355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Астрид Линдгрен » Расмус, Понтус и Растяпа » Текст книги (страница 1)
Расмус, Понтус и Растяпа
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 05:31

Текст книги "Расмус, Понтус и Растяпа"


Автор книги: Астрид Линдгрен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Астрид Линдгрен

Astrid Lindgren

RASMUS, PONTUS OCH TOKER

1957

First published by Rabén & Sjögren Bokförlag

Stockholm

© Тиновицкая Е. К., перевод на русский язык, 2014

© Соколов Г. В., иллюстрации, 2014

© Оформление, издание на русском языке. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2014

Machaon®

* * *


Главный герой этой книги – одиннадцатилетний мальчуган по имени Расмус Персон, а вовсе не девятилетний Расмус Оскарсон или четырёхлетний Расмус Расмуссон, как можно было бы предположить. Если хотите поближе познакомиться с Расмусом Оскарсоном, почитайте повесть «Расмус-бродяга», а хотите побольше узнать о Расмусе Расмуссоне – возьмите книжку «Калле Блюмквист и Расмус». У всех трёх Расмусов нет ничего общего, кроме имени, – ну, да ведь это одно из самых распространённых шведских имён.

Автор

Глава первая

* * *

За последней партой у окна сидел вихрастый голубоглазый мальчуган. Его звали Расмус, Расмус Персон. Ему было одиннадцать лет, и он был единственным сыном полицейского Патрика Персона в Вестанвике. «Уж как моего Расмуса любят учителя!» – говаривал всякий раз папа, когда ему удавалось найти внимательного слушателя. Но господин Фрёберг, учитель математики, верно, никогда не был внимательным слушателем. А то разве обратился бы он подобным образом к мальчику, которого любят все учителя первого класса[1]1
  Не удивляйся, что Расмус в одиннадцать лет ходит в первый класс. Это первый класс промежуточной школы, и поступить в него мог только тот, кто уже умел хорошо считать, читать и писать, – до этого Расмус учился три или четыре года в народной школе. Так было устроено школьное образование в Швеции в те времена. (Прим. пер.)


[Закрыть]
старой школы Вестанвика? А было это солнечным майским днём на уроке арифметики.

– Дорогой мой негодяй! Да, именно ты, Расмус Персон! – Расмус поднялся со скамейки и виновато посмотрел на учителя. – Почему ты бросил ластик в Стига? Ты считаешь, именно этим следует заниматься на уроке?

Расмус мог бы ответить, что Стиг тоже тыкал его линейкой прямо на уроке, так что и сдачи получить должен был во время урока – а когда же ещё? – но промолчал. Стиг удачно воспользовался моментом, пока господин учитель стоял у доски спиной к классу, и сейчас сидел на своей скамейке, изображая кроткого и прилежного ученика.

– Ну? – сказал господин Фрёберг. – Я жду ответа. Почему ты бросил в Стига ластиком? Должно же этому быть хоть какое-то объяснение?

– У меня под рукой ничего другого не оказалось, – пробормотал Расмус. – Не мог же я бросить в него чернильницей…

Господин Фрёберг задумчиво кивнул:

– В самом деле? Надеюсь, что не мой скромный урок арифметики тебе помешал? О, впредь не стесняйся, и, если у тебя возникнет такое желание, можешь бросать чернильницы хоть во все стороны…

– Хорошо, господин учитель, но боюсь, что чернильница мне понадобится на следующем уроке, когда у нас будет правописание.

Господин Фрёберг был любимым учителем Расмуса, но когда иронизировал, становился невыносим. В такой ситуации сложно было понять, как себя вести – то ли шутить в ответ, то ли молча сносить всё, что он скажет.

– А ведь верно! Тогда, пожалуй, тебе стоит отдохнуть в коридоре, а то не останется сил бросаться в товарищей подвернувшимися под руку предметами. А математикой позанимаешься как-нибудь в другой раз.

Расмус послушно направился к двери, это ему было не впервой. Учителя имели странную привычку время от времени выставлять с урока своего любимого ученика.

Понтус ободрительно подмигнул Расмусу, когда тот проходил мимо его скамьи, и Расмус подмигнул в ответ. Понтус был другом и верным спутником в горе и в радости. Он гораздо охотнее последовал бы сейчас за Расмусом в изгнание – это ясно читалось по его лицу. Но господин Фрёберг считал, что в коридоре у Расмуса будет время подумать о своём поведении и что в таких случаях человеку лучше побыть одному.

Расмусу было невдомёк, почему учителя так любят, чтобы ученики задумывались над своим поведением. Можно ведь провести время гораздо веселее! К тому же думать Расмусу Персону было совершенно не о чем. Но, если уж господину Фрёбергу очень хочется, ради него Расмус согласен и на это.

В коридоре было пусто и тихо, только из классных комнат доносился слабый гул. Расмус забрался на подоконник, где сидел всегда, когда его выгоняли, и где не одно поколение мальчишек не одну эпоху раскаивалось в своих грехах. Он искренне пытался думать о своём поведении, но это оказалось ужасно скучно. После того как он всё же осознал, что слабо знает арифметику, и что нельзя бросать вещи в людей, и что было бы, брось он в Стига чернильницу, мысли его потекли в другом русле. Подумать только, если этот гул, доносящийся из классных комнат, поймать в усилитель, а потом подать в такой специальный разделитель, чтобы он распался на кусочки, тогда – опля! – оттуда посыплются немецкие предлоги, и рисунки коренных зубов, и притоки с уроков географии! Наверное, и в самом деле можно изобрести точный и умный аппарат, собрать в него всю эту всячину, которую так любят учителя, приделать насос и каждое утро накачивать в голову столько знаний, сколько нужно – а потом гуляй себе до самого вечера?


Расмус бросил взгляд в окно, туда, где за стенами школы царил май и свобода. Над городом светило солнце, а в мае, когда цветёт сирень, красиво становится даже в Вестанвике. Всё заполонено сиренью, куда ни пойди, кисти сирени свисают отовсюду, а ещё цветут каштаны, и над садами всего города плывут облака розового и белого яблоневого цвета, скрывая неказистые домики, точно кусочки пирога под взбитыми сливками. Даже полицейский участок, который Расмус видел из окна, уютно зарос расцветающей жимолостью и совсем не нагонял страха, как положено полицейскому участку. Если б у Расмуса был бинокль, он, наверное, даже разглядел бы внутри будки отца – а впрочем, таких сильных биноклей не бывает. И слава богу, потому что иначе отец наверняка завёл бы себе такой, а как раз сегодня Расмусу хотелось держаться от его глаз подальше.


Он поглядел за окно. Попасть бы сейчас туда! В городе сегодня весенняя ярмарка, на улицах толпы народу… И что за наказание – сидеть в школе, когда вокруг столько всего, и можно столько успеть, оказавшись на свободе! А тут ещё с площади послышалась вдруг музыка. От трубных звуков духового оркестра солнечное сияние стало ещё ярче, а небо – синей и радостней. Ребятня внизу тотчас помчалась к площади, точно стадо телят, убегающее от пчелиного роя. И правда, в народной-то школе выходной. Расмус скривился от досады. Остаться бы в народной школе и не дать соблазнить себя средней – да теперь уже слишком поздно. Он вдруг почувствовал, как всей душой ненавидит учебные заведения «высшего порядка» и здешних учителей. Это надзиратели, мешающие людям радоваться жизни!


И всё же Расмус был несправедлив. Среди учителей тоже попадались хорошие люди. Добросердечный пожилой директор школы Вестанвика, без сомнения, заметил, что в городе ярмарка и светит солнце. И поэтому ему пришла в голову совершенно чудесная идея. Как раз когда Расмус сидел на окне и злился на всю учительскую братию, директор уже отправил во все классы гонца с маленьким листочком бумаги, на котором знакомым размашистым почерком были написаны абсолютно необыкновенные слова: «В связи с хорошей погодой два последних урока отменяются!»

К первоклашкам с этим известием пришла – кто бы вы думали?! – сестра Расмуса, шестнадцатилетняя старшеклассница. Она быстро шла по коридору, за плечами у неё развевались светлые волосы, собранные в хвост. Расмус надеялся, что это лишь видение, что ему просто показалось. Уж кого-кого, а старшую сестру ему сейчас хотелось видеть меньше всего! Но это была самая настоящая Приккен, и она уже заметила фигурку в джинсах и клетчатой рубашке, с непринуждённым видом устроившуюся в оконной нише, и даже успела сообразить, что это не кто иной, как её ненаглядный младший брат, с которым они так любили друг друга, что не поссориться им редко когда удавалось.

– Ты чего не в классе? – строго спросила Приккен.

– Вышел побриться, а ты?

Приккен бросила на брата уничижительный взгляд.

– Не валяй дурака! Что ты здесь делаешь?

– Сижу и думаю. Мне так велел господин учитель.

Приккен слегка растерялась.

– Очень интересно. И о чём же ты думаешь, позволь спросить?

– Не твоё дело. Уж точно не о Юакиме, которым у некоторых голова забита с утра до вечера.

Приккен фыркнула и исчезла в комнате первоклашек.

Через мгновение до Расмуса донёсся мощный вой, вопль ликования – и в тот же миг зазвонил школьный звонок. Гул нарастал, и из классных комнат высыпали орды мальчишек. Они протискивались к выходу, к свободе, как потерпевшие кораблекрушение к спасательным шлюпкам, точно речь шла о последних секундах жизни. Только Расмус не сдвинулся с места, так и стоял в нерешительности, пока из класса не вышел господин Фрёберг.

Увидев грешника с покаянной миной, он остановился и взял Расмуса за ухо.

– Ну? – хмыкнул он.

Расмус ничего не ответил, но учитель прочитал по его глазам, сколь велико желание мальчишки вырваться на волю. Он был мудрым человеком, а потому мягко улыбнулся и сказал:

– Свободу пленникам. Да здравствует весна!

И вот теперь они стояли на улице: два освобождённых пленника в благословенном сиянии весны.

– Орёл или решка? – спросил Расмус и повертел пятиэровой монеткой перед носом у Понтуса. – Если орёл, идём на Вшивую горку, если решка, тоже идём на Горку, а если станет на ребро, возвращаемся домой и учим уроки.

Понтус одобрительно хихикнул:

– Это по-честному. Будем надеяться, что станет на ребро! Мы ведь только и мечтаем пойти учить уроки.

Расмус подбросил монетку в воздух, и она со звоном упала на тротуар. Он ухмыльнулся и наклонился, чтобы подобрать её.


– Нет, не на ребро. Так что, увы, никаких уроков!

Понтус снова хихикнул.

– От судьбы не убежишь, – сказал он. – Да здравствует Вшивая горка!

На Вшивой горке находилась самая старая рыночная площадь в городе, там веками собирались на весенние ярмарки конокрады и торговцы скотом. Туда приходили бродячие циркачи, там показывали всяких зверей, там же был и парк с аттракционами – словом, на Вшивой горке происходило всё самое интересное, что только могло происходить в тихом Вестанвике. Ветер приключений реял над площадью, и, казалось, в воздухе до сих пор носятся забытые запахи конского навоза да отзвуки старой шарманки. Это место хранило воспоминания о бродячей жизни и страшных драках, случавшихся здесь в давние времена. Теперь-то всё было гораздо спокойнее. Крестьяне из окрестных деревень стекались на ярмарку, как всегда, навеселе, но нынче лишь торговали молочными поросятами да меняли коров. Конокрады с рынка исчезли, потому что и коней уже давно никто не продавал. Зато временами приходили цыгане с тощими кобылами и заставляли их бегать до седьмого пота на потеху публике. Как бы там ни было, рынок жил своей жизнью и процветал, карусели вертелись, в тире хлопали выстрелы, а в вагончиках, окружавших площадь, жили таинственные иноземцы, говорившие на неизвестных языках. И для всех детей Вестанвика ярмарка была ни с чем не сравнимым событием.

Название Вшивая горка, а потом и просто Вшивый рынок, осталось с давних времен и теперь не имело никакого отношения к действительности. В маленьких ветхих домиках, разбросанных вокруг площади, не водилось никаких паразитов – в ответ на глупые вопросы местные жители только досадливо отмахивались. Правильное имя было – Западный рынок, но люди отчего-то никак не хотели к нему привыкнуть.

Поскольку монетка отказалась вставать на ребро, Расмус и Понтус отправились на ярмарку. Жизнь была прекрасна, спешить было некуда, впереди ещё целый день. Неся в кожаных ремешках ненавистные учебники, приятели в обнимку шагали по улице. И тут им навстречу со всей скоростью, на которую только были способны её короткие лапы, выбежала чёрная короткошёрстная такса.

– Смотри-ка, Растяпа! – сказал Понтус.

Расмус просиял. Растяпа был его собственным любимым псом. При виде его у Расмуса даже в груди защемило от радости, но вслух он строго сказал:

– Растяпа, ты же знаешь, что нельзя удирать из дому!

Пёс с виноватым видом остановился. Он молча поднял переднюю лапу и взглянул на хозяина. Расмус с нежностью произнёс:

– Вообще-то, Тяпа, из дому убегать нельзя, ну да ладно, иди сюда!

И Растяпа повиновался. Каждая шерстинка у него весело топорщилась, он месил воздух хвостом, гавкал что было сил и чувствовал себя самым счастливым псом в мире. Расмус наклонился и взял его на руки.

– Тяпа, глупый ты зверь, – сказал он и ласково погладил чёрную голову.

Понтус смотрел на них с завистью:

– Хорошо, когда у тебя есть собака.

Расмус ещё крепче прижал Растяпу к себе.

– И правда хорошо. Он ведь совсем мой. Вот только Приккен изо всех сил добивается его расположения…

Не успел он это сказать, как из-за угла появилась его любимая сестрица. И не одна, а с Юакимом фон Ренкеном, в которого она как раз в эти дни была ужасно влюблена. Несложно было заметить, что его расположения Приккен тоже добивалась изо всех сил. Расмус многозначительно ткнул Понтуса в бок:

– Глянь-ка на них! Любовь до гроба – дураки оба!

Печально, когда встречаешь на улице собственную сестру в таком нелепом виде. Приккен держала Юакима за руку, они смотрели друг другу в глаза, смеялись и, кажется, даже не замечали, что на улице есть кто-то помимо них.

– Приккен, ты самая милая девчонка в мире, – сказал Юаким во всеуслышание. – Я от тебя с ума схожу.

Расмус и Понтус расхохотались, и влюбленные наконец заметили, что они не одни.

– Понтус, ты самое милое существо на свете, – сказал Расмус и томно посмотрел на друга.

– Расмус, а я по тебе просто с ума схожу, – заверил его Понтус.

Приккен засмеялась.

– И кто только придумал младших братьев? – воскликнула она, обращаясь к Юакиму.

На самом деле Приккен ничего не имела против младшего брата, и именно такого вот озорного мальчугана с живыми глазами, которого она в глубине души обожала и которого тискала и щипала, когда он ещё лежал в колыбели. Да и разве плохо гулять под майским солнцем с Юакимом и быть самой милой девчонкой в мире? Переполняемая чувствами, Приккен подбежала к брату и горячо обняла его:

– Хотя вообще-то он замечательный!

Замечательный брат вырывался что было сил. Вот ужас-то! Мало того что от Приккен и так проходу нет, она позорит не только себя, но и ни в чём не повинных людей, которым по стечению обстоятельств досталась в сёстры!

– Пусти меня! – вопил Расмус звонким от возмущения голосом. – Хоть на улице веди себя прилично!

Приккен нервно засмеялась, потом ухватила Юакима за руку и напрочь позабыла, что у неё есть младший брат.

– Ёлки-палки, просто всякий разум потеряли! – вздохнул Понтус, глядя вслед Приккен и Юакиму. – Неужели и с нами такое может случиться?

Расмус на это только фыркнул:

– Такое? Да никогда в жизни, будь спокоен!

Растяпа прыгал вокруг них и лаял без умолку. Разве справедливо, что все обнимаются, а маленький пёсик, отважно убежавший из дому, чтобы встретить хозяина, стоит в сторонке? Уж кого тут надо приласкать, так это его! Расмус был с ним согласен. Он придвинул Растяпу к себе, погладил и сказал:

– Растяпа, ты лучший пёс в мире!

Тут Понтус засмеялся:

– Веди себя прилично хотя бы на улице! Разве не ты только что это говорил?

– Пф-ф, – отозвался Расмус. – Собака – совсем другое дело!

Тут он вдруг замолчал и прислушался. Издалека послышался зовущий звук трубы. Он доносился с площади, но всё приближался, приближался, и наконец на улице показался медленно едущий грузовик. В открытом кузове сидели шестеро мальчишек из народной школы и трубили что было сил. Латунные трубы блестели на солнце, наполняя воздух звуками марша «Наполеон шагает через Альпы». И все мальчишки Вестанвика весело шагали за грузовиком в такт песне и по складам читали надпись на табличке, прибитой к борту машины:


– Ух ты, – сказал Расмус, тоже прочитав плакат.

Понтус согласно закивал:

– Только всё это стоит кучу денег. У тебя они есть?

Расмус подбросил в воздух пятиэровую монетку и снова поймал её.

– А то! Целых пять эре! Скупим весь парк, – с горечью ответил он.

Но Понтус не унывал.

– Продадим металлолом, и всё устроится.

Расмус кивнул. Как печальна была бы жизнь школьников, если бы они жили на те жалкие пятьдесят эре, которые получали раз в неделю на карманные расходы! Так что приходилось крутиться. Расмус и Понтус это давно поняли, и более усердных сборщиков старья было не сыскать во всём Вестанвике. Они всё время собирали пустые бутылки и старые ржавые железяки. Нюх на утиль у них был, как у свиней на трюфели, а свою добычу они гордо притаскивали на Вшивую горку. Семья Понтуса испокон веков жила в большом неказистом многоквартирном доме в окрестностях рынка. Именно в подвале этого дома и находился их собственный склад, о чём свидетельствовала аккуратная вывеска на двери: «ОАО “Объединённый утиль”, владельцы Понтус Магнуссон и Расмус Персон».

Идти на ярмарку с пятью эре в кармане – это только расстраиваться. Нужны были деньги. Расмус с Понтусом отправились к рынку – посмотреть, что там вообще творится, и оценить, какая часть фондов «Объединённого утиля» им потребуется. И теперь они стояли за воротами и жадно разглядывали карусели и тир. Вот где можно потратить деньги с толком!

– На качели и карусели пойдём обязательно!

– И шпагоглотателя надо посмотреть, – добавил Расмус. – Интересно, как он ухитрится засунуть шпагу за щеку?

Растяпа бешено лаял. За свою собачью жизнь он никогда ещё не видел каруселей и вряд ли представлял, что такие нелепые крутящиеся приспособления вообще существуют. К тому же от них пахло чужим и непонятным, и надо было гавкать погромче, чтобы все поняли, что этот запах совершенно никуда не годится!

– Нет уж, Растяпа, на карусели мы тебя не возьмём, – сказал Расмус и повернулся к Понтусу: – Во-первых, отводим его домой. Во-вторых, обедаем.

– В-третьих, идём к Хламу-Юсси и сдаём барахло, – подхватил Понтус. – В-четвертых, делаем уроки.

– В-четвертых, посылаем уроки к черту и, в-пятых, бегом сюда, ёлки-палки, и чем скорее, тем лучше!

Так и порешили.

Глава вторая

Попасть на аттракционы оказалось не так просто, как думал Расмус. Ускользнуть от мамы было делом нелёгким – она придавала домашним заданиям гораздо больше значения, чем он сам. Но голод пригнал его домой, и теперь Расмус сидел со всей семьей за кухонным столом перед тарелкой с тушёной картошкой и жареной колбасой.

– Никаких аттракционов, пока не сделаешь уроки, – как и следовало ожидать, заявила мама.

У мамы были свои странности: с виду милая и мягкая, в душе она была, как говорил папа, настоящий военачальник. Он считал, что лучше мамы никого в мире нет.

– Как мама скажет, так и будет, это самое верное. Мама обо всём печётся – и обо мне, и о детях, и о собаке, и о доме, да ещё и о саде… Сам-то я только выпалываю сорняки, да поливаю, да подстригаю кусты и лужайку.

Иногда папа пел маме:

– Наша мама лучшая, мама несравненная…

А мама всегда говорила:

– Патрик, ты же знаешь, что это не так.

Но папа отвечал:

– Как бы там ни было, главное, что ты такая, какая есть.

Расмус тоже любил маму такой, какая она есть, но считал, что временами она могла бы быть и поуступчивей.

– Никаких аттракционов, пока не будут готовы уроки, – заявила мама, как только все сели за стол.

– Пф-ф, – фыркнул Расмус. – Нам ничего и не задали…

Его перебила Приккен. Она оценивающе посмотрела на полную до краёв тарелку брата и почти опустевшую миску с картошкой.

– Очень мило с твоей стороны, что ты не выложил себе в тарелку всё подчистую, хоть что-то мне оставил, – язвительно заметила она.

– Ах, прости, я не подумал, – рассеянно ответил Расмус. – Мам, ну мо-ожно я пойду?

– В кастрюле на плите есть добавка, – сказала мама. – И ни слова об аттракционах, пока не приготовишь уроки.

Расмус снова фыркнул:

– Говорю же, нам ничего не задали! И вообще… я уже всё это знаю! – Прожевав картошку, он добавил: – К тому же я могу сделать их утром!

– Очень интересно, – сказала мама. – То у тебя совсем нет уроков, то ты уже всё знаешь, то ты сделаешь их утром. Хорошо нынче школьникам!

Тут в разговор вступил папа:

– Скажу тебе, сынок, что когда я был таким, как ты, я думать не смел о всяких там развлечениях, пока не выучу все истории с географиями так, чтоб от зубов отскакивало.

Расмус вздохнул.

– Стоит мне только заговорить об аттракционах, как вас сразу же тянет на старину, вы б ещё вспомнили, что было при Карле Двенадцатом, – сердито заключил он. – Почему взрослые думают, что у детей не должно быть совсем никаких развлечений?

– Ну, ну, спокойнее, – сказал папа и сменил тему. – А знаешь, Расмус, я ведь так хвалил тебя сегодня утром!

– Хвалил? Кому? – Расмус забеспокоился. Он-то знал, как звучат папины похвалы и слишком хорошо помнил, что папа говорил старшему комиссару как-то раз, когда Расмус заглянул в участок: «Даже не знаю, откуда у меня взялись такие красивые и умные детки, верно, оба в Гуллан пошли. И уж я не я буду, если они не получат хорошее воспитание: не просто истории с географиями, а достойное образование, со всякими там «шпрехен зи дойч» и всем, что положено».


А теперь папа с довольной улыбкой заявлял, будто снова кому-то хвалил Расмуса.

– Как это кому? Старшему комиссару, конечно! «Мой Расмус будет первым учеником в классе, не то я съем собственные сапоги!»

– Ха, – сказала Приккен. – Первым с конца!

И Расмус, и папа посмотрели на неё неодобрительно.

– Помолчала бы, – сказал Расмус.

– Патриция, – добавил папа, – подумай, что ты говоришь о моём сыне! О моём сыне, который готов пойти и серьёзно взяться за уроки, как только проглотит последний кусок колбасы!

– Пф-ф, – фыркнул Расмус.

– Да-да, именно так, – согласилась мама.

Наступила тишина, только в саду вовсю распевал чёрный дрозд. В открытое окно врывался запах сирени, перебивая аромат жареной колбасы. Может, поэтому на Приккен нашло лирическое настроение.

– Я тоже пойду на аттракционы, – протянула она. – С Юакимом.

– Юаким да Юаким, – буркнул Расмус. – Она от него совсем голову потеряла.

Тут папа легонько дёрнул Приккен за светлый хвостик:

– Ты что же, влюбилась в Юакима?

Приккен энергично закивала:

– Ага. В него вся школа влюблена!

Расмус скорчил рожу.

– Только не я, – заявил он. – А кстати, как твои уроки? Никаких аттракционов, пока они не будут готовы, ты же слышала.

Приккен засмеялась:

– Да уж не беспокойся! – Потом она повернулась к маме: – Мам, мы после аттракционов пойдём к Юакиму репетировать, так что не волнуйся, если я задержусь.

– Что это вы будете репетировать? – заинтересовался Расмус.

– Наш «Синг-Сонг» по воскресеньям готовится к выступлению на весеннем празднике.

Ансамблем «Синг-Сонг» назывался школьный оркестр, в котором Приккен играла на гитаре.

Расмус опять уткнулся в тарелку с картошкой.

– А я думал, вы всё время повторяете: «Ты такая милая, Приккен, я по тебе с ума схожу!»

– Ха, – снова сказала Приккен.

– Это что, Юаким так говорит? – удивилась мама.

– Да, он так говорит, – гордо подтвердила Приккен. – В него все девчонки в школе влюблены, а он выбрал меня.

– Это минут на пятнадцать, не больше, – заверил Расмус.


Приккен с мечтательным видом проговорила:

– А когда я выйду замуж за Юакима, все будут звать меня не Приккен, а Патрицией. Патриция фон Ренкен – правда, красиво звучит?

– Да уж куда там! – усмехнулся Расмус. – Опля!

Мама покачала головой:

– Что за глупости, Приккен.

Расмус взял миску, стоявшую на столе рядом с Приккен:

– Будущая баронесса фон Ренкен хочет колбасы, или я доем?

До этого момента Растяпа лежал под столом у ног Расмуса, но тут вскочил и начал громко лаять, чтобы все поняли, кому на самом деле должен достаться последний кусочек колбасы. Расмус взглянул на пса:

– Ладно уж, Растяпа, забирай! Мам, я отдам Растяпе?

– Отдай, – разрешила мама. – Хотя ты же знаешь, что вообще-то не стоит кормить собаку со стола.

Расмус отдал кусочек Растяпе.

– И правда не стоит. Ну да ладно!

Потом принесли сладкое, и Расмус, когда до него дошла очередь, положил себе изрядную порцию. Полюбовался на молочные реки и берега из красного ревенного киселя, потом провёл ложкой бороздку в киселе и стал играть, как будто это Суэцкий канал. Он увлечённо занимался этим до тех самых пор, пока Приккен не сказала:

– А знаете, что у Юакима есть?

Да что ж такое, опять Юаким! У Приккен все мысли об одном.

– У него есть формуляр, – сказала Приккен и хихикнула. – «Формуляр ненужных вещей».

Ненужные вещи – это для мамы, подумал Расмус. Она вечно ходит на всякие распродажи. Мама и впрямь заинтересовалась:

– Каких это вещей?

– Это он про девчонок, – объяснила Приккен. – Туда он заносит девчонок, которые ему надоели. И приклеивает фотографии, которые они ему подарили.

– Хорошенькое дельце, – сказала мама. – А сколько времени пройдёт, пока ты не попадешь в этот формуляр?

Папа пришёл в ярость:

– Негодник! Уши бы ему оторвать!

– Я – никогда не попаду! – Приккен гордо тряхнула головой.

Мама слегка улыбнулась:

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. – Глаза у Приккен блестели. – Я точно знаю. Юаким раньше никого не любил по-настоящему. Я – совсем другое дело. Он сам так сказал.

– Он сказал, – как эхо повторил Расмус с безграничным сомнением в голосе.

– Да нет, это правда, – воскликнула Приккен с неожиданной горячностью. – Я же умру, если попаду в этот список!

Папа похлопал её по плечу:

– Ну, ну, спокойствие.

– Кстати, о спокойствии, – добавила мама, помешивая кисель. – У тебя, Патрик, как прошёл день? Было что-нибудь необычное?

– У госпожи Эноксон улетела канарейка… если, конечно, в этом есть что-то необычное, – ответил папа.

– Вы что же, ловите только пьяных и канареек? – со смехом спросила мама.

– Выходит, что так, – простодушно ответил папа. – Я так и сказал накануне старшему комиссару: «Канарейки и пьяницы. В точности Скотленд-Ярд».

Все оценили шутку, и папа продолжил, вдохновлённый успехом:

– А сегодня, сдавая смену старшему комиссару, я сказал: «Если к нам залетит какая-нибудь канарейка, попросите её присесть и подождать». Так и сказал!

Все снова засмеялись, но Расмус вдруг серьёзно спросил:

– Папа, а если у вас появится настоящий разбойник? Что тогда? Что, если вы все упадёте в обморок с непривычки?

Но папу это совершенно не испугало. Он выпятил грудь:

– Если появится разбойник, поймаем его и посадим куда следует.

Расмус посмотрел на отца с восхищением.

– Вот было бы здорово, – вздохнул он. – Было бы чем похвастаться перед Стигом. А то он вечно хвалится, что у него отец боксёр. Спасибо за обед, мама и папа.

После обеда Расмус пошёл в свою комнату и отчаянно взялся за домашнее задание. Это, конечно, было совершенно пустой тратой времени, но что делать, если мама тверда, как камень? Кое-как осилив биологию и немецкий, он вернулся в кухню. Мама и Приккен как раз домыли посуду, а папа читал газету.

Расмус решил, что полезно будет сразу продемонстрировать приобретённые знания:

– А знаете, сколько желудков у коровы? Четыре! Рубец, книжка, сетка и сычуг, вы это знали?

– Знали, знали, – успокоила его Приккен.

– Ну, как они называются, вы точно не знали! – Расмус выждал мгновение и продолжил: – А как вы думаете, сами коровы знают, как у них называются желудки?

Папа выглянул из-за газеты и усмехнулся:

– Не думаю.

– Ну надо же, – сказал Расмус. – Они не знают, а мы знаем!

Это была интересная идея. Чтобы узнать о коровах то, о чём они сами понятия не имеют, стоило даже опоздать на аттракционы.

– Нет, вы только представьте, когда у коровы болит желудок, она даже не подозревает, который из четырёх желудков у неё болит!

Приккен заулыбалась так, что на щеках появились ямочки:

– А то представляешь, просыпается одна корова утром и говорит другой: «Ох, как же у меня болит сычуг!»

Расмус засмеялся:

– Ага, а вот теперь ещё и рубец прихватило!


Тут в дверь постучали:

– Ох, это, наверное, Юаким! – всполошилась Приккен и принялась снимать передник.


Но это был не Юаким, а всего лишь Понтус, весёлый и краснощёкий, как всегда.

– Я не мог прийти раньше, – важно сообщил он. – Мама хотела, чтобы я сделал уроки.

Расмус взглянул на маму, которая как раз накрывала на стол к кофе:

– Надо же, мамы разные, а желания одни и те же!

– Да уж, – сказала мама и взлохматила и без того торчащие каштановые волосы Расмуса. – Но теперь можешь идти!

Расмус горячо обнял её, не стесняясь Понтуса. Он ужасно любил свою твёрдокаменную маму, к тому же и с биологией, и с немецким было покончено, и это было замечательно. А ещё лучше было то, что можно уже идти на аттракционы!

– Наша мама лучшая, мама несравненная, – пропел он.

Папа простодушно кивнул:

– Вот и я так говорю.

Понтус сунул руку в карман.

– Я уже продал хлам, – сказал он.

– И много получилось?

– Три кроны! Отлично! Живём пока! А хлама у нас ещё полным-полно.

Расмус уже бежал к двери:

– Опля, вытряхиваемся!

Но тут и Растяпа подал голос. Он с лаем запрыгал вокруг Расмуса… может, хотел, чтобы его тоже взяли с собой?

Расмус наклонился и погладил его:

– Нет, Растяпа. Ну что тебе делать на каруселях?

И Расмус с Понтусом уже были за дверью, в три прыжка прогрохотав по чёрной лестнице.

– Ну вот и ушли, – сказала мама.

– А я думала, это ушло стадо слонов, – заметила Приккен.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю