Текст книги "Калле Блумквист и Расмус"

Автор книги: Астрид Линдгрен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

12

Если бы кто-нибудь около двух часов ночи проходил мимо бакалейной лавки Виктора Блумквиста, он бы непременно решил, что там орудуют взломщики. Кто-то светил за прилавком карманным фонариком, а сквозь витринное стекло можно было видеть, как там движутся две тени.

Но никто не проходил этой ночью мимо лавки, и две тени так и остались неузнанными. Бакалейщик Блумквист и его жена, которые спали в комнате над самой лавкой, вообще ничего не слышали. Потому что эти тени владели искусством двигаться бесшумно.

– Я хочу еще колбасы, – промямлил Андерс с набитым ртом. – Я хочу еще колбасы и сыра.

– Пожалуйста, бери сам, – сказал Калле.

Он был занят тем, что набивал собственный рот.

И они ели не переставая. Отрезали толстые ломти копченого окорока и ели. Хватали изрядные куски самой лучшей колбасы и ели. Разламывали большие, мягкие, благоухающие караваи хлеба и ели. Срывали серебристую фольгу с маленьких треугольничков плавленого сыра и ели. Запускали руку в ящик с изюмом и ели. Брали плитки шоколада с прилавка, где лежали разные лакомства, и ели. Они ели, ели и ели – это была самая памятная трапеза в их жизни, и они никогда ее не забудут.

– Одно я знаю точно, – заявил под конец Калле. – Я больше никогда в жизни не дотронусь до черники.

Довольный и сытый, прокрался он затем по лестнице на второй этаж. Трудность состояла в том, чтобы обойти скрипучую ступеньку, потому что мама Калле с годами выработала поразительную способность просыпаться от этого скрипа, когда причиной скрипа был сам Калле. Совершенно сверхъестественное явление, с которым психологам следовало бы познакомиться поближе, считал Калле.

Но как раз теперь он не хотел будить ни маму, ни тем более отца. Он хотел лишь взять свой рюкзак, спальный мешок и некоторые другие мелочи, необходимые для жизни в кемпинге. А если бы родители проснулись, на объяснения ушло бы слишком много времени.

Правда, способность Калле обходить скрипучую ступеньку с годами тоже совершенствовалась, и он, нагруженный вещами и не потревоживший родителей, благополучно спустился вниз к Андерсу, ожидавшему его в лавке.

В половине четвертого утра мотоцикл с бешеной скоростью выскочил на дорогу, которая, извиваясь, вела к морю.

А в бакалейной лавке Виктора Блумквиста на прилавке остался клочок белой оберточной бумаги со следующим сообщением:

«Дорогой папа, ты можешь удержать мое жалованье за этот месяц, так как я взял:

1 килограмм колбасы,

1 килограмм свиных сосисок,

1 ¹/ ₂килограмма копченого окорока,

10 тех самых, маленьких сырков, ну ты знаешь каких,

4 буханки хлеба,

¹/ ₂килограмма сыра, 1 килограмм масла,

1 пачку спичек,

10 плиток шоколада из тех, что по 50 эре за каждую,

одну 10-литровую банку бензина на складе,

2 пакета какао,

2 пакета сухого молока,

1 килограмм сахарного песку,

5 пакетиков жевательной резинки,

10 коробочек с таблетками сухого спирта.

И возможно, кое-что еще, сейчас я точно не помню. Я понимаю, что ты сердишься, но если бы ты знал, что произошло, ты бы не сердился. Скажи дяде Лисандеру и папе Андерса, чтобы они не беспокоились. Будь добр, не сердись, может, я не всегда был хорошим сыном… Да, но лучше мне на этом закончить, а не то я расплачусь.

Большой привет маме. Калле.

Ты ведь не сердишься, верно?»

В ту ночь Ева Лотта спала беспокойно и проснулась со смутным ощущением того, что предстоит нечто неприятное. Она боялась за Андерса и Калле – как там у них дела и как обошлось с бумагами профессора? Неизвестность была невыносимой, и она решила атаковать Никке, как только он явится с завтраком. Но когда Никке наконец явился, у него был такой злобный вид, что Ева Лотта чуточку заколебалась. Расмус весело прощебетал: «Доброе утро!», но Никке не обратил на него никакого внимания и подошел прямо к Еве Лотте.

– Ах ты, маленькая ведьма! – сурово произнес он.

– Что это с тобой? – спросил Ева Лотта.

– Сильна ты врать, – продолжал Никке. – И не совестно тебе? Разве ты не говорила шефу, когда он тебя допрашивал, что никого с тобой не было в ту ночь, когда ты забралась в наш автомобиль?

– Ты хочешь сказать, в ту ночь, когда вы похитили Расмуса? – спросила Ева Лотта.

– Да, ту, когда мы… эх, иди к черту, – выругался Никке. – Разве ты не сказала тогда, что никого с тобой не было, а?

– Ну, сказала.

– И наврала? – настаивал Никке.

– Это почему? – спросила Ева Лотта.

– Это почему? – передразнил ее Никке, побагровев от злости. – Да потому! С тобой еще было двое ребят, признавайся!

– Да, были, представьте себе, были, – заявила довольная Ева Лотта.

– Ага, это были Калле с Андерсом, – объяснил Расмус. – Потому что они с Евой Лоттой участвуют в войне Алой и Белой Розы. И я тоже стану Белой Розой, вот!

Но Ева Лотта внезапно похолодела от страха. Означали ли слова Никке, что Калле с Андерсом схвачены? В таком случае все пропало. Она понимала, что ей немедленно нужно узнать об этом, – ни одной минуты неизвестности ей не выдержать.

– Откуда ты вообще знаешь, что кто-то был со мной? – как можно равнодушней спросила она.

– Да эти проклятые сопляки стянули те самые бумаги, которые были нужны шефу, прямо у него под носом, – сказал Никке, злобно уставившись на нее.

– Ура! – закричала Ева Лотта. – Ура, ура!

– Ура! – вторил ей Расмус. – Ура!

Никке повернулся к мальчику – в глазах его была печаль, печаль и страх.

– Да, кричи, кричи пока, – пробормотал он. – Думаю, ты скоро разучишься кричать «ура». Когда они явятся и увезут тебя за границу.

– Что ты сказал?! – воскликнула Ева Лотта.

– Я сказал, что они явятся и увезут Расмуса за границу, вот что я сказал. Завтра вечером прилетит самолет и заберет его.

Ева Лотта судорожно глотнула. Затем внезапно закричала и ринулась прямо к Никке. Сжав кулаки, она набросилась на него. Она лупила его изо всех сил и кричала:

– Стыд! Позор! О, какие вы гнусные – идиотские старые киднэпперы!

Никке не стал защищаться. Он позволил ей бить себя. Он только молча сидел на стуле и внезапно показался ей очень усталым. Да, и он ведь ночью совсем не спал!

– Лучше бы эти чертовы ребята не совались в чужие дела, – сказал он. – Получил бы шеф свои бумаги, из-за которых он поднял столько шума, и со всеми бедами было бы покончено!

Расмус между тем успел обдумать слова Никке о том, что он полетит за границу. Он взвесил обе представившиеся ему возможности. Что лучше – лететь на самолете или стать Белой Розой? Основательно все продумав, он объявил свое решение:

– Не-а, Никке, – заявил он, – я не собираюсь лететь за границу, потому что я стану Белой Розой.

Забравшись на колени к Никке, он довольно подробно объяснил, как это будет замечательно. И о том, как издают воинственный клич и как крадутся по ночам и сражаются с Алыми. Необходимо, чтобы Никке понял прелесть этой удивительной, полной приключений жизни Белых Роз. Ведь Никке должен понять, что он, Расмус, не может уехать за границу.

Но когда он кончил свою речь, Никке лишь мрачно покачал головой и сказал:

– Да нет, малыш, не бывать тебе Белой Розой. Слишком поздно!

Тут Расмус соскользнул с его колен, отошел в сторону и сказал:

– Фу, балаболка, какой ты глупый. Я точно стану Белой Розой, ясно тебе?

Кто-то позвал Никке, и он направился к двери.

Расмус, увидев, что он уходит, понял: надо поспешить, если он хочет получить ответ на вопрос об одном деле, о котором ему хотелось узнать.

– Эй, Никке, – сказал он. – А если сплюнуть с самолета, сколько понадобится времени, чтобы плевок попал на землю?

Никке обернулся и огорченно посмотрел на оживленное лицо мальчика.

– Не знаю, – серьезна ответил он. – Можешь сам попробовать завтра вечером.

13

Ева Лотта сидела на диване и думала. Кусая прядь своих белокурых волос, она отчаянно думала. И пришла к выводу, что надежды нет. Как она, запертая в этой клетке, сможет помешать им посадить Расмуса в самолет и увезти его за границу? И что за коварный план у этого Петерса? Скорей всего, решила Ева Лотта, потеряв всякую надежду получить эти бумаги, он задумал принудить профессора снова произвести все расчеты и забрать для этого его с собой в какую-нибудь лабораторию за границей. А Расмуса взять в качестве заложника. Бедный маленький Расмус, до сих пор его не коснулась никакая беда, но что будет с ним среди множества бандитов за границей? Ева Лотта представила себе, как профессор сидит за столом и что-то изобретает, а в это время тюремщик заносит плеть над Расмусом и кричит профессору: «Изобретай скорее, а не то…»

Это было мучительное зрелище, и Ева Лотта тихонько застонала.

– Чего ты пищишь? – спросил Расмус. – И почему не приходит Никке и не ведет меня на берег, чтоб я мог пускать лодочки из коры?

Ева Лотта стала напряженно думать, и в ее голове медленно зарождалась идея. Когда идея окончательно созрела, девочка проворно подбежала к Расмусу.

– Расмус, – сказала она, – как по-твоему, сегодня тепло?

– Да-а, тепло, – тотчас согласился Расмус.

– Правда, хорошо бы выкупаться? Расмус клюнул на эту удочку.

– Ага-а! – закричал он, подпрыгнув от восхищения. – Правда, мы пойдем купаться, Ева Лотта? Я могу сделать пять заплывов!

Ева Лотта в преувеличенном восторге всплеснула руками.

– Вот будет интересно посмотреть! – сказала она. – Но сначала тебе нужно выклянчить разрешение у Никке. А иначе у нас ничего не выйдет.

– Ладно, – довольно самоуверенно согласился Расмус.

Он знал, что сможет добиться у Никке всего, что ему нужно.

И когда явился Никке, Расмус набросился на него.

– Никке, можно нам пойти купаться?… – начал он.

– Купаться? – повторил Никке. – Это еще зачем?

– Ведь погода теплая, – сказал Расмус. – Верно, ведь нам можно искупаться, раз так тепло.

Ева Лотта молчала. Она знала, что самое разумное – полностью положиться на Расмуса.

– Я могу делать пять заплывов подряд, – объяснял Расмус. – Разве тебе не хочется посмотреть, как я делаю пять заплывов, Никке?

– Хм! Пожалуй! – сказал Никке и задумался. – Но купаться… все-таки шеф вряд ли бы это одобрил.

– Но если я не пойду купаться, я не смогу сделать пять заплывов, – с убийственной логикой заявил Расмус. – Не могу ведь я плавать здесь, на полу.

Он считал, что теперь уже все ясно. Не такой уж Никке дурак, чтобы добровольно отказаться посмотреть, как он, Расмус, делает пять заплывов! Поэтому, сунув руку в огромный кулак Никке, он сказал:

– Пошли!

Никке не очень благосклонно глянул на Еву Лотту.

– Ты с нами не пойдешь, – резко сказал он.

– Нет, Ева Лотта должна пойти с нами, посмотреть, что я умею делать пять заплывов, – заупрямился Расмус.

Никке было трудно противиться этому энергичному детскому голоску. Он презирал самого себя за свою слабость, но дело уже зашло так далеко, что Расмус мог добиться от него почти всего, чего хотел, стоило ему сунуть свою ручонку в руку Никке и посмотреть на него веселыми, полными ожидания глазками.

– Ну, пошли тогда, будь ты неладна! – пробормотал Никке.

Вот об этом, она и мечтала – пробежаться по короткой тропинке вниз к причалу, броситься головой вниз в прозрачную воду, которая рябила и сверкала на солнце, полежать, чуть подремывая, на мостках, ни о чем не думая. Но теперь, когда осуществилась ее мечта, это было для Евы Лотты лишь мучительной отсрочкой, задержавшей осуществление великого ее плана. Расмус же, наоборот, был вне себя от восторга. Словно маленький веселый лягушонок, он прыгал по мелководью у самого берега.

Никке сидел на краю причала и караулил, а Расмус усердно брызгал на него водой, смеялся, кричал и плескался так, что брызги летели во все стороны. Плавая, он был ужасно серьезным и сдерживал дыхание до тех пор, пока его лицо не покраснело. Потом он, страшно пыхтя, выдохнул воздух и восхищенно закричал:

– Никке, ты видел?Видел, что я сделал пять заплывов?

Никке, возможно, видел это, а может, и нет.

– Ах ты, мой маленький шалопай! – воскликнул он.

Эти слова – единственные, оценившие умение Расмуса плавать, – прозвучали как похвала.

Ева Лотта лежала на спине, покачиваясь на волнах. Она смотрела прямо в небо, продолжая повторять самой себе:

– Спокойно! Только спокойно! Все будет хорошо!

Но сама она была не очень-то спокойна, и когда Никке закричал, что хватит купаться, она почувствовала, что побледнела от волнения.

– Можно нам побыть здесь еще немножко, а, Никке? – умоляюще произнес Расмус. Но Ева Лотта подумала, что ни одной минуты больше не выдержит, и потому, взяв Расмуса за руку, сказала:

– Нет, Расмус, давай выйдем на берег!

Расмус сопротивлялся, умоляюще глядя на Никке. Но на этот раз, в виде исключения, у Никке и Евы Лотты были одинаковые намерения.

– Поторопитесь! – попросил Никке. – Лучше, если шеф не узнает, что вы ходили купаться.

Они раздевались за густыми кустами, и Ева Лотта, взяв недовольного Расмуса за руку, пошла с ним туда. С безумной быстротой набросила она на себя платье, а потом упала на колени рядом с Расмусом, чтобы помочь ему одеться, – его неловкие пальчики никак не могли застегнуть пуговицы комбинезончика.

– Думаешь, это легко, – сказал Расмус, – если пуговицы сзади, а сам я – спереди.

– Я застегну тебе пуговицы, – пообещала Ева Лотта. И, понизив дрожащий от волнения голос, продолжала: – Расмус, ты ведь очень хочешь стать Белой Розой?

– Ага-а! Хочу, – ответил Расмус. – И Калле сказал, что…

– Тогда ты должен делать все точь-в-точь как я говорю, – прервала его Ева Лотта.

– А что я должен делать?

– Ты должен взять меня за руку, и мы убежим отсюда как можно быстрее.

– Да, но это не понравится Никке, – огорченно возразил Расмус.

– Теперь нам нет дела до Никке, – прошептала Ева Лотта. – Мы пойдем и отыщем тот шалаш, который построили Калле и Андерс.

– Вы придете когда-нибудь или мне пойти завами? – крикнул с причала Никке.

– На море штиль! – воскликнула Ева Лотта. – Мы придем когда придем.

И, взяв Расмуса за руку, горячо прошептала:

– Бежим, Расмус, бежим!

И Расмус побежал изо всех сил, какие только! есть у пятилетнего ребенка, прямо в ельник. Он| вовсю старался не отставать от Евы Лотты, чтобы? она увидела, какой он будет хорошей Белой Розой.| И уже на бегу он пропыхтел:

– Хорошо все-таки, что Никке увидел, как я могу делать пять заплывов.

14

Солнце начало садиться, и Расмус устал. Он не одобрял их побега, который продолжался уже много часов подряд.

– В этом лесу слишком много деревьев, – говорил он. – И почему мы никак не придем к этому шалашу?

Ева Лотта хотела бы ответить на этот вопрос. Она была согласна с Расмусом, что в этом лесу слишком много деревьев. И слишком много невысоких каменистых бугорков, которые нужно перепрыгивать, слишком много бурелома и валежника, преграждавшего путь, слишком много кустов, хвороста и веток, царапавших ноги. И слишком мало шалашей. Там был всего один-единственный шалаш, о котором она так горячо мечтала, но его было никак не найти. Ева Лотта почувствовала разочарование. Она представляла себе, что шалаш будет легко найти, но теперь она начала сомневаться в том, что ей вообще когда-нибудь удастся его отыскать. А если они даже и найдут его, окажутся ли там Андерс и Калле? И вообще, вернулись ли они на остров после того, как спасли бумаги профессора? Тысяча случайностей могла им помешать. В конце концов они с Расмусом, возможно, одни на острове – и еще киднэпперы. При одной мысли об этом Ева Лотта жалобно застонала.

– Милый, милый, Андерс, милый, дорогой Калле, будьте в шалаше, – в тихом отчаянии молила она. – И помогите как можно скорее найти его.

– Все только черника да черника, – сказал Расмус и сердито посмотрел на черничник, доходивший ему до колен. – Я хотел бы кусочек жареной свинины.

– Еще бы, – согласилась с ним Ева Лотта. – Но, к сожалению, в лесу не растет жареная свинина.

– Бр-р!… – выразил свое неудовольствие Расмус. – И еще я хотел, чтобы со мной были мои лодочки из коры, – продолжал он, вернувшись тем самым к предмету, занимавшему его весь день. – Почему мне не позволили взять с собой лодочки?

«Чудо-юдо», – подумала Ева Лотта.

Она пустилась в лес на свой страх и риск только для того, чтобы спасти его от ужасной судьбы, а он тут ноет из-за жареной свинины и игрушечных лодочек!

Но, не додумав свою мысль до конца, она уже раскаялась и порывисто обняла мальчика. Он ведь такой маленький, к тому же такой усталый и голодный – ничего удивительного, что он хнычет.

– Понимаешь, Расмус, – сказала она, – я как-то не подумала про твои лодочки…

– Значит, ты дура! – безжалостно заявил Расмус.

И уселся в черничнике. Он не собирался идти дальше. Никакие просьбы и мольбы не помогали. Ева Лотта уговаривала его напрасно.

– Может, шалаш где-то совсем близко, может, надо пройти еще совсем, совсем немножко!

– Не хочу, – ответил Расмус. – Ноги у меня совсем сонные!

Ева Лотта на какое-то мгновение засомневалась, сможет ли она удержать рыдания, подступившие к горлу. Но потом, стиснув зубы, уселась в черничник и, прислонившись спиной к большому валуну, притянула к себе Расмуса.

– Посиди со мной и отдохни немного, – сказала она.

Вздохнув, Расмус растянулся на мягком мху, положив голову на колени к Еве Лотте. Казалось, он принял твердое решение никогда больше не двигаться. Сонно мигая, смотрел он снизу вверх на Еву Лотту, а она думала: «Пусть поспит часок, может, потом будет легче!» Она взяла его руки в свои, и он не сопротивлялся. Тогда она стала тихонько напевать ему. Он заморгал глазами, честно пытаясь не заснуть и следя глазами за бабочкой, порхавшей над черничником.

– На нашей лужайке черника растет… – пела Ева Лотта.

Но тут Расмус запротестовал:

– Лучше бы спела: «На нашей лужайке свинина растет…»

И тут же заснул.

Ева Лотта вздохнула. Ей тоже хотелось бы заснуть. Ей хотелось задремать и проснуться дома, в собственной своей кровати, и с радостью обнаружить, что весь этот ужас ей просто приснился. Грустная и встревоженная, сидела она в черничнике, чувствуя себя ужасно одинокой.

И тут в отдалении она услыхала голоса. Голоса, которые приближались и которые она узнала. А вслед за этим послышался треск веток, ломавшихся под тяжелыми шагами. Неужели можно так испугаться и остаться в живых! Нет, от этого не умирают, тебя просто совершенно парализует страх, так что ты не можешь пальцем шевельнуть, только сердце начинает дико и мучительно биться в груди. Мелькая между деревьями, к ним приближались Никке и Блум… и этот Сванберг тоже, конечно, был вместе с ними.

Она ничего не могла поделать. У нее на коленях спал Расмус. Она не могла разбудить его и убежать. Все равно ничего не помогло бы. Им не успеть убежать. Оставалось лишь сидеть на месте и ждать, пока их поймают.

Теперь Никке и Блум были так близко, что Ева Лотта отчетливо слышала их слова.

– Я никогда не видел Петерса в такой ярости, – говорил Блум. – И меня это совершенно не удивляет. Ты – безмозглая скотина, Никке.

– Во всем виновата эта девчонка. Хотел бы я с ней потолковать. Ну погодите, я ее поймаю, – пробурчал Никке.

– Да, этого, верно, ждать не долго, – заявил Блум. – Во всяком случае, они должны быть здесь, на острове.

– Будь спокоен, – сказал Никке. – Я их поймаю, если даже для этого мне придется обшарить каждый куст.

Ева Лотта закрыла глаза. Они всего в десяти шагах от нее, и она не в состоянии смотреть на них. Она закрывает глаза и ждет. Скорее бы уж они обнаружили ее, чтобы она могла наконец заплакать, о чем так давно мечтала.

Она сидит, закрыв глаза и прислонившись спиной к мшистому валуну, и слышит голоса как раз по другую сторону валуна. Как они близко, как ужасающе близко! Но вот они уже не так близко; уже совсем не так близко. Все глуше звучат их голоса, и шаги затихают; наконец они уходят, и вокруг нее становится удивительно тихо. Маленькая птичка щебечет в кустах – единственное, что она слышит.

Долго-долго сидит она на поросшей мхом земле. Она не смеет шевельнуться. Ей хочется сидеть у валуна и вообще ничем больше в жизни не заниматься.

Но в конце концов Расмус просыпается, и тогда Ева Лотта понимает, что необходимо приободриться.

– Пошли, Расмус, – говорит она. – Нам надо уходить отсюда.

Она беспокойно оглядывается по сторонам. Солнце уже не светит. Большие темные тучи плывут по небу. Видно, ночью пойдет дождь. Уже падают первые капли.

– Хочу к папе, – капризничает Расмус. – Не хочу больше оставаться в лесу, хочу к папе!

– Мы не можем пойти к папе сейчас, – в отчаянии произносит Ева Лотта. – Нам надо попытаться найти Калле и Андерса, иначе я не знаю, что с нами будет.

Она пробивалась сквозь черничник, а Расмус следовал за ней, скуля, точно маленький щенок.

– Хочу есть, – говорил он. – И еще хочу мои лодочки из коры.

Ева Лотта не отвечала, она словно набрала в рот воды. И тут она услыхала за спиной горький плач. Она оглянулась и увидела в черничнике жалкую маленькую фигурку с дрожащими губками и глазками, полными слез.

– О, Расмус, не плачь, – умоляла мальчика Ева Лотта, хотя ей самой больше всего на свете хотелось плакать. – Не плачь! Милый маленький Расмус, из-за чего ты плачешь?

– Я плачу из-за того, что… – икнул Расмус, – я плачу из-за того, что… из-за того, что мама лежит в больнице!

Даже тот, кто собирается стать рыцарем Белой Розы, наверное, имеет право плакать, когда мама лежит в больнице.

– Да, но она ведь скоро выйдет оттуда, – стала утешать Расмуса Ева Лотта, – ты ведь сам говорил.

– И все равно я плачу из-за нее! – упрямо кричал Расмус. – Потому что я забыл поплакать раньше… глупая Ева Лотта!

Дождь припустил. Холодный и немилосердный, он вскоре просочился сквозь их легкую одежду. Вместе с тем вокруг все больше и больше темнело. Глубокие тени залегли меж деревьев. Вскоре они в двух шагах от себя уже ничего не увидят. Спотыкаясь, они шли вперед – мокрые, голодные, утратившие всякую надежду, отчаявшиеся.

– Не хочу быть в лесу, когда темно! – закричал Расмус. – Представь себе, не хочу!…

Ева Лотта отерла дождевые капли с лица. Возможно, там было и несколько слезинок. Остановившись, она прижала Расмуса к себе и дрожащим голосом сказала:

– Расмус, рыцарь Белой Розы должен быть храбрым. А теперь мы с тобой оба – Белые Розы и сейчас сделаем что-то по-настоящему хорошее.

– А что? – спросил Расмус.

– Мы заберемся под ель и будем спать там до утра.

Будущий рыцарь Белой Розы взвыл так, словно в него всадили нож.

– Не хочу оставаться в лесу, когда темно! – кричал он. – Слышишь ты, глупая Ева Лотта, не хочу… не хочу!

– Зато в наш шалаш ты, наверное, хочешь?

Эти слова произнес Калле, надежный, спокойный Калле. «Его голос прекраснее всех голосов на свете», – подумала Ева Лотта… И вот он подошел к ним в темноте с карманным фонариком в руках. Слезы выступили на глазах у Евы Лотты. Но теперь можно было и поплакать.

– Калле, это ты… это в самом деле ты, – всхлипывая, говорила она.

– Как ты попала сюда? – спросил Калле. – Вы бежали?

– Как попали! – сказала Ева Лотта. – Целый день спасались бегством.

– Да, мы убежали только для того, чтобы я смог стать Белой Розой, – заверил Расмус.

– Андерс, – крикнул Калле. – Андерс, иди сюда, и ты увидишь чудо из чудес! Здесь Ева Лотта и Расмус!

Они сидели на еловых ветках в шалаше и были очень счастливы. По-прежнему лил дождь, темнота в лесу сгустилась еще сильнее, чем прежде, но что с того? В шалаше было сухо и тепло, они переоделись в сухое платье, жизнь больше не казалась горькой и отвратительной, как еще совсем недавно. Маленький голубой огонек спиртовки Калле весело плясал под кастрюлькой с горячим какао, а Андерс нарезал большие ломти хлеба.

– Это так здорово, что просто не верится, – с радостным вздохом сказала Ева Лотта. – Мне сухо, тепло, а когда я съем к тому же три-четыре-пять бутербродов, я буду уже и сыта.

– А мне бы чуть побольше свинины, – сказал Расмус, – и чуть побольше какао!

Он протянул свою кружку, и ему налили еще какао. И он с наслаждением большими глотками пил горячее какао, пролив всего лишь несколько капель на тренировочный костюм, который ему одолжил Калле. Костюм был ему так велик, что Расмус почти исчез в его прекрасном пушистом тепле.

Довольный, он втянул и пальчики под костюм, чтобы ни одна самая маленькая частица его тела не осталась бы снаружи и не мерзла. О, все было прекрасно, и этот шалаш, и костюм, и бутерброды с ветчиной, и все-все-все!

– Теперь, Калле, я почти Белая Роза, – умоляюще произнес Расмус, жуя бутерброд.

– Да, ждать тебе осталось недолго, – заверил его Калле.

Он и сам был в этот миг так доволен и счастлив, как только может быть доволен и счастлив человек. Как замечательно все получилось! Расмус спасен, бумаги профессора спасены, и скоро весь этот кошмарный сон кончится.

– Завтра рано утром мы берем лодку и гребем на материк с Расмусом, – сказал он. – А потом звоним дяде Бьёрку, чтобы явилась полиция и спасла профессора, профессор получит назад свои бумаги…

– Когда же Алые услышат обо всем об этом, у них глаза на лоб полезут, – размечтался Андерс.

– Где же эти бумаги? – полюбопытствовала Ева Лотта.

– Я спрятал их, – ответил Калле, – и не собираюсь говорить куда.

– Почему?

– Пусть лучше только один человек знает об этом, – сказал Калле. – Мы еще не в полной безопасности. И пока мы здесь, я ничего не скажу.

– Правильно, – согласился Андерс. – Завтра мы все узнаем. Подумать только, завтра мы снова будем дома! Вот будет здорово! Верно?

Расмус придерживался другого мнения.

– Гораздо лучше в шалаше, – возразил он. – Я хотел бы остаться тут навсегда-навсегда-навсегда. Но мы можем побыть здесь хотя бы несколько дней.

– Нет уж, спасибо, – отозвалась Ева Лотта, содрогаясь при воспоминании о страшных минутах в лесу, пережитых из-за Никке и Блума.

Необходимо было, как только рассветет, убраться с острова. Сейчас они были под защитой темноты, но днем за ними снова будут охотиться. Ведь Никке сказал, что он обыщет каждый кустик на острове. И у Евы Лотты не было ни малейшего желания дожидаться, пока Никке их поймает.

Незаметно дождь прекратился, и маленький клочок неба, видневшийся сквозь входное отверстие в шалаше, усеяли точки звезд.

– Мне надо немного подышать свежим воздухом перед сном, – заявил Андерс и выбрался из шалаша. Вскоре он тихонько позвал остальных. – Выходите, кое-что увидите!

– Что же ты видишь в темноте? – спросила Ева Лотта.

– Я вижу звезды, – сказал Андерс.

Ева Лотта и Калле взглянули друг на друга.

– Неужели он стал таким сентиментальным? – забеспокоился Калле. – Надо нам выйти к нему.

Друг за другом они выползли через узкое входное отверстие. Расмус чуточку заколебался. В шалаше было так светло: Калле и Андерс подвесили свои карманные фонарики к потолку. Здесь было светло и тепло, а в лесу – темно, темноты же он хлебнул досыта.

Но потом он перестал колебаться. Там, где будут Ева Лотта и Калле, там нужно быть и ему. Похожий на маленького зверька, который осторожно высовывает мордочку из норки, он выполз на четвереньках через входное отверстие.

Они стояли молча, тесно прижавшись друг к дружке. А наверху, на иссиня-черном, как сажа, небе горели звезды. У ребят не было желания говорить, и они только стояли, вслушиваясь в темноту. Никогда прежде не доводилось им слышать громкого ночного шелеста леса, по крайней мере они никогда не прислушивались к нему так, как сегодня. А ночной шелест леса напоминал глухую и необычную мелодию, от которой щемило сердце.

Расмус взял Еву Лотту за руку. Все это так непохоже на то, что ему случалось переживать раньше, и поэтому он и радовался, и одновременно боялся. И потому хотел чувствовать чью-нибудь руку в своей. Но вдруг он понял, что все это ему нравится. Деревья так чудно шелестели, и лес, несмотря на темноту, нравился ему. Нравились Расмусу и маленькие добрые волны, которые издавали такой красивый плеск, когда бились о скалы; а больше всего ему нравились звезды. Они так ярко светились, и одна из них дружелюбно подмигнула ему. Запрокинув голову назад, он смотрел прямо на эту дружелюбную звездочку и, сжав руку Евы Лотты, мечтательно сказал:

– Подумать только, как должно быть красиво в самом небе, если так красиво на его изнанке.

Никто не ответил ему. Никто не произнес ни единого слова. Но в конце концов Ева Лотта наклонилась и обняла его.

– Ну, Расмус, пора спать, – произнесла она. – Ты будешь спать в шалаше, в лесу. Это здорово, не правда ли?

– Да-а,– уверенно ответил Расмус.

Он забрался в спальный мешок рядом с Евой Лоттой и лежал там, размышляя о том, как он близок к тому, чтобы стать Белой Розой. Спрятав носик в руку Евы Лотты, он вздохнул с чувством глубокого удовлетворения и почувствовал, что хочет спать. Он непременно расскажет папе, как прекрасно спать ночью в шалаше. В шалаше было темно, Калле погасил фонарик, но Ева Лотта находилась так близко от него, а дружелюбная звездочка по-прежнему мерцала на небе.

– Сколько свободного места было бы в этом спальном мешке, если бы ты здесь не толкался, – сказал Андерс, неодобрительно пиная Калле.

Калле ответил ему таким же пинком.

– Как жаль, что мы не догадались захватить для тебя двуспальную кровать, – съязвил он. – Во всяком случае, спокойной ночи!

Пять минут спустя они спали глубоко и беззаботно, ничуть не беспокоясь о завтрашнем дне.