Текст книги "Победители Первого альтернативного международного конкурса «Новое имя в фантастике». МТА III"

Автор книги: авторов Коллектив

– Смотри, Курт! – сказал один из них по-немецки, – я же говорил, что это русские диверсанты, указывая на Влада и Германа, сидящих на столе.

– Да! Наверно, ты прав, – согласился другой и полез в кобуру за пистолетом.

Влад и Герман, хлопая глазами, смотрели не на фашистов, а «сквозь» них на Бони. Эсэсовцы перехватили их взгляд и одновременно повернулись, но было поздно: блестящий молоток Бони обрушился на их головы. С проломленными черепами фашисты упали на колени и рухнули лицом вниз к ногам Бони.

– Как-то так, – сказал Бони, подошел к красноармейцам и обрезал веревки.

– Ничего себе игра! – только и смог произнести Герман, сидя на столе Эльзы, как приклеенный.

Обессиленные танкисты лежали на белом окровавленном полу. Бони взял бутылку и поочередно влил шнапс каждому в рот. Пока красноармейцы приходили в себя, Бони раздел убитых фашистов и кинул их форму танкистам.

– Я это не надену! – прохрипел один из них.

– Надевай! Это приказ, – строго сказал Бони, – я командир группы «Голубой мустанг», и нам надо отсюда выбраться.

Красноармейцы переглянулись и напялили на себя черную форму.

Влад и Герман уже не сидели на столе, а, подойдя к Бони, молча смотрели то на танкистов, то на своего друга.

– Построились! – скомандовал Бони, поправляя синие очки.

Танкисты, будучи людьми военными, выстроились в шеренгу, больно уж сильное впечатление произвел на них командир группы «Голубой мустанг».

– Что? – тонким голосом переспросил Влад.

– В строй! Быстро! – крикнул Бони, указав на танкистов рукой.

– Да! да! конечно, я люблю групповуху, – согласился Влад и пристроился рядом с танкистами.

Беззубый небольшого роста танкист на всякий случай сделал полшага вбок.

– Подумаешь! – обиженно произнес Влад и махнул Герману рукой.

– Ничего не понимаю! – произнес Герман и встал рядом с Владом.

Бон заложил руки за спину и сказал:

– Наша задача – выбраться наверх без единого выстрела, благо я знаю немецкий, потом захватить транспорт и смыться куда-нибудь в лес, а в лесу будем искать партизан, вопросы есть?

– Конечно, есть! – возмутился Влад. – Когда все это кончится?

– Все только началось, – с улыбкой ответил Бони, – я сожалею, но мы попали в 1942-й год и, если до вас еще не дошло, посмотрите на танкистов – они настоящие.

Вдад и Герман, как по команде, повернули головы в сторону красноармейцев. Танкисты переглянулись и вопросительно уставились на Бони.

– У вас есть вопросы? – повторил Бони, обратившись к танкистам.

– Никак нет, – ответил беззубый.

– Тогда, – спокойно произнес Бони, – давайте знакомиться, меня зовут Бони. – Он протянул правую руку беззубому красноармейцу.

– Иван! – хрипло ответил танкист, крепко пожав руку Бони.

– Сергей! – ответил второй, тоже пожав руку нового командира.

– Ну вот и хорошо, это моя группа – Герман и Влад, – сказал Бони, указав рукой на друзей. Красноармейцы в знак знакомства четко, как только умеют военные, кивнули головой.

– А они все же ничего, – глубоко вздохнув, произнес Влад.

Бони подошел к белой стене и сказал:

– Эльза Крюгер.

Стена отодвинулась, показав черный коридор, абсолютно не похожий на тот, по которому они сюда попали.

– Ну что, пошли, – уверенно произнес Бони и шагнул вперед.

Друзья шли по темному коридору, по стенам которого тянулись провода и непонятные кабели.

– Почему здесь столько проводов? – услышал Бони голос Германа за спиной.

– Наверно, это бункер Гитлера, – пошутил Бони и подошел к Т-образной развилке.

Посередине перекрестка за столом из красного дерева сидел солдат, на столе стояли пять телефонов и большая зеленая лампа.

Подойдя к столу, Бони на немецком языке спросил:

– Солдат! Как нам попасть к руководству? Мы – спецгруппа.

Солдат вытянулся в струнку:

– Вам к Гитлеру или Геббельсу?

– О! майн Готт! – вырвалось у Бони.

Солдат с удивлением посмотрел на него.

Бони, поняв, что ляпнул что-то не то, спокойно сказал: – Конечно, к Адольфу, – и обернулся: лица его друзей застыли в удивлении.

– Вторая дверь направо! – четко произнес солдат и стал набирать номер телефона.

Услышав звук вращающегося диска, Бони повернулся и положил руку на рычажки телефона.

– Не надо! Это секретная миссия, – тихо произнес он.

– А! Понимаю, – медленно, словно в чем-то сомневаясь, протянул секретарь. Бони, заметив сомнения солдата, со словами: – Хайль Гитлер! – выкинул вверх правую руку.

– Хайль Гитлер! – ответил солдат, застыв с вытянутой рукой.

– Ну вот и хорошо, – спокойно произнес Бони и уверенным шагом пошел направо по коридору.

Подойдя к черной металлической двери, на которой почему-то не было никакой таблички, Бон остановился, за спиной он чувствовал неровное дыхание своих друзей.

– Ну что, с Богом! – сказал он и, открыв дверь, вошел. Его спецбригада последовала за ним.

В маленькой комнате, увешанной флагами с черными свастиками, за большим дубовым столом сидел сгорбленный человек, перед ним стояла непонятная чаша.

Бони уже ничему не удивлялся, но внутреннее чутье подсказывало ему, что надо быть хитрее.

– Хайль Гитлер! – громко крикнул он, выкинув вверх руку.

Адольф оторвал взгляд от чаши и спросил:

– Вы за мной?

– Так точно! – ответил Бони.

– Поздно! – тихо произнес Адольф, тяжело поднялся из-за стола и взял трясущейся рукой чашу. – Это чаша Грааля, из которой пил Христос перед смертью. Сейчас я выпью из нее яд и стану бессмертным.

Эти слова Гитлера заинтересовали Бони, он хорошо знал историю, так как окончил исторический факультет МГУ.

– А как же ваше копье центуриона? – спросил он.

Адольф с грустью в глазах посмотрел на Бонн, но ответил:

– Наконечник копья, которым римский центурион убил Христа, всегда помогал мне, но, к сожалению, его подменили, и удача отвернулась от меня. Зато никто не знает про чашу, и, выпив ее, я умру, но смогу возродиться вновь.

С этими словами Адольф поднес чашу ко рту.

– Не-не-не, так не пойдет! – выкрикнул Бон, одним прыжком подскочил к Адольфу и, вырвав из трясущихся рук фюрера чашу, вылил содержимое на пол. Гитлер, обескураженный таким поворотом судьбы, обессиленно упал в мягкое кресло.

Бони, недолго думая, схватил белый пузырек с черной надписью «Яд» со стола диктатора, сжал Гитлера за шею и высыпал содержимое адского пузырька прямо в рот Адольфу.

Не прошло и минуты, как диктатор застыл на своем «троне», в его глазах стоял ужас.

– Ни хрена себе… – вытирая испарину со лба белым платком с черной свастикой, произнес Влад. – Ты чего, убил самого Гитлера?..

Но Бони не ответил, он взял в руки чашу, подошел к раковине в углу комнаты, тщательно ее помыл и, налив обыкновенной воды из кувшина, который стоял на столе у диктатора, протянул Владу.

– А ничего покрепче нет? – постарался пошутить Влад.

– Мы все должны выпить из этой чаши, чтобы вернуться в свое время, – сказал Бони и подошел к танкистам. – Вы тоже.

– Кто выиграет в войне? – спросил Иван.

– Русские! – ответил Бони, улыбнувшись.

– Ну, тогда не грех и выпить, – уверенно произнес Иван, выхватил чашу из рук Влада и, сделав глоток, передал Сергею. Сергей, Влад и Герман тоже выпили из чаши. Бони взял кубок в руки последним и со словами: «Ну, за победу!» допил до дна. Сознание его помутилось, и впервые в жизни он почувствовал непонятную легкость, как будто каждая клеточка его организма превратилась в ветер.

…Теплое майское солнце отражалось в голубых очках Бонн, он и его друзья Влад и Герман спали на старой деревянной лавочке парка культуры имени Горького. Бони открыл глаза. Седые ветераны, поблескивая медалями, медленно проходили мимо него по цветущей аллее. Два ветерана и симпатичная девушка остановились и повернулись к нему лицом.

– Иван? Сергей? Эльза? – с удивлением произнес Бони. Седой старец в погонах полковника подмигнул ему.

– Вставайте! вставайте! – толкая своих друзей, закричал Бони.

– Что? что случилось? – в один голос, вскочив на ноги, спросили они.

– Смотрите! – Бони повернулся к аллее, указывая куда-то рукой.

– Ну и что там? На что смотреть? – спросил Влад.

Бони так и застыл с протянутой рукой, на которой блестели золотые часы. Аллея парка была пуста, только женщина в белом халате мирно дремала около тележки с надписью «Мороженое».

Ольга Нацаренус

Поэт и прозаик. Родилась в Москве. В детстве писала стихи, небольшие рассказы, много рисовала. Желание отражать свои мысли на бумаге возникло, когда был построен дом, посажено дерево и наступило исцеление от болезни, называемой молодостью.

Автор книги поэзии и прозы «Сны моего сердца». Имеет многочисленные публикации в различных газетах. Параллельно написанию книги происходило участие в различных литературных мероприятиях: международном фестивале «Стружские вечера поэзии» (2013) в Македонии (лауреат, заочное участие), конкурсе «Новое имя в фантастике» (2013, победитель), конкурсе «Российский Колокол» (2013, лауреат).

Иная вечность

Ты берешь Настоящее и выливаешь его в прохладу стакана. Глоток…

Уже через мгновенье густая зеленая жидкость в стакане начинает шевелиться, плясать большими и малыми пузырями. Начинает дымиться и негромко бурлить, преобразовываясь, таким образом, в полупрозрачные облака. Вытекая наружу, облака бледнеют, смешиваются с потоками холодной, чистой Реальности и быстро растворяются. Настоящее смело исчезает в Прошлом, не обронив даже случайно четкого, понятного следа. Для тебя остается лишь только призрачное, вечно поющее послевкусие на губах. Оно заставляет сердце – биться, разум – работать, душу – любить… Или не любить…

…За левым плечом у тебя – старая стена из красного кирпича. Высокая, правильной кладки. За ней – Зло: пристально смотрящие черные глаза и черные крылья – ты видел… Ты знаешь – одно небрежное движение – и кирпичи рассыпаются так, будто сделаны из бумаги, будто нет между ними прочно связующего, удерживающего элемента. Многие, долгие дни потом приходят с печалью и раскаянием. Многие, долгие дни ты пытаешься строить стену заново – собираешь и ровно укладываешь кирпичи под уверенными ударами гнилых клыков, отмахиваясь от властных, зловонных перьев…

…Справа – чудесное, лесное озеро – правильный овал на ладони думающего, понимающего Мира, не принадлежащего тебе никогда. Озеро – Зеркало. Ты встаешь над ним на колени и с удовольствием различаешь на водной глади быстро бегущие облака, замерших в охоте стрекоз и ликующее Солнце. Его разрезающие Пространство нити-лучи устремляются в покой вод, щедро одаривая колышущиеся водоросли, стебли кувшинок и играющих маленьких рыбок великой Радостью и Благословением. Там же ты видишь свое лицо. Изо дня в день, из года в год оно меняется, а в чертах рождаются непредсказуемые, посторонние мотивы, безукоризненно подчиняясь законам Мира, игнорируя твои желания и возмущение…

Озеро – большое светлое Око, смотрящее изнутри, из глубины строгой Действительности. Бережно обрамленное по берегам зарослями высокого камыша и раскидистых ив, иногда, во владении Ночи, путем отражения оно приобретает зрачок. Яркий, всепроникающий зрачок – Луну…

Нет в Мире существа, умеющего не впустить Око в свою плоть и душу…

…За твоей спиной – Прошлое. Горы. Высокие, неподвижные беспорядочные нагромождения камней, лишенные бесценных даров – Изменения и Развития. Фрагменты близкого и дорогого тебе бытия там замершие, холодные и подобны неумелым мазкам акварели по мокрой бумаге. Нет четких линий, хорошо различимых деталей, образов и правильного распределения цвета. Окаменевшее осознание происшедшего, содеянного Навсегда, щедро используемое Памятью, выстраивающей прочный мост между Прошлым и Будущим…

…Тебе уже приходилось чувствовать над своей головой ладони Вечности? От них – Тепло и Свет, сильный и бесконечный. От них – Любовь. Когда-то, много лет назад, они бережно принесли тебя в Реальность и также бережно заберут тебя в Вечность, когда завершатся дни, подаренные тебе в Мире. Не поднимай голову слишком высоко – свет Вечности обожжет твою Душу. Не опускай голову слишком низко – утратишь возможность получать прикосновения ладоней Вечности…

…Вечность… У каждого Существа она Иная, неповторимая… Чудесными, изумрудными потоками Понимания она пронизывает твой уникальный Мир, наполняя его Движением, Разумом и материнской Заботой…

…Ты берешь Настоящее и выливаешь его в прохладу стакана… Настоящее смело исчезает в Прошлом, а для тебя остается лишь только призрачное, вечно поющее… Оно заставляет Сердце – биться, а Душу – любить… Или не любить…

Константин Рассомахин

Поэт, писатель, драматург, актер, певец. Лауреат конкурса «МАВЛИД 2014» (3 место) за стихотворение «Молитва». Автор сценариев для передачи «АБВГДЕйка», пою в правом хоре храма Знамения Богородицы, снимаюсь в кино и телесериалах, сочиняю стихи, прозу, пьесы («Чужими глазами», «Шейх Санан»). В 2005 году выпустил книгу «Плетение литер». В 2010 году опубликовал несколько стихотворений и рассказ «Змеиный взгляд» в «Невском альманахе». В 2012 году издал книгу стихов «Помни себя».

Год рождения – 1971. Окончил театральный факультет Саратовской консерватории и сценарный факультет ВГИКа. Живу в Москве.

Волшебник и овцы

 
Жизнь, говорят, есть сон.
Как это можно проверить?
Стены со всех сторон,
И ни окна, ни двери.
 
 
Кто обманул нас, шоры
Втиснув в мозги поглубже?
Где крючок, за который
Дернешь – и ты снаружи?
 
 
В древние времена
Жил-был один воротила.
Шерсти, то бишь руна,
Море у него было.
 
 
Морем жирных овец
Заправлял своенравно
Мудрый вождь и отец
Всех ягнят и баранов.
 
 
Крез, не тая греха,
Стриг своих подопечных,
Страстно любя потроха
И шашлычки овечьи.
 
 
Все бы ему нипочем,
Но имелась превратность.
У буржуев бичом
Что является? Жадность.
 
 
Не хотел пастухов
Нанимать воротила.
Изгородь от волков
Строить – жаба душила.
 
 
Даже пастушьих собак
Брать не хотел сквалыга.
Стад ведь хватало и так.
Дескать, какого фига?..
 
 
Ну, подумаешь, волк
Парой овец разживется,
Ну, унесет поток,
Ну, с обрыва сорвется.
 
 
Все это был пустяк,
Важный, весомый? Едва ли.
Хуже всего был тот факт,
Что овцы все понимали;
 
 
Что хозяин их – псих,
Дёрнувший скипидару;
Что он хавает их
За отарой отару;
 
 
Что ему все равно,
Что приготовить – пельмени,
Плов ли; что он за одно
Мясо их только и ценит.
 
 
Ну и еще чуть-чуть
За овчину и шкуры.
В общем, властитель их – жуть!
Подлая, злая натура.
 
 
Все это очень сильно
Изверга удручало.
Сок выделялся обильно,
И в желудке урчало.
 
 
Только овечку – хвать,
Вот бы, мол, подкрепиться,
Как остальные – бежать.
И засверкали копытца.
 
 
В общем, плохо совсем
Стало житье у злодея.
А наш владыка меж тем
Был еще и чародеем.
 
 
Думал, гадал паразит,
Что б замутить такое,
Чтобы и он был сыт,
И росло поголовье,
 
 
Чтоб все овцы и овны
Без жлобства и кокетства
Шли к нему в пасть полюбовно.
И отыскалось средство.
 
 
Был далеко не дурак
И настроен серьезно
Быт свой наладить маг,
Обращаясь к гипнозу.
 
 
Ах, как он сладко внушал!
«Верьте, овечки, верьте
В то, что у вас есть душа,
В то, что вас ждет бессмертье.
 
 
Гибель – еще не беда.
А сдирание шкуры
Не причинит вам вреда,
Только улучшит фигуру.
 
 
Все, что вам только надо,
Все исполню я споро.
Я люблю свое стадо,
Я – ваш хозяин добрый.
 
 
Я – ваш иконостас,
Ваш помощник, ваш рыцарь.
Верьте, ни с кем из вас
Ничего не случится.
 
 
Ну а если внезапно
С вами что-нибудь станет,
То все пойдет поэтапно,
Четко, по расписанью.
 
 
После смерти – астрал,
Те же кусты и грядки,
После астрала – ментал…
В общем, все будет в порядке.
 
 
Там, в том счастливом краю
Трав и воды навалом.
Ангелы сладко поют
В том краю небывалом.
 
 
Там начинается путь
В незнакомые дали.
Там вашей жизни суть
Вскроется в каузале.
 
 
Там, на верху на святом
Все, наконец, прояснится,
Там вы узнаете, что
Кто-то из вас – лисица,
 
 
Кто-то из вас – медведь,
Лев, крокодил или кошка.
Кто-то из вас – человек,
И волшебник немножко».
 
 
Нарисовал круги,
Замки, дворцы, аллеи.
В общем, запудрил мозги
Так, что чуть сам не заблеял.
 
 
И с тех далеких лет,
Зависть друзей вызывая,
Пастырь не знает бед.
И овец прибывает.
 
 
С тех далеких времен
Овцам, тупым и беспечным,
Снится их розовый сон,
Лживый и бесконечный.
 

Симург

 
Мы были стаей одиноких птиц,
Изгоев, запевал и забияк.
Со всех на свете стран и заграниц
Собрали нас, сформировав косяк,
И был прекрасен этот жуткий стан,
Где над смутьяном царствовал смутьян.
 
 
Здесь были китоглавы и грачи,
Бакланы – пожиратели сардин,
Фигляры, гарпии, бородачи,
И каждому в клюв палец не клади,
И каждый где хотел, там и кружил,
И с нами только ветер злой дружил.
 
 
Кому пришла идея нас собрать
В столь разношерстный, бешеный кагал,
Какую цель должна такая рать
Достичь, никто из нас не понимал.
И вот перо к перу, глаза в глаза —
Слетелись побродяги на базар.
 
 
Утес, что облепила наша дичь,
С ума сходил от криков, драк и ссор.
И вот какой-то дряхлый жалкий сыч,
Протяжно свистнув, начал разговор.
И стихло все. Квохтанью старика
Внимали птицы, небо и река.
 
 
Он молвил: «На горе священной Каф
Живет загадочный царь птиц Симург.
И мы должны, свой норов обуздав,
Всем скопищем отправиться к нему.
Нас выбрали из многих, но – беда,
Что все не доберемся мы туда.
 
 
И прежде, чем подняться на крыло,
Я должен познакомить вас с Огнем,
Мрак посвятит в свое вас ремесло,
И кое-что вам растолкует Гром.
Да здравствует Симург! Эй, сброд чумной,
Нас гибель или слава ждут. За мной!».
 
 
Что? Как? На кой?.. Зачем? Куда? К чему?
Воспитанный отмщеньем и войной,
Стан загалдел: «Какой еще Симург?
Пошел бы он со всей своей родней!
Какой еще там, к черту, царь и бог?
Да он уже давно, наверно, сдох!».
 
 
Но наша ругань длилась ровно миг.
Вдруг грянул Гром, и задрожал утес,
И первой молнии сверкнувший блик
Десяток крикунов смахнул с берез,
И, взвизгнув в страхе, стая в небеса
Взвилась, от смерти крылья унося.
 
 
Мы драпали куда глаза глядят,
А Гром за нами несся на парах,
Косили молнии за рядом ряд,
И только перья рассыпались в прах,
Но все ж мы выбрались черт знает как
Из-под грозы и вляпались во Мрак.
 
 
В такую тьму, что не видать ни зги.
Всю ночь мы мчались в полной слепоте,
Пока не поняли, что есть мозги,
Чей свет не равнозначен темноте.
И вот уж, тьму лучами из глазниц
Пронзая, мчится дальше клин жар-птиц.
 
 
Но главным испытаньем стал Огонь.
Необорим и недоступен свет.
Вблизи приятно, но попробуй, тронь:
Сиянье, радость, вспышка – и привет.
Там, где мы были, на краю Земли,
Немало пепла ветры намели.
 
 
И вот, пройдя сквозь сотни передряг,
Все одолев, мы все еще летим.
Нас ровно тридцать. С нами наш вожак,
Ведущий клин по грозному Пути,
И иногда нам снится, что вот-вот
Окончится наш сказочный полет.
 
 
И иногда еще такой нам сон
Мерещится, что будто бы мы все,
Вся стая, все мы вместе – это Он,
Летящий по небу во всей красе,
Достигший Истины счастливый принц…
Мы были стаей одиноких птиц.
 

Сказка о волшебном яблоке, экзистенциальном вопросе и прытком лесничем Елпидифоре,
рассказанная с применением современной изящной терминологии

В некотором царстве, в некотором государстве жили-были канцлер с канцеляршей – это, значит, король с королевой по-старому. Эпоха тогда была просвещенная, и наука сильно продвинулась вперед, и ученых развелось – пруд пруди, все одни доктора да члены-корреспонденты, и канцлер с канцеляршей держали у себя при дворе с дюжину таких членов, да вот, к несчастью, ни один из этих корреспондентов не мог помочь своему покровителю в его недуге. А недуг-то и заключался всего-навсего в том, что не было у канцлера и канцелярши детей.

Для нас с вами, уважаемый электорат, это, конечно, не ахти какая беда – отсутствие потомства. Иное дело – цари. Им по статусу положено иметь наследников, ну если не целый выводок, то хотя бы одного, самого задрипанного, лишь бы народу было сподручно кормить его с ложки. А то если народу некого кормить с ложки, то опускаются у него, у бедного народа, руки, и становится он сам не свой, худеет и умнеет на глазах, и всячески развинчивается. Ну да бог с ним, с народом, не о нем речь.

Итак, для королей забота о продолжении рода – настоящая беда, у них прямо лицо перекашивается, когда речь заходит о детях, а уж когда их нет, то тут и вовсе туши свет, бросай гранату. Чего только ни перепробовала бедная венценосная чета, чтобы достичь присовокупления в семье. Куда их только ни укалывали всякими иглами хитрые китайцы, какой только активной биологической приправой ни пичкали их ушлые американцы, какие только конечности ни массировали им оголтелые турки, – ничего не помогало державным супружникам избавиться от неплодия.

И вот, когда все средства уже были испробованы, и у всей демократически настроенной части населения государства пошатнулась вера в непререкаемый авторитаризм науки, вспомнил канцлер Полкан Тринадцатый старую легенду про волшебную яблоню, якобы приносящую потомство тем, кто сжует плоды с этого дерева. (Ну, не всем подряд, конечно, приносящую, а только женщинам. Мужчинам, в силу их физиологических отличий от слабого пола, подобная перспектива не светила, хоть скушай ты все то магическое растение со стволом, с листьями, с корнями и с землей, на которой оно стоит. Ну, если только ты очень хочешь, в порядке исключения, при изменении мужеского пола на женский, – тогдашняя наука уже и до такого непотребства докатилась – страждешь исправить себе, так сказать, детородный инструмент и воспитать дите без вредного влияния феминизма, то можно и мужика от неплодия вылечить. А вообще-то, конечно, фрукт этот предназначался для женского сословья.) Ну а легенда, стало быть, вот какая.

Со времен глубокого средневекового мракобесия и ханжества ходил в тех краях сказ о злой ведьме Ягине, которая однажды выручила из беды бога смерти и воздаяния по заслугам по кличке Чох. Не поделил этот самый Чох с богом жизни и радости Пыхтуном одну нимфу – ну, не нимфу, а так себе нимфеточку сомнительной наружности, и вышел у них скандал на весь небосвод. Десять лет подконтрольные им средства массовой инсинуации густо сдабривали эфирное пространство лазури отборнейшими помоями, чему были несказанно рады отупевшие в религиозном невежестве канцелярские народности, не уставая хвалить небо за подкорм хилых посевов мака и конопли, пока в начале третьего года Господу нашему царю-батюшке, то есть самому главному их теневому богу, которому все заочно плевали в рожу, а очно признавались в чувстве и целовали в седалище, не надоела их собачья полемика. Чтоб более никому не повадно было хамить друг другу за глаза обидными плюрализмами, Главный временно отстранил Пыхтуна от занимаемой должности, отдав заботу о радостной жизни на откуп инквизиционной опричнины. Бога же смерти как сильно отметившегося в ругательном ремесле сквернавца снабдил для совершенства в означенном искусстве таким выразительным обличьем и такими морфологическими ресурсами, что бедняга Чох утратил всякую возможность геройствовать на любовном фланге. Стоило ему только раскрыть свое любезное хайло перед какой-нибудь божественной грешницей и обратить на себя ее взоры, как несчастную красотку от одного созерцания этого мордоворота и от потоков рифмованного мата начинало крючить и буравить, и наизнанку выворачивать, что, вполне понятно, несколько мешало их дальнейшему продвижению в сторону алькова. Короче говоря, тут не то, что амурного удовлетворения не получишь, рюмку шафрана – и то не опрокинешь – плавники с бивнями чинят препоны. Вот в этот самый момент и подвернулась Чоху ведьмочка Ягиня.

– Давай, – говорит, – сделаю из тебя Ален Делона, а ты меня взамен вечной жизнью и вечной молодостью побалуешь.

Чох, конечно, обложил ее шестиэтажным дивертисментом и согласился. А что поделать, если ее папа в те времена был большим воротилой чернокнижного промысла?

– На тебе, дрянь ты эдакая, – говорит Чох, – твою собственную монаду, из которой ты, если верить Готфриду Вильгельму Лейбницу, стала возможной и появилась на свет. Храни ее как следует в сухом и прохладном месте, но в то же время и неподалеку от себя, тогда ни жизнь, ни молодость вовек с тебя не соскоблятся. А чтоб у меня на кармическом балансе подушный дебет с кредитом сходился, вот тебе семечко волшебной яблони, посади его у себя в саду да глаз с него не спускай. Созревают на этом деревце не цветы-овощи, а жизни человеческие. Будешь этими яблоками кормить простых смертных налогоплательщиков, которым бог не дал потомства, а они в твой счет будут свои молодые жизни перечислять, продолжаясь в детях. Если перестанешь яблочных уроженцев мне поставлять, отниму у тебя монаду безо всякой жалостливой канители. Теперь же тебя не трону и даже возьму к себе на недельку любимой сожительницей, а также буду тебе всякие поднебесные гостинцы подбрасывать до скончания моих полномочий, если сделаешь из меня не Ален Делона, а Леонардо ди Каприо, твою мать, эпоху, душу, совесть, – ну, и так далее в том же духе…

– Ладно, – отвечает Ягиня, – слеплю из тебя ди Каприо, только ласты свои убери с моей белой груди, винегрет моржовый, не про того сватана.

Ударили они, значится, по рукам, и с тех пор бог смерти Чох живет себе припеваючи на небесах, всех с ума сводит своей красою и ни одной юбке проходу не дает, а колдунья, завинтив монаду в рукоятку своей волшебной палочки, на земле тоже не жалобится, втихую ведет свой безвременный гешефт да пряники жует.

Вспомнил, стало быть, канцлер про легенду эту и велит привести к себе лесничего возраста призывного со странным именем Елпидифор.

– Слушай, лесник, – говорит канцлер, – выручай канцелярию. Сороковой год мне пошел, а семье моей нет никакого добавления от честной моей жены, канцелярши Полканихи. Достали меня окаянные доктора с их членами, не могут ничем подсобить ей, бедняжке, в плане оплодотворения. А детей-то мне надобно всего-навсего одну штуку безразличного рода, то бишь преемника или преемницу, чтоб окружающим меня политическим стервятникам не досталась в старости моя одряхлевшая пенсионная падаль. Ну и чтобы без похожего потомства мне, как и любому рабскому гражданину, смысл жизни не представлялся пустой бесперспективной ахинеей. Ступай-ка ты к ведьме Ягине подобру-поздорову, пока в народе не начались митинги оппозиции, да купи у нее яблоко волшебное по оптовой цене.

– Тебя трансформаторной будкой шарахнуло, канцлер-отец, или обожрался ты тараканьих лапок, сваренных в обезьяньем соку? – вопросительно отвечает ему Елпидифор. – Али ты не знаешь, что вместо продолжения никудышного твоего рода ведьма тебя самого либо жену твою расписную раньше срока погубит? И ежели супружница твоя родит тебе дочь, а тебя самого не станет, то у кого же народ будет в ногах валяться и кому сопли будет вытирать, издержка ты пренатального периода?

– Цыц, – огрызается на него канцлер великий Полкан, – какие обороты загибаешь про вельможную персону? Не твоего стрелкового ума дело – королю советы отдавать. Что я, с какой-то бабой не столкуюсь? Что я, не политик, что ль? Вот тебе проект мирного договора с этой стервой, вот тебе нота протеста, если она заартачится, а вот и накладные – нагружай, значится, провианта побольше, я потом этими яблоками на международной арене буду спекулировать. И пусть только она попробует мне не дать. Я ей такое эмбарго покажу, какое одинокой женщине и не снилось. Что стоишь, как тумба? Иди, куда послали.

– Иди ты сам в эту скважину, если у тебя такая возбужденность, канцлер-батюшка, – аполитично восклицает Елпидифор, – не пойду я к ведьме в лапы, пропаду на чужбине зазря. Эта путана и наркоманка еще, чего доброго, меня самого, молодого и неженатого, охмурит, попользует и сплавит кому надо на тот свет за бесценок.

– Молчать, – церемонно заявляет либеральный канцлер Полкан. – Жизнь твоя и на родине ничего не стоит. Ступай, куда велено, да без яблока не возвращайся, а то твоей матушки да твоего батюшки давно уже два электрических стула дожидаются, как раз по соседству с электрическими удобствами для газетчиков. Да в загородной резиденции у меня целый электрический гарнитур, нарочно заказанный из Северной Кореи для твоих братьев и сестер и для всей твоей родни, лежит в целлофане нераспакованный.

Делать нечего, канцлер хоть и социал-демократ, но зато большой затейник по части пыточных увеселений. Ведь ему ничего не стоит из одного лишь ворчливого любопытства поджарить человека газосварочным аппаратом, чтобы получить редкую судебно-медицинскую фотографию. Плюнул на инкрустированный паркет обуянный скорбью лесничий Елпидифор, дал своему гражданскому возмущению отдушину и пошел с колдуньей разбираться. Не забыл он, конечно, захватить с собой и сабельку, и арбалет с оптическим прицелом, и грамотами канцелярскими не погнушался – мало ли для какой нужды понадобятся.

Ходил он, бродил по долинам и по взгорьям, вступал в пограничные контакты с разными социальными индивидами, расспрашивая у них дорогу к ведьме, пока в конце своих приключений не очутился в волшебном лесу, где цвело и благоухало такое число невиданных ботанических извращений, какое бывает только после поломки на атомной станции. По этому признаку и еще по тому, что кругом обнаруживались насыпи человечьих объедков, прямо как на нездоровых изображениях баталиста Верещагина, Елпидифор сразу смекнул, что угодил он аккурат в дендрарий колдуньи Ягини. К тому времени ночь уже уселась на землю, и спелая луна, осветив своей бледностью дикорастущий простор, придала антуражу уголовно-процессуальный оттенок.

В середке неопознанной экологической аномалии, на полянке, стояла, значится, заветная яблонька с одним-единственным позолоченным яблочком на рахитичной ветке, ну, все равно как в шовинистическом раю Адама и Евы. Только там не было бюджетных караульщиков, главный теневой Бог наш царь-батюшка в Эдеме сам на облаке обходил свои посевы и собственноручно отмечал смутьянов кулачком под дых, а здесь казенных вахтеров было аж целых две штуки поставлено, и оба не простые людишки, а злые вурдалаки, то бишь охотники на человечков. Правда, когда лесничий Елпидифор подступил к бандитской той малине и варежку свою раззявил, смерив яблоню экзальтированным взглядом, злыдни вурдалаки в сторонке, под смородиновой пальмой валялись пьяные вусмерть и от большой философской задумчивости упражнялись в стрельбе из автомата одиночными патронами.

Терзаемый неудовлетворительным предчувствием и немало ошарашенный тем, что никто его не встречает, а яблоко вот оно висит, спелостью наливается, бери – не хочу, стоял Елпидифор в нерешительной эмоции, как вдруг видит – летит прямо в него переливающаяся лунными отблесками глупая пуля.

– Ничего себе, – молвил бесстрашный Елпидифор, – вот, значит, как у вас тут хлебом-солью потчуют…

Сделал лесничий шажок вправо, надел танкистский шлем, пригнул макушку, пуля вокруг него проскочила и сгинула в плотных слоях атмосферы. «Однако здесь криминогенная обстановка, – подумал герой. – Кому ж это понадобилось в нечаянных проходимцев неотразимую гибель посылать? Дай-ка я сползаю на разведку, приструню хулиганов».

Зарядив стрелу в арбалет, подобрался он на корячках к яблоне, а яблоня как раз на пригорке стояла, и с высоты все расположение пейзажа хорошо просматривалось. Глядит Елпидифор в инфракрасный прицел – высовывается из дебрей африканской клубники оружейное отверстие. Кто стреляет – в темноте рожи не видно, но по нестерпимому философскому перегару чувствуется, что метит в яблочко. «Эка, что задумал, вражеский безобразник, – сказал про себя Елпидифор, – преступное вмешательство в движение исторических событий!».