Текст книги "Супермен (сборник)"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Разное
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
– Вынь ногу из ведра, мистер Конли! – крикнул Гэффни (такие слова считаются среди бейсболистов чуть ли не самым тяжелым оскорблением). – Стань на базу, если не трусишь!
Я забыл сказать, что ни судью, ни игрока из чужой команды Конли никогда не называл «мистером».
– Я стою там, где надо! – тонким голосом крикнул Конли, ударяя концом биты по мячу. – Ты, приятель, слабоват – такие мячи и шляпу не сомнут! Ну, давай еще!
Базз подал с подкруткой, но Конли отбил просто блестяще. Уже по одному этому случаю «Гризли» должны были бы убедиться, что наш паренек не из пугливых, но они не оставили его в покое и все пытались нащупать в нем слабинку. Но им никак не удавалось найти эту слабинку – и вот настало время играть на поле «Гризли» шестой матч.
Мы решили: питчером в этом матче должен быть Солли-Аэростат, ведь мячи у него летят так медленно, что «Гризли» уже один раз на этом обожглись. Я готов спорить, что во всех клубах никто не покажет такой медленной подачи. Отсюда и прозвище Солли: поданный им мяч плывет в воздухе, как надувной шар, и у того, кто отбивает, есть время прочесть на мяче фамилию председателя лиги. Кажется, что с такой подачи отбить очень просто. Просто-то просто, но только сумейте отбить, прежде чем мяч коснется земли! В первом же матче Солли девять раз обставил «Гризли» всухую, и с таким питчером мы, ясное дело, чувствовали себя довольно уверенно.
«Гризли» выставили против нас Олсона, шестифутового верзилу шведа, бывшего лесоруба; мячи у него летали, как кометы. Уже в первом иннинге дело приняло серьезный оборот, а в начале второго свободный игрок «Гризли» Майк Маллани, низенький злобный ирландец, обежал все три базы. Нашему кетчеру Дэнни Дейли пришлось передать мяч Конли. Я стоял у задней линии и могу вам поклясться, что, когда Маллани бежал к третьей базе, под ногами у него никто не путался.
Маллани несся, как локомотив, сильно забирал вбок и высоко поднимал ноги, обутые в ботинки с шипами. Я заметил, что он к тому же выбрасывает в сторону правую ногу. И точно – он задел ботинком голень Конли и парнишка рухнул, как подкошенный, но мяча не выпустил. Судья объявил, что Маллани достиг базы по правилам. Потом Конли поднялся и что-то сказал Майку Маллани, и я, подбежав, услышал, как тот отвечает:
– Если шипы тебе не по нраву, держись подальше от боковой линии. Будешь блокировать – мы ноги тебе оторвем!
– На линии он не стоял, – сказал я Майку – и блокировать тебя не мог. Я сам видел, как ты лягнул его правой ногой! Наверно, тебе охота по морде получить… Очень болит, Конли?
Конли сделал несколько шагов – проверял, что с ногой. Его красный гольф был порван дюймах в шести выше ботинка – шипы, нет сомнений.
– Да нет, мистер Хайнс, – сказал он наконец. – Я в порядке, не беспокойтесь.
Даже тут он не забыл обозвать меня «мистером»! Ну а Маллани я еще кое-что разъяснил – пусть знает: лучше не испытывать нашего терпения. Потом подошел Аэростат и включился в беседу.
– Для таких, как ты – сказал Аэростат Майку – у нас есть специальный напильник – затачивать шипы. Держись теперь в стороне от второй базы, а то кто-нибудь из наших заденет тебе колено чем-то остреньким. А в следующий раз, как повстречаю тебя на четвертой, непременно врежу тебе в ухо. Ты меня понял?
– Тогда полетишь вместо мяча через все поле! – осклабился Маллани – А что до этого недоросля с третьей базы то, если он еще раз попробует меня блокировать, – будет ходить на костылях.
– Не ври! – сказал Конли. – Я тебя не блокировал.
В это время на трибуне все орали, как сумасшедшие. Те, кто был за нас, кричали: «Грязный мяч! Грязный мяч!» А местные болельщики подбадривали Маллани. Но шум стих, когда Солли, все еще поругиваясь, вернулся на свое место, передал мяч Конли, а тот догнал Маллани, замахнулся мячом – и Майк вспахал носом землю и взвыл так, что мне за двадцать футов было слышно.
– Сильно он тебя поранил? – спросил Белоголовый Орел, когда Конли доковылял до скамейки.
– Ерунда, мистер Пэттен, царапина. Чуть побаливает.
– Дай-ка я посмотрю.
– Не стоит возиться. Через секунду заживет.
Конли отошел в сторону, уселся на дальний конец скамьи и перекрутил гольф так, чтобы порванное место не бросалось в глаза.
– Парень боевой! – заметил Пэттен. – Видели, как он приласкал Меллани мячом по ребрам? Пора бы «Гризли» понять, что такого голыми руками не возьмешь…
Нет, я не хочу сказать, что Меллани или какой другой бейсболист способен нарочно поранить человека шипами. Я девять лет играю в бейсбол и не помню случая, когда я был бы уверен, что это сделано специально. Наверно, и в этот раз все произошло случайно, но раз уж так вышло, то, по бейсбольным понятиям, у Меллани не было другого выбора, кроме как обвинить самого Конли и пригрозить, что в другой раз за такое его разорвут на кусочки.
И потом – Меллани сам играл на внутреннем поле и хорошо знал, что ничто так не выбивает из колеи, как страх перед шипами. Меня самого несколько раз сильно поранили, и всегда, когда я вижу, как кто-то бежит мне навстречу, высоко поднимая ноги, я думаю, не придется ли мне снова испытать это и вспоминаю, как шипы пронзают плоть и царапают по кости.
Да, Маллани выбрал правильную тактику, но на Конли эти угрозы, похоже, не подействовали. Парень носился по полю, как циркач по арене, отлично ловил мячи, а время от времени, нарушив правила, отправлялся в тень отдохнуть. Он поймал мяч, отбитый «пушечным» ударом, – если бы не Конли, мяч этот летел бы до самой ограды, и мы потеряли бы очко, а то и два.
Во время пятого иннинга Бутч Диллон, правый полевой «Гризли», понесся, как ураган, к нашей третьей базе, крича: «Берегись!» и задирая ноги выше головы. Но Конли, не моргнув глазом, вывел Бутча из игры.
По полю Конли бегал довольно резво, но я заметил, что он сильно прихрамывает, когда уходит с поля после конца иннинга и когда возвращается. И еще я видел, как он мочил водой свой гольф. Я сидел недалеко и слышал, что при этом он всасывает сквозь зубы воздух – точь-в-точь как мой сынишка, когда палец порежет. Да, подумал я, нога-то у него болит, но виду он не показывает – парень не хлюпик!
Все шло как по маслу: девятый иннинг – а счет по-прежнему один – ноль! Когда снова настала их очередь подавать, нам нужно было не дать им открыть счет – и только. И мы отхватим кучу денег. У меня уже маячил перед глазами тот чек, что мне выдадут.
Теперь дело было за отбивающим «Гризли», и Невилл, их менеджер, велел Олсону отдохнуть, поставил вместо него Брэднера – и отдал приказ атаковать. Восемь иннингов «Гризли» выжидали и пропускали первый мяч, но Брэднеру было велено лупить по первому же мячу изо всех сил. Брэднер в той серии показывался нечасто, но мы знали, что, когда этот парень берется за биту, нужно смотреть в оба.
– Привет, малыш! Тебя уже выпустили из клетки? – крикнул ему Солли и подал – мяч медленно полетел к внутренней стороне.
Брэднер перехватил биту и сплеча отбил так, что мяч понесся ко мне со скоростью миля в минуту. Я все же сумел двумя пальцами достать мяч, – и он, как белка, юркнул по руке мне на спину. Счетчик, осел косоглазый, засчитал мне нарушение, но я был счастлив, что все-таки поймал этот мяч.
Следующим отбивал Бутч Диллон. Удар у него вышел гадкий, слабенький, мяч едва долетел до первой базы и потому поймать его было очень трудно. Рослый и длинноногий Эдди Пайн кинулся очертя голову за мячом, правый полевой Джо Дуган тоже. Мы все видели, что это мяч Пайна, и орали: «Эдди! Эдди! Но Джо, гордо откинув голову, несся, как локомотив, пока не врезался с разбега в Эдди Пайна. Эдди перекувырнулся в воздухе, Дуган растянулся во всю длину, а мяч, понятно, упал на землю.
Брэднер, стоявший между первой и второй базами на случай, если мяч поймают, быстро добежал до третьей, а Диллон рванулся на вторую. Дуган, конечно, был виноват, что помешал Пайну, но у него было оправдание: на стадионе стоял страшный шум и он нас просто не слышал. Джо вообще малость туповат, есть у него такой недостаток.
Такие полосы невезения делают бейсбол страшно ненадежной штукой. Еще минуту назад даже болельщикам «Гризли» было ясно, что у их команды шансы аховые, а теперь они повскакивали с мест и заплясали, как краснокожие. Минуту назад мы были уверены, что дело в шляпе, а сейчас…
И уж совсем паршиво было то, что из-за выходки Дугана у нас сдали нервы и мы запсиховали. И старине Солли, который уже подшучивал над новым отбивающим «Гризли», тоже было не до смеха. Да, на душе у него было невесело, как и у всех нас, но он считал, что этого ни в коем случае нельзя показывать Шэгу Робсону
Шэг, новый отбивающий, мог прошибить мячом барьер, и мы понимали, что уж он-то вмажет изо всех сил по первому же мячу. И вот Солли подал мяч – на уровне пояса, к внутренней стороне. Мяч летел медленно, и у Шэга вполне хватило времени отступить назад и приготовиться. Шэг рассчитал время и размахнулся так, словно думал, что сейчас умрет, и хотел целиком вложить себя в этот последний удар.
И вот весь Шэг – от кончиков волос до шипов на подошвах – на секунду превратился в смерч и изо всех сил врезал по мячу самым концом биты. Мяч полетел к третьей базе; летел он прямо, как по нитке, и жужжал, как пчела. Я и обернуться не успел, только подумал: «Все, приехали!» – и краем глаза увидел, как Конли выбрасывает руку вверх. Треск биты Шэга и удар мяча о перчатку Конли раздались почти одновременно, словно кто-то два раза подряд хлопнул в ладоши, – и вот Конли уже ползет по траве вслед за мячом. Да, ему это удалось, хоть у него был один шанс из миллиона, одной рукой, не глядя, он остановил летевший, как пуля, мяч!
Брэднер уже бежал к «дому», Диллон был между первой и второй, и шум на трибунах мгновенно стих, будто глушитель сработал: все понимали, что лишь новое чудо поможет Конли остановить Брэднера. Конли рывком приподнялся с травы и, не встав еще на ноги, броском снизу послал мяч дальше.
Дэнни Дейли высоко подпрыгнул, – и в следующую секунду я увидел, что Брэднер уже «дома», а Диллон на второй – и матч был окончен, «Гризли» победили. Да, это было бейсбольное чудо, что Конли поймал тот мяч, но потом он его перебросил – и в результате «Гризли» выиграли третий матч и сравнялись с нами.
Что ж игра кончилась, и все мы были свободны, как пташки; можно было возвращаться в отель. Нам пришлось проталкиваться к выходу сквозь толпу параноиков, которые вопили, что назавтра «Гризли» снова нас взгреют. Наконец я оказался на улице, и Солли Джонс втащил меня в такси. Там уже сидели Джо Дуган и Эдди Пайн. Мы вчетвером чувствовали себя самыми несчастными людьми на свете.
– Ну вот паренек себя и показал, – вздохнул Дуган. – Я так и знал, что рано или поздно… На этих желторотых нельзя положиться в трудную минуту – в Мировой серии от них толку мало. Вот ваш Конли и…
– Да заткнись ты! – рявкнул Пайн. – Да, мы продули из-за того, что он перебросил мяч, но кто виноват, что до этого вообще дошло? Кто чуть не вышиб мне мозги, когда я уже готов был поймать мяч Диллона? Ты-то уж помолчал бы…
– И все равно Конли не должен был перебрасывать тот мяч! – вмешался Солли, – Если б он не потерял голову, то вполне мог бы остановить Брэднера, времени бы хватило. Этот его дурацкий бросок может стоить нам всей серии: теперь-то уж «Гризли» будут стоять насмерть! Ах, черт! Продуть такую игру!
И мы заочно изругали Конли на чем свет стоит, хотя, впрочем, Дугану Эдди Пайн не дал больше и рта открыть. Мы понимали, что это не подарок – снова встречаться с клубом, который два раза подряд вздул нас с таким треском. Нам нужен был козел отпущения, и мы, конечно, выбрали Конли. И вся его хорошая игра была как бы не в счет. Когда по твоей вине проигран матч, то обо всем прочем забывают. Пусть ты девять раз спасал команду, показывал чудеса, но если ты совершил роковую ошибку – все, ты уже сукин сын, и только.
В отеле мы переоделись и собрались в холле. Конли с нами не было, не было и Хаски Мэтьюза, что жил с ним в одном номере. Мы уселись кружком и, надвинув шляпы на лоб, цедили сквозь зубы всякое насчет этого паршивца Конли. Открылся лифт, и оттуда вышел Хаски Мэтьюз. Несколько минут он слушал наш негодующий хор, и на лице у него было странное выражение. Джо Дуган высказывался особенно откровенно, и Мэтьюз вдруг оборвал его резко и зло:
– Говоришь, Конли сдрейфил? Вы-то все, конечно, ребята боевые, вы ни разу не ударили в грязь лицом!.. Не поленитесь, зайдите в наш номер – взгляните, что у этого парня с ногой. А ведь он играл целый день! Сдрейфил!.. Он, конечно, малость упрям, это верно, но я мозги вышибу всякому, кто скажет, что Конли сдрейфил!
Все замолкли: вид у Хаски и впрямь был воинственный.
– Что, его сильно поранили? – спросил Солли Джонс.
– Идите посмотрите, умники! – бросил нам Мэтьюз и направился в бар.
Человек шесть, я в том числе, поднялись наверх. В четыреста двадцать втором, у открытого окна, Эбселом хлопотал над ногой Конли. Старик негр едва не плакал.
– Ну что ж ты молчал?! – причитал Эбселом, – Твоей ногой сразу надо было заняться! Хочешь навсегда остаться калекой? Что скажет мистер Пэттен, когда увидит? Ну почему ты молчал?..
– Почему молчал? – звонким голосом переспросил Конли. – А кого поставить на мое место? Ведь никто бы не смог меня заменить! А если б я показал ногу Пэттену, он бы велел мне уйти с поля, ты же его знаешь! А я не мог уйти! Нужно было терпеть и выложиться до конца. Когда я прыгнул за тем мячом, боль стала адской и все словно кругом пошло. А уж бросать пришлось не глядя я же просто ослеп от боли!
– Ничего, паренек, ничего, – сказал Эбселом – Я бы на твоем месте не переживал. Все перебрасывают мяч, даже с лучшими игроками это случается. Но не у всех бывает такая причина, да у многих и пороху не хватило бы играть семь иннингов с такой раной на ноге. Уж это я вам точно говорю!
– Но ведь я виноват, что мы проиграли! Я! А каково теперь ребятам! Пусть у меня с ними не все ладно, но мне легче дать отрезать эту самую ногу, чем услышать, как они скажут, что из-за меня… И ведь завтра я не смогу играть и…
Затем донеслись звуки, которые заставили меня отойти прочь от этой двери. Мы вернулись к лифту, и Солли Джонс взял командование на себя.
– Хайнс, – сказал Солли, – дуй вниз и приведи сюда всю команду – всех до одного. Можешь рассказать им, что мы слышали. Со всем этим надо разобраться сию же минуту.
Может, Конли и не захотел бы нас пустить. Но мы, не спросившись, открыли дверь и вошли. Конли сидел на кровати, опустив ногу в таз с теплой водой, а Эбселом, стоя на коленях, обрабатывал самую страшную рану от шипов, какую я только видел. И не хотелось бы мне еще раз увидеть такую рану. Она была рваная, дюймов пять длиной и глубокая – до кости. Я-то знаю, что такое шипы, и от этого зрелища меня передернуло.
Когда мы вошли, Конли сразу посуровел, но на щеках у него были заметны следы слез. Несколько секунд все молчали, тяжело дыша: ребята, наверно, не ждали увидеть такое. Солли присел, внимательно разглядел рану и слегка присвистнул.
– И вот с этим ты играл целый день? – спросил он.
Конли кивнул. Едва ли он смог бы вымолвить хоть слово, если б и захотел. Солли взглянул на нас, потом снова обернулся к Конли.
– Знаешь – сказал ему Солли, – мне хочется пожать тебе руку. Я повидал немало бейсболистов, но все хотел встретить вот такого парня! Победа, поражение, ничья – все равно, Конли, ты можешь на меня рассчитывать. Дай руку, приятель!
Конли с минуту глядел на него, а потом протянул руку.
– Ладно, Солли, – сказал он. – Подавал ты просто здорово, а я все погубил. Прости…
И он умолк – его душили слезы. И не его одного. Мы заревели бы, как телята, если б не Солли Джонс.
– Джентльмены и хулиганы! – воскликнул он – Перед вами Конли Шип! Прошу любить и жаловать!
Теперь у нас есть Конли Шип, а вся эта история с «мистером» стала поводом для шуток. Любой из нас скажет, что Конли – лучший в мире игрок с третьей базы. Может, тут мы и преувеличиваем, но парень он отличный, другого такого нет – за это я ручаюсь!
Вас интересует седьмой матч? Не беспокойтесь, мы шутя вздули «Гризли». Шип, забинтованный, сидел на скамейке. А когда игра кончилась, Джо Дуган отыскал Майка Маллани и… даже неохота рассказывать.
Джордж Гаррет
Прыжок
Почти месяц стояла она в своем плотно облегающем купальном костюме из блесток на самом верху шаткой деревянной вышки, уходящей в небо, как лестница, что приснилась когда-то Иакову, стояла над облаками, в росчерках мечущихся птиц, а где-то внизу, на земле, так далеко, что при одном взгляде туда кружилась голова, полыхало в огромном чане пламя, в которое она готовилась прыгнуть. Под чаном пляшущими огненными буквами было написано:
ОДНО ИЗ ЧУДЕС ДВАДЦАТОГО ВЕКА!
АКРОБАТКА СТЕЛЛА!
ПРЫЖОК С ТРИДЦАТИМЕТРОВОЙ ВЫСОТЫ
В КИПЯЩИЙ КОТЕЛ СМЕРТИ!
Афиши эти таинственным образом наводнили город; однажды в понедельник они появились в витринах магазинов, на стенах домов, на телеграфных столбах, на стволах деревьев и, естественно, произвели на всех сильное впечатление. Первыми их увидели идущие в школу дети – учебный год только начался. Они сгрудились у афиш, с восторгом и ужасом разглядывая эту смелую, как из сказки, маленькую женщину с могучей фигурой, и потом целый день волновались и шумели, словно потревоженный улей. Вслед за детьми на улицу вышли взрослые и принялись сердито сдирать афиши со своих домов, а двое полицейских до самого вечера трудились в центре города над телеграфными столбами и фонарями.
Как же их было много! И как загадочно они появились! Тревожные и будоражащие, словно крик трубы в тишине, они неслышно упали ночью на город, как падает осенью первый снег. Только потом, долгое время спустя, когда все уже совершилось, официант из закусочной «Парадиз», что стоит на самой окраине за последней городской бензоколонкой и последним мотелем, посылающим в темноту мигающий призыв, за стоянкой машин, которые даже при самом ярком свете дня, среди суеты бьющихся на ветру разноцветных флажков и вертушек, похожи на выпущенных в поле печальных балаганных лошадей, – этот официант, работавший тогда в ночную смену, вспомнил, что перед рассветом того дня, как в городе появиться афишам, к ним в закусочную заходил хромой и пил у них кофе.
Несмотря на все старания, несколько афиш все-таки осталось висеть, дразня город смутным обещанием чуда. Их рвал и трепал ветер, жгло беспощадное сентябрьское солнце, секли нескончаемые осенние дожди, и красные буквы бледнели, расплывались и наконец стали совсем исчезать, словно они были написаны чем-то недолговечным и тленным, как людская кровь. Сначала было много разговоров: кое-кто утверждал, что якобы видел такой прыжок, другие о нем будто бы слышали, – много споров, даже обличений – с кафедры наиболее ортодоксальных церквей, приравнивающих развлечение к греху; но время шло, выцветали краски афиш, и вместе с ними слабел интерес. Скоро не осталось почти никого, кто верил бы, что Стелла приедет к ним в город и совершит свой прыжок, никого, кто на это надеялся. Наверное, все это лишь шутка, решили люди, глупая, бессмысленная и жестокая.
А потом, уже в конце октября, холодным и серым, как мыльные помои, утром в город приехал крытый грузовик и остановился возле пустыря под голыми гнущимися на ветру деревьями. Когда-то давно на пустыре устраивали раз в год ярмарку, здесь гремел оркестр, в воздухе разносились ароматы незнакомых блюд, весело скрипела карусель, вертелось колесо обозрения. Сейчас огромное поле было пусто. Сначала никто не обратил на грузовик внимания – старая, разбитая колымага, мало ли таких ездит мимо, – но часа через два возле машины появилась большая старая палатка военного образца, плохо натянутая, кособокая, раскоряченная, похожая на огромный серо-зеленый гриб.
И люди там тоже были – трое. Низенький хромой мужчина – наверное, левая нога у него была деревянная – с хитрым, как у бостонского терьера, грубым лицом в резких складках, с блестящими, словно пуговицы, темными глазами и гнилыми, торчащими в разные стороны зубами. Он был все время в страшном возбуждении и, казалось, чуть не падал с ног от усталости. Иногда он появлялся в городе, покупал какую-нибудь еду, сигареты, аспирин и комиксы, заходил в скобяную лавку и начинал рыться в ящиках, где лежали старые, ржавые гвозди, гайки, болты и скрепы – бог его знает, зачем они были ему нужны? – и все время бормотал что-то про себя – хрипло, еле слышно и невнятно. Потом была девочка, тоненькая, хрупкая, будто сделанная из просвечивающего насквозь фарфора, с огромными прозрачными глазами и длинными, ниже пояса, распущенными волосами, ухоженными и блестящими, словно поток новеньких медных монеток. Она всегда ходила в белых, без единого пятнышка, платьях, жестко накрахмаленных и безупречно выглаженных; женщины в городе не понимали, как девочкиной матери – или кем она там ей приходится – все это удается, живя в старой и, верно, протекающей палатке и давно отслужившем свой век армейском грузовике. Девочку звали Эйнджел – так, во всяком случае, называл ее мужчина. Она никогда не играла с детьми, которые собирались иногда после школы возле палатки, с любопытством ее разглядывали и кричали: «Эйнджел! Эй, Эйнджел!..» – пока не появлялся этот страшный хромой человек, грозя им метлой или лопатой, и тогда они с визгом и хохотом разбегались. Женщина тоже была очень странная – маленькая, некоторые говорили почти карлица, – но кряжистая и ширококостная, как мужчина, с широкими плечами и бедрами и крепкими, мускулистыми ногами. Волосы у нее были выкрашены в огненно-рыжий цвет и подстрижены под горшок. Ей было на вид лет тридцать, а там кто знает – может быть, и гораздо больше, разве разберешь под таким грубым, ярким гримом: глаза резко подведены черным до самых висков, губы бордовые, словно в соке спелых вишен, а на щеках рдеют два идеально круглых красных пятна, похожих на засушенные между страниц книги розы. Она никогда ни с кем не разговаривала, и, если к ней обращались, она только молча смотрела своими блестящими, ничего не выражающими глазами, и люди скоро догадались, что она немая. Это подтвердилось, когда кто-то увидел, как она разговаривает с хромым – при помощи рук, быстрых и легких, как крылья. Но когда она улыбалась – а улыбалась она почти все время, – она казалась красавицей.
Прошла неделя, как они приехали в город и обосновались на пустыре, а никто ни о чем так пока и не догадался. И вдруг в одно прекрасное утро люди увидели, что хромой выгрузил из машины гору досок, реек, планок, труб, мотков проволоки и постепенно перетаскивает все это к середине поля. К полудню он соорудил нечто, напоминающее основание большой буровой вышки.
– Ха-ха-ха, нефть ищут!
Все весело смеялись этой шутке, а вечером несколько отцов города подъехали в сопровождении полицейского к пустырю, вылезли из машины и не спеша направились туда, где возился хромой. Он не замечал приближающуюся группу. Обливаясь потом, он одержимо трудился над своей вышкой, мечась вокруг нее в нелепом, вызывающем неприязнь неистовстве, судорожно и торопливо, словно комический персонаж в немом кино. Он не бросил своей работы, даже не взглянул на подошедших, пока они не заговорили с ним.
– Интересно, что это вы тут делаете, – а? – крикнул полицейский.
Хромой плюнул и бросил на землю тяжелый гаечный ключ.
– А что я тут могу делать, как вы думаете? – ответил он вопросом на вопрос, и несколько человек засмеялось. – Вышку ставлю.
– Какую вышку?
– Как – какую? Для Стеллы. – Хромой сердито перевел дух. – Раз она собирается прыгать, нужна вышка. Логично, правда?
– А, вот оно что. – Полицейский задумался. – Если вы хотите устраивать здесь представление, нужно сначала получить разрешение.
Хромой опустил голову и сразу поник и как будто съежился, словно проколотый мяч. Он что-то забормотал про себя, потом посмотрел на них, и они увидели в его глазах мутные, непроливающиеся слезы.
– Сколько стоит разрешение? – спросил он.
– Двадцать пять долларов.
– Она может и не прыгать, – сказал он. – Мы много чего умеем. Я врою в землю два столба, повешу трапецию, и Эйнджел покажет вам на ней такие чудеса, что вы только ахнете. На худой конец обойдемся и без трапеции, я просто влезу на грузовик и буду глотать шпаги и огонь, а Стелла и Эйнджел будут танцевать.
– Это безразлично, что вы собираетесь делать, для любого представления нужно разрешение.
Хромой пожал плечами и снова опустил голову.
– У вас что же нет денег?
Он покачал головой, глядя в землю.
– Тогда и говорить не о чем – отрезал полицейский. – Разбирайте свою башню и – скатертью дорога. По нашим законам…
– Подождите! – прервал его приехавший лавочник. – Вы ведь собираетесь продавать билеты, не так ли?
Хромой кивнул.
– Если этот ваш прыжок хорошенько разрекламировать, можно будет собрать не меньше тысячи зрителей, считая ребятишек. Сколько вы берете с человека?
Хромой наконец-то взглянул на них и улыбнулся своей болезненной, обнажающей кривые зубы улыбкой.
– Совсем мало – двадцать пять центов, – сказал он. – А билетов у нас сколько угодно, они напечатаны.
Лавочник быстро подсчитал что-то в уме.
– Хорошо. Вот что я могу вам предложить: я покупаю вам разрешение, а вы отдаете мне половину всего, что выручите.
– Половину? Вы с ума сошли! Это слишком много. Ради половины не стоит и прыгать. Вы не знаете, как это опасно.
– Ну что ж, я вас не неволю.
– А что вам меня неволить? Меня нужда неволит. Ладно, согласен.
– Тогда сделаем так. Мне в магазине помогает парнишка, я пришлю его к вам. За сколько времени вы закончите все вдвоем?
Хромой вздохнул.
– Вдвоем? Думаю, завтра к вечеру.
К ним неслышно подошла женщина, держа за руну девочку в белом платьице, и остановилась в сторонке, улыбаясь своей удивительной улыбкой. Судя по всему, она совершенно не догадывалась, о чем идет речь. Но когда все вернулись к машинам и стали садиться, они увидели, что женщина стоит рядом с хромым и уже не улыбается, а он качает, бесконечно качает головой, и вдруг руки ее заметались, забились, как пойманные птицы, в тоске и гневе.
Назавтра к полудню вышка была готова – хрупкое, ненадежное сооружение, качающееся даже при самом слабом ветре, конечно, ниже той заоблачной башни среди птичьего хоровода на афише, но все-таки очень высокое, при одном взгляде на него замирало сердце. До самого верха шла веревочная лестница, а наверху была крошечная площадка с доской-трамплином для прыжка. Внизу, на земле, хромой установил огромный деревянный чан, и до самого вечера он с женщиной и с парнишкой, которого прислал владелец магазина, носили туда ведрами воду из уличной колонки за полмили, пока чан не наполнился до высоты хорошего мужского роста. Рядом с чаном стояла старая армейская канистра на двадцать литров с бензином. Вокруг хромой развесил на столбах гирлянды разноцветных лампочек и направил на площадку, с которой Стелла будет прыгать, два огромных прожектора; достал из машины маленький ломберный столик и отнес его туда, где от шоссе сворачивала к пустырю дорога, потом наклеил на стволы голых, облезших деревьев, на фонарные столбы и на стенки своего грузовика афиши. Часам к пяти все было готово.
И вдруг погода испортилась. Подул северный ветер, начал моросить мелкий, холодный дождь. Мокрая вышка раскачивалась и скрипела. Женщина с девочкой не выходили из палатки. Хромой, закрывшись от дождя газетой, стоял с билетами у столика и ждал первых зрителей.
Когда уже почти стемнело, приехал лавочник. На поле вокруг вышки собралась большая – даже больше, чем они надеялись, – толпа в плащах и с зонтиками. Люди молча, терпеливо дожидались.
– Так, прекрасно, – сказал лавочник, – я вижу, у вас все в порядке, хотя погода хуже некуда.
– У нас-то в порядке, – ответил хромой, – только она прыгать не хочет.
– Как это не хочет?
– При таком ветре это очень опасно.
– Зачем же вы тогда продавали билеты? Надо было думать раньше. Давайте показывайте им свое представление, а то тут может начаться невесть что, я за последствия не ручаюсь.
– О, представление мы им обязательно покажем, мы никогда не обманываем зрителей. Я буду глотать шпаги. Сейчас что-нибудь сообразим.
– Нет, пусть она прыгает, – упрямо сказал владелец магазина. – Иначе вам предъявят обвинение в мошенничестве и так просто вы не отделаетесь.
Хромой и лавочник вошли в палатку. Там горел фонарь, освещая зловещим красным светом разбросанную повсюду одежду, чемоданы, ящики, консервные банки, комиксы. На единственной раскладушке сидела женщина в своем купальном костюме из блесток, таком узком, что он, казалось, вот-вот на ней лопнет, и читала комикс. Рядом с ней, чистенькая и наглаженная как всегда, не доставая ножками до полу, сидела девочка. Женщина была без грима, она не улыбнулась, когда они вошли. Даже обманный теплый свет фонаря с красными стеклами не мог замаскировать, как в палатке холодно, промозгло и неуютно. Пахло дешевой стряпней, потом, косметикой, сыростью.
– Скажите ей пусть готовится прыгать, – сказал лавочник.
Хромой принялся быстро объяснять что-то женщине, она медленно повела руками, улыбнулась и покачала головой. Толпа снаружи дружно захлопала.
– Она говорит, это очень опасно. Всегда опасно, а сейчас, в такую ночь…
– Э, бросьте набивать цену – прервал его лавочник. – Не такая уж это страсть, как вы расписываете. Она же не просто так прыгает, а с каким-нибудь фокусом.
Хромой покачал головой.
– Нет, сэр. Никакого фокуса мы не знаем. Это очень страшный прыжок. Она ненавидит его.
– Ненавидит?! Вот это мне нравится! Если она ненавидит прыгать, зачем вы тогда ездите по городам, расклеиваете свои афиши, строите вышки и продаете билеты? Объясните мне, пожалуйста.
– Кто-то же должен показывать этот прыжок людям. Не мы, так другие.
– О господи! – Владелец магазина воздел руки к небу. – Ну вот что, друзья: если через пять минут вы не начнете свой номер, я вас всех засажу в тюрьму за жульничество, понятно?
Он отбросил полог и шагнул под холодный, пронизывающий дождь. Заплакала девочка, послышалось бормотание хромого и вдруг раздался глухой жалобный стон – единственный звук, который умела издавать немая. Владелец магазина закурил. Полог снова поднялся, и мимо него пробежал хромой. Он включил мотор грузовика, и разноцветные лампочки вспыхнули. И в эту минуту появилась женщина – в огромном, на несколько размеров больше, мохнатом халате и купальной шапочке. Она подошла к подножию вышки, положила руку на перекладину веревочной лестницы и улыбнулась.
– Леди и джентльмены! – сказал хромой. – То, что вы сейчас увидите, противоречит всем законам природы и науки. Вы не поверите своим глазам. Это чудо двадцатого века. Женщина, которая стоит здесь перед вами, поднимется на вышку и с этой огромной высоты прыгнет в пылающий чан глубиной меньше двух метров. Вы спросите, как она это делает? Циркачи любят иногда рассказывать о своей работе всякую чепуху, что они де учились у йогов, или у цыган, или у каких-нибудь кудесников, что все, что они делают, – это чудеса и заклинания, что им ведомы тайны Древнего Востока. Мы не знаем никаких тайн, у нас нет ничего, кроме искусства, того самого искусства, которое дается только трудом. Подняться на эту вышку и прыгнуть в пламя может каждый, у кого есть мужество и терпение. Встающая из огня с улыбкой на устах Стелла – живое доказательство того, что человеческим возможностям нет границ. Это наполнит ваши сердца радостью, заставит почувствовать счастье, что вы живете на свете