Текст книги "Дуэль Лермонтова и Мартынова"

Автор книги: авторов Коллектив

Показания участников дуэли

Участникам дуэли – обвиняемым Мартынову, Глебову и Васильчикову – следственной комиссией были представлены вопросы в письменном виде. Это называлось допросом по допросным пунктам.

Такая форма допросов применялась к чиновникам, дворянам и другим лицам, которые способны правильно излагать ответы на поставленные вопросы.

Вызывает интерес форма письменного обращения следственной комиссии к обвиняемым: «Покорнейше просим Ваше Благородие… (для Глебова; для Мартынова – «Покорнейше просим Ваше Высокоблагородие.»; для князя Васильчикова – «Покорнейше просим Ваше Сиятельство») уведомить нас на сем же», и далее следует список вопросов.

Создается впечатление, что это не следователь, а подчиненный задает вопрос своему начальнику.

Суть показаний Мартынова, Глебова и Васильчикова сводится к следующему. Причиной дуэли были шутки и остроты Лермонтова в отношении Мартынова, которые закончились ссорой на вечере у Верзилиных; секундантами на дуэли были Глебов и Васильчиков; никого, кроме указанных лиц, на дуэли не было; барьер был отмерен в 15 шагов; Мартынов первый пришел к барьеру, ждал некоторое время выстрела Лермонтова, после чего произвел выстрел.

В период следствия Мартынов и секунданты общались и согласовывали показания, что в то время являлось обычным явлением. Одной из задач такого поведения, видимо, была необходимость скрыть присутствие на дуэли А.А. Столыпина, и С.В. Трубецкого. Столыпина могли сурово наказать за повторное участие в дуэли (он участвовал в дуэли Лермонтова с де Барантом), а Трубецкого – за нахождение в Пятигорске без разрешения. Кроме того, оба они находились у Николая I на плохом счету.

Владимир Гау

Алексей Аркадьевич Столыпин (Монго). 1845

Акварель

Государственная Третьяковская галерея, Москва

В записке Мартынову Глебов писал: «Я и Васильчиков не только по обязанности защищаем тебя везде

и во всем, но и потому, что не видим ничего дурного с твоей стороны в деле Лермонтова и приписываем этот выстрел несчастному случаю (все это знают, судьба так хотела, тем более, что ты третий раз в жизни стрелял из пистолета; второй, когда у тебя пистолеты рвало в руке, это в третий), а совсем не потому, что ты хотел пролить кровь, в доказательство чего приводим то, что ты сам не походил на себя, бросился к Лермонтову в ту секунду, как он упал, и простился с ним. Что же касается до правды, то мы отклоняемся только в отношении к Т и С. (Трубецкому и Столыпину. – В.З.), которых имена не должны быть упомянуты ни в коем случае». Такое решение повлекло за собой изменения в показаниях, например, об обстоятельствах кто с кем и на чем приехал к месту поединка. Из показаний Мартынова следует, что Глебов был его секундантом, а Васильчиков – Лермонтова.

Косвенным доказательством того, что показания Мартынова и секундантов неправдивы, является то обстоятельство, что Мартынов в своих показаниях указывает, что Глебов и Васильчиков прибыли на дуэль в одних дрожках. Однако согласно дуэльным правилам не допускалось, чтобы секунданты противоборствующих сторон ездили на дуэль совместно – иначе их могли обвинить в сговоре.

Петр Соколов Сергей Васильевич Трубецкой. 1835 (?)

Акварель

Государственная Третьяковская галерея, Москва

В своей записке Глебов напишет Мартынову: «Прочие ответы твои совершенно согласуются с нашими, исключая того, что Васильчиков поехал верхом на своей лошади, а не на беговых дрожках со мной…». Он понимает, что по дуэльным правилам совместная езда противостоящих секундантов на место дуэли недопустима.

В ходе следствия были допрошены хозяйка дома, где произошла ссора Лермонтова и Мартынова, М.И. Верзилина, крепостной дворовый Иван Соколов, крестьянин Илья Козлов, дворовый человек Иван Смирнов, крепостной дворовый Иван Вертюков, однако их показания не имели никакого значения.

Вместе с тем не были допрошены Трубецкой, входивший в близкое окружение Лермонтова, и Столыпин, бывший самым близким другом Лермонтова, а также его родственником – двоюродным дядей.

Вместе со Столыпиным Лермонтов приехал в Пятигорск, где они проживали в соседних комнатах. В момент вызова на дуэль Столыпин находился рядом. Даже если бы Столыпин не был секундантом, он не мог не знать о причинах дуэли, обстоятельствах вызова на дуэль, попытках или, наоборот, об отсутствии попыток секундантов примирить противников, об условиях дуэли, то есть о существенных обстоятельствах, которые должно было установить следствие.

Можно предположить, что Столыпина и Трубецкого не стали допрашивать по следующей причине. Согласно действующим правилам, перед проведением допроса свидетели приводились к присяге, «каждый по своей вере». Обвиняемые и подсудимые к присяге не приводились. Именно поэтому к письменной присяге приводились лишь свидетели: М.И. Верзилина, И. Соколов, И. Козлов, И. Смирнов, И. Вертюков.

Мартынов, Глебов, Васильчиков к присяге не приводились, а значит, могли утаить некоторые обстоятельства по расследуемому делу.

Законодательством гарантировалась определенная защита прав обвиняемых и подсудимых. В целях своей защиты они могли давать любые показания, в том числе и не правдивые, без приведения к присяге, а задача следствия и суда состояла в их проверке и оценке.

Присяга являлась сильнейшим гарантом того, что свидетель будет давать правдивые показания. Как указывает Устимович, «обряд присяги, в коем признание имени Божия, сильно действует на умы большинства людей, а особенно простых и набожных, как религиозная гарантия; вместе с гражданскою, состоящею в наказаниях за лжеприсягу, склоняет к показанию истины; потому-то закон присяжным показаниям придает безусловную веру, а бесприсяжным ставить не во что. Присяжное показание верный, а иногда и единственный путь установить достоверность преступления и открыть преступника, а потому следователь обязан всех, которые способны свидетельствовать под присягой, привести к ней»[18]18
  Устимович А. Записки военного судопроизводства для юнкерских училищ. С. 123.


[Закрыть].

Текст присяги в рассматриваемое время для православных верующих был установлен следующий: «Я, нижепоименованный, обещаю и клянусь Всемогущим Богом и пред Святым его Евангелием Честным и Животворящим Крестом в том, что по делу, по которому я ныне во свидетельство призван и спрашиваем буду, имея показать самую сущую правду, не норовя ни на какую, ни для дружбы, вражды и корысти ниже страха ради сильных лиц, а так как перед Богом и судом его страшным в том ответ дать могу.

В чем да поможет мне Господь Бог душевно и телесно в сем и будущем веке. В заключение же сей моей клятвы целую Слова и Крест Спасителя моего. Аминь».

После такой присяги сомнительно, чтобы допрошенные в качестве свидетелей Столыпин и Трубецкой могли дать показания, не соответствующие действительности, то есть отрицать свое участие в дуэли.

Таким образом, поскольку никто не был заинтересован в установлении факта участия Столыпина и Трубецкого в дуэли – ни командование, а соответственно и следствие, ни обвиняемые Мартынов, Глебов и Васильчиков, ни сами Столыпин и Трубецкой, – в ходе следствия они допрошены не были.

В исследованиях, посвященных дуэли Лермонтова и Мартынова, в вину участникам дуэли вменяется то обстоятельство, что Мартынов, Глебов и Васильчиков ввели следствие в заблуждение, указав на то, что расстояние между барьерами составляло пятнадцать шагов, в то время как в действительности это были десять шагов.

Также ими было скрыто от следствия условие трех выстрелов, по которому Мартынов имел возможность с трех попыток с близкого расстояния поразить Лермонтова.

Однако эти обстоятельства не являлись определяющими в оценке действий Мартынова и секундантов и не могли оказать решающего влияния на степень наказания виновных.

Некоторыми исследователями дуэли Лермонтова с Мартыновым также утверждается, что Лермонтов к моменту выстрела Мартынова уже разрядил свой пистолет в воздух и Мартынов стрелял в безоружного человека, чем фактически совершил обыкновенное убийство. В обоснование данных выводов приводятся следующие доказательства. На вопрос следственной комиссии: «Не заметили ли вы у лермонтовского пистолета осечки или он выжидал вами произведенного выстрела…», Мартынов ответил: «…..Хотя и было положено между нами считать осечку за выстрел, но у его пистолета осечки не было…». Однако ответ Мартынова о том, что у Лермонтова не было осечки, еще не свидетельствует о том, что выстрел Лермонтовым был действительно произведен. Э.Г. Герштейн полагает, что показания Васильчикова не являются достоверными. Она пишет: «Это обстоятельство должно было привлечь внимание следственной комиссии. Но, как ни странно, заявление Васильчикова не подверглось проверке. Вопросы о том, когда и при каких обстоятельствах Васильчиков разрядил пистолет убитого, Мартынову и Глебову не задавались»[19]19
  Герштейн Э.Г. Судьба Лермонтова. М., 1964. С. 443.


[Закрыть].

Вместе с тем каких-либо оснований не верить Васильчикову нет, а просчеты следствия не могут быть положены в основу выводов об обстоятельствах дуэли.

В соответствии с требованиями безопасности после стрельбы оружие должно быть разряжено. Это общепринятое правило.

Кроме того, в опровержение указанных утверждений о выстреле Лермонтова в воздух можно привести также следующие доводы.

Согласно дуэльным правилам, стрелять в воздух имел право только противник, стреляющий первым. Противник, стреляющий вторым, имеет полное право ответить на первый выстрел противника, обращенный в воздух, действительным выстрелом, причем в таком случае дуэль считается состоявшейся по дуэльным законам.

Правило это связано с тем, что вы из противников морально обязывает другого к подобному поступку.

На дуэли с Э. де Барантом Лермонтов дождался выстрела противника и только после этого разрядил свой пистолет в сторону. Даже в этом случае выстрел Лермонтова в воздух едва не послужил поводом для повторной дуэли с де Барантом.

Вероятнее всего, на дуэли с Мартыновым Лермонтов планировал, как и на дуэли с де Барантом, выстрелить в воздух. Какие-либо достоверные доказательства, подтверждающие, что Лермонтов выстрелил в воздух до выстрела Мартынова, отсутствуют. Кроме того, как уже упоминалось, со слов Лермонтова всем было ясно, что он стрелять в Мартынова не будет. Таким образом, стрелял Лермонтов в воздух или не стрелял, для оценки последующих действий Мартынова принципиального значения не имеет.

Вместе с тем действительно решающее значение имели обстоятельства, которые не нашли отражения в протоколах допросов.

Почему секунданты не остановили дуэли при счете «три», после которого стрелять было уже нельзя, и чем руководствовался секундант Столыпин, когда в нарушение правил дуэли после счета «три» объявил противникам, что если они не будут стрелять, то остановит дуэль?

Следует указать, что требования ко всем командам на дуэли должны были быть строго регламентированы и согласованы секундантами. В ситуации, когда в процессе дуэли нервы противников накалены до предела, любое неосторожное слово может вызвать непроизвольный выстрел и привести к нарушению правил и условий дуэли. Если секундантами были установлены четкие команды «раз», «два», «три», никакие другие команды (например, «и-два» или «и-три») для определения времени, когда соперники могут открыть огонь и когда дуэль должна быть прекращена, существовать не могут.

Таким образом, после счета «три» дуэль должна была быть секундантами остановлена.

Поскольку, согласно условиям дуэли, противники могли стрелять до трех раз, то секунданты вправе были принять решение либо о прекращении дуэли, либо о ее продолжении на тех же условиях, либо о продолжении до двух оставшихся выстрелов. В данном случае при принятии секундантами первого решения жизнь поэта была бы спасена.

Конечно же указанное нарушение должно остаться на совести Столыпина. Но почему же в нарушение всех правил Столыпин все-таки предложил противникам продолжить дуэль? Причиной этого могло быть то обстоятельство, что никто из присутствующих не думал, что противники будут стрелять друг в друга на поражение. То обстоятельство, что в качестве секундантов Лермонтова участвовали Трубецкой и Столыпин, у которых в случае огласки возникли бы очень серьезные проблемы по службе, ничтожность причины дуэли, отсутствие врача и экипажа для возможной транспортировки раненого – все это свидетельствует о том, что ее участники надеялись на мирный исход.

Кроме того, говоря о причине поведения секундантов, надо учитывать психологию людей того времени, принципы их воспитания и отношение к дуэльному поединку. Дуэль, при которой противники вышли стреляться и, постояв, разошлись без выстрелов, была бы расценена обществом как пародия на дуэль, а ее участники рассматривались как комические персонажи. Такие дуэли носили название «пробочных» и проходили не в России, а в Западной Европе. Существовала традиция: после окончания дуэли все действующие лица отправлялись в ресторан, где шампанским отмечали благоприятный исход дела. С этим связана гипотеза о происхождении термина «пробочная дуэль»: так говорили о тех случаях, когда выстрел пробки шампанского в потолок был «самым опасным» из всех сделанных выстрелов.

Это могло бы задеть Лермонтова и, зная его характер, повлечь самые неблагоприятные последствия, в том числе и возможный вызов на поединок людей, которые могли бы усомниться в его храбрости. Логично сделать предположение, что именно этим руководствовались секунданты, не остановившие дуэль, а также лично Столыпин, предложивший сторонам произвести выстрелы.

Суд и приговор

Поскольку Мартынов являлся майором в отставке, предполагалось, что дело будет рассматриваться в гражданском суде.

Действительно, изначально дело было передано в Пятигорский окружной суд, и его уже начали рассматривать. Однако 4 августа Николай I распорядился предать всех троих участников дуэли военному суду «…..с тем, чтобы судное дело было окончено немедленно и предоставлено на конфирмацию (утверждение. – В.З.) установленным порядком».

Томас Райт. Портрет Николая Соломоновича Мартынова. 1843

Акварель

Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

В литературе есть мнение, что решение о передаче дела для рассмотрения в военный суд являлось предвзятым и не правомерным. Однако в правилах о подсудности существовало условие, согласно которому если преступление совершено группой, в которую входит военнослужащий, то дело подлежит рассмотрению в военном суде. Это правило действует и сейчас.

Поскольку Глебов являлся офицером, дело соответственно подлежало рассмотрению в военном суде. Логика в этом присутствует, поскольку именно военный суд может более тонко учесть личность подсудимых-военнослужащих и особенности совершенных ими деяний с учетом военной обстановки. При рассмотрении дела в военных судах должность судей исполняли офицеры, находящиеся на командных должностях и не имеющие специального статуса судей.

В рассмотрении дела именно в военном суде были заинтересованы прежде всего подсудимые – Мартынов, Глебов и Васильчиков. Мартынов 8 августа подготовил письмо на имя шефа жандармов графа А.Х. Бенкендорфа с просьбой о замене гражданского суда военным. Это письмо с ходатайством о рассмотрении дела в военном суде было направлено по совету Столыпина, который писал Мартынову: «Я не был судим, но есть параграф Свода Законов, который гласит, что всякий штатский соучастник в деле с военным должен быть судим по военным законам, и я советую это сделать, так как законы для военных более определены, да и кончат в десять раз скорее. Не думаю, чтобы нужно было обращаться к Траскину; обратись прямо к коменданту. Прощай».

От гражданского суда Мартынов мог получить ссылку в Сибирь, а от военного – разжалования в солдаты в действующую армию. Мартынов писал Бенкендорфу: «Сентенция военного суда может доставить мне в будущем возможность искупить проступок мой собственной кровью на службе Царя и отечества».

Видимо, и тогда, так же, как и в наше время, военные суды за аналогичные преступления выносили более гуманные приговоры.

В то время в рассмотрении дела обязательно принимали участие военные юристы, именуемые тогда аудиторами. Аудиторами в XVIII–XIX веках считались должностные лица, имеющие юридическое образование, которые являлись советниками строевых офицеров по юридическим вопросам в военных судах русской армии. На момент дуэли Лермонтова и Мартынова уже существовало первое военно-юридическое учебное заведение в России – созданная 10 ноября 1832 года для подготовки «военных законоведов» Аудиторская школа при Военном министерстве (впоследствии Военно-юридическая академия). Принципы обучения будущих военных юристов подробно описаны русским генералом от инфантерии, военным юристом П.О. Бобровским, с 1875 года являвшимся начальником Военно-юридической академии, в книге 10 ноября 1832–1882. Пятьдесят лет специальной школы для образования военных законоведов в России. Аудиторская школа. Аудиторское училище. Военно-аудиторское училище. Военно-юридическая академия. Одно то обстоятельство, что учебный курс продолжался шесть лет, свидетельствует о том, что его выпускники являлись людьми грамотными и образованными. Для сравнения – срок обучения в обычном юнкерском училище составлял всего два года. Император Николай I нередко посещал школу и присутствовал на занятиях, а военный министр Чернышев и граф Сперанский присутствовали на выпускных экзаменах.

В рассмотрении дела о дуэли Лермонтова с Мартыновым в военном суде принимал участие аудитор Ефремов.

Следует обратить отдельное внимание на то, что участие адвокатов в то время в деле не предусматривалось.

Военный суд в отношении участников дуэли Лермонтова с Мартыновым проходил с 27 по 30 сентября 1841 года под председательством подполковника второго Кавказского линейного батальона Монаенко.

Материалы военно-судного дела содержат помимо приговора (доклада) мнение о наказании виновных командующего войсками Кавказской линии и Черномории генерал-адъютанта П.Х. Граббе, от 7 ноября 1841 года и командира Отдельного Кавказского корпуса генерала от инфантерии Е. А. Головина от 21 ноября 1841 года. Однако согласно установленному порядку, окончательное решение о наказании лиц, участвующих в дуэли (конфирмация), принимал император. О результатах рассмотрения судом дела о состоявшейся дуэли докладывал императору начальник Аудиторского департамента Военного министерства – генерал-аудитор.

В то время пост генерал-аудитора занимал тайный советник А.И. Ноинский. Именно он представил доклад Николаю I о результатах рассмотрения военно-судного дела для окончательного определения наказания Мартынову, Глебову, Васильчикову. Примечательно, что он также принимал участие и в рассмотрении дела о дуэли Пушкина с Дантесом и представлял Николаю I свое мнение для конфирмации (утверждение приговора).

Михаил Лермонтов. Перестрелка в горах Дагестана Государственный Литературный музей, Москва

Необходимо отметить, что приговор, вынесенный военным судом по делу о дуэли Лермонтова с Мартыновым, в последующем изменялся в пользу смягчения, что соответствовало принятой в то время практике. Согласно приговору военного суда, «подсудимых – отставного майора Мартынова, за произведение с поручиком Лермантовым дуэли, на которой убил его, а корнета Глебова и князя Васильчикова за принятие на себя посредничества при этой дуэли лишить чинов и прав состояния».

Командующий войсками Кавказской линии и Черномории генерал-адъютант П.Х. Граббе предложил лишить Мартынова чина, ордена и записать в солдаты до выслуги без лишения дворянского достоинства. Корнету Глебову и князю Васильчикову предлагалось «вменив им в наказание содержанием под арестом до предания суду, выдержать еще некоторое время в крепости с записанием штрафа сего в формулярные их списки».

Командир Отдельного Кавказского корпуса генерал Е.А. Головин в своем мнении не стал предлагать ужесточения наказания, предложенного генерал-адъютантом П.Х. Граббе, и почти в точности повторил его.

Затем дело было направлено в Петербург. Генерал-аудитор А.И. Ноинский составил по делу доклад и представил его императору на конфирмацию. По результатам рассмотрения дела Николаем I военный министр А.И. Чернышев сообщил окончательное решение императора о наказании участников дуэли: «Государь Император по всеподданнейшему докладу его величеству краткого извлечения из того дела в 3-й день сего января высочайше повелеть соизволил: майора Мартынова посадить в крепость на гауптвахту на три месяца и предать церковному покаянию, а титулярного советника князя Васильчикова и корнета Глебова простить, первого во внимание к заслугам отца, а второго по уважению полученной им в сражении тяжелой раны».

Примечательны для того времени и так называемые смягчающие обстоятельства, которые были учтены императором при вынесении окончательного решения по делу. Для майора Мартынова – участие в дуэли в связи с «беспрестанными обидами, на которые Мартынов ответствовал увещанием и терпением долгое время, но, наконец, был доведен до крайности беспокоившим его Лермонтовым», добровольное признание вины перед судом, прежняя беспорочная служба, участие в экспедициях на Кавказе, награждение орденом Святой Анны 3 степени с бантом. Для князя Васильчикова и поручика Глебова – хорошая служба, молодость обоих, попытка примирить ссорящихся, сознание преступления перед следствием и судом, участие в войне на Кавказе, заслуги отца князя Васильчикова и полученная Глебовым тяжелая рана.

Возможно, Николай I рассуждал, что поэта уже вернуть нельзя, поэтому простил секундантов, а для непосредственного виновника смерти поэта определил наказание, связанное с морально-нравственным покаянием.

Срок эпитимьи (церковное покаяние) для Мартынова был определен Киевской духовной консисторией в 15 лет. Эпитимья включала в себя изнурительные молитвы, продолжительные посты, паломничество. После просьб Мартынова о смягчении наказания Святейший Синод в 1843 году сократил срок покаяния с 15 до 5 лет, а в 1846 году Мартынов был совсем освобожден от эпитимьи.

В заключение хотелось бы отметить, что Лермонтов предчувствовал свою смерть и написал в связи с этим ряд замечательных произведений.

В частности, это стихотворение Завещание, цитата из которого служит эпиграфом к настоящему введению.

А закончить также хотелось бы пророческим стихотворением Лермонтова Сон, написанным им незадолго до смерти:

 
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь сочилася моя.
 
 
Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня – но спал я мертвым сном.
 
 
И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.
 
 
Но в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает, чем была погружена;
 
 
И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.