Текст книги "Трагедия русского Гамлета"

Автор книги: Август Фридрих Фердинанд фон Коцебу

Соавторы: Александр Вельяминов-Зернов,Николай Саблуков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Вечером с лейб-медиком Гриве он также был очень ласков и разговорчив;[227]227
  Некто Росс, состоявший при английском посольстве, также писал из Санкт-Петербурга лорду Мальмесбюри об этом разговоре Павла с доктором Гриве, но в ином смысле. См.: Malmesbury. Diaries and correspondence. London, 1846. IV, 57.


[Закрыть] радовался, что ему более не надо принимать лекарства, и спрашивал, чем страдает граф Ливен, который с некоторого времени был болен. Гриве доложил о его болезни. Государь, который в ней несколько сомневался, весьма пристально смотрел на доктора во время этого доклада и потом спросил его: «Еп conscience, dites-moi: est се qu’il est vraiment malade?» Гриве повторил свои уверения, и государь отвернулся от него с некоторым неудовольствием.

Как мало Павел подозревал в этот вечер какую-либо опасность, видно также из следующего. Знаменитый декоратор Гонзага в одном из последних балетов, представленных в Эрмитаже, поставил превосходную архитектурную декорацию, которая так понравилась государю, что ему пришла мысль выполнить ее во всей точности из камня в Летнем саду. Я находился у обер-гофмаршала в то самое время, когда его позвали к государю для получения приказаний по этому предмету. Несколько архитекторов были немедленно потребованы, и с крайнею поспешностью они составили проект, исполнение которого должно было обойтись в 80 000 рублей. Павел его утвердил, и эта издержка была последним проявлением его расточительности.

Вечером он ужинал с аппетитом. После стола он почувствовал легкое нездоровье, которое, однако, не помешало ему написать две записки к князю Зубову в кадетский корпус с приказанием еще в тот же вечер представить ему оттуда новых пажей. Это было исполнено, и он пошел спать.

Генерал Клингер,[228]228
  11 февраля 1801 г. директору 1-го кадетского корпуса генералу от инфантерии князю Зубову повелено называться шефом оного, а генерал-майору Клингеру директором.
  Федор Иванович Клингер (р. во Франкфурте-на-Майне 1763–в СПб. 1811) был известный немецкий поэт и писатель. Полное собрание его сочинений издано в Кенигсберге в 1809 г. в 12 томах.


[Закрыть] известный писатель, был в то время директором кадетского корпуса. Князь Зубов просидел у него весь вечер, по-видимому, весьма спокойно и болтал обо всем с полной непринужденностью. В 10 часов принесли первую записку от государя. «Скорей! СкорейI» – сказал Зубов, улыбаясь, и отправил пажей, поручив в своем ответе государю генерала Клингера его благосклонности. В 11 часов принесена была вторая записка, написанная в самых милостивых выражениях: государь с благосклонностью упоминал в ней о Клингере и спрашивал, что делает Дибич[229]229
  Генерал-майор барон Иван Иванович Дибич (отец фельдмаршала) был назначен 11 февраля 1801 г. командиром 1-го кадетского корпуса, all марта 1801 г. ему повелено было состоять по армии и носить общий армейский мундир.
  Еще будучи в прусской службе, он не был любим и слыл за интригана (Helldorff. Aus dem Leben des Prinzen Engen von Wūrtemberg. Berlin, 1861.1,80).


[Закрыть] в кадетском корпусе. «Ничего хорошего и ничего дурного, – отвечал Зубов. – Для хорошего ему недостает знания русского языка, а для дурного – власти».

Поговорив несколько времени об этой переписке, Зубов удалился в 12 часов.

Не менее спокойным казался граф Пален. Камергер Толстой,[230]230
  Не граф ли Николай Александрович Толстой (1761–1816), впоследствии обер-гофмаршал?


[Закрыть] который заезжал к нему в 8 часов, нашел его ходившим по комнате взад и вперед и посвистывавшим. Сорок заговорщиков ужинали в этот вечер у генерала Талызина. После 11 часов граф Пален сел в извозчичьи сани, в сопровождении двух полицейских чиновников, итальянского авантюриста Морелли[231]231
  Не итальянец ли Моретги, учитель английского языка при великих княжнах, пожалованный 11 августа 1801 г. в коллежские асессоры? (Санкт-Петербургские ведомости, 1801, с. 2448).


[Закрыть] и некоего Тирана,[232]232
  19 марта 1801 г. титулярный советник Тиран переименован в ротмистры с определением в кирасирский принца Александра Вюртембергского полк и с оставлением адъютантом при генерал от кавалерии графе Палене (Санкт-Петербургские ведомости, 1801, № 26, с. 995).


[Закрыть] молодого человека, жившего без дела, некогда бывшего офицером в войсках принца Конде и вышедшего в отставку, потому что должен был быть переведен в один из сибирских гарнизонов. После революции его имя дало повод к шутке более остроумной, чем справедливой: будто в России отныне остался один только тиран.

Князь Зубов уже ожидал графа в условленном месте. Гвардейские полки были собраны; шефы и большинство офицеров были расположены в пользу заговора; из нижних же чинов ни один не знал о предприятии, которому должен был содействовать. Поэтому офицеры получили наставление, во время марша к Михайловскому замку, смешаться с солдатами и их подготовить. Я слышал от одного офицера, что настроение его людей не было самое удовлетворительное. Они шли безмолвно; он говорил им много и долго; никто не отвечал. Это мрачное молчание начало его беспокоить. Он наконец спросил: «Слышите?» Старый гренадер сухо ответил: «Слышу», но никто другой не подал знака одобрения.

Другие отряды требовали, чтобы граф Пален стал во главе их. Когда им сказали, что они найдут его на площади перед дворцом, они ответили: «Извольте» – и двинулись вперед. Казармы гвардейского полка великого князя Александра Павловича[233]233
  Полком императора назывался лейб-гвардии Преображенский полк. В царствование Павла он размещен был следующим образом: 1-й батальон на Миллионной, возле Зимнего дворца, в теперешнем здании (тогда еще не перестроенном); 2-й и 3-й батальоны также на Миллионной, в бывшем доме ломбарда, против Мраморного дворца, и, наконец, 4-й батальон на Дворцовой площади, в доме, принадлежавшем графу Литта (Reimers. St. Peterburg, 1806. И. 14,16).


[Закрыть] были самые отдаленные; тем не менее он прибыл первым на площадь, а полк императора[234]234
  Лейб-гвардии Семеновского полка. Его казармы были там, где и теперь, на Загородном проспекте.


[Закрыть] – последним, хотя его казармы были ближе всех, на Миллионной. Третий батальон (полка) великого князя был в карауле во дворце, как я это слышал от самого командовавшего караулом офицера; поэтому великий князь и воскликнул потом с горестью: «Все взвалят на меня!» Батальон Милорадовича,[235]235
  Вероятно, Депрерадовича, а не Милорадовича.


[Закрыть] который граф Пален хотел главным образом употребить в дело, пришел слишком поздно потому будто, что ему далеко было идти и что часы шли различно. Собственно говоря, Пален мог рассчитывать только на 200 человек из батальона Талызина, и с ними-то он исполнил переворот. Их усердие, как говорят, зашло так далеко, что они хотели стрелять в окна государя.[236]236
  «Une partie de cette troupe alua par le jardin (там, где теперь Садовая улица) se placer sous les fenétres de Paul, qui, poor son malheur, la marche des soldats no réveilla pas, non plus que le bruit d’une multitude de corbeaux qui dormaient babituellement sur les toits et qui se mirent à croasser. M-me Vigee Lebrun, III, 82.
  То же у Helldorff, 1,140, у В lau. Ill, 226.


[Закрыть]

Кроме обыкновенного караула, во дворце стояло еще во всякое время в особой зале до 30 человек из полка императора. На них полагался наиболее Павел, но и они или были завлечены, или потеряли голову. Несколько человек были поспешно сняты при словах срунд кругом», старый часовой сходил без всяких формальностей, а новый вступал на его место. Пароль в этот вечер был: «Граф Пален».[237]237
  Пароль этот, вероятно, был между заговорщиками.


[Закрыть]

Когда все заговорщики собрались на площади, они еще начали между собой рассуждать, следует ли убить императора или только принудить его к подписанию акта отречения от престола. «Что тут толковать! – вскричал граф Пален. – Чтобы сделать яичницу, нужно сперва разбить яйца!» Как ни сурово звучали эти слова, как ни бесчувственна была подобная острота в эту минуту, но Пален был прав в том отношении, что необходимо было или совершенно покончить это дело, или совершенно от него отказаться, ибо, если бы государь был только арестован, неминуемо вспыхнула бы кровопролитная междоусобная война.[238]238
  См. Thiers. Histoire du Consulat et de l'Empire. Paris, 1847. II, p. 423–424.


[Закрыть]

Может статься, что это последнее совещание заговорщиков происходило еще раньше, потому что, по рассказу генерала Бенигсена, они условились с графом, что он будет их ожидать у малых ворот,[239]239
  У так называемых Рождественских ворот, налево от Дворцовой церкви (если смотреть с Садовой, которая тогда еще не была продолжена от Невского проспекта к Царицыну лугу). Под этими воротами была винтовая лестница, которая вела в бельэтаж, сперва в небольшую переднюю, а оттуда в библиотеку, из которой направо был через двойную дверь ход в спальню государя. Das merkw. Jahr. II, 219 (русский перевод в «Русском Архиве», 1870, с. 985)


[Закрыть] под которыми была лестница, приводившая к комнатам императора. Они его там не нашли, потому что он был занят войсками. Это породило недоверие к нему; но уж нечего было мешкать. Флигель-адъютант Аргамаков вызвался их провести. Этот грубый человек, Яшвиль и Николай Зубов были очень пьяны. Они взошли по маленькой лестнице,[240]240
  То есть по винтовой лестнице. Часовой, стоявший внизу, был, как и все наружные часовые, от караула Семеновского полка.


[Закрыть] перед которой стоял один только часовой, не оказавший никакого сопротивления.

Замечательно, что, пока шли по этой лестнице, из сорока, по-видимому, решительных людей более тридцати пали духом и один за другим оставались позади, так что вначале не более восьми человек дошли до запертой двери у первой передней; остальные с робостью и мало-помалу присоединились к ним впоследствии. Сам князь Зубов сильно дрожал. Генерал Бенигсен должен был ему напомнить, что теперь уже не время дрожать.

В передней спали два хорошо вооруженные камер-гусара. Заговорщики постучались в дверь. На вопроса «Что такое?» флигель-адъютант отвечал: «Пожар!» А так как о подобных случаях он обязан был докладывать государю даже ночью, то гусары, хорошо знавшие его голос, не задумались отворить дверь. Когда же они увидели, что проникает целая толпа, они схватились за свои сабли и хотели защищаться. Один из них был поражен сабельным ударом, нанесенным ему Яшвилем, и упал наземь; другой с обнаженной саблей побежал в соседнюю переднюю, где спало несколько фельдъегерей, и стал кричать: «Бунт!».[241]241
  В адресе-календаре 1801 г. «при верхней комнатной услуге» четыре камер-гусара: Сагин, Кириллов, Сулимов и Ропщинский.


[Закрыть]

Заговорщики тем временем подошли к спальне императора. Это была большая комната, имевшая один только вход и выход;[242]242
  В бельэтаже, на нынешней Садовой, с окнами на улицу (2-е и 3-е окна от угла к Царицыну лугу).


[Закрыть] другая дверь, которая вела в парадные комнаты императрицы и чрез которую, по мнению многих, он мог бы спастись, была, как я сам в том убедился за несколько дней до происшествия, крепко заперта, потому что оставалась без употребления. Дверь, через которую входили в комнату Павла, была двойная; внутри ее направо и налево[243]243
  Правая и левая стороны показаны здесь по отношению к тому, кто бы рассматривал эту дверь, выходя из спальни императора.


[Закрыть] сделаны были другие маленькие двери, за которыми были: с правой стороны небольшое пространство без выхода, в которое ставились знамена или, как некоторые уверяют, шпаги арестованных офицеров; а с левой стороны потаенная лестница (escalier dérobé), по которой можно было сойти в комнаты княгини Гагариной и оттуда пройти в церковь. Если бы Павел вышел чрез эту дверь или еще имел бы возможность через нее выйти, то, разумеется, можно полагать, что он спасся бы.

Но для того, чтобы оставить потаенную лестницу в своем распоряжении, ему надлежало не отворять внешней двери. Между тем шум в передней уже разбудил его; несколько раз он спрашивал: кто там? Наконец вскочил с постели и, услышав голос своего адъютанта, сам отворил дверь своим убийцам.[244]244
  По другим рассказам, дверь отворена была одним из камер-гусаров, спавших перед спальней внутри двойной двери; вошедши в спальню, заговорщики в первую минуту не нашли Павла в постели; его отыскал Бенигсен за ширмами.
  Europ. Ann. 13. Malmesbury, IV, 67. Joseph de Maistre. 268. Lloyd. 39. Rabbe и др.


[Закрыть]

При виде вторгавшейся толпы он побледнел; черты лица его судорожно скривились; он пробормотал: «Que me voulez-vous?» Князь Зубов выступил вперед и, сохраняя почтительный, скромный вид, сказал: «Nous venons au nom de la patrie prier Votre Majesté d’abduquer parce que vous avez parfous des absences d’esprut. La sécuruté de votre personne et un eutretuen convenable vous sout garantus par votre fuls et par l'Etat». С этими словами он вынул из кармана акт отречения.[245]245
  В подлиннике слова Зубова приведены по-немецки. Но сам Коцебу передает и первоначальный вопрос Павла и последующей разговор по-французски; должно полагать, что и коротенькая речь Зубова сказана была по-французски.
  Акт отречения, или, вернее, манифест от имени Павла, составлен был, как рассказывал Бенигсен, Трощинским на ужине в тот же вечер перед этим у Талызина. Helldorff, 1,140. Sybel, 107.


[Закрыть]

Конечно, никого бы не удивило, если бы в эту минуту, как многие уверяли, государь поражен был апоплектическим ударом. И действительно, он едва мог владеть языком, однако собрался с духом и весьма внятно сказал: «Non, non! je ne souscrirai point!» Он был без оружия; шпага его лежала на табурете у постели. Ему легко было ее достать, но к чему послужила бы защита пред этой толпой? Потаенная лестница скорее могла бы спасти его, но он вспомнил о ней слишком поздно. Напрасно пытался он внушить страх заговорщикам с тем, чтобы потом скрыться от них чрез маленькую лестницу. Николай Зубов схватил его и сильно толкнул, сказавши другим: «Pourquoi vous amusez-vous à parier à cet effréné». Аргамаков с другой стороны ударил его в висок рукояткой пистолета. Несчастный пошатнулся и упал. Бенигсен рассказывал, что, пока это происходило, он, Бенигсен, отвернулся, чтобы прислушаться к шуму, доходившему из передней.

В падении своем Павел хотел было удержаться за решетку, которая украшала стоявший вблизи письменный стол и выточена была из слоновой кости самой императрицей. К решетке приделаны были маленькие вазы (тоже из слоновой кости). Некоторые из них отломились, и я на другой день с прискорбием видел их обломки.[246]246
  Этот стол описан Коцебу в сочинении: «Das merkwűrdigste Jahr maines Lebens», t. 2.
  Русский перевод этого места в «Русском Архиве», 1870 г., с. 986.
  Собрав последние силы, Павел мог еще встать на ноги. Тогда Яшвиль бросился на него и снова повалил на землю. В этом вторичном падении Павел ударился головою о камин. Произошла около него суматоха, в которой опрокинут был ночник. Вся остальная сцена происходила впотьмах.
  Rabbe, 1,33–307. Helldorff, 1,142.


[Закрыть]

Тут все ринулись на него. Яшвиль и Мансуров накинули ему на шею шарф и начали его душить. Весьма естественным движением Павел тотчас засунул руку между шеей и шарфом; он держал ее так крепко, что нельзя было ее оторвать. Тогда какой-то изверг взял его за самые чувствительные части тела и стиснул их. Боль заставила его отвести туда руку, и шарф был затянут.[247]247
  Бенигсен, вышедший за огнем, вернулся в спальню государя, когда все уже было кончено (Helldorff, 1,143).
  D’Allonville (Ménoires tdrfe des papiers d’un homme d’Etat, VIII, 87) пишет «Un Chirurgien anglais (Виллие) qui avait empèch L'lmpératrice de voler au secours de son éроuх, est арреlé, et il porte le dernier coup è l'Empereur en lui conpant les artdres».
  Но Виллие был позван только для бальзамирования, и это обстоятельство дало повод к весьма распространенному слуху, который передаст d’Allonville.


[Закрыть] Вслед за сим вошел граф Пален. Многие утверждали, что он подслушивал у дверей.

Впоследствии распускали множество басен. Уверяли, будто Павел на коленях умолял сохранить ему жизнь и получил от Зубова в ответ: «В продолжение четырех лет ты никому не оказывал милосердия; теперь и ты не ожидай себе пощады»; будто он клялся осчастливить народ, простить заговорщиков, царствовать с кротостью и т. п. Достоверно, однако, что до последнего издыхания он сохранил все свое достоинство. Одной из самых ужасных для него минут была, без сомнения, та, в которую он услышал, как на дворе солдаты слишком рано закричали: «Ура!» – и в комнату стремглав вбежал один из заговорщиков со словами: «Depeche-zvous, il n’y a pas un moment a perdre!».

Самая смерть не примирила с ним этих грубых извергов. Многие офицеры бросались, чтобы нанести его трупу какое-нибудь оскорбление, пока наконец князь Зубов не сказал им с негодованием: «Господа, мы пришли сюда, чтобы избавить Отечество, а не для того, чтобы дать волю столь низкой мести».

Относительно того, как долго продолжались мучения императора, показания разноречивы: кто говорит – час, а кто – полчаса; другие утверждают даже, что все было делом одной минуты.

Какое страшное спокойствие между тем царствовало во всем дворце, видно из следующего обстоятельства. Один молодой офицер, князь Вяземский, был послан графом Паленом, чтобы остановить какой-то батальон, который пошел слишком далеко. По возвращении своем он более не нашел заговорщиков; они уже вошли во внутренние покои. Он хотел пойти за ними чрез главный вход дворца, заблудился и попал в первую залу нижнего этажа, где стояли на карауле гренадеры.[248]248
  В нижнем этаже овальная зала, примыкавшая с левой стороны к парадной лестнице, если идти со двора.


[Закрыть] Все спали. Один только офицер проснулся и спросил, что ему нужно. «Я ищу графа Палена, – со страхом сказал Вяземский. – Он здесь не проходил», отвечал офицер и беспрепятственно пропустил его. Вяземский взошел по парадной лестнице и снова наткнулся на двоих часовых, которые при виде его задрожали без всякой причины. Он тоже задрожал, повторил свой вопрос, получил тот же ответ и также тут не был задержан. Проникнув дальше,[249]249
  В длинную залу (в 10 сажен) с античными статуями с бюстами, позади церкви.


[Закрыть] он встретил двух истопников, которые бежали в испуге и хотели шуметь; увидев его, они еще более испугались и повернули назад. Наконец он отыскал заговорщиков; тогда только он ободрился, потому что при совершении подобных злодейств люди бывают храбры только толпой, а в отдельности каждый из них трепещет.

В то время как все решалось внутри дворца, граф Пален делал в городе необходимые распоряжения. Заставы были заперты. Комендант Михайловского замка Котлубицкий,[250]250
  Николай Осипович Котлубицкий. Его рассказы об императоре Павле напечатаны в «Русском Архиве» 1860 г.


[Закрыть] обер-гофмаршал Нарышкин, генерал-прокурор и некоторые другие были арестованы. Потом граф обратился к войскам, объявил им о происходившем и закричал «ура» новому императору. Он ожидал, что вся толпа, по обыкновению, ответит ему тем же криком, но обманулся: мертвое молчание не было нарушено; один только молодой унтер-офицер из дворян отозвался своим одиноким, внятным голосом. Граф не потерял присутствия духа: хорошо зная, как нужно обходиться с русскими солдатами, он начал их всячески ругать, и громкое «ура» огласило воздух.

Тогда он отправился за новым императором.[251]251
  Великий князь Александр Павлович жил в нижнем этаже Михайловского замка и занимал весь угол, выходящей к Фонтанке и Летнему саду. В его комнаты вели со двора одна большая и две маленькие лестницы.


[Закрыть] При входе его в переднюю Александр, уже одетый, вышел к нему навстречу из своей спальни: он был очень бледен и дрожал. Подробности эти передавала прислуга, которая спала в передней и только в эту минуту проснулась. Отсюда выводили заключение, что великий князь знал обо всем. Казалось, иначе и не могло быть: ибо, если бы великий князь был в неведении о том, что делалось, как же случилось, что он был совершенно одет без того, чтобы его разбудили?

За разъяснением этого важного обстоятельства я обратился к самому графу Палену и получил от него следующий удовлетворительный ответ.

Когда заговорщики уже пошли к Павлу, граф Пален рассудил, что в подобных случаях всякая минута дорога и что необходимо было нового императора показать войскам немедленно по окончании предприятия. Знакомый со всеми входами и выходами дворца, он отправился к камер-фрау великой княгини, которые спали позади спальни великого князя, разбудил их и приказал им разбудить также великого князя и его супругу, но сказать им только, что происходит что-то важное и что они должны скорее встать и одеться. Так и было сделано. Этим объясняется, почему Александр мог выйти одетый в переднюю, когда граф вошел в нее через обыкновенную дверь, и почему, с другой стороны, прислуга должна была предполагать, что он вовсе не ложился спать.

Александру предстояло ужасное мгновение. Граф поспешно повел его к войскам и воскликнул: «Ребята, государь скончался; вот ваш новый император!» Тут только Александр узнал о смерти отца своего: он едва не упал в обморок, и его должны были поддержать. С трудом возвратился он в свои комнаты. «Тогда только, – рассказывал он сам своей сестре, – «пришел я снова в себя!»

Достоверные люди утверждают, что еще раньше, после неоднократных тщетных попыток получить его согласие на переворот, граф Пален со всем авторитетом твердого и опытного человека принялся его убеждать и наконец объявил ему, что, без сомнения, его воля – согласиться или нет, но что дела не могут долее оставаться в таком положении, на что Александр в отчаянии будто бы отвечал: «Пощадите только его жизнь».

Все свидетельства положительно сходится в том, что он ничего не знал об исполнении заговора и не желал смерти своего отца.

Граф Пален, который во все это время вполне сохранять свое присутствие духа, не забыл также немедленно поставить обо всем в известность обер-гофмейстерину графиню Ливен, прося ее разбудить императрицу, сообщить ей о происшедшем и утешить ее.[252]252
  Ее внук, князь Александр Христофорович Ливен, передавал мне, со слов своих родителей, этот разговор следующим образом. Графиня Ливен, вышедши к Палену, спросила его: «Was wollen sie?» – «Ich komme vom Kaiser Alexander, – ответил он. – Was haben sue denn mit dem Andern gemacht?»


[Закрыть] Графиня жила в верхнем этаже у молодых великих княжон. Она тотчас оделась и хотела сойти вниз, но на всех лестницах нашла часовых, которые не хотели ее пропустить.

«Ребята, – сказала она, – я графиня Ливен; я 18 лет служила императрице Екатерине; пропустите меня для исполнения моей обязанности». При этих словах солдаты с почтением отняли свои ружья.

Она подошла к постели императрицы, которая в испуге приподнялась: «Чего хотите вы в такое необычайное время? Вы, верно, пришли с каким-нибудь неприятным известием?» – «Разумеется». – «Не заболел ли кто из моих детей?» – «Хуже». – «Не болен ли мой муж?» – «Очень болен». – «Он, верно, умер?» – «Да!»

Императрица вскочила с постели и хотела бежать к своему супругу: часовые не пропустили ее.[253]253
  Императрица бросилась сперва в комнату, отделявшую ее спальню от спальни императора. Выше сказано было, что дверь была заперта. Кроме того, тут уже поставлено было несколько солдат от караула Семеновского полка, под командой капитана Александра Волкова, двоюродного брата Саблукова (Саблуков, с. 321).
  По другим известиям, в этом месте поставлен был поручик Семеновского полка Константин Маркович Полторацкий с 80 солдатами, и сохранилось предание, что, когда Полторацкий объявил императрице, что не может ее пропустить, она дала ему пощечину (Rabbe, 1,310).


[Закрыть] Она умоляла их в самых трогательных выражениях; все было напрасно. Наконец, рыдая, она бросилась на землю и в отчаянии вскричала: «Я жена вашего государя. Пропустите меня! Я должна пойти к нему! Дайте мне исполнить мой долг!» Солдаты стали пред нею на колени и говорили: «Матушка, мы тебя любим; ни тебе, ни твоим детям мы не сделаем вреда, но не смеем тебя пропустить».

Тут подошел Бенигсен. Он почтительно поднял императрицу и сказал ей, что если она непременно желает пройти к государю, то, по крайней мере, не должна разговаривать с солдатами. Она все еще не знала, что именно случилось, так как графиня умолчала ей о самом ужасном. Выражения Бенигсена поразили ее; свет блеснул в ее уме. С возмущенным достоинством она ему сказала: «Croyez-vous etre à. Paris, ou l'on capitule avec les sujets?» – отвернулась от него и пошла в свои комнаты.

Так рассказывала она сама это обстоятельство тайному советнику Николаи.[254]254
  Барон Андрей Львович Николаи (в Страсбурге 20 декабря 1737– †в Монрепо (близ Выборга) 7 ноября 1818). Был при великом князе Павле Петровиче секретарем и библиотекарем, а по вступлении его на престол президентом Академии наук. Пользовался постоянным доверием императрицы Марии Феодоровны.


[Закрыть]

Вскоре пришли к ней с ласковым поручением от Александра, но оно не успокоило ее. Эта благородная женщина выказала в этом тяжелом испытании все свое сердце. Она удалила от себя графиню Ливен под предлогом, что присутствие графини необходимо при детях, и снова пошла к комнатам императора, в надежде проникнуть туда через другой ход. Но, не будучи хорошо знакома с лабиринтом Михайловского замка, она заблудилась и попала в один из дворов. За ней следовала одна из ее камер-фрау, которая машинально захватила с собою графин воды и стакан. На дворе императрице сделалось дурно. Камер-фрау предложила ей выпить воды и налила стакан. Императрица взяла его, как вдруг часовой,[255]255
  Этот часовой был Семеновского полка солдат Перекрестов. Он по прошению переведен был из какого-то армейского полка в Семеновский (слышано мной от императора Александра Николаевича). По расположению местности должно полагать, что императрица сошла в небольшой треугольный дворик, который находился между собственным ее подъездом и винтовой лестницей императора, и что она хотела пройти по этой лестнице; тут стоял часовой, о котором сказано выше.


[Закрыть] стоявший весьма спокойно в отдалении, закричал: «Стой! Кто это с тобой, матушка?» Камер-фрау испугалась и сказала: «Это императрица». – «Знаю, – отвечал солдат. – Выпей ты сперва этой воды». Она выпила. Это успокоило часового, потому что он думал, что хотели отравить императрицу. «Хорошо, хорошо, – сказал он. – Теперь можешь наливать». Отрадная черта преданности среди страшной картины этой ночи, исполненной вероломства!

Обыкновенно императрица никогда не ложилась спать прежде 12 часов; в этот же вечер она случайно легла раньше. Несмотря на близость ее комнат от покоев государя, она ничего не слыхала и в горести своей делала себе самые горькие упреки.

Всего более заговорщики опасались преданности графа Кутайсова. Он имел обыкновение возвращаться от госпожи Шевалье в 11 часов вечера. Решили его в это время поймать и отвезти к графу Палену, где его должны были задержать до окончания переворота. Но случилось, что в этот вечер он вернулся домой в половине одиннадцатого, и таким образом ему удалось ускользнуть от заговорщиков. Переодетый в крестьянское платье, он побежал через Летний сад. За ним погнались; говорят даже, что по нему стреляли. Он спешил на Литейную к какому-то господину Ланскому;[256]256
  К Степану Сергеевичу Ланскому (1760–1813), отцу министра внутренних дел графа Ланского (Саблуков, с. 322).


[Закрыть] дорогой он потерял башмак, упал и вывихнул себе руку. Но на другой же день он переехал в свой собственный дом напротив Адмиралтейства, притворился больным, а может быть, и действительно заболел. К вечеру он послал просить графа Палена дать ему караул, потому что опасался от черни каких-нибудь оскорблений; к нему послали караул и просили быть совершенно покойным. И точно, он, по-видимому, вскоре успокоился, потому что, когда 14-го числа дочь его родила,[257]257
  Вероятно, старшая дочь, Мария Ивановна, бывшая за бароном Владимиром Феодоровичем Васильевым, племянником государственного казначея.


[Закрыть] он весело вошел в комнату родильницы, казался весьма довольным и обнял акушера.

Рассказывали, что от него одного зависело предотвратить революцию; что к вечеру ему принесли записку, открывавшую весь заговор, что по возвращении домой он нашел ее на столе, но не распечатал и лег спать. Долго не удавалось мне разъяснить это важное обстоятельство; наконец мне представился к тому самый удобный случай. Я встретился с графом Кутайсовым в Кенигсберге. Он уже не был прежним надменным, неприступным любимцем. В Петербурге, хотя и случалось ему мимоходом сказать мне несколько любезных слов, никогда не пришло бы мне в голову вступить с ним в откровенный разговор. Здесь он принял меня чуть не с сердечною радостью, потому что видел во мне верного слугу своего обожаемого государя и потому что я доставлял ему редкий случай вдоволь наговориться о его благодетеле.

Когда я спросил его, действительно ли в этот злосчастный вечер он получил какую-то таинственную записку и оставил ее нераспечатанной, он улыбнулся и покачал головой. «Это отчасти справедливо, – сказал он, – но записка эта не имела никакого значения. Уже давно граф Ливен, по болезни, желал места посланника, и я обещал ему это выхлопотать у государя.[258]258
  D’Allonville (Mémoires tires des papiers d’un homme d’Etat, t. 8, p. 7) пишет: «Un faux frere neanmoins est pret de faire manquer le complot; lo prince Mestcherski (князь Прокофий Васильевич Мещерский, бывший санкт-петербургский губернатор, отрешенный от должности 1 июня 1800 г.), «personnage vil et salement taré, sout romords, peur ou cupidité, écrit a Paul pour lui dénoncer la conjuration ct ceux qui en font partie, reraet sa lettre a Koutaisoff, qui, appeld a la table de l’Empereur, l’oublie dans Thabit qu’il vient de quitter».


[Закрыть]

В этот день оно мне удалось. После обеда я о том в нескольких строках известил графа и поехал со двора. Когда я вечером возвратился домой, на моем столе лежала записка. Я спросил своего камердинера: от кого? Получив в ответ, что то было благодарственное письмо от графа Ливена, я оставил его нераспечатанным. Ночью все мои бумаги, в том числе и эта записка, были взяты; я их получил обратно на следующий день, а с ними и эту нераспечатанную записку, которая действительно ничего другого не содержала, как вежливое изъявление благодарности».

Как часто вкрадываются в историю ошибки потому только, что подобный мелкие обстоятельства остаются неразъясненными!

Граф также совершенно опровергнул вообще довольно распространенное предположение, будто император Павел подозревал существование заговора и вследствие сего вызвал барона Аракчеева. «Если бы мы имели хотя малейшее подозрение, – сказал он, – стоило бы нам только дунуть, чтобы разрушить всякие замыслы», – и при этих словах он дунул на раскрытую свою ладонь.

Госпожа Шевалье была тогда с ним в Кенигсберге. Она была крайне смущена последними своими похождениями. В роковую ночь ее тоже арестовали на несколько часов.[259]259
  Офицер, посланный к госпоже Шевалье, был плац-майор Иван Савич Горголи, красивый молодой человек (он умер сенатором и действительным тайным советником) (Саблуков, с. 321).


[Закрыть] Когда в ее дом пришел офицер с караулом, ее сметливая горничная не хотела впустить его в спальню, но он без церемонии оттолкнул ее и подошел к постели. Красавица сильно испугалась такого неожиданного посещения и закричала: «Мой муж в Париже!» «Не вашего мужа, – отвечал офицер, – мы ищем в вашей постели, а графа Кутайсова».

Говорили, что нашли у ней бланки с подписью государя, что рылись в ее бриллиантах и что отняли у нее перстень с вензелями Павла. Этому последнему обстоятельству, кажется, противоречит великодушное с нею обращение нового императора; ибо, когда через несколько дней по смерти Павла она попросила паспорт для выезда за границу, Александр приказал ответить ей, что он крайне сожалеет, что здоровье ее требует перемены воздуха и что ему всегда будет приятно, если она вернется и снова пожелает быть украшением французской сцены. Можно предполагать, что настоящей целью незваного посещения ее дома было не столько желание найти графа Кутайсова, – так как даже не разбудили ее брата,[260]260
  М-r Anguste, танцор (Das Merkw. Jahr., t. 2, p. 277).


[Закрыть] который спал недалеко от ее спальни и у которого он весьма легко мог быть спрятан, – сколько познакомиться с ее письменными тайнами. За отобранный у нее перстень она, как уверяют, жаловалась графу Палену, но он ответил, что ничего не знает. Если из всех бесчисленных своих бриллиантов она ничего другого не потеряла, как этот перстень, должно из этого заключить, что не хотели оставить в ее руках столь знаменательную драгоценность и что офицер действовал по особому высшему приказанию.

Во все время этой сцены она была в одной рубашке и должна была выслушать весьма легкие речи. Другого мщения она не испытала[261]261
  Саблуков (с. 322) тоже говорит, что Горголи, хотя и был поклонником женского пола, не заплатил, однако, никакой дани прелестям госпожи Шевалье и что красавица «еn a ète quitte pour sa peur».


[Закрыть] и удалилась из России, обремененная сокровищами всякого рода. На своей же совести она, по-видимому, не чувствовала никакого бремени.

Говорили также, что, если бы не было революции, она должна была через два дня, как объявленная фаворитка, занять во дворце комнаты княгини Гагариной. Не знаю, на чем основан был этот слух; если же в самом деле она ожидала, что вскоре достигнет высшей степени государевой милости, то она должна была вдвойне чувствовать всю горесть своего падения.

Народ выразил свое презрение к ней самым грубым образом. На Исаакиевской площади какой-то мужик показывал за деньги суку, которую он звал мадам Шевалье. Главное искусство этой суки состояло в том, что, когда ее спрашивали: «Как делает мадам Шевалье?», она тотчас ложилась на спину… Нельзя себе вообразить, сколько народу приходило на это зрелище: даже порядочные люди проталкивались сквозь толпу, чтобы насладиться удовольствием спросить у собаки: «Как делает мадам Шевалье?»

Однако, как ни хитра была эта женщина, как ни старалась она обворожить государя, ей не удалось приковать его постоянства, и, когда он умер, две женщины, обратившие на себя его внимание, были близки к разрешению от бремени. Относительно одной из них его камердинер Кислов[262]262
  В подлиннике: «Kisleff». Это был тайный камерир Василий Степанович Кислов (с 2 января 1801 г.).


[Закрыть] уже говорил с акушером Сутгофом и обещал ему награждение 5000 рублей. Дитя должно было получить хорошее воспитание. Что из него вышло, мне неизвестно.

К обер-гофмаршалу Нарышкину в ту страшную ночь явился офицер с обнаженной шпагой и двумя солдатами и сказал камердинеру: «Убью тебя, если ты станешь шуметь!» Потом он пошел в спальню, где Нарышкин в величайшем испуге был до крайности смешон, начал дрожать за свою жизнь и предложил солдатам пачку ассигнаций. Они ее приняли и арестовали его. Его повели на гауптвахту, но через несколько часов позволили ему возвратиться в свои комнаты, а после 7 часов возвратили шпагу. В 9 часов утра император сам разговаривал с ним и сказал ему весьма ласково: «Я лишился отца, а вы друга и благодетеля, но будьте покойны». Бесхарактерный, изнеженный Нарышкин, по всей справедливости, не имел никакого значения в глазах заговорщиков. Когда я у него был в первый раз на следующий день, он старался быть веселым, говорил, что переворот был необходим для блага государства, что сам он чувствовал себя в постоянной опасности, что такую жизнь не мог бы долее вынести и что теперь одного только желает – спокойствия и позволения путешествовать. За 48 часов перед этим он думал или говорил совершенно противное.

К генералу Обольянинову также пришел офицер с командой, окружил его дом, вошел и потребовал, чтобы Обольянинов присягнул новому императору. Обольянинов отказался, потому что, к величайшему удивлению своему, впервые слышал о перевороте и не знал сообщившего ему о том офицера. Его арестовали и повели пешком в ордонансгауз, который был довольно далеко.[263]263
  Мертваго говорит также об аресте Обольянинова. См. его «Записки», с. 119, 120. «Русский Архив», 1867 г.


[Закрыть] Дорогой он испытал несколько вполне заслуженных оскорблений. Вскоре, однако, его выпустили на свободу и снова, как в прежнее время, увидели множество экипажей у его подъезда. Возникло подозрение, не затевает ли он чего-нибудь, как вдруг узнали, что он уволен и уже не может вредить.

Так поступили при кончине императора с преданными ему людьми. После этого отступления я возвращаюсь к главному происшествию.

Немного отдохнув, Александр вышел из своей комнаты, бледный и расстроенный. Он потребовал карету. Камер-гусар побежал ее заказать; вслед за ним побежал и сам князь Зубов. Прошло полчаса, пока нашли карету. Между тем гвардия спокойно разошлась по казармам, и Александр пошел к телу своего отца. Никому не было дано подметить его ощущения в эту минуту.

Наконец подана была карета, он сел в нее с князем Зубовым; на запятки стали камер-гусар и брат Зубова. Так поехали они в Зимний дворец.[264]264
  В камер-фурьерском журнале 12 марта 1801 г. значится: «Великий князь Александр Павлович, приняв всероссийский престол, отбыл с великим князем Константином Павловичем в 2 часа ночи в Зимний дворец в прежние свои комнаты».


[Закрыть] Дорогой Александр сохранял сумрачное молчание. Когда приехали во дворец, он собрался с духом и, как сам рассказывал своей сестре, сказал заговорщикам: «Eh bien, messieurs, puisque vous êtes permis (Taller si loin, faites le reste; déterminez les droits et les devoirs du souverain; sans cela le trône n’aura point d’attraits pour moi».

Граф Пален имел, без сомнения, благотворное намерение ввести умеренную конституцию; то же намерение имел и князь Зубов. Этот последний делал некоторые намеки, которые не могут, кажется, быть иначе истолкованы, и брал у генерала Клингера «Английскую конституцию» Делольма для прочтения.[265]265
  Delolme: Coustitution d’Angleterre, Généve. 1787.2 vol in 8. Переведено на русский язык Иваном Ивановичем Татищевым (автором французско-русского, словаря). М., 1806.2 ч.


[Закрыть] Однако, несмотря на требование самого императора, это дело встретило много противодействия и так и осталось.

Из Зимнего дворца император, в сопровождении своего брата Константина, поехал верхом в гвардейские полки и тут уже без всякого принуждения начальства был встречен громкими «ура».

В 2 часа ночи граф Пален съездил домой и разбудил свою жену, чтобы сказать ей, что отныне она может спать спокойно.

Когда рассвело, князь Зубов принял на себя просить императрицу-мать, чтобы она тоже переехала в Зимний дворец. Она в горести своей накинулась на него: «Monstre! Barbarei Tigrel C’est la soif de régner qui vous a porté è assassiner vorte souverain legitime. Vous avez regne sous Catherine Seconde; vous voulez régner sur mon fils». Потом она объявила самым положительным образом, что не тронется с места. «Je mourrai è cette place».

Так как князь ничего не мог добиться от императрицы, то к ней отправился граф Пален. Она и его приняла таким же образом. «Вас я до сих пор еще почитала честным человеком», – сказала она, рыдая. Граф старался ей доказать, что она сама только выиграла от переворота. «Я остановил два восстания, – сказал он. – Третье вряд ли удалось бы мне остановить, и тогда не только император, но, может быть, вы сами со всей вашей фамилией сделались бы его жертвами».

В эти первые часы она была еще до того поражена неожиданностью удара, что вовсе не понимала его доводов; но наконец склонилась на просьбу выехать из дворца и в 9 часов села в карету.[266]266
  В камер-фурьерском журнале 12 марта значится, что вдовствующая императрица прибыла в Зимний дворец в 10 часов утра.


[Закрыть] Когда караул, как обыкновенно, ей отдал честь, она испугалась и прошептала: «Убийцы!»[267]267
  Караул Семеновского полка.


[Закрыть]

Сначала она тоже имела мучительное для матери подозрение, что ее сын знал обо всем, и потому ее первое свидание с императором дало повод к самой трогательной сцене. «Саша! – вскричала она, как только его увидала. – Неужели ты соучастник!» Он бросился перед нею на колени и с благородным жаром сказал: «Матушка! Так же верно, как то, что я надеюсь предстать пред судом Божиим, я ни в чем не виноват!» – «Можешь ли поклясться?» – спросила она. Он тотчас поднял руку и поклялся. То же сделал и великий князь Константин. Тогда она привела своих младших детей к новому императору и сказала: «Теперь ты их отец». Она заставила детей стать перед ним на колени и сама хотела то же сделать. Он ее предупредил, поднял, рыдая, детей; рыдая, поклялся быть их отцом, повис на шее своей матери и не хотел оторваться от нее. Граф Салтыков пришел его позвать; он хотел было идти и снова бросился в объятия своей матери.