Текст книги "Знание-сила, 2002 №04 (898)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Танец на заре истории

Михаил Вартбург

Имя израильского археолога Иосефа Гарфинкеля, несомненно, войдет отныне в историю культуры. Гарфинкель, сотрудник Еврейского университета в Иерусалиме, опубликовал первую в своем роде монографию, посвященную почти неизученной доселе проблеме – роли танца в эволюции человеческого общества.

Танец, как известно, предшествовал появлению человека. Танцуют пчелы, танцуют птицы, танцуют дельфины и киты, танцуют, ухаживая друг за другом, многие сухопутные млекопитающие, и есть, видимо, какой~то глубокий физиологический и эволюционный смысл в этих ритмических сменах поз и положений. Человек тоже существо танцующее, но, в отличие от его первых наскальных рисунков, мы не можем датировать его первые танцы – от них не сохранилось никаких воспоминаний и следов. Все рассказы: о безумных теловращениях одержимых шаманов, об исступленной пляске царя Давида перед Господом, о бушменских хороводах или священном танце храмовых жрецов – продукт поздней исторической памяти. Танец просто, танец сам по себе, танец на заре истории представляется недоступным для исследования.

Иосеф Гарфинкель взялся за эту казавшуюся недоступной проблему и за восемь лет кропотливой работы собрал свыше 400 изображений танцевальных сцен, выцарапанных на камне или нарисованных на керамической посуде древностью от 9 до 5 тысяч лет назад.

На одном из самых древних изображений танца, найденном в раскопках Невали Гори в юго-восточной Турции, – три человеческие фигурки с обращенными друг к другу лицами, широко расставленными ногами и поднятыми вверх, согнутыми руками. Возможно, это двое мужчин, танцующих вокруг женщины. Другое изображение той же 9000-летней давности было найдено на небольшой стоянке Дувейла в Иордании: здесь на скале выбиты стоящие в ряд четыре фигурки, взявшиеся за руки: огромные шеи и головы означают, по мнению специалистов, что они танцуют в масках.

Подобные изображения на Балканах и Ближнем Востоке археологи находят довольно часто. Их разнообразие поражает. На некоторых танцующие изображены на фоне каких-то архитектурных деталей – видимо, знак того, что они танцуют на открытом месте, среди домов. На других фигуры намечены лишь силуэтом – специалисты почему-то считают, что это изображение ночного танца. На самых ранних рисунках танцующие люди изображены как примитивные фигуры с треугольными головами, а то и вообще без голов, с поднятыми вверх руками и ногами. Самые поздние представляют собой сложные многофигурные сцены, напоминающие фотографии современного балета. Взятые вместе, эти сотни танцевальных сцен, собранные Гарфинкелем, образуют уникальную иллюстрированную энциклопедию древнего танца и позволяют сделать кое-какие теоретические выводы и предложить некие гипотезы касательно роли танцевального ритуала в эволюции человеческого общества.

«Танец был средством социального общения в до-государственных обществах, – утверждает в своей книге Гарфинкель. – Он был частью ритуала, который координировал всю активность коллектива. Наступало время сеять или собирать урожай, и все собирались между домами и танцевали, и это было знаком начала коллективной работы». Гарфинкель видит подтверждение этой своей гипотезы в том странном факте, что, начиная примерно с 5000 тысяч лет назад, танцевальные мотивы почти полностью исчезают с каменных памятников и керамической посуды. Это было время возникновения первых государств и монархий в регионе, и понятно, что теперь уже не танец, а цари и их чиновники начали организовывать и направлять в нужную себе сторону коллективные действия людей. Люди наверняка продолжали танцевать, но танец, как главный социально-организующий мотив, исчез из художественной памяти обшества.

Гарфинкель рассматривает и другую общественную роль танца – информативную: «До появления письменности и школ общественные ритуалы, символизируемые танцем, были главным механизмом передачи знания и образования».

Эта широкая интерпретация социальной роли танца в древних человеческих обществах была с интересом встречена многими историками, хотя ее смелость насторожила некоторых из них. Другие историки и археологи ограничиваются описанием самих изображений, не пытаясь реконструировать поведение людей. Тем не менее у Гарфинкеля уже появились и последователи. Так, мичиганский специалист Кент Фланнери, соглашаясь с тем, что танец наверняка имел более широкую социальную роль, нежели только коллективное развлечение, предлагает толковать его как ритуал, связывающий членов первобытного племени с их мифическим «общим предком». «С возникновением первых оседлых поселений, – рассуждает Фланнери, – возникли и большие коллективы, насчитывавшие многие сотни сот людей. Их единство скреплялось верой в происхождение от некого обшего предка, вроде Великого Койота или Большого Орла у североамериканских индейцев. Танцы, как ритуал перевоплощения в Предка, укрепляли эту веру, сплачивая коллектив».

Гарфинкель, однако, настаивает на том, что главная роль танца была связана не с родовым, а с трудовым объединением ранних оседлых коллективов. «Охотники и собиратели, – говорит он, – видели результаты своего труда немедленно. Между тем сельское хозяйство характеризовалось «отсроченным вознаграждением». Прежде чем собрать урожай, нужно было расчистить поле, вспахать и засеять его, защитить от вредителей и сорняков. Переход к такому образу жизни требовал своего рода «познавательной революции», переворота в сознании, резкого изменения всех прежних представлений о связи между трудом и его результатом. Возможно, именно танцы и им подобные ритуалы помогали держать людей в убеждении, что успех требует их совместного труда. Не случайно почти на всех изображениях люди танцуют группами, а не в одиночку».

ЖУРНАЛЫ

Апокалипсиса не будет?

Александр Зайцев

Самый сильный человек на свете – это тот, кто наиболее одинок

Г. Ибсен. «Враг народа»

«Быть в оппозиции – значит говорить нелицеприятное» – это известно всем нам. Однако датчанин Бьерн Ломборг, автор книги, выпущенной в конце 2001 года издательством Кембриджского университета, угодил в ряды оппозиции за то, что говорит лишь приятное. Его книга стала бестселлером, потому что несет благие вести о будущем: «Нет повода для уныния. Мы живем в лучшую эпоху. Все мрачные протозы несбыточны. Апокалипсиса не будет. Статистика доказывает обратное».

В одночасье в кругах экологов не стало персоны противнее Ломборга. Он один перечеркивает всю их деятельность. Поэтому на датского профессора обрушилась волна самой резкой критики: он удостоился прозвища «Иуда», а выпуск книги назван «провокацией». Перед выступлением в Лондонском Королевском обществе к нему пришлось приставить четырех (!) телохранителей. «Почему экология должна страдать от выходок какого-то самодовольного мракобеса?» – подобные вопросы часто появляются на сайте www.anti-lomborg.com.

В самом деле, мнение Ломборга кажется неуместным. Мы живем с ощущением «грозящих нам бед», и в выводы социолога из Дании заранее не верится, но,., может быть, мы обманываемся, как зрители рисунков Эшера? Хотелось бы подробнее ознакомиться с его аргументами, ведь мнение общества – лишь эхо, вторящее давно сказанной фразе. Эти раскаты трудно перекричать. Но так ли верно сказанное? Статистика, приводимая Ломборгом, – 182 графика и таблицы – доказывает обратное.

Тем интереснее было встретить на страницах февральского номера «Spiegel» беседу со «смутьяном-оптимистом». Ему – 37 лет; он преподает статистику в заштатном Орхусском университете. Этот вегетарианец с «внешностью кинозвезды» («Washington Post»), – он, пожалуй, похож на Роберта Редфорда, – смотрит на мир «в розовых очках». Вот что он видит:

* Внедрение промышленных технологий в сельское хозяйство привело к тому, что потребление калорий на душу человека за последние 40 лет – в 1961 -2000 годах – возросло на 24 процента, а в развивающихся странах – даже на 38 процентов.

* Общая численность населения планеты растет, но доля голодающих людей в странах «третьего мира» снижается За последние 30 лет этот показатель сократился с 35 до 18 процентов и, по прогнозам, в 2030 году составит всего 6 процентов.

* Никогда прежде за всю историю Земли люди не производили так много продовольственных продуктов. Никогда не был так высок средний уровень образованности и так низка неграмотность. Время беспросветной нужды уходит в прошлое. Все больше людей избавлены от необходимости думать о своем пропитании. Если взять средние показатели, никогда еще у людей не было столько свободного времени.

* В XX веке разительно улучшилось здравоохранение. Средняя продолжительность жизни возросла почти вдвое. Прямо-таки «фантастичны» изменения, наблюдаемые в развивающихся странах: детская смертность уменьшилась на 50 с лишним процентов.

* Многие боятся сырьевого кризиса, но тот наступит нескоро. Запасы основных полезных ископаемых еще долго не исчерпаются. В отдельных случаях промышленность перейдет на новые технологии: так, нефть может заменить близкая ей по свойствам смола, получаемая при переработке горючих сланцев; она будет стоить около 40 долларов за баррель, и ее хватит еще на 250 лет. В начале XX века тоже предвещали сырьевой кризис, но многие виды сырья, вопреки прогнозам, стали дешевле.

* Проблема загрязнения окружающей среды преувеличена. Новые технологии заметно снижают попадание вредных веществ в атмосферу, почву и воду. Кроме того, «самое позднее, через полвека автомобильные двигатели будут работать не на бензине, а на других, возобновляемых ресурсах». К сожалению, сейчас стоимость солнечной энергии и энергии ветра гораздо выше, чем энергии, получаемой при сжигании ископаемых видов топлива – угля и нефтепродуктов. Пока ситуация не изменится, нам придется иметь дело с выхлопными газами.

* «Энтузиасты из Всемирного фонда дикой природы заявляют: «Мы должны действовать, иначе на Земле не останется ни клочка леса». В действительности, за последние полвека территория, занимаемая на нашей планете лесами, возросла – и продолжает расти». Правда, на протяжении всего XXI века в странах «третьего мира» продолжится вырубка тропических лесов. Однако к 2100 году, по прогнозам Международной комиссии изменений климата, площадь леса начнет возрастать и здесь.

* Вообще не стоит драматизировать положение дел в странах «третьего мира». Несколько столетий назад в таких же условиях жили европейцы, но эти условия постепенно улучшались, а не ухудшались. Почему теперь может произойти обратное? «Все это – лишь часть того длительного процесса, который приводит, в конце концов, к росту благосостояния». Не надо жить сегодняшним днем – и надеяться, что «все переменится сегодня».

* «Мы оставим нашим детям мир, где ресурсы полезных ископаемых уменьшатся, но появится много новых технологий. Мы выйдем на иной уровень научного миропонимания, и это поможет построить новый, лучший мир», а вовсе не то мрачное будущее, о котором твердят экологи или авторы антиутопий.

* Потепление на планете продолжится, но не такими быстрыми темпами, как предрекают пессимисты. Вместо того чтобы тратить деньги на борьбу с потеплением, лучше помогать странам «третьего мира» и выравнивать уровень жизни на планете. Кроме того, потепление принесет выгоды целому ряду стран: например, в России и Канаде заметно повысятся урожаи зерновых. С засухами и наводнениями столкнутся в основном жители развивающихся стран.

Самое удивительное, что, задумывая книгу, Ломборг намеревался доказать обратное. Он начинал писать еще один мрачный сценарий будущего, а получилось что-то другое. Его взгляды стали меняться около пяти лет назад, когда он ознакомился с тезисами американского экономиста Джулиана Саймона: «Они были так оптимистичны, что поначалу я принял их за чистую пропаганду». Однако, поверяя тезисы статистикой, он не мог их опровергнуть. Оказалось, отмечает Ломборг, что «активисты экологического движения долгое время манипулировали множеством лживых фактов. Они повторяли эти бессмыслицы до тех пор, пока общество не привыкло к ним и не уверовало в них». Раскаты эха стали важнее смысла сказанного. Тогда Ломборг стал писать статьи.

Он опубликовал около четырехсот статей в датской прессе, вызвав раздражение многих коллег Из статей составился сборник – и сразу стал бестселлером в Дании. В прошлом году переработанный вариант книги был издан в Кембридже – и вызвал сенсацию в США и Великобритании, хотя на первый взгляд работа могла бы показаться скучной, вторичной. Ведь здесь собраны цифры, уже опубликованные в документах ООН, ЕС, Всемирного банка. Правда, на эти цифры, взятые по отдельности, в свое время не обратили никакого внимания.

Теперь ведущие научно-популярные журналы не могли пройти мимо этой книги. «В этом тексте использована стратегия людей, которые утверждают, что от СПИДа умирают лишь гомосексуалисты, а евреи вообще не подвергались преследованиям при нацистах» – эта фраза из «Nature» даже не мнение, а приговор. Это – «невежественная» книга, добавляет критик из «Scientific American». Стоит ли что– то добавлять к подобным рецензиям?

Но в газете «Washington Post» книгу Ломборга назвали самой важной книгой по экологии, выпущенной за последние сорок лет. Но британский журнал «New Scientist» рекомендовал ее как «обязательное чтение». В частности, рецензент Дэвид Пирс, профессор Лондонского университетского колледжа, приветствовал идею Ломборга пересмотреть смету, утвержденную Киотским протоколом. Зачем вкладывать деньги в неэффективные проекты лишь потому, что их называют «экологическими»? «Моралисты забывают, что деньги можно тратить всего один раз», – пишет Пирс.

Речь идет о немалой сумме – до 350 миллиардов долларов ежегодно. По словам Ломборга, «это в семь раз больше всех денег, выделяемых в помощь странам третьего мира». Спрашивается, что лучше, тратить миллиарды на защиту стран «третьего мира» от потепления или вкладывать деньги в развитие их экономики, и тогда через 50 – 100 лет они сами справятся с последствиями климатической катастрофы?

Подчеркнем, что резкой критике подвергаются не результаты работы ученого, а сам факт их публикации. Он – невежда не по незнанию, а потому что составил книгу из цифр, неугодных новым «властителям дум». Эти сведения «политически некорректны» – хотя некорректна в таком случае сама реальность. Они подрывают основы экологического мышления у людей, пишет рецензент из журнала «Science». Ведь, восхваляя прогресс, Ломборг не обращает внимания на то, как тот был достигнут. Если бы не экологи, то даже в Европе не появились бы фильтры для очистки воздуха или воды. За цифрами. Ломборг не видит людей, без которых этих цифр не было бы. Статистические же выкладки его в основном бесспорны. Было выявлено лишь около десятка неточностей, но все они исправлены на сайте Ломборга.

Эти споры вокруг книги, которая представляет собой расширенный комментарий к статистическим данным, книги, где на 516 страниц приходится 2930 примечаний, лишь убеждают, что мы не представляем себе мир, в котором будем жить в ближайшие десятилетия. Мы накопили обширные сведения о том, каков наш мир сейчас, но, возможно, мы находимся в некоей точке бифуркации. Для нас почти в равной мере возможны и мрачный, и оптимистичный сценарии будущего – и выбор зависит от случайности.

Ярость, с которой критики атакуют Ломборга, отмечает биолог Энтони Тревавас, автор письма, присланного в «Nature», «свидетельствует, что он обнажил принципиальные слабости в экологических догмах». Мы живем в мире, где создано множество мифов, говорит Ломборг. Мифы продолжают твориться на наших глазах. Так, «настороженность вызывают у меня» антиглобалисты, поскольку они «часто оперируют лживыми доводами». В свое время «зеленые» завоевали политическую арену «благодаря своим мрачным сценариям». Они явились защищать общество от мифов, ими же созданных. «Это стало ясно, едва лишь я задел их», – продолжает датский ученый.

На Западе защитники окружающей среды и антиглобалисты своими поступками часто напоминают тени знакомого прошлого – русских социалистов XIX века. Живя в благополучном обществе, они всячески расшатывают его из сочувствия к «падшим и угнетенным». В конце концов, основы общества могут дать трещины, а само оно – рухнуть, распасться на части, воюющие друг с другом. Желание справедливо разделить жизненные блага объяснимо, но невыполнимо, ведь те напоминают иррациональное число: их нельзя поделить нацело, без остатка, вызывающего споры. И вот уже все силы тратятся на «правильное перераспределение»; общество не прирастает благами. Романтикам и «донкихотам» остается лишь добиваться власти, ибо она позволит воплотить задуманное. Так, благородные цели постепенно подменяются политиканскими средствами. Тогда «врагом народа» может стать обыкновенный статистик.

AD MEMORIAM

Уроки Натана

Владимир Порудаминский

Дышит – пишет

«Каждый пишет, как он слышит, каждый слышит, как он дышит, как он дышит, так и пишет». Строка поэта (стихотворение Булата Окуджавы «Я пишу исторический роман») на вид простая – емка и многозначна. Невозможно не передать в слове свое дыхание, но вполне передать его невозможно трудно.

Поиски преображения авторского «я» в слово (стиль – это человек) выявляют себя. Удается угадать тай ну творчества и вместе – сокровенное внутренней жизни.

Устная и письменная речь Натана Эйдельмана, его дыхание связаны особо, неповторимо. Натаново «дышит – пишет» совпадает не только метафорически и метафизически, но – физически. Вряд ли найдешь еще кого, о ком можно сказать с достоверностью: говорит, как пишет; и того более: пишет, как говорит.

Уже «Лунин» ярко обозначил особенности его прозы. В этой книге взрывоподобно явил себя писатель Натан Эйдельман.

Я-то убежден, что этою писателя можно обнаружить и в «Тайных корреспондентах «Полярной звезды». Здесь, как в семечке, собраны будущие Натановы замыслы, сюжеты и вместе будушие приемы, образные средства. Но «Тайные корреспонденты» оказались таким откровением в тогдашней исторической литературе, что своеобразно предъявленное в ней мастерство Эйдельмана-прозаика остается недостаточно отмеченным.

Научный труд с научным наименованием, увидевший свет в научном издательстве, поразил живым прошлым, вырвавшимся с его страниц в настоящее, скрещением судеб – исторических, человеческих, житейских, напоминанием возможности претворения мысли в поэзию, странными сближениями, эпизодами, которые прежде числились «беллетристикой», а здесь вдруг увиделись необходимостью научного исследования, превращением автора в рассказчика, живым «воздухом истории», по определению иных историков. Это было приглашением к истории, которую мы не знали, забыли или уже затруднялись себе представить, вздыхая о расхождении науки и «художества». Книга окликнула нас герценовским «Зову живых!».

1966-й – год появления «Тайных корреспондентов» – начинался судом над Синявским и Даниэлем («заморозки», доконавшие последние остатки «оттепели» в стране).

Первые два эпиграфа в книге, оба герценовские (не цитирую целиком, советую перечитать – сегодня!), звучат набатом «Колокола».

«Я нигде не вижу свободных людей, и я кричу: стой! – начнем с того, чтобы освободить самих себя…»

В этих словах, Натан любил повторять их, – и творческая его программа во всей полноте.

Передать дыхание на бумажном листе Натану Эйдельману, без сомнения, помогали устные выступления. Тоже особый жанр. Не популярные лекции, не доклады, не беседа писателя, не артистический моноспектакль, хотя все наличествовало – и научность, и увлекательные открытия, и литературная наполненность, и высочайший артистизм. Но все – преобразованное его личностью, его дыханием, особостью душевного устройства и вместе дыханием как таковым – в ушах поныне эти захватывающие с первого произнесенного слова и уже не отпускающие придыхания, задыхания, доверительные и убеждающие интонации, неожиданные, будто отмечающие перебой сердца, вдохи, рокочущий смех.

Вспышку торопил

Динамизм повествования – уже с заглавия.

Одно слово, сообщающее решительное движение рассказу. Дата, число, сочетание чисел. Имя, сочетание имен, обычно через тире, подчеркивающее остроту сочетания. Противопоставление. Фрагмент цитаты, предполагающий развитие ее в главе, части книги, в книге.

1949 год

1951 год

1954 год

«Записка», «Исповедь», «Войныч», «Пущин – Пушкин», «Пушкин – Карамзин», «11 января 1825 года», «Декабрь – февраль», «Награда – немилость», «Лет шестьдесят назад», «Была ужасная пора», «Быть может, за хребтом Кавказа»… Ощущение стремительности движения поддерживается естественной, идущей от устных выступлений, но вместе творчески рассчитанной фрагментарностью речи.

Ряд плотно сопряженных «кадров» – мысль, документ, выразительная подробность – и вывод, раздумье, наблюдение, как бы оставленные на полуслове. Эта незавершенность строки, оставляющая простор для додумывания, дочувствования, опять-таки сопоставима с поэтикой фрагмента в творчестве Пушкина, особенно последних лет: «Куда ж нам плыть?..», «Колеблясь и шумя…», «Вот счастье! Вот права…» Не случайно (открывая новый простор стилистическому осознанию) часто и любовно фрагментируются поэтические прежде всего и больше всего пушкинские строки («И прелести кнута», «Чему, чему свидетели…» или приведенное о Муравьеве-Апостоле: «Вспышку торопил»).

Фрагмент заменяет целое: с его помощью Натан Эйдельман, торопя повествование, возвращает читателя к приведенному уже документу или предлагает переосмыслить его.

Ситуация такова…

Историк и писатель, историк-писатель, писатель-историк (и т.п.) – это все про Натана Эйдельмана, все – истина, и все не годится. Потому что скрещение исторического и художественного, о котором мечтал Натан, сознавал он это в полной мере или нет, уже происходит в его сочинениях, образуя особую систему исследования и воспроизведения житейского, человеческого, исторического (ставит он в ряд).

Книгу о Карамзине он называет пушкинским словом «Последний летописец». Название – программное.

«Последний летописец» – эти слова означают, что карамзинская манера (особое сочетание современной науки и старинной «иноческой простоты») более невозможна, уходит в прошлое…

Размышляя об этом, Натан Эйдельман осматривается и на суждение Ключевского, находившего в «Капитанской дочке» больше истории, чем в «Истории Пугачевского бунта». Суждение Ключевского подтверждает глубинную мысль Натана, что Пушкин не только сожалеет, но и – находит.

Пушкинские занятия историей, пристально изученные Натаном Эйдельманом, сплавляют в некое новое, неведомое прежде целое работу в архивах, чтение летописей и хроник, исторических трудов, заполнивших более чем на треть библиотеку поэта, запись преданий и рассказов очевидцев, странствия в поисках материала в коляске, верхом, в кибитке, карете, телеге, пешком – подсчитано, что Пушкин был одним из неутомимых путешественников своего времени.

Натан спорит с сегодняшними литераторами, не желаюшими «впадать в ученость» и уповающими на «художественный талант», – сам-то он идет вослед Александру Сергеевичу…

В пушкинское время узкая специализация, сильное разграничение исторического и литературного труда были просто невозможны, ныне же именно отказ or специализации смотрится «непрофессионализмом».

Но, «начиная с Пушкина, историки, художники не раз вздохнут, сколь основательно разошлись в методе, языке, логике такие две формы познания прошлого, как наука и «художество».

Начиная свой путь в литературе, Натан пишет – исключительно лля себя – небольшой отрывок «Взгляды»:

«…Я начинаю с личности: не с государства, не со слоя, группы, класса. Это будет…

Начнем с личности… – это целый мир, система; ее социальные, семейные etc связи громадны и… относительны».

1960 год

Натай с дочкой Тамарой. 1966 год

Здесь – разгадка исторического воздуха его сочинений, потребность обнаружения себя, усвоения внутренней соразмерности личного и творческого, возможность наполнения своего слова своим «я».

Здесь суть всей его литературной работы: собственно литературной, литературно-исторической, научно– исторической, то, другое и третье часто трудно различимо, определяется не текстом – установкой.

История персонифицируется.

Отсюда прямой путь к завтрашним раздумьям о воскрешении – на новом уровне – научного и художественного целого («карамзинского синтеза», назовет он потом). Он опасается: расчленяя историческое поле между наукой и литературой, легко утратить это целое, умертвить живую историю.

«Наука нащупывает сознательно; человеческий опыт, литература давно это сделали интуитивно. Ситуация такова, что надо начинать с интуиции, наука подоспеет…»

Ситуация такова… Он ощущает, сознает задачу, поставленную временем.

Он вспоминает известные слова Чехова: люди просто сидят, обедают, а в то же самое время решается их судьба (Чеховым сказано, но уж Пушкиным, Гоголем и другими великими глубоко прочувствовано). Прибавляет: «Искусство первым куда раньше науки вторгается в эти удивительные загадочные дебри, джунгли».

Он пишет об одном архивном деле, одновременно печальном и смешном, наполненном до того характерными психологическими подробностями, что частное, личное превращается в типическое: «Эго, как известно, является законом литературным, но что же делать, если жизнь, история представляют невыдуманные художественные детали!».

1978 год

Прохожу жизнь с…

Нужна большая – детская – свежесть души, чтобы впечатление от приближения к герою, узнавания его, вбирания в себя мыслью, чувством необщего выражения его лица всякий раз оказывалось неожиданностью, не подавлялось изначальной идеей, нажитыми прежде представлениями.

Душа Натана распахнута навстречу обретаемым в постоянных трудах впечатлениям. Они тревожат, радуют, жгут его. «Архивы продолжают свой бесконечный рассказ. Мы рады слушать. Нам дороги главные действующие.

Он не пугается, когда обретенный факт, свидетельство, находка не совпадают с его концепцией, не укладываются в нее, когда они что-то нарушают и вовсе разрушают в ней. Он не проектирует дорогу жизни и судьбы. Он не тянет героя за собой и своим замыслом, он погружается в того, о ком пишет, проходит с ним все изгибы его пути, не страшится противоречий героя ни с ним, с автором, ни с самим собой.

Он, погружаясь в материал, начинает жить в героях, как и они одновременно начинают жить в нем.

Из дневника – время подступа к «Первому летописцу»:

«Прохожу жизнь с Карамзиным: бездна поучительного».

«Наслаждение, редкостное, от занятий Карамзиным: движение по его жизни… Давно не получал такой радости».

Владимир Порудоминский и Натан Эйдельман в библиотеке Житомире в 1981 году

В личности Карамзина и трудах его для Натана дороже иного многого – давно не получал такой радости! – дарование не умозрительно, а всем существом принять время как пространственный символ, это путешествие во времени, заменяющее езду в пространстве. Прошлое, воспроизводимое в его воображении историческими изучениями и поэтическим видением, у него, у Карамзина, не меньшая реальность, а если поглубже взглянуть – в чем-то и большая, чем настоящее. Потому что, прописывая картину прошлого, мы не в силах забыть исторического опыта, набранного человечеством и отложившегося в каждом из нас на протяжении последующего времени. И еще: обращаясь к истории, мы волею или неволею привносим в нее черты своей личности. Натан любит пушкинские слова о карамзинской «Истории»: «Нравственные его размышления своею иноческою простотою дают его повествованию всю неизъяснимую прелесть древней летописи». Здесь тоже, если и урок, то урок взаимопроникновения (так обозначает Натан отношения настоящего и прошедшего): ему дорог «моральный контекст», который обретает история, осмысляемая Карамзиным.

В сознании Натана прошлое и настоящее живут нераздельно («пожить, . сколько захочется, в разных эпохах» – и домой, в настоящее, это – не его), они ; постоянно воздействуют одно на другое прямой или обратной связью, движут– I ся в едином временном потоке.

Натан Эйдельман не мог по желанию «перенестись» в Швейцарию или Берлин. А был неутомимый путешественник. Его поездки по стране исчисляются десятками тысяч километров.

Помню, он сочинял одно из посланий тогдашнему главе Союза писателей Г.М. Маркову. Обозначал предполагаемые архивные поиски, пытался предугадать возможные находки, объяснял их значение. Но доводы, убедительные для Натана Эйдельмана, не имели ни малейшего значения для руководства Союза писателей. Марков ему попросту не отвечал.

Карл Павлович Брюллов после гибели Пушкина говорил одному из вельмож: то, что Пушкину не дали поехать в чужие края, – преступление перед русской культурой. Павел Воинович Нащокин, очень Натаном любимый, писал Пушкину о приехавшем в Россию Брюллове, которого царь понуждал к службе: «Что он гений, нам это нипочем, в Москве гений не диковинка, их у нас столько, сколько в Питере весною разносчиков с апельсинами».

Зарубежные впечатления, встречи, библиотеки, архивы, сам взгляд «оттуда» на нашу жизнь, на мучающие нас вопросы успели дать новый мощный толчок творческим замыслам Натана Эйдельмана (из американских архивов он привез 25 килограммов ксероксов). Первые чувства «невыездного» человека, вдруг очутившегося «там», переданы в тонкой книжечке «Оттуда», увидевшей свет уже после смерти автора. О своих поездках – а они только начинались! – он предполагал рассказать в большом одноименном труде чуть ли не на сорок листов. Не путевые впечатления – герценовское оттуда, «с того берега», преисполненное мыслями и заботами об отечестве.

Эпиграф Тынянова

В трудные времена нас поддерживал оптимизм Натана. Читая его книги, слушая его на трибуне или в дружеском Kpyiy, мы набирались, каждый в меру своих возможностей, его стойкости в отношениях с историческими обстоятельствами, убежденности, что времена преходящи.

Оптимизм Натана – жизнелюбие историка и поэта. Жизнелюбие – в бытийном, не в бытовом смысле (как принято ныне выражаться).

На страницах дневника: «веселое пирвовремячумство»; «временами я в отчаянии»; пушкинское: «мой путь уныл…»; совсем страшное: «я несчастлив». (А скольким казалось, сколько завидовало: удачливый счастливчик, общий любимчик!) Он горюет, что не одарен той веселой основой жизни, которую находит в Татьяне Григорьевне Цявловской, в своем отце, в дорогих ему людях старшего поколения, выдержавших испытание исторических ломок, войны, лагерей, самого образа повседневном жизни, постоянно настроенной на оскорбление человеческого достоинства.

В трудные полосы, о которых мы часто не догадывались, захваченные его оптимизмом, он читает дневники Толстого (не самое утешительное чтение!), подумывает об уходе, побеге (вечная российская дума).