Текст книги "Незримое сражение"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

ПЕТР ФЕДОРИШИН
КОНЕЦ БАНДЫ «СОКОЛА»

Светится синяя печаль глаз. Только иногда заиграют маленьким огоньком точки зрачков, наверное, отражается скалка, что тускло горит в хате, чадя черным дымом.

– Мама, слышите, мама! Кто-то в окно стучит.

– Спи, Ганя, спи. Это ветер. Затихла.

А темная нитка дыма от скалки струится вверх к потолку и сплетается с горечью Яреминых и Марийкиных дум. Грустно родителям, больно смотреть, как угасает единственная дочь.

Еще утром бегала по улице, играла, а под вечер вдруг желтая вся стала, как воск. И травы не помогают. Надо бы за врачом в райцентр сходить. Да близко ли? И страшно к тому же. Бандеровские изверги жить не дают. Прячутся по лесам, а как стемнеет, вылезают из своих бункеров, убивают честных людей.

Мария терзается этими неутешительными мыслями, а затем, лишь бы слово молвить и отогнать тишину, обращается к мужу:

– Что будем делать?

Молчит Ярема. Положил руку на голову Гане, будто этим мог отогнать тревожные мысли.

– Надо идти за врачом в Вишневец, – глуховато молвил и взял пиджак.

– Ты, доченька, не беспокойся. Я долго не буду. Под утро вернусь. – И, взглянув на жену, добавил: – Пойду к Ирине.

Ушел. Тишина. Только деревья в окно: тук-тук, тук-тук. Ганя прислушивается, прислушивается.

– Спи, доченька. Скоро придет тетя Ира и вылечит тебя…

Марийка сидит у кровати, не снимая руку со лба девочки.

Медленно идут минуты, часы.

Но вот уже рассвет бродит в верхушках деревьев, путается в густых ветвях и опускается вниз. Ярема с Ириной спешили миновать лес, когда услышали хриплое: «Стой!»

Какие-то горбатые тени, оторвавшись от деревьев, приблизились к ним. Ярема онемел: того, который шел впереди, узнал сразу. Это же тот поповский выродок! Знал его хорошо Ярема – еще до войны был батраком у его отца, А в тридцать девятом, когда установилась Советская власть, исчез из села попович Гарась Ястрив. Объявился, когда село захватили фашисты. В форме старшего полицая объявился. Про «соборную» кричал и немцам служил. А потом исчез куда-то. Больше не появлялся в селе.

– Кто такая? – к Ирине.

– Племянница моя, – Ярема не дает говорить Ирине. – Иду от сестры, и она со мной.

Кто-то из бандитов блеснул огнем. Выкроились из рассветного полумрака лица. Скрестились взгляды.

– Ба! Да это лекарка из Вишневец, советка! Яреме кажется, что сердце его вот-вот выскочит из груди. Видит, как Гарась ткнул обрезом. Понял этот страшный жест.

– За что же? Что она вам сделала? У меня дочь больная, к ней… – и не договорил. Тяжелый приклад врезался в лицо…

– На, получай, – злорадное шипение-сливается с тем ударом.

Стон у Яремы слетает с уст. Падая, услышал: выстрел, словно гром всколыхнул рассвет. То Ирину, И-ри-ну…

Утром шел серебристый дождь. Но недолго. Через час-два просветлело. Только небольшие лужи на дороге остались.

Сергей Степанович взглянул в испещренное струйками воды окно. Рассвело. Просыпались после короткой летней ночи хаты, а в кабинете начальника Вишневецкого отделения НКВД свет горел всю ночь.

Тусклая лампа освещала стол, шкаф со стопками бумаг, карту района, изрезанную красными и черными линиями. «Еще надо просмотреть вот эту папку, тогда и вздремнуть можно», – отошел от окна и вновь сел за стол. Слипались глаза, а в полусонном сознании оживали давно знакомые картины.

…Вот идет еще совсем молодой парень. Его после окончания курсов бухгалтеров направляют в родной Кондол Пензенской области на работу. Весело парню. Отныне он сможет самостоятельно работать, помогать родным, но…

Война. Окровавленный сапог фашистов топтал земли Украины, Белоруссии, Прибалтики. Стальной клин рвался к сердцу Родины – Москве.

Сергею Белову еще не было и восемнадцати, когда он попросился добровольцем на фронт.

Кто из нас может сказать, когда, в какую минуту пришла к нему зрелость, когда он почувствовал себя взрослым? Нет, не по годам. По восприятию мира, по своему возмужанию. Сергей Степанович убежден: для него – это та минута, когда надел военную форму, когда поклялся защищать Родину до последнего удара сердца.

Первое ранение старшина пехотной роты Белов получил в битве за Москву. Рана зажила, и уже через два месяца он был в разведвзводе одной из дивизий Юго-Западного фронта. Потом – второе ранение. После лечения в госпитале Белов возвращается в родной Кондол. Но он еще мог носить оружие, он еще мог и должен был воевать. Ведь враг еще не разбит.

В 1943 году стал чекистом. «Чекистом может быть лишь человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками», – запомнил тогда на всю жизнь слова Феликса Дзержинского.

Через полгода Белов едет в Киев на учебу.

Война заканчивалась. Бился в предсмертной агонии фашизм. Советская Армия избавляла Европу от коричневой чумы. Люди начали восстанавливать разрушенное войной народное хозяйство.

Свет новой жизни принесли воины Советской Армии и на западноукраинские земли. Хлебом-солью встретило население своих долгожданных освободителей. Но строить новую жизнь мешали оуновские головорезы.

Кажется, недавно, а вот скоро уже два года, как он прибыл на Тернопольщину. И сколько за это время таких вот недосланных ночей! Впрочем, что они по сравнению с теми ночами, в которые седеют матери, увидевшие убитыми своих детей. Он должен защищать их. Он обязался помочь людям жить счастливо – это его долг…

Тихий стук в дверь прервал его воспоминания. Вошел дежурный:

– Товарищ старший лейтенант, к вам просится какой-то человек.

– Пусть войдет.

В кабинет вошел Ярема Провальный. Старший лейтенант сразу узнал его.

– Проходите, садитесь, – указал на стул и, пока садился Ярема, успел восстановить в памяти обстоятельства, при которых впервые встретился с ним.

Это было прошлой весной. Операция по уничтожению банды, которую возглавлял оуновец по кличке «Серый», была проведена успешно. В бункере, где прятались бандиты, найдены медикаменты, оружие немецкого производства, несколько листовок. А место расположения бункера указали чекистам два крестьянина, которые видели, куда прятались бандиты. Один из них сидел сейчас в кабинете Белова.

Растрепанные волосы на голове Яремы, побелевшие последней ночью, напоминали тучи, разорванные ветром. Глаза, затуманенные слезами, смотрели на Белова. Видно, случилось что-то страшное.

– Успокойтесь, – поднес Яреме стакан с водой. Пока посетитель говорил, он не перебивал. Слушал.

Лишь после окончания рассказа спросил:

– Так, говорите, одного из бандитов вы узнали. Вы назвали его Гараськой. Фамилия его Ястрив? Да? Закурите, – протянул пачку сигарет.

Тонкая нить дыма повисла в воздухе и поползла в сторону окна. Хорошо натренированная память чекиста восстановила картину двухмесячной давности.

Возвратился домой. Усталый. Хоть было уже поздно, в окне его комнаты горел свет. «Может, сын заболел?» – мелькнула тревожная мысль. Ускорил шаг. Дверь открыла Лиза, жена. «К тебе каких-то два парня, – тихо предупредила. – Ждали, ждали тебя, да так и уснули».

Когда Белов вошел в комнату, двое еще совсем юных хлопцев вскочили на ноги, но, увидев Сергея Степановича с женой, виновато улыбнулись. Дальше рассказали обо всем. Как их бандеровцы обманули, как вынуждали доставать еду, быть связными, распускать фальшивые слухи о Советской власти, терроризировать крестьян сел Лозы и Катюжаны. Хлопцы поняли всю лживость оуновской пропаганды и не хотят, не могут идти против своего народа. Ведь люди повсюду смотрят на них, как на убийц и, организовывая отряды самообороны, дают вооруженный отпор.

На следующий день Белов с хлопцами был в районном комитете партии. Подыскали им работу. Но через месяц хлопцев нашли мертвыми. «За измену нации» – прочел Белов в записке, подброшенной возле мертвых. Большие кривые буквы врезались в память чекисту. Это был почерк бандита пад кличкой «Сокол», который вот уже около двух лет убивал ни в чем не повинных людей в Кременецком и Вишневецком районах, сжигал дома активистов, мстил всем, кто стремился к новой жизни. Долгое время следил за хитрым оуновцем Белов, но поймать его не удавалось.

Месяц назад в перестрелке с бандитами был убит «Сичкарь». Смерть «Сичкаря» показалась Белову странной. Оуновец был убит с близкого расстояния – прямо в затылок. «Прибрали, потому что был опасен им», – высказал предположение старший уполномоченный отделения Андрей Коваленко. В кармане оуновца была найдена записка. В ней сообщалось, что «в бою с советами убит «Сокол». «Сокол» – это кличка Гараська Ястрива, уроженца Вишневецкого района. Белову было известно, что он – один из тех, кто принимал участие в секретном совете, состоявшемся в июле 1944 года недалеко от Тернополя, в урочище Черный лес. Перед головорезами УПА, которых оставляли на западноукраинских землях, выступал худой немецкий офицер в мундире полковника вермахта, он давал указания, как действовать после ухода немцев с советской территории. Зная «Сокола», Сергей Степанович не поверил тогда записке, найденной у «Сичкаря». И сегодняшняя встреча Яремы с Гараськой подтвердила его догадки – «Сокол» живой и продолжает свои кровавые действия, а запиской, которую он специально подкинул, не пожалев для этого своего боевика, «Сокол» только хочет запутать следы. Хитрый бандит.

И еще – важное. Неделю назад был арестован «районный проводник» под кличкой «Джура». Он сознался, что седьмого августа должен выйти на связь с одним из членов референтуры СБ. В назначенное для встречи место был отправлен «Джура» с двумя сотрудниками отдела НКВД, но на явку никто не пришел. А что, если оуновцем, который должен был выйти на связь, был…

Сергей Степанович приказал ввести «Джуру».

– Говорите, что должны были встретиться с членом референтуры СБ? – в голосе Белова не слышалось прежней усталости, будто не было бессонных ночей.

– Да.

– С кем именно?

– Не знаю.

– Но на связь никто не вышел. Так на следующую вы должны… – Белов замолчал. Хорошо изучив систему оуновской связи, был убежден, что бандит знает и место запасного пункта встречи.

– Да, я должен через два дня между 10 и 11 часами ночи ждать в шестом пункте.

Сергей Степанович прошелся по кабинету. Через два дня. Значит, завтра. «Что ж, на этот раз на встречу с бандитом пойду я».

– А что, если эсбист не придет и на этот раз?

Внимательно посмотрел «Джуре» в глаза. «Ну, районный проводник, в правдивости твоих показаний мы скоро убедимся, так что можешь не крутить».

– Несколько западнее шестого пункта есть большое дерево. Под ним находится деревянный ящик, вкопанный в землю. Это наш «мертвый пункт». Если встреча не состоится, в ящике оставят грипс. 22
  Записка.


[Закрыть]В нем должны быть указаны задания для моей боевки.

– Пункт известен только вам?

– Нет. О нем знает заграничный провод.

– Вы знаете «Сокола»? – этот вопрос Сергей Степанович задал неожиданно и впервые.

– Знаю, точнее, знал ли я «Сокола». Дело в том, что он уже мертв.

«Вот так, – подумал Белов. – Значит, «Сокол» не только для рядовых бандитов «убит».

– Что ж, увидим. Может, это так, а может, и нет. Когда вы последний раз встречались с «Соколом»?

Чем больше Белов слушал о Ястриве, тем больше почему-то был уверен, что бандит жив. И на встречу с «Джурой» должен прийти именно «Сокол». За два года работы на Тернопольщине Сергей Степанович разоблачил немало врагов, но этот по своей хитрости и коварству превосходил других.

На связь с «Джурой» и на этот раз никто не пришел. Зато в «мертвом пункте» была найдена записка, в которой говорилось о том, что встреча должна состояться в пункте семь десятого августа. Снова те же кривые линии цифр. Сомнений у Белова не было – почерк «Сокола». Значит, «Сокол» не знает об аресте «Джуры». Пункт семь – это сарай на одном хуторе.

Через день к начальнику райотдела НКВД зашел сын владельца этого сарая. Он рассказал, что его послал отец, чтобы предупредить: к ним приходили бандиты и приказали на десятое число приготовить ужин на несколько человек.

Сергей Степанович созвал совещание. Началась разработка плана операции. Врага надо было взять живым. Гитлеровский шпион и член референтуры СБ мог дать показания относительно места расположения других бандитских боевок. Но как захватить оуновца, если он, как было известно Белову, даже спать ложится с оружием? Сергей Степанович предложил простой, но надежный план операции. В ночь на девятое был подготовлен сарай. Три солдата остались в нем на следующий день, а когда снова стемнело, туда пробрался Белов.

Около полуночи едва заметно блеснул и сразу же погас свет в окне хаты. Это хозяин подавал условный сигнал – в хату зашли оуновцы. Свет погас быстро – среди них «Сокол». «Джура» осторожной поступью направился к хате, с ним – переодетый сотрудник НКВД. Пароль. И вновь тишина. Потом стало слышно, как к сараю кто-то подошел. Белов догадался – это «Сокол» послал одного из своих боевиков проверить обстановку. Тот просунул голову в дверь сарая, прислушался и, осторожно ступая, ушел в дом.

Четыре человека направились к сараю. Как было условлено, «Джура» шел последним. Вдруг блеснули три фонарика… «Сокол» успел сделать шаг к двери, но свалился навзничь. Вскоре все оуновцы были обезоружены.

Так успешно закончилась еще одна операция, которую возглавлял Сергей Степанович Белов.

Август семьдесят пятого года был теплым и сухим, как полагается месяцу уборки урожая. Мы встретились с Сергеем Степановичем Беловым на Тернопольском вокзале. Он прибыл из Симферополя. Бродили по улицам, разговаривали.

– Трудно узнать город, – говорил Сергей Степанович, – так он изменился. Красивым стал. А новостройки какие! Тридцать лет назад здесь были одни развалины и несколько чудом уцелевших домов.

Сидели в парке и думали. О тех, кто недосыпал ночей, кто не жалел своего здоровья, своей жизни ради счастья других. Думали о смелых чекистах – бойцах невидимого фронта. О тех, кто помогал западноукраинским трудящимся строить новую, прекрасную жизнь.

ВИТАЛИЙ КАЗИМИР
ФЕДОРОВ – РОВЕНСКИЙ

Ровно… Свыше трех десятилетий назад это географическое название не вызывало особых эмоций. Теперь же оно ассоциируется в нашем представлении с именами таких героев, как Дмитрий Медведев, Николай Кузнецов, Василий Бегма и другие, явивших миру высокие образцы советского патриотизма. Партизанская борьба на Ровенщине вошла в летопись Великой Отечественной войны многими волнующими страницами. Одну из них и перелистываем сегодня. Эти строчки пишутся из города Хмельницкого, где живет Иван Филиппович Федоров, в те грозные времена известный как Федоров-ровенский.

Эта приставка к его фамилии появилась не столько из соображений конспирации, сколько для того, чтобы Украинскому штабу партизанского движения удобнее было различать двух командиров соединений – однофамильцев. Алексея Федоровича именовали Федоров-черниговский, а Ивана Филипповича – Федоров-ровенский.

Поединок с германским фашизмом для него начался задолго до 22 июня 1941 года. Скрестить оружие пришлось раньше, когда молодого чекиста назначили начальником районного отдела Управления государственной безопасности в местечке Морочном, затерявшемся в пущах и болотах украинского Полесья вблизи границы.

К Морочному вели не столбовые дороги, а извилистые лесные тропки. Но обманчивой была лесная тишина. Именно здесь, в приграничье, пролегла линия невидимого фронта жестоких схваток советской и фашистской разведок.

Готовясь к осуществлению плана «Барбаросса», абвер и гестапо забрасывали к нам шпионов, навербованных из бывших кулаков, украинских буржуазных националистов.

И когда ударил гром войны, Иван Филиппович Федоров, оказавшись в необычайно сложной обстановке, в окружении оккупантов, не только не растерялся, а стал одним из организаторов антифашистской борьбы на временно оккупированной немцами территории.

Созданный им отряд, а потом соединение «За Родину!» стало настоящей грозой для гитлеровцев и их приспешников. Оценка его деятельности дана в Указе Президиума Верховного Совета Украинской ССР от 31 марта 1944 года: «За образцовое выполнение боевых задач партии и правительства в тылу врага, за героическую борьбу против немецко-фашистских захватчиков и самоотверженную службу социалистической Родине и своему народу вручить соединению партизанских отрядов под командованием тов. Федорова И. Ф. Почетное красное знамя Президиума Верховного Совета УССР, Совнаркома УССР и ЦК КП(б)У».

Расскажем несколько эпизодов из боевой жизни Ивана Филипповича Федорова – сына украинского хлебороба с Кировоградщины.

Из приземистой, под соломенной крышей, избушки вышли двое – женщина с пустыми ведрами на коромысле и мужчина с салазками. Шли неторопливо, не оглядываясь – как люди, которым тут все хорошо знакомо.

У колодца, на перекрестке улиц, стоял немец-часовой. Мужчина помог женщине вытащить ведро с водой. Они переглянулись, только взглядами сказав друг другу: «Счастливо!» И он пошел дальше дорогой, уходящей за село.

Подняв воротник, путник ускорил шаг, радуясь, что метель надежно заметала его следы. Позади осталась избушка, пусть чужая, но гостеприимная. А что его ждет впереди? «Ничего, – успокаивал он себя. – На своей земле не пропаду».

Ему везло на добрых людей. Взять хотя бы тот последний бой… Когда затихла стрельба, те, кто остался в живых, увидели, что они окружены немцами. И каждый, чтобы не попасть в плен, выбирался из вражеского кольца как мог. Он, например, прополз по глубокому рву, пересидел до темноты под копной. А когда стемнело, через огороды пробрался на околицу Середина-Буды. Не давал покоя вопрос: есть в селе немцы или нет? Решил: «Буду действовать так, будто они есть. А если есть, то заняли они, конечно, лучшие, самые просторные дома. Следовательно, приют надо искать в хатах невидных, попроще».

Осторожно постучал в дверь. Выглянула женщина и, внимательно приглядевшись, тихо молвила:

– Заходите, товарищ, я вас знаю.

– Откуда?

– А вы в райотделе НКВД работали…

На пороге заколебался: где лучше скрыться – там, где тебя знают, или там, где не видели раньше? Но отступать было поздно. А тут еще хозяйка предупредила:

– К нам немцы за сеном ходят. Спрячьтесь пока в окопчике на огороде. Когда можно будет – позову.

Обессилевший от холода, голода, усталости, он притаился в яме. Пистолет наготове. Вот и шаги по двору… Чужая речь… Шелест ceнa…

Возились долго. Наконец – тишина. А немного погодя – женский шепот:

– Товарищ… Идите в хату…

Утром одели в гражданское, накормили. Дали салазки – будто за соломой идет.

Хорошие люди эта чета Козаков.

И вот он идет все дальше, сквозь снежную мглу; Вдруг перед ним вырастают две человеческие фигуры. На них рваная одежда, вместо обуви – какое-то тряпье. Лица изможденные, заросшие.

– Откуда и куда? – почти одновременно спрашивают путники друг друга.

– Бежали из лагеря военнопленных, – признался; тот, что помоложе, Василий. – А теперь идем по домам. Он – аж под Гомель, а я тут поблизости – на хутор Воздвиженский.

– Значит, пойдем вместе, – решил Федоров.

На развилке, возле обгоревшего фашистского танка передохнули, задымили самокрутками. Вокруг простиралось широкое поле недавнего боя – груды покареженного, закопченного металла, подбитые танки, автомашины, тягачи. Убитых фашисты уже успели убрать.

…Наконец добрались до хаты Кузьмы Андреевича Гука, отца Василия. А задержаться здесь, вопреки ожиданиям, пришлось на целый месяц. Было хоть тесно, зато тепло и, главное, почти безопасно.

С Кузьмой Андреевичем они поняли друг друга скоро.

– Надо мне за дело браться, – как-то в разговоре проронил Федоров.

Понимай, мол, как хочешь: то ли на харчи зарабатывать, то ли фашистов бить. Старик, поглядывая из-под косматых бровей, ответил:

– Я познакомлю вас с нужными людьми.

Вскоре старый Гук представил стройного брюнета:

– Игорь Иванович Кузьмин.

Начался осторожный разговор. Федоров ему вопрос – и он вопрос. Так друг у друга мысли выведывали. Наконец узнал, что он командир Красной Армии, член партии, тоже попал в окружение. Рвется в бой. Уже две винтовки припрятал.

Через Кузьмина познакомился с Фомой Трофимовичем Кудояром, партийным работником, бывшим инструктором райкома партии на Львовщине. Со временем к ним присоединились лейтенант Папир, сержант Дегтярев, Иван Гришин и Николай Орлов.

Теперь их было уже семеро.

Определили первостепенную задачу: вооружиться. С помощью мальчишек, которые всегда шныряли по местам недавних боев, подобрали еще пять винтовок с патронами, по паре гранат на каждого. Позаботились о конспирации, так как к этому времени фашисты уже поставили над хуторянами старосту, часто наведывались полицаи…

Чем же прикрыться? Вспомнил Иван Филиппович, как в детстве между делом учился сапожничать. А Михаил Дегтярев оказался мастером этого дела. Организовалась «фирма» на весь хутор.

А вокруг свирепствовало гестапо. На улицах Середина-Буды, Ямполя появились виселицы.

Как-то и к ним заявился фашистский офицер с тремя солдатами, за ними – староста. Уже с порога немец пошел на Ивана Филипповича, указывая на него пальцем:

– Партизан?

Хозяин встал перед немцем и провел ребром ладони по горлу – ручаюсь, мол, за него головой. Однако офицер поверил, наверно, не столько хозяйским уверениям, сколько неказистому виду сапожника, от которого пахло старой мокрой кожей, варом, дегтем.

Гитлеровцы ушли. Но все поняли, что это первый сигнал. Пришли, наверное, не случайно. И вряд ли нужно оставаться дальше здесь и ждать повторного визита оккупантов.

Сапожная «фирма» переехала на хутор Рождественский, где жили остальные члены группы. Чтобы не вызвать подозрения, Федоров и Дегтярев меняли квартиры каждый день – где работали, там и ночевали.

Так прошел еще месяц. Пришло время осуществить задуманное. Выслали разведку в Хинельские леса на Орловщине, откуда долетали добрые вести о партизанских делах. И вот что сообщили посланцы.

В старых борах и непроходимых чащобах Орловщины собралась немалая сила. Это уже были организованные партизанские части, успешно разившие врага в его тылу. Действовал там и отряд Красняка – секретаря Ямпольского райкома партии, старого знакомого Ивана Филипповича.

Но прежде чем отправиться в путь, надо было многое обдумать, спланировать. Например, как безопаснее добраться к партизанским лагерям? Ведь идти предстояло через степь, а на снежной целине далеко видна каждая точка. Кроме того, свое исчезновение с хутора надо обставить так, чтобы об этом не скоро узнал староста и чтобы на головы партизанских помощников не упала фашистская кара.

Все это долго обдумывали, взвешивали. Ведь безопасность местных подпольщиков открывала возможность для создания явочных квартир, что, в свою очередь, позволило бы активизировать подпольную борьбу против гитлеровцев.

Решили сделать такой ход. Иван Федоров, Игорь Кузьмин, Фома Кудояр под видом полицаев «арестовали» ночью остальных членов подпольной группы, и, захватив оружие, все вместе пришли к бывшей колхозной конюшне. Взяли лошадей, крепкие сани и растаяли во тьме морозной ночи.

В Хинельских, а потом в Брянских лесах подпольная группа И. Ф. Федорова выросла в хорошо вооруженный партизанский отряд. Впоследствии он влился в соединение А. Н. Сабурова.

Соединение Сабурова в декабре 1942 года базировалось в поселке Селезовка на северо-западе Житомирской области. С целью глубокой разведки командир соединения решил послать на запад небольшой отряд. В той стороне, куда должен был отправиться разведотряд, находилось местечко Морочное – родное, знакомое Морочное, где служил перед войной И. Ф. Федоров. Он и вызвался пойти с отрядом. Сабуров согласился.

Стояли крепкие морозы. Выпал снег. Погода была союзницей партизан. Маневренная группа в составе полусотни бойцов с 45-миллиметровой пушкой на санках выступила из Селезовки и двинулась на запад.

Под копытами партизанских коней уже стелилась ровенская земля. Один из разведчиков доложил командиру:

– Поезд!

– Автоматчикам – остановить! – приказал Иван Филиппович.

Небольшая группа смельчаков бросилась наперерез составу. Машинист, увидев партизан, сам остановил поезд, который вел на станцию Томашгруд. Платформы были загружены лесоматериалом.

Через несколько минут поездная бригада собралась возле Федорова и охотно отвечала на вопросы партизанского командира. Из разговора с железнодорожниками он узнал, что Томашгруд и соседняя с ней станция охраняются жандармскими гарнизонами.

У Федорова созрел план смелой операции. Замаскировав часть бойцов под командованием Темникова на платформах с лесом, в вагончике поездной бригады, в паровозной будке, Иван Филиппович приказал машинисту ехать так, чтобы в Томашгруд добраться в сумерках. А сам повел остальную часть отряда лесом. Сверили часы, чтобы прибыть одновременно.

На сердце у Ивана Филипповича было тревожно. За несколько часов могло случиться много непредвиденного. Успокоился только тогда, когда далеко в темноте засветился зеленый глазок семафора. Значит, поезд ожидали. А между тем поезд уже миновал входной семафор. Машинист показал партизанам посты и помещение, где были полицаи.

Стрелка часов подходила к условленному времени. Вдруг черное небо над Томашгрудом распорола зеленая вспышка сигнальной ракеты. Шквал огня и металла обрушился на полицаев с фронта и с флангов. В сухое стрекотание автоматов, в скороговорку ручных и станковых пулеметов вплетались басовитые взрывы противотанковых гранат.

Когда бой был в разгаре, обстановка вдруг усложнилась. С западной стороны к станции подошел товарный эшелон. Партизан Никитченко пробрался на паровоз и вывел его из строя. Уничтожили охрану. Вагоны подожгли. Пока группа конников под командованием Гришина вылавливала, обезоруживала и сгоняла в одну кучу остатки вражеского гарнизона, партизанские саперы во главе с Орловым заложили мины под стрелками и под остатками станции, взорвали два небольших железнодорожных моста. Таким образом парализовали связь с соседними станциями.

Красная ракета подала заранее условленный сигнал: «Сбор! Отход!» Отряд Федорова исчез в ночной тьме так же неожиданно, как и появился.

День провели в лесном селе Ельном. Выставили боевую охрану, так как не исключали преследования. Однако каратели искали партизан совсем в другом месте. И уж никак не ожидали, что они осмелятся совершить новое нападение.

Если хочешь выиграть бой – думай и за противника. И Федоров, точно рассчитав ход мыслей врага, понял: на железной дороге они партизан, по крайней мере следующей ночью, не ожидают.

Посоветовавшись с комиссаром Лукой Егоровичем Кузей, решили ударить на Остки. Разведданные не обещали легкой победы. Гарнизон там побольше, чем в Томашгруде. Союзник один – внезапность. Но удастся ли усыпить бдительность гитлеровцев? Продвигались полями, уходя от дорог и населенных пунктов. Разведку вели только визуально, не расспрашивая даже случайных прохожих. Только в селе Сновидовичи, в непосредственной близости от объекта атаки, взяли проводников. Те вывели рейдовую группу в таком месте, где густой сосняк ближе всего подступал к станции.

В полной темноте произвели боевое распределение. Первыми должны были пойти в атаку автоматчики, их поддержат с флангов пулеметчики.

С наскоро оборудованной огневой позиции ударят пушкари Виктора Дондукова. Сигнал к атаке – пушечный выстрел. Пушку установили как раз напротив каменного дома, в котором расположились главные силы вражеского гарнизона – жандармы и полицаи.

Ровно в час ночи Дондуков скомандовал:

– Огонь!

Снаряд сделал первую пробоину в толстой стене дома.

Из двери и окон белыми призраками (в одном белье!) выскакивали полицаи. Их встречали автоматные очереди партизанских стрелков. Дондуков блокировал полицейское логово. Почти одновременно вспыхнули лесопилка, помещение станции, депо, склад горючего. Территория станции была усеяна трупами гитлеровцев.

Когда партизаны выстроились для отхода, Иван Филиппович приказал рассчитаться по порядку номеров. Итоги боя радовали. Как и в Томашгруде, рейдовая группа не потеряла ни единого бойца.

Было чему и порадоваться, и посмеяться. Как только колонна партизан двинулась в путь, позади послышались жалобные возгласы:

– Ой, а что же с нами будет!

Их догоняли двадцать два полицая.

– Это что такое? – удивился Федоров.

– Мы в укрытии бой пересидели, а теперь к вам… Возьмите нас с собой, не оставляйте на растерзание немцам…

Веселая была минута. Неожиданное пополнение пришлось принять.

В первые дни 1943 года по Морочинскому району разнеслась молва: прибыл Федоров. Население обрадовалось такой новости, а гитлеровские приспешники засуетились.

Первый визит Иван Филиппович нанес на хутор Коники. Зашел к своему знакомому Антону Григорьевичу Шоломицкому – одному из старейших местных жителей.

– Господи, – даже перекрестился хозяин, так удивился. – Да вы не с неба ли упали?

– Нет, я, видите, без парашюта и не один.

Хозяин, не веря глазам своим, осторожно прикоснулся пальцами к красной ленточке на кубанке, потрогал каждую пуговицу на гимнастерке. И только тогда спохватился:

– Ой боже, да я же вас и сесть не пригласил. Растерялся от радости… Прошу к столу.

И начался обстоятельный разговор. Узнал из него Иван Филиппович, что старостой управы в Морочном немцы поставили Тарасюка – был он когда-то здесь богатеем, ярый националист. Теперь вершит Тарасюк суд и расправу. Особенно издевается он над семьями красноармейцев, сельских активистов. А перед немцами выслуживается до самозабвения.

– И сам я прожил на свете немало, и от людей слыхал да в книгах читал о янычарах, слугах султановых. Так вот, говорят морочнянцы, что Тарасюк хуже всякого султана. Одно слово – катюга несусветный.

То ли услышанное сравнение с султаном, то ли гнев, умноженный на презрение, подсказали Федорову мысль послать морочинскому старосте письмо-ультиматум, как когда-то запорожские казаки писали султану турецкому.

Сожалеет теперь Иван Филиппович, что не осталось копии того письма.

– Это, – шутит он, – мое лучшее творение в эпистолярном жанре. Боюсь, что теперь, по давности, процитирую его не совсем точно. Но хорошо помню, что начиналось оно словами: «Предателю Тарасюку, председателю фашистской управы в Морочном». А дальше крестил я его и кровавым псом, и кулацкой мордой, и фашистским прихвостнем, у которого руки по локти в крови советских людей. Приводил длинный список замученных им людей. И предупреждал: «Карающая рука народной мести скоро возьмет тебя за горло». А кончалось мое послание так: «Еще до первых петухов буду я в Морочном. Иду на тебя и на твоих полицаев с пехотой, кавалерией и артиллерией. Не вздумай оказать сопротивление – пожалеешь». И хоть со мной была только рейдовая группа, для острастки подписал: «Командир партизанской бригады И. Ф. Федоров».

Шоломицкий взялся передать письмо Тарасюку в собственные руки. Простился с женой и детьми, перекрестился на красный угол и отправился парламентером.