Текст книги "Любовные письма великих людей. Соотечественники"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Н. С. Аллилуева – И.В. Сталину
(12 сентября 1930 года)

Здравствуй, Иосиф!

Письмо получила. За лимоны спасибо, конечно, пригодятся. Живем неплохо, но совсем уже по-зимнему – сегодня ночью было минус 7 по Цельсию. Утром все крыши были совершенно белые от инея.

Очень хорошо, что ты греешься на солнце и лечишь зубы. Вообще же Москва вся шумит, стучит, разрыта и т. п., но все же постепенно все налаживается.

Настроение у публики (в трамваях и в др. общественных местах) сносное – жужжат, но не зло. Всех нас в Москве развлек прилет Цеппелина: зрелище было действительно достойно внимания. Глазела вся Москва на эту замечательную машину.

По поводу стихотворца Демьяна все скулили, что мало пожертвовал, мы отчислили однодневный заработок.

Видела новую оперу «Алмас», где Максакова совершенно исключительно станцевала лезгинку (армянскую), я давно не видела танца, так художественно выполненного. Тебе, думаю, очень понравится танец, да и опера. Да, все же как я ни искала твоего экземпляра учебника, не нашла, посылаю другой экземпляр. Не сердись, но нигде не нашла. В Зубалове паровое отопление уже работает и вообще все в порядке, очевидно, скоро закончат.

В день прилета Цеппелина Вася на велосипеде ездил из Кремля на аэродром через весь город. Справился неплохо, но, конечно, устал. Очень умно делаешь, что не разъезжаешь, это во всех отношениях рискованно.

Целую тебя.

Надя

Н. С. Аллилуева – И. В. Сталину
(19 сентября 1930 года)

Здравствуй, Иосиф!

Как твое здоровье? Приехавшие т.т. (Уханов и еще кто-то) рассказывают, что ты очень плохо выглядишь и чувствуешь себя. Я же знаю, что ты поправляешься (это из писем). По этому случаю на меня напали Молотовы с упреками, как это я могла оставить тебя одного и тому подобные, по сути совершенно справедливые, вещи. Я объяснила свой отъезд занятиями, по существу же это, конечно, не так. Это лето я не чувствовала, что тебе будет приятно продление моего отъезда, а наоборот. Прошлое лето это очень чувствовалось, а это нет. Оставаться же с таким настроением, конечно, не было смысла, т. к. это уже меняет весь смысл и пользу моего пребывания. И я считаю, что упреков я не заслужила, но в их понимании, конечно, да. На днях была у Молотовых, по его предложению, проинформироваться. Это очень хорошо. Т. к. иначе я знаю только то, что в печати. В общем приятного мало. Насчет же твоего приезда Авель говорит т.т., я его не видела, что вернешься в конце октября; неужели ты будешь сидеть там так долго? Ответь, если не очень недоволен будешь моим письмом, а, впрочем, как хочешь.

Всего хорошего. Целую.

Надя

И. В. Сталин – Н. С. Аллилуевой
(24 сентября 1930 года)

Татька!

Получил посылку от тебя. Посылаю тебе персики с нашего дерева. Я здоров и чувствую себя как нельзя лучше. Возможно, что Уханов видел меня в тот самый день, когда Шапиро поточил у меня восемь (8!) зубов сразу, и у меня настроение было тогда, возможно, неважное. Но этот эпизод не имеет отношения к моему здоровью, которое я считаю поправившимся коренным образом.

Попрекнуть тебя в чем-либо насчет заботы обо мне могут лишь люди, не знающие дела. Такими людьми и оказались в данном случае Молотовы. Скажи от меня Молотовым, что они ошиблись насчет тебя и допустили несправедливость. Что касается твоего предположения насчет нежелательности твоего пребывания в Сочи, то твои попреки также несправедливы, как несправедливы попреки Молотовых насчет тебя. Так, Татька.

Я приеду, конечно, не в конце октября, а много раньше, в середине октября, как я говорил тебе в Сочи. В видах конспирации я пустил слух через Поскребышева о том, что смогу приехать лишь в конце октября. Авель, видимо, стал жертвой такого слуха. Не хотелось бы, чтобы ты стала звонить об этом. О сроке моего приезда знают Татька, Молотов и, кажется, Серго.

Ну, всего хорошего. Целую крепко и много.

P.S. Как здоровье ребят?

Твой Иосиф

Н.С. Аллилуева – И. В. Сталину
(30 сентября 1930 года)

Здравствуй, Иосиф!

Еще раз начинаю с того же – письмо получила. Очень рада, что тебе хорошо на южном солнце. В Москве сейчас тоже неплохо, погода улучшилась, но в лесу определенная осень. День проходит быстро. Пока все здоровы. За восемь зубов молодец. Я же соревнуюсь с горлом, сделал мне профессор Свержевский операцию, вырезал 4 куска мяса, пришлось полежать четыре дня, а теперь я, можно сказать, вышла из полного ремонта. Чувствую себя хорошо, даже поправилась за время лежания с горлом.

Персики оказались замечательными. Неужели это с того дерева? Они замечательно красивы. Теперь тебе при всем нежелании, но все же скоро придется возвращаться в Москву, мы тебя ждем, но не торопим, отдыхай получше.

Привет. Целую тебя.

Надя

P.S. Да, Каганович квартирой очень остался доволен и взял ее. Вообще был тронут твоим вниманием. Сейчас вернулась с конференции ударников, где говорил Каганович. Очень неплохо, а также Ярославский. После была «Кармен» – под управлением Голованова, замечательно.

Н. А.

Н. С. Аллилуева – И. В. Сталину
(6 октября 1930 года)

Что-то от тебя никаких вестей в последнее время. Справлялась у Двинского о почте, сказал, что давно не было. Наверное, путешествие на перепелов увлекло, или просто лень писать.

А в Москве уже вьюга снежная. Сейчас кружит вовсю. Вообще погода очень странная, холодно. Бедные москвичи зябнут, т. к. до 15.Х. Москвотоп дал приказ не топить.

Больных видимо-невидимо. Занимаемся в пальто, так как иначе все время нужно дрожать. Вообще же у меня дела идут неплохо. Чувствую себя тоже совсем хорошо. Словом, теперь у меня прошла уже усталость от моего «кругосветного» путешествия, и вообще дела, вызвавшие всю эту суетню, также дали резкое улучшение.

О тебе я слышала от молодой интересной женщины, что ты выглядишь великолепно, она тебя видела у Калинина на обеде, что замечательно был веселый и тормошил всех, смущенных твоей персоной. Очень рада.

Ну, не сердись за глупое письмо, но не знаю, стоит ли тебе писать в Сочи о скучных вещах, которых, к сожалению, достаточно в московской жизни. Поправляйся.

Всего хорошего. Целую.

Надя

P.S. Зубалово абсолютно готово, очень, очень хорошо вышло.

И. В. Сталин – Н. С. Аллилуевой
(8 октября 1930 года)

Татька!

Получил твое письмо.

Ты что-то в последнее время начинаешь меня хвалить. Что это значит? Хорошо или плохо?

Новостей у меня, к сожалению, никаких. Живу неплохо, ожидаю лучшего. У нас тут испортилась погода, будь она проклята. Придется бежать в Москву.

Ты намекаешь на какие-то мои поездки. Сообщаю, что никуда (абсолютно никуда!) не ездил и ездить не собираюсь.

Целую очень много, крепко много.

Твой Иосиф

М. И. Цветаева
(1892–1941)

Я в первый раз люблю счастливого, и, может быть, в первый раз ищу счастья, а не потери, хочу взять, а не дать, быть, а не пропасть!

Марина Ивановна Цветаева – талантливая, независимая, неординарная поэтесса со сложной судьбой. В ее жизни были и творческие восхождения, известность, и полное забвение, крайняя бедность. Была в ее жизни большая любовь (муж Сергей Эфрон) и множество влюбленностей. Среди них К. Б. Родзевич, подруга София Парнок («…любить только мужчин – какая жуть!»), Борис Пастернак и другие.

В январе 1924 г. Цветаевой была написана «Поэма Горы», а в первой половине июня она завершила «Поэму Конца». В первой поэме отражен роман Цветаевой с русским эмигрантом, знакомым мужа К.Б. Родзевичем, во второй – их окончательный разрыв. Недолгий роман Цветаевой и Родзевича в 1923 г. длился не более трех месяцев. Цветаева воспринимала любовь к Родзевичу как преображение души, как ее спасение. «Вы сделали надо мной чудо, я в первый раз ощутила единство неба и земли. Вы – мое спасение и от смерти, и от жизни, Вы – жизнь», – писала она возлюбленному. Родзевич так вспоминал об этой любви: «Мы сошлись характерами – отдавали себя полностью. В наших отношениях было много искренности, мы были счастливы». Требовательность Цветаевой к возлюбленному и свойственное ей сознание кратковременности абсолютного счастья и неразрывности любящих привели к расставанию, произошедшему по ее инициативе.

М. И. Цветаева – К. Б. Родзевичу
(22 сентября 1923 года)

…Арлекин! – Так я Вас окликаю. Первый Арлекин за жизнь, в которой не счесть – Пьеро! Я в первый раз люблю счастливого, и, может быть, в первый раз ищу счастья, а не потери, хочу взять, а не дать, быть, а не пропасть! Я в Вас чувствую силу, этого со мной никогда не было. Силу любить не всю меня – хаос! – а лучшую меня, главную меня. Я никогда не давала человеку права выбора: или все – или ничего, но в этом все – как в первозданном хаосе – столько, что немудрено, что человек пропадал в нем, терял себя и в итоге меня…

Вы сделали надо мной чудо, я в первый раз ощутила единство неба и земли. О, землю я и до Вас любила: деревья! Все любила, все любить умела, кроме другого, живого. Другой мне всегда мешал, это была стена, об которую я билась, я не умела с живыми! Отсюда сознание: не – женщина – дух! Не жить – умереть. Вокзал.

Милый друг. Вы вернули меня к жизни, в которой я столько раз пыталась и все-таки ни часу не сумела жить. Это была – чужая страна. О, я о Жизни говорю с заглавной буквы, – не о той, петитом, которая нас сейчас разлучает! Я не о быте говорю, не о маленьких низостях и лицемериях, раньше я их ненавидела, теперь просто – не вижу, не хочу видеть. О, если бы Вы остались со мной, Вы бы научили меня жить – даже в простом смысле слова: я уже две дороги знаю в Праге! (На вокзал и в костел.) Друг, Вы поверили в меня, Вы сказали: «Вы все можете», и я, наверное, все могу. Вместо того, чтобы восхищаться моими земными недугами, Вы, отдавая полную дань иному во мне, сказали: «Ты еще живешь. Так нельзя», – и так действительно нельзя, потому что мое пресловутое «неумение жить» для меня – страдание. Другие поступали как эстеты: любовались, или как слабые: сочувствовали. Никто не пытался излечить. Обманывала моя сила в других мирах; сильный там – слабый здесь. Люди поддерживали во мне мою раздвоенность. Это было жестоко. Нужно было или излечить – или убить. Вы меня просто полюбили…

…Люблю Ваши глаза… Люблю Ваши руки, тонкие и чуть холодные в руке. Внезапность Вашего волнения, непредугаданность Вашей усмешки. О, как Вы глубоко-правдивы! Как Вы, при всей Вашей изысканности – просты! Игрок, учащий меня человечности. О, мы с Вами, быть может, оба не были людьми до встречи! Я сказала Вам: есть – Душа, Вы сказали мне: есть – Жизнь.

Все это, конечно, только начало. Я пишу Вам о своем хотении (решении) жить. Без Вас и вне Вас мне это не удастся. Жизнь я могу полюбить через Вас. Отпустите – опять уйду, только с еще большей горечью. Вы мой первый и последний ОПЛОТ (от сонмов!) Отойдете – ринутся! Сонмы, сны, крылатые кони… И не только от сонмов – оплот: от бессонниц моих, всегда кончающихся чьими-то губами на губах.

Вы – мое спасение и от смерти и от жизни, Вы – Жизнь (Господи, прости меня за это счастье!)

Воскресение, нет – уже понедельник! – 3-ий час утра.

Милый, ты сейчас идешь по большой дороге, один, под луной. Теперь ты понимаешь, почему я тебя остановила на: любовь – Бог. Ведь это же, точно этими же словами, я тебе писала вчера ночью, перечти первую страницу письма.

Я тебя люблю.

Друг, не верь ни одному моему слову насчет других. Это – последнее отчаяние во мне говорит. Я не могу тебя с другой, ты мне весь дорог, твои губы и руки так же, как твоя душа. О, ничему в тебе я не отдаю предпочтения: твоя усмешка, и твоя мысль, и твоя ласка – все это едино и неделимо, и не дели. Не отдавай меня (себя) зря. Будь мой.

Беру твою черную голову в две руки. Мои глаза, мои ресницы, мои губы (о, помню! Начало улыбки! Губы чуть раздвинутся над блеском зубов: сейчас улыбнетесь: улыбаетесь!)

Друг, помни меня.

Я не хочу воспоминаний, не хочу памяти, вспоминать то же, что забывать, руку свою не помнят, она есть. Будь! Не отдавай меня без боя! Не отдавай меня ночи, фонарям, мостам, прохожим, всему, всем. Я тебе буду верна. Потому что я никого другого не хочу, не могу (не захочу, не смогу). Потому что то мне даешь, что ты мне дал, мне никто не дает, а меньшего я не хочу. Потому что ты один такой.

Мой Арлекин, мой Авантюрист, моя Ночь, мое счастье, моя страсть. Сейчас лягу и возьму тебя к себе. Сначала будет так: моя голова на твоем плече, ты что-то говоришь, смеешься. Беру твою руку к губам – отнимаешь – не отнимаешь – твои губы на моих, глубокое прикосновение, проникновение – смех стих, слов – нет – и ближе, и глубже, и жарче, и нежней – и совсем уже невыносимая нега, которую ты так прекрасно, так искусно длишь.

Прочти и вспомни. Закрой глаза и вспомни. Твоя рука на моей груди, – вспомни.

Прикосновение губ к груди. <…>

Друг, я вся твоя.

А потом будешь смеяться и говорить и засыпать, и когда я ночью сквозь сон тебя поцелую, ты нежно и сразу потянешься ко мне, хотя и не откроешь глаз.

М.

В. В. Маяковский
(1893–1930)

Лиличка, мне все кажется, что ты передумала меня видеть, только сказать этого как-то не решаешься – жалко.

Поэт-футурист, критик, художник, Владимир Владимирович Маяковский был неординарным человеком не только в творчестве, но и в любви.

Заочное знакомство Лили Брик с Владимиром Маяковским началось еще в 1913 г., когда оба были много друг о друге наслышаны (В. Маяковский на тот момент ухаживал за младшей сестрой Лили – Эльзой). В конце июля 1915 г. Эльза поехала в Петроград к сестре и пришла с Маяковским в квартиру на улице Жуковского, где и познакомила семью Бриков с поэтом. В этот день Маяковский читает свою не опубликованную еще поэму «Облако в штанах» и посвящает ее Лиле Брик. Этот факт удивляет, ведь роман поэта был с Эльзой, которая сидела рядом, в той же комнате.

Дальше Маяковский почти все свои стихи посвящает Лиле, пишет для нее поэму «Люблю». В это же время образовался любовный треугольник Лиля Брик – ее муж Ося – Маяковский. Их друзья с ужасом наблюдали «жизнь втроем». Троица жила вместе несколько лет, постоянно, не разъезжаясь. Однако это обстоятельство не мешало Владимиру Маяковскому без ума любить Лилю.

Лиля Брик
(1891–1978)

«Любимая женщина Маяковского» – так можно сказать о писательнице Лиле Юрьевне Брик (до брака Каган). Будучи еще шестнадцатилетней девчонкой, она «страстно и навеки» влюбилась в своего будущего мужа Осипа Брика.

В 1915 г. в жизни Лили Брик появляется Маяковский. Отношениям жены с поэтом муж Осип, всем на удивление, не препятствует.

«Это было нападение, Володя не просто влюбился в меня, он напал на меня. Два с половиной года не было у меня спокойной минуты – буквально. И хотя фактически мы с Осипом Максимовичем жили в разводе, я сопротивлялась поэту. Меня пугали его напористость, рост, его громада, неуемная, необузданная страсть. Любовь его была безмерна. Володя влюбился в меня сразу и навсегда», – напишет в своем дневнике на закате жизни Лиля Брик.

В. В. Маяковский – Лиле Брик

Лиличка, мне все кажется, что ты передумала меня видеть, только сказать этого как-то не решаешься – жалко.

Прав ли я? Если не хочешь – напиши сейчас, если ты это мне скажешь 28-го (не увидев меня), я этого не переживу. Ты совсем не должна меня любить, но ты скажи мне об этом сама, прошу. Конечно, ты меня не любишь, но ты мне скажи это немного ласково. Иногда мне кажется, что мне придумана такая казнь – послать меня к черту 28-го.

Детик, ответь (это как раз «очень нужно»). Я подожду внизу. Никогда, никогда в жизни я больше не буду таким. И нельзя. Детик, если черкнешь, я уже до поезда успокоюсь. Только напиши – верно, правду!

Целую.

Твой Щен

Мы условились 28 февраля поехать вместе в Ленинград.

Лиля Брик – В. В. Маяковскому в Москву
(Рига, конец октября 1921 года)

Любимый мой Щеник! Не плачь из-за меня! Я тебя ужасно крепко и навсегда люблю! Приеду непременно! Приехала бы сейчас, если бы не было стыдно. Жди меня! Не изменяй!!! Я ужасно боюсь этого. Я верна тебе абсолютно. Знакомых у меня теперь много, есть даже поклонники, но мне никто, нисколько не нравится. Все они по сравнению с тобой – дураки и уроды! Вообще ты мой любимый щен, чего уж там! Каждый вечер целую твой переносик! […] Приеду добрая. Спасибо тебе, родненький, за хлопоты – возможно, что они мне пригодятся, хотя я теперь думаю, что все устроится и без этого. Напиши для меня стихи […].

Целую тебя с головы до лап.

Твоя, твоя, твоя Лиля

Лиля Брик – В. В. Маяковскому в Москву
(Рига, конец декабря 1921 года)

Волосик, Щеник, щенятка, зверик, скучаю по тебе немыслимо! С новым годом, Солнышко! Ты мой маленький громадик! Мине тибе хочется! А тибе?

Если стыдно писать в распечатанном конверте – пиши по почте: очень аккуратно доходит. Целую переносик и родные лапики и вообще все целую.

Твоя Лиля

С. А. Есенин
(1895–1925)

Галя милая! Повторяю Вам, что Вы очень и очень мне дороги. Да и сами Вы знаете, что без Вашего участия в моей судьбе было бы очень много плачевного.

Сергей Александрович Есенин слыл ловеласом, покорителем дамских сердец. В общительного, доброго, искреннего, талантливого поэта с золотыми кудрями могла влюбиться каждая.

Однажды на одном из литературных вечеров в Москве Сергей Есенин впервые познакомился с Галиной Бениславской, которая вскоре вошла в круг близких Есенину людей. Некоторое время Есенин жил у Бениславской. 3 октября 1921 г. после знакомства с танцовщицей Айседорой Дункан Есенин ушел от Бениславской. Галина не выдержала разлуки, заболела, попала в клинику нервных болезней.

После разрыва с Айседорой Есенин вернулся из-за границы и вновь поселился у Г. Бениславской в ее квартире в Брюсовcком переулке. Летом 1925 г. перед женитьбой на С. А. Толстой Есенин порвал отношения с Г. А. Бениславской. Она тяжело переживала это, лечилась от нервного расстройства, на время уезжала из Москвы. Не было ее в Москве и во время похорон Есенина.

В декабре 1926 г. она покончила с собой на могиле Есенина на Ваганьковском кладбище, оставив записку: «3 декабря 1926 г. Самоубилась здесь, хотя и знаю, что после этого еще больше собак будут вешать на Есенина… Но и ему, и мне это все равно. В этой могиле для меня все самое дорогое…»

С. А. Есенин – Г. А. Бениславской
(Ленинград, 15 апреля 1924 года)

Галя милая! Простите, что пишу на такой бумаге. Нет лучше.

Я очень и очень извиняюсь, что уехал, не простясь с Вами. Уехал же я потому, что боялся, как бы Петербург не остался для меня дальше Крыма.

Галя милая! Я очень люблю Вас и очень дорожу Вами. Дорожу Вами очень, поэтому не поймите отъезд мой как что-нибудь направленное в сторону друзей от безразличия. Галя милая! Повторяю Вам, что Вы очень и очень мне дороги. Да и сами Вы знаете, что без Вашего участия в моей судьбе было бы очень много плачевного. Сейчас я решил остаться жить в Питере. Никакой Крым и знать не желаю.

Дорогая, уговорите Вардина и Берзину так, чтоб они не думали, что я отнесся к их вниманию по-расплюевски.

Все мне было очень и очень приятно в их заботах обо мне, но я совершенно не нуждаюсь ни в каком лечении. Если у Вас будет время, то приезжайте и привезите мне большой чемодан или пошлите с ним Приблудного или Риту. Привет Вам и любовь моя!

Правда, это гораздо лучше и больше, чем чувствую к женщинам.

Вы мне в жизни без этого настолько близки, что и выразить нельзя. Жду от Вас письма, приезда и всего прочего.

Деньги из Госиздата спрячьте под спуд. Любящий Вас

Сергей Есенин.

Вечер прошел изумительно. Меня чуть не разорвали.