Текст книги "Продавец грез"

Автор книги: Августо Кури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Одержимый

Мы не были учредителями какой-то секты, фракции или политической партии. Не были членами какого-либо фонда или официальной организации. На нас не распространялось социальное обеспечение, мы не знали, где будем сегодня спать или что будем есть. Мы зависели от нерегулярных пожертвований некоторых людей и иногда принимали ванны в общежитиях. Мы представляли собой группу мечтателей, желающих изменить мир, по крайней мере, наш. У нас пока не было никакой гарантии того, что мы сможем изменить хоть что-нибудь или хотя бы наделать побольше шума. Однако я начинал считать, что жизнь прекрасна, а социологический эксперимент вполне приемлем, пусть и непредсказуем.

Некоторые люди стали узнавать учителя по материалам, которые появлялись в средствах массовой информации. Эти люди останавливали учителя, чувствуя необходимость поведать ему о своих проблемах. Он с удовольствием выслушивал их. Через несколько минут или часов он предлагал им сделать выбор и понять, что любой выбор несет с собой не только выигрыши, но и разочарования.

Понемногу количество учеников росло. Любой новый человек был более интересным, чем предыдущий. Ласточки учились танцевать в системе, которой очень хотелось бы подрезать им крылья. Однако мы привыкли не строить больших планов на будущее. Будущее нам не принадлежало. Жизнь была праздником, хотя вино имеет свойство заканчиваться.

Мы научились целовать пожилых людей и чувствовать при этом отметины прожитых лет. Научились уделять внимание детям и радоваться их простодушию, Мы научились разговаривать с нищими и путешествовать по их невообразимым мирам. Падре, монахи, пастыри, мусульмане, буддисты, самоубийцы, люди, подверженные депрессии, навязчивым страхам… Вокруг нас было так много красивых и интересных людей, но все они являлись лишь фактами социологической статистики.

Во мне стала просыпаться восприимчивость, которая никогда раньше не проявлялась; и хотя мой эгоизм дремал, мертвым он отнюдь не был. Я вспомнил фильмы-боевики типа «ЭКШН», которые видел. В них от рук полицейских постоянно умирали многочисленные жалкие, безымянные фигуранты. При этом мы никогда не задумывались над реальными жизнями этих безымянных людей, обитавших в собственном непознаваемом мире с его страхами и любовью, отвагой и трусостью. Для учителя в реальном обществе безымянных фигурантов не было. Он превозносил несчастных, хотел, чтобы они стали его близкими друзьями. Жившие на самом краю системы получали известность.

Когда я думал, что моя восприимчивость дошла до своего пика, в моей жизни появился один такой «фигурант», и стало понятно, что эта восприимчивость находится на начальном этапе развития и требует огромных душевных сил. Мы находились на проспекте Президента Кеннеди, когда увидели молодого темнокожего человека немногим старше двадцати лет, ростом примерно один метр восемьдесят сантиметров, с курчавыми волосами. Звали его Соломон Саллес. Его поведение было странным, вызывавшим интерес даже у детей. Например, он имел привычку возбужденно вертеть шеей, двигая трапециевидные мышцы то влево, то вверх, часто моргал, а перед тем как войти в дверь, юноша трижды подпрыгивал, ибо ему казалось, что если он этого не сделает, то обязательно умрет кто-то из его родных. У него была тяжелая форма невроза навязчивых состояний.

Среди всех этих причудливых ритуалов самым забавным и странным был поиск выбоин, бугорков, ямок на стенах, на земле, на предметах мебели, в которые Соломону очень хотелось сунуть указательный палец правой руки. Как раз в тот момент, когда мы за ним наблюдали, он сидел на корточках и совал палец в различные отверстия на тротуаре.

Прохожие над ним потешались. Честно говоря, мы тоже не удержались. Мы пытались скрыть наши улыбки, решив, что встретили человека, страдавшего еще большим расстройством, чем мы сами. Однако учителю наше отношение не понравилось. Обернувшись к нам, он спросил:

– Этот молодой человек слабее или сильнее нас? Какую цену он платит за исполнение своих ритуалов на публике? Он слаб или обладает исключительной храбростью? Не знаю, как по сравнению с вами, но по сравнению со мной он сильнее.

Мы промолчали, а он продолжал:

– Сколько раз, по вашему мнению, этот юноша сидел в центре окружности, которую не строил, подобно тому, как он делает это сейчас? Сколько бессонных ночей он провел, думая о насмешках прохожих? В каких только ситуациях он не попадал в плен бесчеловечной предвзятости? – И для того, чтобы мы еще лучше почувствовали зловоние нашей дискриминации, заключил: – Порицание ранит человека, предвзятость его уничтожает.

Каждый раз, когда учитель анализировал состояние души других людей, он снимал с нас все одежды и оставлял голыми. Я обнаружил, что даже такие люди, как я, которые всегда защищали права человека, в целом ряде областей являются чрезвычайно предвзятыми, хотя это их качество проявляется весьма незаметно – в виде затаенной улыбки или показного безразличия. Мы хуже вампиров. Мы убиваем, не высасывая кровь.

– Если вы хотите продавать мечты о солидарности, вам предстоит научиться заставлять плакать людей, которые никогда не плакали, не озвучивали своих тревог, черты лица которых никогда не искажал страх. Те, кому не удастся развить в себе эти качества, обретут признаки психопатии, даже если будут жить в атмосфере храмов науки, предпринимательства, политики и религии. Они будут давить, ранить, душить, не чувствуя боли других. Не принадлежите ли вы к этому типу людей? – спросил он.

Я попытался сделать глубокий вдох, чтобы мой мозг как следует насытился кислородом. Нет ли у меня признаков психопатии? Типичные психопаты легко узнаваемы, но те из них, признаки психопатии которых едва заметны, способны маскировать свою бесчувственность, в том числе и с помощью своих ученых титулов, своей этики или своей духовности. Я ее маскировал.

Я никогда не спрашивал у сына, каковы его страхи или наиболее бесспорные разочарования, а лишь устанавливал правила, указывал на недостатки, но никогда не продавал мечты о том, что я человеческое существо, которое хочет узнать его поближе и которому нужно, чтобы он любил своего отца. У меня никогда не было такого студента, который захотел бы рассказать мне о своей печали, раздражении или безразличии. Я никогда не подставлял коллеге-преподавателю плечо, на котором он мог бы выплакаться. Другие преподаватели для меня были техническими исполнителями, но не людьми. Они получали больничные листы, я – никогда. Мой инертный образ жизни вернулся ко мне, словно бумеранг.

Когда я задумался над тем, чтобы покончить с собой, чаша моих эмоций для коллег и студентов оказалась невидимой. Интеллектуал, подобный мне, не имел права кричать о своей душевной боли. Депрессия с точки зрения таких интеллектуалов была принадлежностью людей слабых. Никто не заметил печали, которая как бы тихой сапой прокралась на мое лицо. То ли они были слепыми, то ли я не умел демонстрировать своих сантиментов? Не знаю.

Как нас всегда предупреждал учитель, никто не является злодеем на все сто процентов, и никто – на все сто процентов жертвой. Я был бесчувственным, и меня окружали люди с явно пониженным уровнем чувствительности. Я не нуждался ни в аплодисментах, ни в похвалах ученого мира, ни в поздравлениях, мне нужно было всего лишь плечо, на котором я мог бы выплакаться, лишь бы чувствовать присутствие рядом со мной людей, которые могли бы сказать мне: «Я здесь. Можешь на меня рассчитывать».

Когда учитель пригласил нас увидеть смелость и величие юноши с неврозом навязчивых состояний, он фактически бросил нам вызов.

– Вы готовы продать мечты этому юноше? – спросил он и замолчал, ожидая нашего ответа.

Мы словно онемели. После нескольких секунд, длившихся бесконечно долго, ощущая комок в горле, мы совершенно растерялись. Это была странная реакция со стороны людей, считавших себя очень опытными. Мы не знали, что сказать. Не знали, что он о нас подумает. В какой-то момент мы посчитали, что он сошел с ума. Потом мы боялись, что он подумает, что с ума сошли мы. Не безумство ли это? Мы балансировали на самом краю пропасти много раз.

Учитель все еще молчал. Его молчание беспокоило нас. Мы умели смеяться над неудачами других, но не умели устранять эти неудачи. Мы были людьми творческими в деструктивном плане, но отнюдь не были творцами в плане конструктивном. Если бы кто-нибудь попросил Чудотворца произнести длинную высокопарную молитву во здравие юноши, он сделал бы это без труда, однако просьба продать юноше мечту и с места его не сдвинула бы. Если бы Бартоломеу был пьян и кто-то предложил бы ему подружиться с незнакомцем, он принял бы это вполне спокойно, но если бы он был трезв, то наверняка посчитал бы эту задачу крайне сложной. Если бы Руку Ангела попросили стащить у этого юноши бумажник, а потом вернуть его владельцу, чтобы привести его в восхищение, то никаких трудностей не возникло бы. Однако задача привести его в восторг своими словами была практически невыполнимой.

Если бы меня попросили провести с юношей занятие, чтобы показать ему свою образованность, я легко бы с этим справился. Но завоевать уважение подобного незнакомца, не прибегая к могуществу информации, я не мог ни при каких обстоятельствах. Я умел обращаться к большим аудиториям, но не знал, как очаровать человека своим обаянием.

Я был обучен говорить о Канте, Гегеле, Огюсте Конте, Марксе, но не был обучен говорить о себе самом. Система вытравила из нас все человеческое. А я эту систему питал.

Поскольку не существовало инструкций о том, как продавать мечты одержимому, а учитель отказался давать какие-либо наставления, мы оставались в растерянности. Я, как самый образованный в группе, был более скован, чем другие. Краснобай, сильнее других потрепанный жизнью, тоже присел на корточки и начал совать пальцы во всякие дыры в поисках первого контакта. Юноша, поглядев на него, улыбнулся. Бартоломеу почувствовал себя дураком, а юноша между тем продолжал исполнять свой ритуал.

Эдсон не выдержал, отвернулся и закрыл руками рот, прилагая огромные усилия, чтобы не разразиться хохотом. Вдруг одержимый поднялся и увидел отверстие в правой ушной раковине Чудотворца. В страстном порыве юноша вставил палец ему в ухо. Реакция Чудотворца была мгновенной.

– Изыди, сатана! Это тело тебе не принадлежит! – пронзительно закричал он.

Его слова удивили Соломона. Слишком велика была бестактность. Одумавшись, Чудотворец положил руки ему на голову, и стало понятно, что он в очередной раз демонстрирует свой насквозь фальшивый уход в сферу сверхъестественного. Однако сейчас он зашел слишком далеко. Ему хотелось изгнать из юноши психическое расстройство, имевшее отношение к подсознанию и к церебральному метаболизму.

Придя в замешательство, Соломон с чувством обратился к безучастным свидетелям:

– Меня уже называли безумным, психопатом, безрассудным, умалишенным, сумасшедшим, шалым, чокнутым, но одержимым бесом – впервые.

Поняв, что он нанес юноше самое страшное оскорбление, и признавшись себе, что в глубине души он не приемлет людей, чем-то отличающихся от него, а также в том, что он продавал одни кошмары, а не мечты, Эдсон посмотрел на юношу и произнес четко и внятно:

– Извините меня. Правда, извините меня. Я был крайне бестактен, несправедлив, глуп и легкомыслен. Думаю, что вы значительно сильнее меня. Вы переносите публичные издевки, в то время как я срываю аплодисменты.

Нас глубоко тронули честные и смелые слова Эдсона. Он наконец научился творить самое сложное чудо – чудо человечности. Я, как и он, никогда не просил извинений у кого бы то ни было. Мы были маленькими божками, я – в храме познания, он – в храме духовности. Мы начинали понимать, что обретаем силу, становясь слабыми.

С этого момента мы раскрепостились, представились юноше и начали переворачивать страницы его жизни. Он пытался освоить курс психиатрии, но был вынужден отказаться от этой мечты, ибо преподаватели сказали, что одержимый не может лечить душевнобольных. Он попробовал поступить на факультет права, но должен был отказаться и от этой мечты, поскольку здесь преподаватели заявили, что его, одержимого смехотворными ритуалами, не будут серьезно воспринимать ни клиенты, ни оппоненты в судах.

На каждом из этих факультетов он не продержался больше одного семестра. Никто не хотел давать шанс человеку, который, казалось, был совершенно неспособен контролировать свои поступки. Не удалось ему и влюбиться. Никого не интересовал человек, являющийся постоянным объектом насмешек. Все его существование было сплошным исключением из правил. Вместе с тем юноша был чрезвычайно сильным человеком, как и предвидел учитель. Несмотря на все те неописуемые трудности, с которыми ему приходилось сталкиваться, он не был угнетен и, уж конечно, не собирался покончить с собой, как я. Случалось ему переживать серьезные конфликты, однако, исключая моменты, когда его отвергали и он страдал от этого, Соломон научился жить, радуясь жизни и делая ее сносной. Он жил лучше нас, учеников продавца грез. Это нам нужно было покупать у него мечты, и он знал это.

Путешествие в мир этого юноши оказалось восхитительным. Выяснилось, что за изгоем, обреченным на издевательства в современном обществе, скрывается другой человек, совершенно невероятный. После этого путешествия, завершившегося открытием целого континента под названием Соломон, учитель пригласил его заняться продажей грез.

Вскоре учитель повел нас на открытое место. Это была небольшая площадка, где росло несколько деревьев, а воздух не так загрязнен. Здесь учитель заговорил о другом Соломоне, великом царе Иудейском. Отметил, что он был молод и начало его жизненного пути было прекрасным. Он не жаждал ни серебра и злата, ни политической власти; ему хотелось получить самое большое сокровище – знания. День за днем он впитывал в себя знания, и его царство быстро развивалось, превратившись в конечном итоге в одну из первых империй древности. И отношения с соседними странами были мирными.

Однако время шло, и власть его опьянила. Он забросил знания и начал заниматься множеством других дел. Кроме того, все, что замечали его глаза, он прибирал к рукам, и все ему казалось мало. В конце концов он впал в великое уныние и нашел в себе силы признать, что все превратилось для него в источник тоски. Все казалось суетным, ничто в этом ослепительном существовании не воодушевляло его. Закончив свой рассказ, учитель завершил урок словами:

– Великий царь имел сотни женщин, множество колесниц, дворцов, слуг, войск, золотых одежд, ему воздавали почести, он одерживал победы, превзойдя многих других властителей. Но он забыл полюбить одну женщину, обратить внимание на полевые лилии, бывшие символом дружбы, и на многие другие важные вещи.

Когда учитель умолк, заговорил мой непредсказуемый товарищ и в очередной раз заставил всех разразиться хохотом.

– Вы мне позволите, шеф? – спросил Краснобай.

– Говорите, Бартоломеу, – снисходительно позволил учитель.

– Может, Соломон не расслаблялся, потому что у него были сотни тещ?

Посмеявшись над экспромтом Бартоломеу, учитель ответил тонкой колкостью:

– Этого я не знаю. Я знаю лишь, что есть тещи, которые куда ласковей, чем многие матери, – сказал он и подытожил: – Успеха труднее добиться, чем провала. Как и в случае с Соломоном, опасность успеха заключается в том, что человек превращается в заведенный механизм и забывает вкус простых вещей, отказывается от того, что могут дать только мечты. Вид фермы, сада, картины может пробудить больше эмоций у наблюдателя, чем у их хозяина. Бог сделал демократичным доступ к лучшим радостям жизни. Богатые эти радости покупают, а бедные считают, что владеют ими.

И возложив руки на Соломона, своего нового ученика, учитель вдохновенно воскликнул:

– Великие сыны рода человеческого пребывают на самом краю общества. Здесь собираются те, у кого нет ничего, но есть все. Спасибо за то, что вы продали нам ваши мечты.

Богадельня вверх тормашками

На следующий день луч поднявшегося над горизонтом солнца упал на наше ложе, приглашая проснуться. Еще одно дневное турне, еще один день, волнующий кровь, день новых открытий. Как всегда, последним встал Бартоломеу. Надо думать, что в более удобной кровати он вообще провалялся бы до вечера.

Прежде чем пускаться в дебри социальной географии, не проложив заранее определенный курс, учитель сделал нам необычное предложение, которое, однако, потом превратилось в постоянно действующий фактор на нашем долгом пути. Он пригласил нас возродить одну из самых важных функций души – ничего не делать, а только развивать в себе навыки наблюдателя.

Он вывел нас на один обсаженный деревьями проспект с напряженным движением транспорта. Там он вручил нам по чистому листу плотной бумаги, по одной простой ручке и попросил подмечать и фиксировать все звуки и образы окружающей среды, которые покажутся нам интересными. Не следовало отмечать ничего антропогенного. Проходящий транспорт издавал оглушительные звуки, воздух был загрязнен, интенсивность движения была велика. Но что могло заинтересовать нас, если не красиво оформленные витрины магазинов, стильные марки автомобилей или внешний вид прохожих? И какое это имеет отношение к изменению человеческого мышления? Какое отношение имеет искусство наблюдать к торговле мечтами? Это занятие, с моей точки зрения, было банальным и никакой притягательной силой для интеллекта не обладало.

Позднее учитель совершил своего рода провокацию.

– Тот, кто не развивает в себе искусство наблюдать, обладает умом поверхностным, а его человечность находится в самом зачаточном состоянии. Такой человек может стать кладезем информации, но выдвигать великие идеи ему не дано.

Я вспомнил, как накануне за странными поступками Соломона не разглядел человека со сложным внутренним миром. Моя наблюдательность была крайне слабой. Я видел только то, что видит любой «нормальный» человек. Эдсон и Димас тоже не знали, что делать с выданной им бумагой. Бартоломеу, чтобы пробудить в себе вдохновение, тихо напевал что-то, но это ему не помогало. Он смотрел то вверх, то по сторонам и ничего не делал. Проходило время, но мы так и не замечали ничего интересного. Единственным исключением был Соломон. Он приглушил свое навязчивое беспокойство и писал не останавливаясь. При этом он часто восклицал:

– Ну и ну! Вот это да! Фантастика!

Пока он писал, я оставался заторможенным. Продавец грез толкнул меня.

– Искусство смотреть и видеть разовьет в себе лишь тот, кто овладеет еще более сложным искусством – искусством человеческого интеллекта.

И не дал никаких пояснений.

«Что это за искусство?» – подумал я.

Вскоре он пояснил сказанное:

– Я имел в виду искусство успокаивать разум. Люди, в свое время блиставшие умом, прожили ничем не примечательные жизни, потому что не умели успокаивать свой разум. Великие писатели, знаменитые ученые, великолепные артисты терзали свое вдохновение, потому что их умы были возбуждены. Размышления, мысленные образы и образы фантастические, способные породить полет творческих способностей, могут также, если их в избытке, и крылья подрезать, и лишить человека интуиции и находчивости.

«Это и есть моя проблема», – решил я. Мой ум был подобен трясущемуся листу. Думать, в том числе о всяких глупостях, было особенностью моей психики. Я всегда был врагом молчания. Но, выслушав учителя, я попытался замолчать. Это было нелегко, поскольку я был переполнен образами, проносившимися в моем мозгу с большей скоростью, чем автомобили по проспекту, на котором мы стояли. Моим жалким жребием был загрязненный интеллект.

Мои друзья тоже выглядели растерянными. Но понемногу мы входили в бесконечный мир тишины. С этого момента наше восприятие стало острее. Я расслышал звонкие звуки, издаваемые какой-то птичкой. Мелодия ее шебета была прекрасной, а исполнение – невероятно вдохновенным. Я отметил это на бумаге. Тут же другая птичка пропела жалобную мелодию. А потом голубь-самец приступил к исполнению своего неизменного ритуала ухаживания за голубкой.

Я различил более десятка изумительных птичьих песен. Особых причин для вдохновения в этом холодном железобетонном контейнере у них не было, но, в отличие от меня, они торжественно отмечали праздник жизни. Я заметил и тоже записал стойкость источенных червями деревьев, которые, несмотря на твердый грунт и нехватку влаги, выживали во враждебной среде с тем бесстрашием, которого у меня никогда не было. Мимо этих деревьев прошло более десяти миллионов человек с тех пор, как они были посажены, и, может быть, лишь десять из них попытались рассмотреть их в деталях. Я почувствовал себя человеком привилегированным в этой социальной пустыне.

Бартоломеу, который раньше и слона перед собой не увидел бы, тоже добился первых успехов, начав что-то различать в этой путанице. Краснобай созерцал пять разноцветных бабочек, танцевавших в воздухе. Он отметил, что, в отличие от этих бабочек, танцевал только тогда, когда напивался. Эдсон различил несколько видов шуршания, издаваемого листвой при дуновениях ветра. Листва, ничего не требуя взамен, аплодировала прохожим, в отличие от него самого, изо всех сил старавшегося эти аплодисменты сорвать. Димас разобрался с насекомыми, которые без отдыха трудились, готовясь к зиме, то есть делали то, чего он сам никогда не делал. Он воровал и, как всякий вор, был совершенно никчемным хозяином, полагая, что жизнь – это вечная весна.

После этого приятного упражнения мы произнесли нашу излюбленную фразу: «Я безумно люблю эту жизнь!» Никогда еще такой незначительный труд не давал такого ощутимого результата! Я и представить не мог, что природа может столь зримо присутствовать в самом центре города. Как могло случиться так, что специалист в социальных вопросах ни разу не делал подобного упражнения? Впервые в жизни я полюбил тишину и понял, что у меня не было детства.

Я не могу вспомнить ни одного приятного переживания, испытанного в детстве. Возможно, я и стал-то таким сухим человеком только потому, что никогда не расслаблялся, будучи ребенком. Возможно, у меня была навязчивая мания преследования, я опасался того, что кто-то может напасть на меня сзади, потому что в детские годы я не ведал простодушия. Возможно, в зрелом возрасте я стал хроническим и угрюмым угнетателем, потому что начало моей жизни отнюдь не было радостным. Потери сделали меня взрослым очень рано, сделали юношей, думавшим много, а чувствовавшим мало.

Пока я вспоминал свои детские годы, учитель, похоже, тщательно исследовал меня. Энергично вбирая в себя воздух, он заговорил о злодейском умерщвлении детства в настоящее время, то есть о том, что его больше всего сейчас волнует.

– Интернет, видеоигры, компьютеры полезны, но они разрушили нечто неприкосновенное – детство. Куда подевалась радость тишины? Где искусство наблюдать? Где невинность? Меня угнетает то, что система порождает неудовлетворенных и озабоченных детей, то есть заведомых кандидатов в пациенты психиатрических клиник, а не свободных и счастливых человеческих существ.

Вдруг я заметил то, чего раньше никогда не замечал. Среди прохожих было много родителей с детьми от семи до девяти лет, видимо, отправившихся за покупками. Все дети были одеты очень хорошо, по последней моде. Цвета одежды подобраны в тон. У каждого был сотовый телефон. Однако все они казались чем-то недовольными. Некоторые начинали клянчить то, что им понравилось. Чтобы дети не нервировали их своим громким нытьем, родители то и дело уступали их требованиям…

Продавец грез не мог не вмешаться. Его терпение кончилось, и по всему было видно, что он окончательно вышел из себя. Он обратился к родителям:

– Что вы делаете со своими детьми? Отведите их в лес! Снимите с них ботинки, дайте побегать по земле босиком! Отведите их туда, где они могли бы полазить по деревьям. Пусть придумывают себе игры. Род человеческий сам забрался под искусственный колпак эгоизма и потребительства. Дайте им возможность пообщаться с существами других видов, познакомиться с другими манерами поведения, – сказал он и перефразировал высказывание Иисуса Христа: – Не шопингом единым жив ребенок, но всеми радостями детства.

На меня произвела большое впечатление смелость, с которой он обратился к незнакомым людям. Некоторые родители задумались. Реакция других была крайне негативной.

– Это не тот ли самый придурок из газет? – высказал предположение один из них.

Еще один – интеллектуал, который, по всей видимости, принадлежал к высшей лиге, к которой принадлежал когда-то и я, – был более категоричен.

– Я профессор, доктор психологии. И не потерплю подобного вмешательства в частную жизнь. Я сам позабочусь о своих детях, – сказал он и, оглядев нас с ног до головы, добавил: – Это какая-то шайка невежд.

Краснобай услышал это оскорбление и не смог удержаться от ответа. На этот раз он, и не без оснований, выступил вместо учителя.

– My friend, я не являюсь доктором никакого дерьма, – начал он и, посмотрев на детей, продолжал: – Извините за «дерьмо», дети. – Потом, обращаясь к родителям, завершил свою мысль преувеличениями: – Позвольте своим детям запачкаться в том, что дает природа. В этом случае никто из них никогда не станет сумасшедшим, пьяницей и бессовестным человеком, таким, как я. – Задумавшись, он взмахнул рукой и попросил терпения у слушателей. – Но я исправляюсь!

Некоторое время спустя он вновь обратился к детям и попытался пошутить:

– Кто хочет полетать, как бабочка, поднимите руки.

Три ребенка подняли руки, двое не обратили на его слова внимания, а трое спрятались за родителей, и один из них ответил:

– Я боюсь бабочек.

Родители почувствовали себя оскорбленными бесцеремонностью назойливых незнакомцев. Они позвали охранников, стоявших в дверях большого универсального магазина группы «Мегасофт», в который только что собирались войти. Охранники не заставили себя долго ждать и прогнали нас.

– Уходите прочь, ваши бродяжнические величества.

Однако, прежде чем уйти, учитель обратился к родителям, возражавшим ему, и сказал:

– Прошу извинить за мое поведение. Надеюсь, что однажды вам не придется извиняться за свое поведение пред вашими детьми.

Идеи, которые учитель посеял в умах родителей, не во всех случаях упали на бесплодную почву. Некоторые, хотя и возмутились, но начали понимать, что необходимо радикально изменить отношение к своим детям. Они давали им лучшее образование, которое можно было получить в существующей системе. Дети превращались в специалистов потребления и умели работать с компьютерами, но оставались хронически неудовлетворенными, они не умели наблюдать, интуитивно чувствовать, генерировать идеи. До сознания некоторых родителей дошло, что природа не имеет значения для физического выживания рода человеческого, но важна для выживания эмоционального. Природные стимулы имеют такое педагогическое значение, которое ничем нельзя заменить; в смысле расширения духовных горизонтов они важнее любых воспитательных теорий. И родители начали чаще посещать леса, зоопарки, ботанические сады.

Меня очень взволновало отношение учителя и Бартоломеу к детям. Меня дети никогда не интересовали. Я был слишком занят академической критикой классового общества. Мне было невдомек, что подлинным воспитательным материалом был студент, а не та информация, которую я распространял. Меня заботило то, чтобы студенты не шумели и были внимательными во время занятий, но совсем не волновало то, что я воспитываю людей.

Во второй половине того же дня мы проходили по жилому району города. Там мы увидели большое и мрачное строение. Газон в саду был плохо подстрижен. Огромные деревья давали слишком большие тени, что не позволяло хорошо развиваться растениям нижнего яруса. Краска на старой – хотя и красивой – арочной постройке облупилась. Деревянные оконные рамы были испорчены жучком и выкрашены в какой-то зеленовато-коричневый цвет. Белые стены строения были грязными, с отвалившейся штукатуркой. Это была богадельня, но далеко не такая, в которой каждому хотелось провести свои последние годы.

Многие престарелые люди приходили в это заведение не потому, что их бросили ближайшие родственники, а потому, что у них вообще таких родственников не было. В большинстве семей был только один ребенок, самое большее – два. Когда единственный ребенок погибал, или переезжал жить в другой город, или не имел материальных возможностей содержать своих стариков, те просто были вынуждены перебираться в подобные приюты, где они получали минимальную помощь от врачей, среднего медицинского персонала и нянечек. Они бежали от гнетущей тоски одиночества. Подобные институты в современных обществах растут как грибы.

Учитель, увидев приют, обратился к нам:

– Вот вам прекрасная среда для грез. Идите туда и принесите обитателям радость.

Будучи, как всегда, предубежденными, мы подумали: «Грезы? В богадельне? Эти люди апатичны и подавлены! Чем же мы сможем поднять их настроение?» Мы только что побывали в мире детей, а теперь вступаем в мир стариков. Миры такие различные и в то же время такие одинаковые! Проблема еще состояла в том, что учитель ушел в арьергард. Мы ждали его подсказок, но их не было; а жаль. Он лишь сказал, что пойдет гулять, но до того как он ушел, Димас, заикаясь и моргая, заговорил:

– Веселить… ста… старичков? Как, учитель? Эта пуб… публика вот-вот сыграет в ящик.

Он знал, как украсть у старика кошелек, заставить его нервничать, но ему никогда не хотелось серьезно поговорить со стариком или развеселить его.

– Димас, предубеждение старит больше, чем прожитые годы. Вы старше многих из них, – прокомментировал слова Димаса продавец грез и тут же услышал шутливое предложение Бартоломеу.

– Что касается меня, то я решу эту задачу за пару минут, – сказал он, намекая на известное ему волшебное решение вопроса. – Влить в них побольше кашасы, и все: цирк зажигает огни.

Импульсивно произнеся эту фразу, он попросил извинения за возвращение к старому. Что касается Эдсона, то творить чудо, которое приносило бы людям радость, он не умел. Соломон тоже не обладал такими способностями. Мы не знали, что делать.

Не успели мы опомниться, как учитель уже ушел. Куда он направлялся, мы не знали. Мы собрались в тесный кружок. Каждый высказал свое мнение, и мы разработали совместный план, после чего пошли за реквизитами и вернулись через два часа.

Краснобай, надев на голову парик с длинными волосами и темные очки, с воодушевлением сказал нам:

– Мужики! Давайте прикинемся, что мы нормальные.

Мы засмеялись и пошли в сторону приюта. Прежде чем я успел что-нибудь произнести, Бартоломеу взял инициативу в свои руки и изложил нам нашу «легенду», которую мы одобрили.