Текст книги "Избранные стихи"

Автор книги: Авраам Шлёнский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

ОСЕНЬ

 (Из цикла «Песни зрелого утра») /Перевод Е. Бауха/

Утро рождается в алом огне,

в гуще ветвей, что зрелостью пышет.

В грузе плодов – дар щедрых излишеств.

Жизнь, что во мне!

Смерть, что во мне!

В комьях земли запах жертвенных пиршеств.

Долька граната и резницкий нож.

С лежбищ барана – паленье щетины.

Свято мне, свито мне, сыто... Сквозь ночь

влага зари заливает вершины.

Влага зари? Или факел зажжен?

Пахарь вбирает рассветные краски.

Прачеловек ли застыл, окружен

сонмом богов в обличьях дикарских?

Осень, как плод, – у деревьев в горсти.

Руки коэнов [10]10
   Коэны – потомки первосвященника Аарона (брата Моисея). На них были возложены обязанности приношения жертв, храмовой службы и т. п.


[Закрыть], ветвясь, осеняют.

Мышца Отца, помоги мне нести

мой урожай, в меня силу вселяя.

Перевод Е. Бауха

ПОХОДНЫЙ МАРШ /Перевод Е. Бауха/

Левой! Левой! Левой!

В. Маяковский

Шагайте же, братья,

все выше и выше!

Кенаан [11]11
  Кенаан или Ханаан – одно из древнейших названий земли, на которой поселился Авраам с семьей и где родились Ишмаэль и Ицхак.


[Закрыть]– родная земля —

да услышит!

Молчите, уста!

Сильна и крепка,

слово тебе, трудовая рука,

нога,

что вгрызается в землю лопатой!

Твердо шаг в эту землю впечатай,

единой шагая левой!

Левой!

Левой!

Левой!

Так, братья,

всю жизнь устремляться нам в горы!

Лишь в Завтра, в зарю

обратим наши взоры,

туда, где орел парит с высоты!

Ведь мы за собою сожгли все мосты!

Кто тянет назад нас

походкой ленной?

Левой!

Левой!

Левой!

Ясно,

мы знали,

мы шли без сомненья

из стран заселенных —

в страну запустенья,

в болота,

в песок, что веками намолот,

где ждут нас

жара, лихорадка и голод,

но знали мы твердо —

сюда мы придем

и вновь возродимся,

хоть семь раз падем!

Наше дело правое,

так громче – голос припева!

Кто там шагает правой?

Левой!

Левой!

Левой!

Перевод Е. Бауха

ВОТ ТЫ ОБРУЧЕНА...

(Из цикла «Песни зрелого утра») /Перевод Л. Цивьяна/

Она лежит нагая предо мною,

туманом скрыты тучные поля.

Она лежит – невеста под фатою —

готовая к зачатию земля.

Созрели ее груди для кормленья

цветов и трав и буйно налились.

И словно бы кольцо при обрученьи,

ей дарит вечер желтый лунный диск.

Вот ты обручена со мной травою,

сплетеньем мыслей, шелестом листвы,

вот ты умащена теперь водою,

навозом плодородным и живым,

украшена терновником и вишней

для глаз моих. И ты познаешь бремя

беременности: пахарь в поле вышел,

чтоб овладеть тобой и бросить семя.

И я твоим томлением насыщен,

и изобилие твое в себе ношу я.

Тобою освящен я и очищен.

Земля в хотенье... Аллелуйя!

Перевод Л. Цивьяна

ТЕЛО НАШЕ ПОМНИТ...

(Из цикла «Песни зрелого утра») /Перевод Л. Цивьяна/

Подобно гривам львов, раздуты ветром кроны...

А память наших тел древна, как память скал...

Ночами в дебри сна мы входим неуклонно,

как львята в темный лес – идем Отца искать...

Бывает, словно степь, вдруг тело расцветает,

и по нему всю ночь бредут стада зверей.

И оттого с утра оно благоухает

и горечью травы,

и свежестью дождей.

Еще оно лежит в постели онемело,

разбрасывает солнце лен кудрей во мгле,

но есть вода и хлеб для насыщенья тела —

ни у ложа на столе.

Отпив глоток и теплый хлеб ломая,

мужчина с женщиной встречают утро.

В них первобытная уверенность немая,

и чуток первый шаг босой ступнею будто...

Ведь тело помнит все: зверей на мягких лапах,

речей их темный смысл, колючек ласку злую.

Еще в нем лес и степь, полынный терпкий запах.

В нем ночь еще, роса и свежесть. Аллелуйя!

Перевод Л. Цивьяна

БЕЛЫЙ ДЕНЬ

(Из цикла «Песни зрелого утра») /Перевод М. Генделева/

Земля, в свое лоно приняв семена,

цветения таинством дышит.

Ночь сельских богов-песнопевцев темна —

распутна,

пьяна

и бесстыжа.

Хлебов созреванье. Тучненье овец.

Садов прогибаются кровли.

С испугом смотрю на восхода багрец,

как девы на первые крови.

Сокрыли пути прорастанья зерна

поля. Из-под поднятой брови

глядит день, стоящий в квадрате окна, —

трезв,

точен и

хладнокровен.

Перевод М. Генделева

ПЕСНЯ О ВОДЕ  /Перевод Е. Бауха/

Слышал ты, с какою жаждой

иссушенный Негев

молится комочком каждым:

дай нам воду, небо!

Воду? Воду!

Дайте воду!

Кто же год от году

утолит нас,

исцелит нас,

кто же даст нам воду?

Как ты ссохся, нету мочи,

капли ждешь, как блага.

Напоим тебя, комочек,

долгожданной влагой.

Воду! Воду!

Мы тебя вчера мечтали

напоить навеки.

Ты сегодня новой далью

нам открылся, Негев!

Воду! Воду!

Перевод Е. Бауха

СЫТОСТЬ

(Из цикла «Стихи о хлебе и воде») /Перевод Е. Бауха/

О Ты, распаляющий Землю,

чтоб с жаром

весною и осенью хлеб нам рожала.

О Ты, что колосья в муку превращаешь

и повелеваешь:

мели, пеки, сей!

Повсюду Ты – рядом. Единый, Всевышний,

и в грубом помоле и в тонкой пшеничной.

Я в каждом мгновенье Тебя ощущаю

устами своими, рукою своей.

О сытости Ты повелел. Так наполни

амбары.

О щедрости высшей напомни.

От немощи Ты нас сберег Своей мощью.

В горсти держим семя,

муку – на ладони,

и пробуем мякиш на вкус и на ощупь.

И запах муки, белизны ее тонкой,

и ломтя ржаного, и пышущей сдобы

приблизят к мечте, что маячит вдали, —

к воде и кувшину,

к росе и ягненку,

и к хлебу, что сладок для нашего нёба —

ведь он же из рук материнских —

Земли.

Перевод Е. Бауха

ГОСТЬ

(Из цикла «Стихи о хлебе и воде»)  /Перевод Е. Бауха/

...Замеси и сделай лепешки.

                          Бытие 18:6

Имя твое мне так вольно и лестно

ясное произнести:

шатер распахни, как Сарра, и тесто

– лепешек испечь – замеси.

Солнце на небе – камея, монисто.

В ноздрях кольцо – месяц.

Пшеничной возьми. Бела и мучниста,

ночь нам лепешки замесит.

Пришедший с дороги требовать волен

что угодно его душе.

Вода для мытья. Горячий хлеб с солью.

Вода для питья – в ковше.

Перевод Е. Бауха

ТРОЕ

 (Из цикла «Стихи о хлебе и воде») /Перевод Е. Бауха/

Когда, руки омыв, кувшин мы нальем,

к горячей притронемся хале, —

пойдем и хвалу троим воспоем,

как отца родного, похвалим.

Им – от чресел моих,

им от чистого сердца

тройная хвала под небосводом:

мельнику, мелющему зерно,

пекарю, замесившему тесто,

водоносу, черпавшему воду.

Перевод Е. Бауха

БЛАГОДАРЕНИЕ

(Из цикла «Стихи о хлебе и воде») /Перевод А. Пэнна/

Дождь!

Да святится имя его!

Влажная милость неба.

Пойте хвалу плодоносности вод,

пойте хвалу хлебу.

На глыбы смотрите – просты и ясны,

прах их засеян и жарок.

Славь же, земля, колосистые сны —

ветра и ливней подарок.

Твоя радость в росе.

И тучны тяжело

твоих грудей и чрева массивы.

Хлебу насущному бейте челом,

хлебу спасибо!

Перевод А. Пэнна

ЗНАМЕНИЕ /Перевод Е. Бауха/

В сплетеньях леса – залп вражды. И говорок

чуть слышный зреющих хлебов, и шум – равнин...

С кем мальчика сравнишь. Отец? Кто в обморок

так падает от жажды и томленья до седин?

Упряма ночь его, чистосердечна.

Скопленье звезд в окно к нему течет —

рукою, расточительной и млечной,

хлестать простор, когда светать начнет.

Гнетут его намеки всех ночей,

лишь песня знак дает, как вздох, свободный,

и по краям зари той – первородной —

кровь Авеля. О, звездный взмах мечей!

Перевод Е. Бауха

ГУЛ ВЗРЫВА /Перевод Е. Бауха/

Вгрызаясь в плотность взрывом и глыбами белея,

как шерсть, дыбятся тучи, и пламя рвется вслед.

"Эй, слышишь, сын Амрама!" – овечка в страхе блеет

перед кустом терновым, в котором Бога нет.

Где ты, пастух? Где ключ, что чистой влагой налит?

Огонь давно погас, колодец наг и сух.

Зеленые глаза по-волчьи небо пялит,

и на колени встал среди овец пастух.

Пред мглой вечерней встал, застыл под лунным кругом.

И память Акейды [12]12
  Акейда (в переносном смысле) – самопожертвование. Намек на жертвоприношение Исаака.


[Закрыть]мелькает, горяча.

Извечно поколенья так говорят друг с другом

под сталью равнодушного меча.

Треск ледяных оглыбин, гром рухнувшего Храма...

Ошеломит тебя в тиши твоей мирской

гул взрыва... Слышишь, Господи, как мощью Авраама

земля и небо рушатся в отцовской мастерской?

Защитник мой. Всевышний, Ты к этому стремился,

укрыв меня скалою и жизни не губя,

Ты и на сей раз к мирной жертве обратился,

ведь страх этих ударов – и он ради Тебя.

Перевод Е. Бауха

ПОСЛЕ ПОЕДИНКА /Перевод Е. Бауха/ [13]13
  Из цикла «К разорванным небесам».


[Закрыть]

Вздымает ветер пыль, и воздух пахнет серой.

В стерне небесной овцы – в навозе вся их шерсть.

По улице, от гибели

серой,

серой,

серой,

останки лета катятся, гремя листвой, как жесть.

То изверг человеческий в древнейшем встал обличье!

Все осени подобны и все-таки не схожи,

и лишь сердца людские толкуют их различно.

Есть, что явились раньше, есть, что явились позже.

Быть может, я чуть поспешил? Медлительность бесила.

И поднял шум чуть раньше? И мускулы свело...

Пал на колени Росинант... Рука моя бессильна

на круп коня другого переложить седло.

Лишь звук схлестнувшихся мечей стихает эхом диким,

песней обезглавленной, чей финал пропет.

Но поединок завершен. Как всюду, в поединках

здесь нету победителей и побежденных нет.

Перевод Е. Бауха

ИСКУШЕНИЯ /Перевод Р. Баумволь/

К несчастью, мне сопутствует успех.

А вы бы мне не так уж доверяли,

поклонники мои... Я на глазах у всех

в глаза отцу родному посмотрю едва ли.

Ведь он мне наказал: взбирайся выше, сын!

Средь одиноких скал восходы лучезарней.

Сквозь тернии – к сиянию вершин! —

А я своим заделался здесь парнем...

Как много улыбающихся ртов

и лестных слов разменная монета.

На каждый зов я побежать готов, —

предстать пред тем, кто спросит: – Где ты?!

К моим услугам славы экипаж.

Я, кланяясь учтиво, проезжаю

средь возгласов толпы, входящей в раж.

Я еду в никуда – я это знаю!

Я знаю, это страшный гонорар,

его дают тому, кто продается.

И с каждой похвалой растет вокруг базар.

Во мне меня все меньше остается...

Кто волосы мои так ловко окорнал?..

Я вижу ножницы в руках Далилы...

Отец, я изнемог. О, если бы ты знал! —

я так устал приятным быть и милым!

Перевод Р. Баумволь

ДЕНЬ И НОЧЬ /Перевод Р. Баумволь/

Плоть внимает Дню,

кровью же властвует Ночь.

Этот разлад, словно бездну,

– не превозмочь.

Не избавиться крови от цели своей,

не помогут ни боги, ни гномы.

День – квадрат с парой глаз. Ночь – иная совсем,

и взирает на мир по-иному.

Перевод Р. Баумволь

ДЕНЬ И НОЧЬ /Перевод В. Горт/

Плоть внимает дню,

а кровь внимает ночи.

Вот и все.

И понимай, как хочешь.

У крови – рок, судьба, стезя.

И тут башки бессильны меднолобые.

У дня квадратного свои глаза.

У ночи – глаза особые.

Перевод В. Горт

НА УХО РЕБЕНКУ /Перевод Р. Баумволь/

Не вымысел это, не сказка из книжки

для малых детей, а глава бытия.

Живали-бывали однажды парнишки.

Одним из парнишек, представьте, был я.

Что годы промчались, не я в том повинен.

Ведь стать пожилым – это участь, не цель.

Я детство провел в степной Украине —

земле среди многих галутских земель.

Яркон и Киннерет – душа наших песен,

которые мы вдохновенно поем.

Но Днепр Украины, он тоже чудесен,

и сложено множество песен о нем.

Он ластился каждой волной своей зыбкой,

он хлебом насущным впитался в меня,

и мне золотою мерещилось рыбкой

днепровское солнце высокого дня, —

Когда не понять – где конец, где начало,

кто в ком отражается – не разберешь.

Ты неводом руки раскинешь, бывало,

и ловишь лучей золотистую дрожь.

Но сладкую грусть передать мне едва ли,

что сумеркам на Украине дана.

О, как они детское сердце пленяли,

когда я в те дали смотрел из окна!

А сумерки были как тайна, как чудо.

Писал я для взрослых об этом не раз.

Но взрослый лишь ясное ищет повсюду.

Не любит он тайн. Вся надежда на вас...

От взрослых услышишь: чудак ты, однако!

Мнишь времени вспять повернуть колесо...

А вам-то понятно, что можно заплакать

без всякой причины. Взгрустнулось, и все.

Прислушались люди к поэту большому,

когда он сказал, непомерно грустя:

«О, Господи! Мир Твой подобен Содому,

покуда одно хоть рыдает дитя».

Немало ночей пережил я ребенком,

когда колотили прикладами в дверь.

И вечером, как постучат ко мне громко,

запрыгает сердце даже теперь.

Любил у Днепра я ходить вечерами:

один, завороженный, словно во сне.

Ведь это случалось, наверно, и с вами:

вас что-то пугает и тянет вдвойне.

Мне было до трепета страшно и странно:

вот день вдруг в небесном просторе иссяк,

вот солнце скатилось кровавым бараном —

и ангелом Божьим спасен был Исаак...

Сплетались деревья в узоры тугие.

Тут жертвенником разгорались одни,

а там богомольно качались другие

деревья, которые были в тени.

Но хлопчик Михаиле, хоть рядом стоял он,

а чуда великого не замечал, —

что небо час вечера благословляло,

что шепот Днепра как молитва звучал.

Всплывала луна, как субботняя хала,

а небо мерцало пучками огней, —

как свечи, которыми мама встречала

субботу – особенный день среди дней.

А в ночь посветлее нужна была малость —

и вот уже Днепр семисвечья зажег...

луна тогда яблоком мне казалась,

насаженным в Симхат Тора на флажок.

Но я не забуду той ночи ужасной —

о, Днепр! Твое вдруг потемнело чело.

Теченье схватило луну, что погасла,

как мертвую птицу, ее понесло...

Рыдающий город представить вам трудно —

когда не спасает, что дверь – на засов.

На улицах гулких темно и безлюдно.

Погромщиков топот и вопль беглецов...

О прошлом вы знаете только по книгам,

со страшных пророческих слов «ма милейл» [14]14
  «Что случилось этой ночью?» – перекличка Иерусалимских стражников. (Исайя 21: 1. Из пророчеств о погибшей Идумее).


[Закрыть],

на мне же те ночи – подобно веригам,

и память воздвигла в душе мавзолей.

Я страхами в детстве обязан погрому,

и я повторяю полвека спустя:

о, Господи! Мир Твой подобен Содому,

покуда одно хоть рыдает дитя.

Перевод Р. Баумволь

МОИ БЕЗРАССУДСТВА /Перевод Р. Баумволь/

Я помню, зеленели дерева —

все – по своим законам, для себя,

в любви к самим себе.

И шелест их был полон сам собой.

А я воображал —

все это для меня.

Я помню, высились дома, дома...

И улица была —

мозаика из лоскутков.

Был свой незыблемый закон чередований,

и гнет квартплаты и привязанности к месту.

А я воображал:

ко мне,

ко мне,

ко мне

красоты города наперебой взывают.

И также радости —

они отмерены. И что там ни стрясись —

лишь вспышка случая, что гаснет на лету.

Из глаз, что вовсе не желают плакать, —

соленая слеза.

А я воображал,

что барабаны бьют ради меня,

что не воскликни я: «Да будет радость!»,

не прозвучал бы ни один напев.

И муки помню я:

в одной руке Творца небесная палитра,

таблица умножения – в другой...

И сочетались как-то вкус и цвет,

что в кусе хлеба,

и в куске холста,

и в безыскусственности слов ребенка.

Союз извечен между «да» и «нет».

И нет такого пиршества души,

что не стремится к своему концу.

А я воображал – всё для меня.

Мне думалось: моя ведь это песня

и добровольно я ее пою —

так мне казалось

в простоте душевной, —

что мне и только мне

овации, хвала и все на свете,

где каждый предоставлен сам себе.

О,горе,

о, блаженство

безрассудства!

Я вспоминаю с нежностью о вас.

Перевод Р. Баумволь

СУББОТНИЕ ЗВЕЗДЫ /Перевод Р. Баумволь/

Высок, спокоен свет субботних звезд.

А ты грустишь...

Печаль твоя – сегодня святотатство.

Как если бы ты свечи погасил,

зажженные рукою матери.

Молчания ты дал обет.

Но ведь молчание – настой из всех речей,

как мед – душа бесчисленных цветов.

И как пейзаж, где речка, лес и взгорье,

в отдельности и вместе между тем,

живут не споря.

Так будь и ты в ладу со временем своим.

Иди спокойно, как течет поток,

вмещаясь в берега и изливаясь в море.

На берегу – там дети лепят, строят

из влажного песка.

Там раковина – ей не нужно слов —

тебе нашепчет на ухо все тайны

прибоя и отлива.

Высок, спокоен свет субботних звезд.

Перевод Р. Баумволь

СУББОТНИЕ ЗВЕЗДЫ /Перевод М. Борисовой/

Спокоен свет больших субботних звезд.

А ты печален...

Печаль твоя сегодня – святотатство,

как если бы ты погасил все свечи.

Ведь ты молчанием наполнил рот,

молчанье же – есть сущность всех речей,

как мед – есть сущность тысячи цветов

и как пейзаж – есть средоточье речки,

и чащи, и холма, раздельно сущих

и в то же время —

вместе и без ссор.

Так будь един с эпохой, с поколением своим,

иди спокойно, как течет ручей,

не зная, есть ли море, но зная неизбежность берегов.

На берегу – там дети месят булки

из влажного песка.

Там раковина без помехи слов

раскроет тебе на ухо все тайны

приливов и отливов.

Спокоен свет больших субботних звезд.

Перевод М. Борисовой

КАЖДЫЙ О СВОЕМ /Перевод Р. Левинзон/

Франциск Ассизский читал свои проповеди перед зверьми и птицами, перед деревьями и камнями.

И прибрежная рыба,

И кит на просторе —

Перед притчей святого,

Перед правдой одной.

Но внимают ему,

Как меряют море:

Каждый мерой своей,

Своей глубиной.

И стервятник над падалью,

И домашняя птаха —

Перед притчей святого,

Разгоняющей тьму.

Все внимают ему,

Но от силы и страха,

От природы своей

Не уйти никому.

Всяк от страсти своей.

От души и природы,

Всяк из глуби своей

И вослед за судьбой.

И Франциск,

Освящающий земли и воды,

Говорит о своем

И ведет за собой.

Перевод Р. Левинзон

ПЕЙЗАЖ БЕЗ ЧЕЛОВЕКА /Перевод Р. Левинзон/

Все голоса без эха —

пейзаж без человека,

Все лица без улыбки —

пейзаж без человека,

И зеркало, в котором

никто не отразился,

И дерево без листьев,

хотя и дождь пролился.

Детей не баловали,

Пшеницу не убрали...

Гора стоит на цыпочках —

Услышать бы! —

Ни звука!

Пейзаж без человека...

О, Бог! Какая мука!

Перевод Р. Левинзон

В СВОЙ ЧЕРЕД /Перевод Р. Левинзон/

Смотреть, как ниспадают выси

вниз, к мертвой улице, в окно

мое, сидеть, сидеть без мысли

с звездой безвестной заодно...

И холод до утра, а утром —

и свет, и шум. Всё в свой черед —

заведено законом мудрым,

к черте итоговой ведет.

И как всегда: души сиротство

(и кто спасти придет за мной?),

и тесной комнаты уродство

опять в ночи глухонемой.

Перевод Р. Левинзон

ЕСТЬ ИЛИ НЕТ?

(Из цикла «Ребячливость») /Перевод Р. Левинзон/

Ах, опять ничего не выходит,

это просто ужасно, друзья:

каждый раз, когда завтра приходит,

так назвать его больше нельзя...

Что за бег сумасшедший, неверный?

Кто мудрец тот, что знает ответ?

Лишь   сегодня   бывает, наверно.

Ну а завтра-то есть или нет?

Перевод Р. Левинзон

И ТАК?..

(Из цикла «Ребячливость») /Перевод Р. Левинзон/

Сразу видно – невезучий...

Надевает он одежду

Каждый раз наоборот.

И всегда на небе тучи,

И потеряна надежда —

Так искал исхода Лот...

Котелок во сне приснился

С чудным супом, но без ложки...

Неудачник, видно, он.

С ложкой он в кровать ложился,

Занавесил все окошки,

Но пропал и суп, и сон...

Так все ищет он ответ:

Сны бывают

или нет?

Перевод Р. Левинзон

СЕКРЕТ ПОТЕРЯННОГО МЯЧА

(Из цикла «Ребячливость») /Перевод Р. Баумволь/

Когда он потерял свой мяч, его спросили:

– Скажи-ка, где посеял ты свой мяч? —

и он отправился далеко в поле,

чтобы взглянуть на поросли мяча,

и не нашел их...

Пойти бы нам,

отправиться во все места и времена, —

со всей серьезностью, —

а если посетит нас грусть, так пусть! —

взглянуть, что выросло из дней,

посеянных вчера?

В душе надежда теплится, что там —

как знать! – мы можем вдруг еще найти

потерянные некогда мячи —

мячи из детства.

Перевод Р. Баумволь

ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР /Перевод Р. Баумволь/

Ноль времени – на полпути из «есть» в «не стало» —

начало всех чудес.

Вот слух прозрел, а око услыхало

хоралы эха – голоса небес.

Приказ предстать. И занавес взметнулся.

Легенду жизни ветер ворошит.

К листве былых надежд он прикоснулся,

шуршит, шуршит...

Вот некто поднимается на сцену,

ко рту подносит выпитый бокал.

То вечность вечеру идет на смену.

Увековечен вечер.

Занавес упал.

Перевод Р. Баумволь

УТРЕННЯЯ МОЛИТВА /Перевод М. Генделева/

Смиренный, я очи подъемлю горе.

Застывшие думы травы и дерев.

Отец наш, вот я пред Тобою...

В лесу, осиянном любовью.

Отец наш, вот я! При восходе зари

Ты мужеской силой меня одари,

вспень кровь мне и гордости брызни —

Ты, жажду дарующий к жизни.

И Твой это сок —

в небо бьющий побег.

А страсти поток —

вполноводии рек.

Молчать я не мог —

Человек!

Человек, зарю эту благословивший.

Перевод М. Генделева

ТЫ /Перевод М. Генделева/

Ты – та тревожная багряная заря,

которая спугнула тучи птиц.

Ты – одиночество, что чувствуют моря,

глубин которых рыбам не постичь.

Ты – та тропа в тумане, где пешком

идущий рад, что он ступил опять.

Твой бунт подобен бунту катакомб,

когда бы их пустились выпрямлять.

Но тайна с тайною поют меж тесных створ

в ракушке неба. А когда споет

рыданий и восторгов слитный хор —

вселенной станет одиночество Твое.

Перевод М. Генделева

В ЛОДКЕ /Перевод В. Горт/

Взлетели весла, лодку в море увлекая,

как ножницы. Вчера от Завтра отсекли.

Служитель судеб мне дает бокал: "Лехаим!

Попробуйте вина чужой земли".

А ведь моя рука мне даст вина напиться,

наполнила бокал рука моя,

лишь мачта вдалеке, как труп самоубийцы,

качается; быть может, это я.

Отставлю я бокал, хлебнув совсем немного;

вперед, опять назад, к черте береговой.

Извилистая пусть мне предстоит дорога,

ты слишком прямо держишь, рулевой!

Перевод В. Горт

В ШЛЮПКЕ /Перевод М. Пальчик/

Рванулась в океан ладья. Вчера от Завтра

отполоснула, как прошлась ножом.

И вот в руке моей зажат бокал заздравный —

Вино чужбины для презревших дом.

– Лехаим, адони! – промолвил странный кельнер.

Послушно тянется ко рту рука.

Как всплывшего со дна самоубийцу, мерно

качает шлюпку. Призрак ждет глотка.

Хлебну. Нет! Прежде я сведу концы с концами

моей судьбы наперекор морям.

Молю, толчок назад, начни мой путь витками,

не будь же, штурман, так нещадно прям!

Перевод М. Пальчик