородок, губы и щеки…

Андре широко раскрыл глаза и… проснулся. Прямо в лицо ему глядела удивленная морда морского зайца (род тюленя) с широко выпученными любопытными глазами. Андре вскочил и заметил целую стаю этих добродушных животных, которые невозмутимо следили, ничуть ни пугаясь, за его движениями. Он приласкал ближайшее животное рукой, и оно доверчиво вытянуло длинную шею. Бесстрашного шведа, столько раз видевшего смерть лицом к лицу, тронула до слез эта неожиданная ласка зверя.

Покров тумана, заволакивавший горизонт, внезапно рассеялся, и вдали показались знакомые очертания малахитовой земли, высокие вулканические вершины которой сверкали и искрились в лучах солнца.

«Малахитовая земля, – думал Андре, – сколько раз проклинал я тебя, как тюрьму, как место заключения, но как желанна теперь стала ты мне!» Жадным взором следил он за далеким силуэтом острова, который, однако, не приближался, но наоборот стал удаляться в сторону. Сердце Андре мучительно сжалось.

Вдруг он увидел то, что заставило безумно забиться его сердце. Две чукотские лодки, поднявшись на гребне волны, показались вдали, и недавний беглец, не спуская глаз, следил за ними. Вдруг он схватил меховую куртку и начал махать ею в воздухе. Через несколько минут острые глаза чукчей заметили его, и лодки направились к льдине. Это были охотники за тюленями, которые обычно выезжали навстречу проплывавшим мимо льдинам.

Андре был спасен…

VI. Покорность.

Возвращаясь на остров, неудачный беглец окончательно примирился со своей участью. Исследовательская работа, воспитание чукотского юношества, обработка металлов – поглощали все время этого неутомимого, деятельного и энергичного человека.

Время и волнения сделали свое дело. Стан Андре согнулся, борода и волосы стали белы, как снег горных вершин Острова Одиночества. Величайшим счастьем для него была горячая вода гейзера, дававшая возможность постоянно держать в чистоте тело и одежду. Андре окончательно поселился в пещере у подошвы вулкана, вместе с несколькими любимейшими учениками. Здесь они работали в мастерской по изготовлению орудий, а в свободное время старый ученый сообщал им массу сведений из разных областей знания.

Особенно любил он тихие периоды, так часто встречавшиеся в полярных областях, во время бесконечно длинной зимней ночи.

Даже самый легкий ветерок по целым суткам не проносился над зачарованной, заснувшей, покрытой льдом и снегом землей. Только звезды, сияя с необыкновенной яркостью на чистом небе, свершали в двадцать четыре часа свой путь вокруг оси мира. Те же звезды, что светили Андре, когда он был мальчиком, и за которыми он так любил следить, возвращаясь из школы. Холодные, неизменные, они светили здесь, на этом Острове Одиночества, как светили там– в далекой Швеции – его друзьям, из которых, может быть, многие умерли.

Особенно тяжела для него была мысль, что напрасно, бесцельно пройдет для человечества его деятельность, годы исследований, сотни открытий, множество продуманных идей, которые записать он не имел возможности! Правда, в базальтовых гротах и пещерах вулкана он сложил обширные коллекции, могущие доставить богатейший материал для ряда музеев. Но достигнет ли кто из европейцев этой земли, отделенной непроходимыми сплошными нагромождениями пловучего льда от остальной вселенной? Повторит ли кто его смелую попытку? Удастся ли ему создать то, к чему он напрасно стремился столько лет, – управляемый аэростат, который, по глубокому убеждению Андре, может быть единственным средством сообщения в полярных областях?

Так проходил один год за другим. Андре перевалило за седьмой десяток, и он стал чувствовать утомление жизнью, все чаще стало уставать его тело, отработавшее свой век сердце отказывалось служить, и не раз, запыхавшись, ученый отказывался от трудной экспедиции или подъема на гору, куда его влекла ненасытная любознательность.

А материала для изучения находилось все больше и больше.

Последнее время Андре заинтересовался архипелагом маленьких необитаемых низких островков, лежавших дальше к северу от Острова Одиночества. Некоторые соображения заставили его предположить, что эти островки имеют коралловое происхождение, и он решил сделать экскурсию в сопровождении трех наиболее близких и понятливых учеников.

Стояла первая половина мая 1926 года. Была теплая погода, и море достаточно очистилось от льдов. К сожалению, частые туманы закрывали горизонт. Однако, участники маленькой экспедиции находили путь по компасу. Поэтому они быстро достигли архипелага, лежавшего к северу от Острова Одиночества, и Андре целиком погрузился в научную работу.

* * *

До слуха Андре донеслись звуки, слабые, но отчетливые. Это не был крик птицы, ни рев животного, ни треск льдов, ни вой налетающего шквала.

Сердце Андре едва не остановилось, а потом вдруг забилось с необычайной силой. Около тридцати лет не слыхал он уже подобного равномерного рокота. Так дышать и стучать могла только машина.

«Люди… летательный аппарат… машина… мотор…» – необычайные, давно ушедшие в прошлое мысли пронеслись вихрем в голове Андре. Выронив из рук инструменты, стоял он, чутко насторожившись, вытянув шею, с глазами, устремленными в небо, где за непроницаемой завесой тумана творилось необычайное, загадочное дело.

Рядом стояли чукчи, встревоженные, непонимающие. И волнение старика-учителя и непонятные звуки, доносившиеся сверху и напоминавшие дыхание и пыхтение неведомого могучего зверя, волновали и пугали их.

Звуки становились все громче, все грознее; тихий туманный воздух словно наполнился ими до краев, так что непривычному уху становилось больно. Неведомые воздушные гости приближались, хотя их и не было еще видно.

Вот они почти уже над головами. Из уст Андре вылетел протяжный вопль.

Еще минута – и темноватая тень проскользнула сквозь разрыв облаков.

Легкий ветерок, шаловливо налетевший от Аляски, раздвинул слегка белую завесу – и впереди показалась голубая полоска неба.

И вдруг, сияющим видением выплыл на этот голубой простор красивый воздушный корабль, сверкая металлическими частями отделки.

И флаг…

Сверкнул на миг, обрадовал безумно и снова пропал за белой пеленой тумана.

Старик с несказанным волнением протянул к небу обе руки, словно готовясь лететь за ним…

_{Сияющим виденьем выплыл на голубой простор красивый воздушный корабль, сверкая металлическими частями отделки. Андре с несказанным волнением протянул к небу обе руки, словно готовясь лететь за ним…}

Высокая фигура с протянутыми руками тяжело рухнула в снеговой сугроб.

Сердце Андре не выдержало напряжения и навсегда перестало биться. Сердце, полное ненасытной научной любознательности, львиной отваги, сверхчеловеческой смелости…

* * *

В это время другой великий путешественник, который с успехом выполнил после тридцатилетнего промежутка план Андре, летел на дирижабле «Норвегия», напряженно всматриваясь в расстилавшиеся вокруг просторы. Но непроницаемый для глаза человеческого туман ревниво берег нераскрытые загадки Арктики. И ничего не увидели смелые воздухоплаватели: ни Острова Одиночества, ни кораллового архипелага, ни Андре, ни его спутников.

Суровое Полярное море не легко выдает свои секреты…

«Норвегия» продолжала свой полет, приближаясь к берегам Северной Америки.

Вскоре туман начал рассеиваться, и внизу показалось открытое волнующееся море. Аляска близко. Опустив бинокль, Амундсен объявил:

– Итак, мы ничего не открыли! Это доказывает, что не может быть и речи о существовании на нашем пути каких-нибудь островов или материка. Сплошное ледяное море протянулось между Шпицбергеном и Аляской.

В умных глазах Нобиле загорелись на мгновение и потухли насмешливые искорки…

– Вы в этом уверены, капитан?

– Безусловно! С дирижабля мы могли осмотреть, по крайней мере, сто тысяч квадратных километров пространства. Кроме того, мы пролетели почти как раз над тем самым местом, где, по утверждениям Кеннана, должен находиться остров, покрытый высокими горами, – и ничего не видали.

– Но разве туман не мешал отчасти нашим наблюдениям?

Амундсен пожал плечами:

– Если земля Кеннана или другой какой остров существуют, они должны быть вулканического происхождения. Припомните Шпицберген, Исландию и другие острова Полярного моря, круто подымающиеся из больших глубин моря и увенчанные высокими пиками. Они-то были бы видны издалека подымающимися из моря тумана.

– Но разве, капитан, вы не знаете, как легко можно принять тучу за гору? Ведь мы однажды сделались жертвой подобной ошибки. Легко могло случиться и обратное: мы могли принять горы за ряд облаков. Наконец, я допускаю присутствие и низменных островов.

– Нет, нет и нет! Ручаюсь моим опытом ряда полярных экспедиций, что мы не могли упустить крупного острова. А существования мелких островов, разбросанных в одиночку среди глубокого моря, я не допускаю.

Итальянец вежливо промолчал после такого категорического утверждения и, утомленный долгими часами бодрствования, заснул тяжелым, беспокойным сном.

И странный, неожиданный сон пригрезился ему. Андре, – молодой, энергичный, такой, каким он видел его на страницах «Полярного путешествия» – стоял перед ним на площадке дирижабля и, указывая вперед, на север, говорил спокойно и уверенно, точно профессор на кафедре:

– Тайна Арктики не раскрыта. Она ждет новых исследователей, новых смельчаков. Тридцать лет я ждал вас на Острове Одиночества, который вы называете «Землей Мак-Кеннана». Для вас накопил я огромный опыт, бесчисленные научные сокровища, но вы прошли мимо… Мои богатства ждут достойнейшего. Ищите Остров Одиночества…

Вдруг тяжелая рука схватила плечо Нобиле и с силой потрясла его. Испуганно раскрыв глаза, он узнал богатырскую фигуру Риссер-Ларсена, который говорил ему:

– Проснитесь, мы приехали…

Действительно, черная узкая полоска земли тянулась слева. Блестящая ледяная верхушка ее отсвечивала на солнце. Это был мыс Барроу…

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ТЭППЭНА И ДЖЕНЕТ

Рассказы Зэн-Грей ^[6] )

Рисунки худ. А. Шпира

В «Долине Смерти»

Тэппэн взглянул на родившегося ослика с недоумением. Это был не очень бравый отпрыск грозной ослицы Дженни – товарища бесчисленных ослов, возивших его в годы скитаний по пустыне. Тэппэн не мог оставить его умереть здесь. И, конечно, новорожденный не был достаточно силен, чтобы следовать за матерью. Прикончить же его он был не в состоянии.

«Бедный маленький чертенок! – рассуждал Тэппэн. – Придется провести несколько дней в этом лагере, чтобы дать ему окрепнуть».

Предоставив Дженни и ее крохотного, серого вислоухого младенца самим себе, он прилежно принялся за устройство лагеря. Вода в этом оазисе не нравилась ему, но все-таки ее можно было пить, и приходилось довольствоваться ею. В остальном оазис был вполне желательным местом для лагеря. Скитальцы пустыни, подобные Тэппэну, любят такие уединенные уголки. Этот оазис находился на одном из склонов Шоколадных гор, где скалистая стена примыкала к пескам пустыни, и зеленая тропинка указывала на присутствие воды.

В железной твердости этих гор было заключено золото. Тэппэн был золотоискателем. Но не золото манило его, а свобода бродячей жизни и связанные с ней приключения. Ни разу не напал он на богатые россыпи или жилу. В лучшем случае ему удавалось найти столько золота, чтобы его хватило на новое путешествие в один из дальних уголков американской пустыни.

Тэппэн знал безводный юго-запад от Сан-Диего до реки Пэко, и от Пикачо и Колорадо до бассейна Тонто. Немногие золотоискатели обладали силой и выносливостью Тэппэна. По сложению он был гигантом, и в тридцать пят лет еще не остановился в развитии своих физических сил. С заступом и молотом, с увеличительным стеклом Тэппэн обследовал голые хребты. Он не был знатоком минералов, знал, что легко мог пройти мимо богатой жилы золотой руды, но делал все, что мог, и был уверен, по крайней мере, что ни один золотоискатель не умел извлечь больше, чем он, из своих поисков. Тэппэн был скорее естествоиспытателем, чем золотоискателем. У него много было моментов, исполненных лени, когда он сидел, пристально глядя вдаль на огромные пространства долин, наблюдая животных или удивляясь ярким краскам цветов пустыни.

Тэппэн ждал две недели в этом оазисе, пока младенец Дженни сделался достаточно сильным, чтобы ходить. Но в тот день, когда Тэппэн решил сняться с лагеря, он открыл золото у верховья озера, выше оазиса. Случайно он воткнул кирку в место, ничем не отличавшееся от тысячи других, и наткнулся на самородок. Он очистил его и стал обладателем нескольких тысяч долларов.

– Ты принес мне счастье, – сказал Тэппэн маленькому серому ослику, тершемуся возле матери. – Твое имя будет Дженет. Ты – осел Тэппэна, и я думаю, что полюблю тебя.

Дженет росла, как семя в плодородной почве. Зиму и лето Тэппэн колесил по песчаным дорогам от одного торгового поста к другому. Дженет была прекрасно выдрессирована, ибо Тэппэн был терпелив и у него хватало времени заниматься разными вещами. И было что-то в Дженет, что заставляло гордиться ею. Когда бы ни случалось ему попасть в Эренберг или Юму или на другую грузовую станцию, всегда кто-нибудь из золотоискателей делал попытки купить Дженет. Она стала ростом с мула среднего роста, и тюк в сто двадцать килограммов не был для нее тяжелым грузом.

Тэппэн, подобно большинству одиноких скитальцев пустыни, имел привычку говорить со своим ослом. С годами эта привычка усилилась, и часто Тэппэн говорил с Дженет уже только для того, чтобы слышать собственный голос.

– Дженет, ты достойна лучшей жизни, – говорил Тэппэн, снимая с нее груз после длинного дня ходьбы по бесплодной земле. – Ты настоящий корабль пустыни. Вот мы здесь с хлебом и водой в сотне километров от всякого жилья. И кто, кроме тебя, мог занести меня сюда? Ни лошадь! Ни мул! Ни человек! Никто, кроме тебя и верблюда, и поэтому я– называю тебя кораблем пустыни. Но для тебя и тебе подобных не существует ни золотоискателей, ни золотых копей. Ты сильное животное для перевозки грузов, и нет никого, кто воспел бы тебе хвалу.

На золотом рассвете, готовясь вступить в свежие, сладостные ароматы пустыни, Тэппэн говорил нагруженной Дженет:

– В путь, Дженет! Утро прекрасно. Взгляни туда, на горы, призывающие нас. Только один шаг до них. Все – красное и лиловое! Это наша жизнь, моя Дженет…

Но иногда, на закате, когда дорога была длинна, изрыта и горяча, Тэппэн склонял голову к Дженет и говорил:

– Еще день прошел, Дженет, еще одно путешествие окончено. И Тэппэн стал только старше, слабее. Нет награды для твоей преданности. Я только крыса пустыни, перебегающая из дыры в дыру. Без дома! Без лица, на которое я мог бы взглянуть… Когда-нибудь на закате, Дженет, мы достигнем конца пути. И кости Тэпйэна выбелят пески. И никто не узнает об этом, никому не будет до этого дела…

Когда Дженет исполнилось два года, она получила синюю ленточку на конкурсе ослов юго-запада. Она была необыкновенно крупна и сильна, удивительно пропорциональна, крепка во всех отношениях и неутомима в работе.

Но не только эти ее качества вызывали зависть к Тэппэну среди золотоискателей. Дженет имела добродетели, общие всем хорошим ослам, развитые до невероятной степени. К тому же чувство инстинкта было у нее крайне развито. За эти годы следы Тэппэна избороздили вдоль и поперек юго-западную минеральную область. Но, как всегда, богатые раскопки ускользали от него. Они были для него словно сосуд с золотом, зарытый у подножия радуги.

Дженет знала тропинки и оазисы лучше, чем Тэппэн. Она могла следовать по дорожке, скрытой в сыпучих песках и изрезанной потоками. На большом расстоянии она чуяла новый ручей в пустыне, неожиданный оазис. Она никогда не отходила далеко от лагеря, так, чтобы Тэппэну пришлось долго искать ее. Дикие ослы, гроза большинства золотоискателей, не имели очарования для Дженет. И до сих пор она не выказывала определенной симпатии ни к одному из ручных ослов. Это было самой странной чертой в общем характере Дженет. Ослы отличаются склонностью уходить попарно и вступать в дружбу с одним или несколькими товарищами. Это случалось постоянно. Но Дженет оставалась свободолюбивой.

Тэппэн не вполне отдавал себе отчет в том, что значило для него это большое, серое, спокойное животное, переносящее грузы. Конечно, когда случай забрасывал его в компанию золотоискателей, он всегда хвастал ею. Но никогда он не ценил Дженет достаточно. Тэппэн был меланхоличным, трудолюбивым человеком, лишенным сантиментальности. Обыкновенно, хвастая Дженет, он распространялся об ее общих прекрасных качествах. Но что он действительно любил в ней – это маленькие эпизоды повседневной жизни.

В первые годы обучения Дженет была воровкой. Она была способна на целые часы притвориться спящей только для того, чтобы иметь случай украсть что-нибудь в лагере. Тэппэн поборол эту привычку в самом зародыше. Но он никогда не доверял ей вполне.

Дженет ела все, что бы ей ни предложили. Остатки обедов Тэппэна были для нее прекрасным дессертом. Всегда, в то время, как Тэппэн закусывал, она стояла возле костра, при чем одно длинное ухо у нее было опущено, другое напряженно торчало. У ее морды было выражение, полное мягкости и бесконечного терпения. Она вылизывала оловянную кружку до тех пор, пока та начинала сиять. На длинных, жестких, бесплодных дорогах у нее был такой же вид, как и на тех, где часто встречались вода и сочная трава. Она не нуждалась в траве или зерне. Сухой кустарник и шалфей были для нее прекрасной пищей. Тэппэн видел, как она передним копытом обламывала шипы колючих шишек грушевого кактуса, чтобы очистить сочную мякоть. Она любила ивы и всякие ползучие растения пустыни; могла существовать в безводных пустынных местностях, где человек погиб бы очень скоро.

Никакой крутой подъем, никакой спуск не был тяжел или опасен для Дженет, если он вообще был доступен. Она не вступала на тропинку, которая потом делалась непроходимой. Она обладала инстинктом, помогавшим ей угадывать то, что может совершить осел, и то, что ему не по силам. Тэппэн не знал случая, чтобы она отказалась от какого-нибудь предприятия, за которое взялась!

Быстрые потоки воды, всегда пугающие ослов, не останавливали Дженет. Она ненавидела движущиеся пески, но, если отправлялась по ним, можно было спокойно следовать за ней. Когда она осторожно ступала частым мелким шагом по тонкому слою льда или соляной корке над пропастью, Тэппэн знал, что это безопасно, иначе она повернула бы назад.

Гром, молния, палящий зной и резкий холод, песчаная буря пустыни, белая пыль солончаков – ничто не пугало Дженет.

Однажды в августе – в самое горячее и сухое время в пустыне – Тэппэн оказался в прекрасной заявке у подножия одного из северных склонов Панкминтских гор, выше Долины Смерти. В самое благоприятное время это была жестокая страна; в августе она была ужасна.

Панаминты были наводнены мелкими шайками разбойников, отъявленных грабителей, убийц – если они не могли захватить золото другим путем.

Тэппэна предупреждали, чтобы один он не отправлялся в эту местность. Но он никогда не обращал внимания на предостережения. К тому же, мысль о том, что он мог найти заявку или выкопать столько золота, что станет заманчивой добычей для грабителей – казалась нелепой и не стоющей внимания.

К своему великому изумлению, он откопал богатую жилу золотой руды в одном из каньонов Панаминтов и работал с рассвета до темноты. Он забыл о грабителях, когда однажды увидел, как Дженет насторожила длинные уши, что делала обыкновенно, увидев незнакомых людей.

Тэппэн караулил весь день, но не заметил ни одного живого существа. Это было уединенное, закрытое место, окруженное стенами красных гор, туманное от зноя и полное тишины.

Немного позже Тэппэн открыл вблизи лагеря, в стороне от дороги, следы сапог нескольких человек и понял, что за ним следили. Грабители не торопились завладеть его заявкой в этот ужасный зной, но ждали, пока он откопает золото, чтобы тогда убить его.

Тэппэн был не из пугливых. Он исполнился злобы и упрямства. У него было шесть маленьких полотняных мешочков с золотом, и он не собирался потерять их. Но все-таки он был расстроен.