Текст книги "Продавец грез"

Автор книги: Августо Кури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Эмоциональная встряска

Пока на крыше обсуждались жизненно важные идеи, некоторые люди, толпившиеся внизу, ушли, так и не поняв того, что происходит. Они не стали дожидаться развязки трагедии, которая лично их не касалась. Однако большинство проявило решимость. Им хотелось посмотреть, как будут развиваться события.

Неожиданно в толпу протиснулся человек по имени Бартоломеу, с виду – большой почитатель водки и виски. Это был еще один потомок Адама с невидимыми миру душевными травмами, хотя и постоянно пребывающий в чрезвычайно хорошем настроении, а порой нагловатый. Волосы у него были черные, растрепанные, относительно короткие, вот уже несколько недель не видевшие ни расчески, ни, похоже, и воды. Ему было более тридцати лет. Кожа – чистая, брови густые, лицо слегка припухшее, что скрывало признаки нелегкого существования. Он был довольно пьян, и у него заплетались ноги. Говорил он мягким голосом, растягивая слова, а когда заваливался на кого-нибудь, то вместо благодарности за поддержку ругался.

– Эй, вы меня толкнули, не видите, что ли, что я нахожусь слева? – говорил он одним, а у других просил разрешения: – Позвольте, дружок, я очень тороплюсь.

Бартоломеу сделал еще несколько шагов и остановился перед кюветом. Чтобы не упасть на землю, он попытался ухватиться за первое, что попало под руку. Этой опорой оказалась старушка, на которую он и упал. У бедняжки чуть не сломался позвоночник. Пытаясь освободиться, старушка ударила упавшего палкой по голове и испуганно закричала:

– Слезай с меня, ты, дефективный!

У мужчины не хватало сил, чтобы сдвинуться с места. Слыша, что старушка кричит не останавливаясь, он, что-бы как-то выйти из досадного положения, закричал еще сильнее, чем она:

– Помогите! Люди, скорее! Эта старушка меня не отпускает!

Люди, стоявшие поблизости, перевели свои взгляды с неба на землю. Они обратили внимание на пьяного человека, поняли, что он хитрит, сняли его со старухи, дали пару тумаков и сказали:

– Проваливай отсюда, бродяга.

Однако бродяга, не желая оставаться в долгу, торопливо заговорил:

– Спасибо, люди, за этот тол… тол… – Он был так пьян, что никак не мог выговорить слово «толчок».

Потом начал стряхивать пыль с брюк и чуть не упал опять.

– Вы спасли меня от этой…

Старушка, приготовившись услышать оскорбления в свой адрес, угрожающе подняла трость, чтобы еще раз обрушить ее на голову пьянчужки, но большой специалист в этих делах своевременно исправился.

– …от этой симпатичной сеньоры, – сказал он и вышел из боя без особых потерь.

Продолжая пробираться сквозь толпу, он заинтересовался, почему все так пристально смотрят наверх, и решил, что люди увидели там инопланетянина. Он с трудом поднял взгляд и, снова возбуждая толпу, начал кричать:

– Я вижу! Я вижу инопланетянина! Осторожно, люди! Он желтый, с рогами и вооружен!

Вообще-то Бартоломеу галлюцинировал. Его рассудок был настолько затуманен, что создавал ирреальные образы. Он не был просто любителем выпить, он был возмутителем спокойствия. Он не только выпивал все, что оказывалось под рукой, ему еще очень нравилось, когда окружающие обращали на него внимание. Отсюда и его прозвище – Краснобай. Ему нравилось пить, а еще больше – говорить. Его близкие приятели говорили, что у него синдром неконтролируемой говорливости.

Он хватал за руки стоящих поблизости людей, призывая их увидеть то, что видел сам. Люди пытались вырваться – били его и обзывали.

– Что за темный народ! – возмущался он, едва ворочая языком. – Только потому, что я первый увидел инопланетянина, они умирают от зависти!

А в это время на крыше «Сан-Пабло» у человека, собиравшегося расстаться с жизнью, становилась все отчетливее мысль о том, что то, с чем он собирался расстаться, на самом деле было продуктом предвзятости его собственных суждений, поскольку его мозг был полон пустопорожних идей и поверхностных понятий о жизни и смерти. Он боготворил свою образованность, а теперь ему нужно было всерьез задуматься над своим невежеством – поведение маловероятное (даже болезненное) для человека, который всегда считал себя блестящим эрудитом. В сфере наук, как ему казалось, он обладал широкими знаниями, которые с гордостью выставлял напоказ, но какими же долгими показались минуты, понадобившиеся, чтобы убедиться в полном отсутствии у себя ума!

Он почувствовал, что принимает душ, несущий ясность мышления. И этим душем его безостановочно поливал человек, пропитанный неизвестными величинами и лишенный социального блеска. И, словно этого было мало, незнакомец продолжал терзать самоубийцу. Он прошелся по биографии одного великого мыслителя.

– Почему Дарвин в последние минуты своей жизни, когда его ужасно тошнило и рвало, кричал: «Боже мой!»? Проявлял ли он малодушие, обращаясь к Богу, когда жизненные силы покидали его? Оказался ли он трусом, у которого путались мысли оттого, что он испытывал сильнейшую боль и по мере приближения конца стал считать смерть чем-то противоестественным, – вопреки тому, что в основе его теории происхождения видов лежала именно идея о естественном отборе? Почему возникло такое огромное противоречие между его существованием и его собственной теорией? Смерть – это конец или начало? Мы исчезаем в ней или появляемся? А может быть, когда мы умираем, мы превращаемся в отрыжку Истории, подобно актерам, неспособным изобразить на лице чувства, которые вызывают у них слова партнера?

На лице самоубийцы не отразилось ничего, кроме удивления, и он проглотил слюну. Он никогда об этом не думал, никогда так, от всего сердца, не размышлял над предположением о том, что младенец, отрыгивающий молоко матери, сам, пожелав умереть, отрыгивал бы свою историю из Истории Всеобщей. Хотя он и разделял дарвиновскую теорию эволюции, о самом Дарвине ничего не знал, не знал ничего о конфликтах, связанных с этой фигурой. Но был ли Дарвин непоследовательным, боязливым? Нет… Нет, не мог быть. «Дарвин не отказывался от жизни. Конечно же, он любил жизнь значительно сильнее, чем я», – думал самоубийца.

Чувство, которое он сейчас испытывал, было вызвано тем, что этот человек, задающий бесчисленные вопросы, снял с него одежды кичливого превосходства, не спросив на это разрешения. Пока успокаивалось сердце, он успел перевести дух, как будто получил рубашку обратно, прямо из воздуха, который он вдыхал, дабы набраться сил и пройтись по тем тайникам собственного сознания, куда раньше никогда не заглядывал. Его ответ был чистосердечным.

– Нет, не знаю. Я никогда об этом не думал.

А пришелец добавил:

– Мы работаем, делаем покупки, торгуем, строим общественные отношения. Мы рассуждаем о политике, экономике и науках, но по сути дела являемся младенцами, играющими в театре жизни, неспособными понять всю ее сложность. Мы пишем миллионы книг и складируем их в огромных библиотеках, но остаемся всего лишь детьми. Нам почти ничего не известно о том, кто мы такие. Мы суть миллиарды детей, которые играют, привязанные к этой изумительной планете.

Самоубийца замедлил дыхание. Он начал вспоминать свою жизнь. Жулио Сезар Ламберт, так его звали, был человек тонкого ума, энергичный и принадлежал к привилегированному сословию. Делая многообещающую карьеру в науке, он блестяще защитил диссертации магистра и доктора. Работал во многих учреждениях оценщиком работ других людей. Не задумываясь, вкладывал в острые критические замечания свои знания магистра и доктора, оставаясь влюбленным в себя человеком, и постоянно требовал, чтобы прочие люди полностью подчинялись его интеллекту. В настоящее время он работал в банке под началом какого-то недостойного человека и ощущал себя беззащитным ребенком перед лицом собственных страхов и недостаточной подготовленности. Но его впервые публично назвали младенцем, и он не почувствовал озлобления, а получил удовольствие от признания того, что он по сути еще совсем дитя. Он уже чувствовал себя не мужчиной, стоящим перед лицом собственной смерти, но простым человеком, переживающим кризис.

Потери

Глупость можно излечить, только отбросив прочь все маски, которыми она прикрывается. А Жулио Сезар прятался за такими масками, как велеречивость, образование и ученые степени. Сейчас он начинал снимать этот камуфляж. И ему предстояло пройти еще долгий-долгий путь.

Солнце уже опустилось до самого горизонта. Самоубийца зря тратил время на крыше «Сан-Пабло». В этот момент человек, спасавший его от смерти, произнес: «Номер двадцать», показывая при этом всем своим видом, что чрезвычайно опечален.

– Почему вы все время называете какие-то номера? – спросил заинтригованный Жулио Сезар.

Незнакомец ответил не сразу. Он посмотрел на горизонт, увидел, как одни огни зажигаются, а другие гаснут. Стоял и спокойно дышал, словно ему хотелось быть во всех местах одновременно, чтобы снова зажечь потухшие огоньки. Потом он повернулся лицом к Жулио Сезару, пристально посмотрел ему в глаза и мягко заговорил, напрягаясь, чтобы выдерживать взятый тон:

– Почему я считаю номера? За тот короткий промежуток времени, пока мы стоим на этой крыше, двадцать человек навсегда закрыли глаза. Двадцать человек решили свести счеты с жизнью. Двадцать представителей рода человеческого отказали самим себе в праве на защиту, подобно тому, как это пытались сделать вы. От людей, которые шутили, любили, ссорились, мирились… теперь остался лишь болезненный рубец в памяти тех, кто продолжает жить.

Жулио Сезар не понимал утонченной чувствительности этого человека. Кто он такой? Почему его слова оказывают столь мощное воздействие? Проницательный преподаватель пытался дать непрошеному гостю определение, но безуспешно. И, мельком взглянув на него, вдруг увидел, что незнакомец плачет. Подобная реакция такой сильной личности была совершенно неожиданной. Казалось, незнакомец ощущал неописуемую боль детей, потерявших своих отцов и выросших, постоянно задавая себе вопрос: «Почему он не вынес свою боль ради меня?» Казалось также, что он понимал размышления отцов, потерявших детей и чувствовавших свою вину, несмотря на то, что зачастую многое для них они все же делали. И это чувство вины подогревалось мыслью: «Что я мог сделать для своего сына, но так и не сделал?» А еще казалось, что вторгшийся в его жизнь человек плачет, потому что таким образом искупает собственную вину за неведомые миру утраты.

Как бы там ни было, факт оставался фактом: как речь незнакомца, так и его слезы полностью «разоружили» Жулио Сезара. Этот интеллектуал пошел по дорогам своего детства, что оказалось выше его сил, и тоже зарыдал. Никогда раньше он не плакал, не обращая внимания на людей, ставших тому свидетелями. Это был человек с многочисленными и глубокими душевными травмами.

– Мой отец играл со мной, целовал меня и говорил: «Мой любимый сынок».

И самоубийца, сделав глубокий вдох, заговорил на тему, обсуждать которую всегда считал предосудительным, о том, чего не знали даже его самые близкие коллеги. О том, что было похоронено, но продолжало жить и влияло на то, как он оценивал собственную жизнь.

– Он меня покинул, когда я был еще ребенком, – сказал он, сделал паузу и добавил: – Я смотрел мультфильм в гостиной, когда услышал громкий хлопок в комнате отца. Когда я вошел в эту комнату, чтобы посмотреть, что случилось, то увидел отца, лежащего на полу в луже крови. Мне было всего шесть лет. Я без конца кричал, моля о помощи. Матери дома не было. Я побежал к соседям, но мое отчаяние было таким огромным, что очень долго никто не мог понять, в чем дело. Жизнь началась с плохого, и годы невинного детства оказались для меня фактически потерянными. Мой духовный мир рухнул. Я возненавидел мультипликационные фильмы. Братьев и сестер у меня не было. Моей матери, бедной вдове, пришлось много работать. Она храбро боролась за то, чтобы вырастить меня, но заболела раком и умерла, когда мне было двенадцать лет. Воспитывали меня мамины братья. Я переходил из дома в дом, чувствуя себя посторонним у домашних очагов, которые никогда не были моими. Будучи подростком, я часто раздражался. Семейные праздники меня мало привлекали. Случалось так, что меня неоднократно использовали как слугу, и я должен был это терпеть.

У Жулио Сезара появилась склонность к агрессии. Он стал малообщительным, застенчивым и нетерпимым, чувствовал себя никому не нужным и никем не любимым. Чтобы окончательно не погубить себя, он компенсировал свои личные проблемы прилежным учением. Хотя и с трудом, но ему удалось поступить в университет и стать блестящим студентом. Днем он работал, в университет ходил по вечерам, изучал необходимый материал по утрам и по выходным, в конечном счете развив в себе злость, которую так и не смог побороть.

– Но я превзошел всех тех, – продолжал он, – кто смеялся надо мной. Я стал более культурным и более удачливым в делах, чем они. Я стал примерным студентом, а потом весьма уважаемым преподавателем. Одни завидовали мне, другие ненавидели. Многие мной восхищались. Я женился, у меня родился сын Жоао Маркос. Но думаю, что мне не удалось стать хорошим любовником и хорошим отцом. Шло время, и год назад я влюбился в студентку, которая была на пятнадцать лет моложе меня. Я был в отчаянии, пытался соблазнить ее, купить ее любовь, влез в долги. Потерял кредитоспособность, страховку и… наконец она меня бросила. Земля разверзлась у меня под ногами. Жена узнала об этом увлечении и тоже покинула меня. Когда она ушла, я понял, что все еще люблю ее, я просто не мог ее потерять! Я пытался вновь завоевать ее, но она устала от жизни с интеллектуалом, который всегда оставался бесчувственным, был пессимистом, постоянно находился в подавленном состоянии, а теперь еще, кроме всего прочего, обанкротился. Так и она оставила меня.

Тут он дал волю слезам, чего не делал с тех пор, как умерла его мать. Плача, он вытирал слезы правой рукой. Люди, знавшие его как властного преподавателя, не имели ни малейшего представления о его душевных ранах.

– Жоао Маркос, – продолжал он, – мой сын, превратился в наркомана. Он стал агрессивен, часто упрекал меня в том, что я никогда не играл с ним, никогда не был с ним добр, никогда не был для него ни другом, ни товарищем. Он уже несколько раз попадал в наркологическую лечебницу. Сейчас он живет в другом штате и не желает со мной общаться. Короче говоря, с пятилетнего возраста я только и делаю, что коллекционирую бесчисленные потери. Одни произошли по вине других, но многие – по моей собственной, – откровенно признался самоубийца. Он начинал понимать, что ему необходимо сбросить с себя камуфляж.

Когда он закончил речь, в его сознании быстро промелькнуло нечто вроде фильма. Он вспомнил, как выглядел отец в последние минуты перед смертью. Вспомнил и о том, как звал его днем и ночью в течение долгих недель после смерти; вспомнил о том, как вырос в постоянной обиде на отца, полагая, что тот закрылся в своей эмоциональной клетке, страдая от болезней, от которых он, Жулио, потом будет страдать сам.

Сейчас он повторял тот же путь. Прошлое оказывало на его психику более мощное влияние, чем проблемы научной карьеры. Образование не помогало ему легче приспосабливаться к жизни, не снимало нервное напряжение. Он стал сухим, импульсивным и постоянно испытывал стресс. Ни психиатры, ни психологи так и не смогли его излечить. В разговоре с интеллектуалами своего уровня он неоднократно сетовал на инфантилизм и некомпетентность этих специалистов. Переубедить его было чрезвычайно трудно.

Безжалостно раскрыв свои тайны, интеллектуал снова ушел в себя, ибо боялся, что стоящий рядом с ним человек сейчас же обрушит на него град советов относительно самопомощи, данных без указания источников, и других голословных утверждений. Однако незнакомец не сделал ничего подобного. Он пошутил в момент, когда шутки были почти неуместны.

– Друг мой, – мягко сказал он, – в ваших мыслях сплошная путаница.

Жулио Сезар слегка улыбнулся. Такой реакции он не ожидал. Советов не последовало. Незнакомец тут же продемонстрировал, что, хотя ему и не удалось почувствовать душевную боль самоубийцы, он понимал, что значит боль утрат.

– Я очень хорошо знаю, что значит терять! Бывают моменты, когда все к нам относятся скверно и никто не может понять нас!

Произнося эти слова, он прикоснулся указательным пальцем к правому, а потом к левому глазу и тоже вытер слезы. Возможно, его душевные раны были еще глубже тех, о которых он только что услышал.

– Скажите мне, кто вы такой, – попросил Жулио Сезар, снова расслабившись.

В ответ – доброжелательная тишина.

– Вы психиатр или психолог? – продолжал спрашивать несчастный, полагая, что перед ним стоит какой-то необычный специалист.

– Нет, я ни то, ни другое, – уверенно ответил незнакомец.

– Философ?

– Я высоко ценю мир идей, но философом не являюсь.

– Религиозный проповедник? – продолжал Жулио Сезар, думая, что перед ним духовный пастырь – католик, протестант, мусульманин или буддист.

– Нет! – твердо заявил незнакомец.

– Может быть, вы сумасшедший? – нетерпеливо осведомился заинтригованный Жулио Сезар.

– Возможно, – ответил его собеседник, слегка улыбнувшись.

Жулио Сезар был совершенно озадачен.

– Кто же вы такой? Скажите, наконец, – настаивал главный герой, за которым наблюдала толпа, не слышавшая диалога, происходившего на крыше. Психиатр, шеф пожарных и старший полицейский начальник пытались разобрать содержание разговора, но он не всегда доносился до их ушей. При той настойчивости, которую проявлял Жулио Сезар, поведение незнакомца не могло не вызывать у зрителей полного замешательства. Он развел руки, поднял их и сказал:

– Когда я раздумываю над коротким сроком жизни человеческой и размышляю обо всем, что существует вне меня и будет существовать после того, как я умру, я начинаю понимать, насколько я по сути незначительная величина. Когда я думаю о том, что однажды окажусь в безмолвии могилы, измученный бесконечным разнообразием существования, я начинаю понимать, какой огромный груз разного рода ограничений лежит на моих плечах; тогда я перестаю быть богом и обретаю свободу, для того чтобы стать простым человеком. Я перестаю быть центром мироздания, чтобы стать всего лишь путником на неизвестных мне дорогах…

Его слова отнюдь не сообразовывались с исследованиями самого Жулио Сезара, но он упивался ими. «Этот человек либо душевнобольной, либо мыслитель. А может быть, и то и другое вместе?» Жулио Сезар пытался вникнуть в нюансы размышлений незнакомца, но задача была не из легких.

Отважный незнакомец снова посмотрел на небо и изменил тональность своих речей. Он начал задавать вопросы Богу, да в такой манере, с которой Жулио Сезар никогда раньше не сталкивался.

– Боже, кто Ты такой? Почему Ты обходишь молчанием великие глупости верующих и не вносишь спокойствие в море сомнений скептиков? Почему Ты маскируешь свои порывы законами физики и скрываешь свои дела за явлениями, которые происходят случайно? Твое молчание тревожит меня!

Интеллектуал был специалистом в религиозной социологии, изучал христианство, ислам, буддизм и другие религии, однако эти сведения не помогали ему следить за ходом мыслей незнакомца. Он не понимал, был ли этот человек непочтительным атеистом или человеком, имевшим тесные неформальные связи с Творцом. И известный преподаватель снова и снова спрашивал себя: «Что это за человек? Откуда явился? Каково его происхождение?»

Приглашенный

Люди в современном обществе, в том числе лидеры различных групп населения, чрезвычайно предсказуемы. Их поступки не выходят за пределы тривиального. Эти поступки не вызывают необычных эмоций и не будоражат воображение. Тем, чего так не хватает людям «нормальным», несомненно, обладал незнакомец, стоявший напротив Жулио Сезара. Его желание узнать, кто перед ним стоит, разыгралось настолько, что он снова об этом спросил, но на сей раз в несколько иной форме. Сначала он признался себе, что знает о самом себе очень мало.

– Я не знаю, кто я такой, и хочу узнать. Но, пожалуйста, я настаиваю, ответьте на вопрос: кто вы такой?

Незнакомец широко улыбнулся. Жулио Сезар начинал разговаривать на его языке. Это вдохновило незнакомца, и он раскрылся. Стоя во весь рост и всматриваясь в горизонт, за который садилось солнце, он слегка расставил ноги, поднял руки и с чувством ответил:

– Я продаю грезы!

Рассудок интеллектуала помутнел еще больше. Ему казалось, что этот странный человек вышел за пределы здравомыслия и погрузился в состояние какого-то бреда, для Жулио Сезара эти слова ничего не значили и только вызывали удивление, однако для незнакомца они обладали глубоким смыслом.

А между тем внизу Бартоломеу продолжал кричать и досаждать собравшимся:

– Посмотрите на главного инопланетянина! У него открылись объятия и изменился цвет!

Теперь это не было галлюцинацией, это была ошибка толкования. Или нет! Понять было трудно. Представившись, продавец грез посмотрел вниз на толпу. Его реакция на увиденное была неожиданной. Он проникся к толпе сочувствием.

Жулио Сезар потер лицо. Он не верил в то, что сейчас услышал.

– Продавец грез? Как это? Что это такое? – спрашивал он, полностью запутавшись в своих мыслях.

Незнакомец казался таким интеллигентным! Демонстрировал зрелость ума, разбивал на мелкие осколки парадигмы интеллектуала, помогал ему привести в порядок спутавшиеся мысли, а когда небо совершенно очистилось, нежданно-негаданно вызвал целую бурю. Никогда раньше Жулио Сезар не слышал, чтобы человек говорил о себе подобным образом.

Психиатр, стоявший в двадцати пяти метрах, услышав такие слова, быстро проанализировал их и самоуверенно сообщил шефу пожарных и старшему полицейскому начальнику:

– Я так и знал. Они одного поля ягоды.

И, как будто странных слов было мало, незнакомец, назвавшись продавцом грез, посмотрел направо и увидел в пятидесяти метрах от себя, на крыше соседнего здания, человека, целившегося в него из оружия, снабженного глушителем. Незнакомец ловким движением повалил Жулио Сезара и сам упал вместе с ним. Жулио Сезар не понял, что произошло, но был ошеломлен. Чтобы не пугать его еще больше, продавец грез сказал:

– Если это падение привело вас в замешательство, то подумайте, что с вами случилось бы, если б вы упали с крыши этого здания на землю.

Толпа решила, что незнакомец удержал самоубийцу. Никто не понимал, что произошло на самом деле. Мужчины встали. Продавец грез посмотрел на горизонт и понял, что стрелок покинул свою позицию. Может быть, у него были свои галлюцинации? Кто бы захотел убивать столь незначительного человека? Вскоре оба собеседника встали на парапет.

Жулио Сезар взглянул на незнакомца, и тот ничтоже сумняшеся повторил:

– Да, я торгую грезами.

Смутившемуся Жулио Сезару некоторое время казалось, что перед ним стоит какой-то продавец биржевых акций. Но, если учесть мысли, которые тот высказывал, это было невозможно. Заинтригованный, он снова спросил:

– Как это? Чем торгуете?

– Я продаю решительность неуверенным в себе, смелость трусливым, веселье тем, кто не способен радоваться прелестям жизни, благоразумие неосторожным и скептицизм людям мыслящим.

Жулио Сезар возмутился, вспомнив время, когда считал себя неким богом, поскольку имел обширные научные знания, и подумал: «Это невозможно! Мне снятся кошмары. Я, наверное, уже умер и не заметил этого. В какой-то момент мне хотелось умереть, потому что я запутался в паутине собственных проблем. Теперь мои мысли спутались еще больше, потому что человек, спасший меня из этого плена, говорит, что торгует тем, чем торговать невозможно. Торгует тем, что всякий может обрести, но не на базаре». И к его вящему удивлению, незнакомец закончил эту мысль:

– А тем, кто вознамерился свести счеты с жизнью, я продаю запятую.

– Запятую? – переспросил социолог в недоумении.

– Именно так – запятую. Маленькую запятую для того, чтобы поставить ее в своей биографии, получить возможность продолжить ее писать.

Жулио Сезар начал потеть. И вдруг, под воздействием какого-то внутреннего озарения, опомнился. Непочтительный незнакомец только что продал запятую, а он купил ее, не понимая, что делает. Не было ни цены, ни давления, ни шантажа, ни заклинаний. Он купил ее для того, чтобы возродить основу человеческого существования, продлить это существование. Интеллектуал превратился в ученика оборванца. Этому способствовало деликатное проявление солидарности. Он потрогал свою голову, чтобы убедиться в том, что все происходит наяву.

У просвещенного преподавателя социологии проснулась способность к проникновению в суть происходящего. Он посмотрел вниз и увидел толпу, ожидающую его решения. В сущности, эти люди были такими же растерянными, как и он сам. Они могли идти и видеть, но чувствовали себя неуклюжими, согбенными под гнетом некой власти. Им не хватало внутренней свободы для того, чтобы вволю надышаться свежим воздухом.

Преподаватель словно проникал в смысл какого-то фильма, сцены которого были сюрреалистичны и в то же время конкретны. «Этот тип реален, или то, что я вижу, является всего-навсего западней для моего сознания?» – задавал он себе вопрос, испытывая легкое головокружение от очарования собеседника и чувства незащищенности. Никто и никогда не завораживал его так, как этот загадочный пилигрим.

Тут же таинственный незнакомец сделал ему предложение, которое окончательно сразило его.

– Пойдемте со мной, и я сделаю вас продавцом грез.

Это приглашение лишило покоя миллионы нейронов интеллектуала. Он даже не смог никак отреагировать, не мог выговорить ни слова. Он был парализован физически, но способность мыслить не потерял. «Что это за предложение? – думал он. – Как можно следовать за человеком, с которым познакомился всего час назад?» Вместе с тем им овладело непреодолимое желание ответить согласием на это странное приглашение.

Академические дискуссии наскучили ему. Он был одним из наиболее бойких на язык интеллектуалов среди других полемистов, но многие коллеги, включая и его самого, барахтались в грязной луже зависти и тщеславия. Преподаватель сожалел, что в период, когда он получал знания в университете, ему не хватало терпения, не было стимула к бунтарству в области мышления и некоторой дозы сумасшествия, которая раскрепостила бы его способность созидать. Отдельные храмы науки ввели у себя такие строгости, которым позавидовали бы самые суровые конфессии. У преподавателей, научных работников и других мыслящих людей свободы не было. Они должны были следовать правилам, установленным в соответствующих ведомствах.

Сейчас Жулио Сезар стоял перед плохо одетым мужчиной с растрепанными волосами, лишенным социального блеска, который в то же самое время был ищущим приключений подстрекателем, бунтарем против превалирующей ныне идеологии, перед человеком критически мыслящим, обаятельным, наконец, перед человеком, который только что сделал ему самое безумное предложение – продавать грезы. «Как? Кому? С какой целью? Стану ли я объектом насмешек или аплодисментов?» – размышлял интеллектуал. Потрясенный, он вдруг подумал, что каждый мыслящий человек должен пройти совершенно новыми для себя путями.

Несмотря на то что в голове Жулио Сезара царил эмоциональный хаос, а сам он был в какой-то мере спесив, он слыл человеком рассудительным и никогда не устраивал сцен на публике. На крыше «Сан-Пабло» это случилось впервые. Он понимал, что в этот раз стал причиной грандиозного скандала. Он не собирался устраивать представление, а всего лишь хотел покончить с собой. На крышу высотного здания поднялся потому, что дрожал от страха при одной мысли об использовании оружия или яда.

Приглашение отозвалось в его сознании грохотом гранаты, которая разорвалась на сотни осколков, поражающих его парадигмы. Долгая минута подходила к концу. В этой конфликтной ситуации он размышлял: «Я пробовал жить в радости и строить свою жизнь на прочном фундаменте, но потерпел неудачу; попытался заставить своих студентов думать, но воспитал множество зубрил, способных повторять только то, что им было сказано. Я старался дать что-то обществу, но оно отгородилось от меня стеной высокомерия. Если мне удастся продать кому-то пару-другую грез, подобно тому, как этот странный человек продал их мне, то, возможно, моя жизнь окажется не такой бесполезной, какой была до сих пор».

И тогда я решил идти за ним. Я, человек, излагающий эту историю, и есть Жулио Сезар, первый из учеников этого экстраординарного, порождающего смятение человека.

Он стал моим учителем. Я был первым, кто рискнул последовать за ним в путешествие, не имеющее ни цели, ни расписания, полностью непредсказуемое. Безумие? Возможно. Но не большее, чем то, которым я руководствовался до сих пор.