Текст книги "Жажда"

Автор книги: Ассия Джебар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Глава V

Али был красив. Той красотой, которая волновала меня и которую, как хрупкий, драгоценный предмет, хотелось осторожно подержать в руках.

Я думала о его лице, пока раздевалась в пляжной кабинке. В машине, которую он вел сам, я сидела рядом с ним и смотрела на его профиль, полуопустив ресницы, чтобы чувствовать на своем горячем лице прохладу скорости, с которой мы неслись, и не замечать гнетущего внимания, с которым Джедла, сидевшая сзади, наблюдала за мной. Вот уже два дня прошло, как мы стали выезжать на прогулки вместе, и я постоянно ощущала ее взгляд, устремленный на меня. Она за мной наблюдала, я это сразу отметила, но зачем ей это было надо? Какую цель она преследовала? – в раздражении спрашивала я себя. Отчего это так участились ее приглашения? Почему она теперь стала такой болтливой и даже остроумной?

В пору нашей с ней юношеской дружбы она редко когда снисходила до любезного обращения со мной, а разговаривала и вовсе мало – у нее не было в этом нужды. Мне вполне достаточно одного ее присутствия, полагала она. А теперь она пыталась сама добиться моего расположения и прибегала для этого ко всяким хитростям.

Вздохнув, я отогнала от себя неприятные мысли. Надела купальник; как всегда, по привычке, хотела было натянуть на голову и купальную шапочку, но на этот раз пренебрегла ею, кинула прочь. И вышла из кабинки с распущенными по плечам волосами. Они были длинными, теплого, золотистого цвета, и я ими очень гордилась. Босая, обжигаясь горячим пляжным песком, я направилась туда, где расположились Джедла с Али.

Я сразу их увидела: Джедла сидела в шезлонге, как и положено выздоравливающей больной, прячась от солнца. На ней было белое платье, и она казалась в нем хрупкой и беззащитной, как отставшая от стаи птица. Она издали махнула мне рукой, подзывая меня. Али беззаботно сидел у ее ног. Когда я приблизилась, она воскликнула так искренне, что не могла не растрогать меня:

– О Надия, как ты прекрасна! Какая же ты красивая!

Как зачарованная, она глядела на меня и от всей души, даже как-то наивно повторяла мне эти слова. Али оглянулся, посмотрел в мою сторону, прищурившись от солнца, и я почувствовала внезапное смущение. Сказав, что ужасно хочется в море, я побежала к воде, оставив их.

Пока бежала по пляжу, чувствовала устремленные на меня мужские взгляды. И мне было так хорошо, так счастливо от того, что я такая красивая, молодая, и я так гордилась своим загаром…

Море было прозрачным. Я плавала без устали, стараясь заплыть подальше. Радовалась упругости своих мускулов, гибкости своего тела, легко скользившего по этой голубой бесконечной глади… Я забыла обо всем. Поворачиваясь время от времени на спину, я наслаждалась покоем и отдавалась во власть воде, которая несла меня, ласково обтекая по бокам. Глаза тонули в глубине неба.

Когда, усталая, я подплывала к берегу, голова Али вдруг вынырнула рядом со мной. По лицу его струилась вода.

– Я вас напугал? – засмеялся он, искоса поглядывая на меня; прилипшие к голове мокрые волосы и сузившиеся от морской воды глаза делали его похожим на хитрого мальчишку. Мне захотелось рассмеяться вместе с ним, подразнить его. И я брызнула ему в лицо водой, вступая с ним в игру. Он больше меня не смущал. И я хохотала от всего сердца.

– Ну, погодите-ка! Я вот сейчас вас заставлю наглотаться водички! – пригрозил он мне. И я снова засмеялась, хотя на этот раз явно нервничая. И на самом деле, все кончилось тем, что я наглоталась воды и у меня потемнело в глазах. Конечно, я сопротивлялась изо всех сил, но крепкая рука сильно сжимала мое плечо. Мне показалось даже, что он сжимал меня всю и слишком долго, так вдруг напряглось мое тело, а плечо онемело. Он отпустил меня. Я нырнула и отплыла от него. Мне больше не хотелось смеяться. А когда я вынырнула и посмотрела на него покрасневшими от соленой воды глазами, то увидела, что его слегка огорчило это недоразумение. И он заговорил со мной, словно нашей игры и не бывало:

– Вы действительно хорошо плаваете! Я видел, как далеко вы заплывали. Мне даже казалось, что у вас не хватит сил вернуться…

Голос его звучал тихо. И я не восприняла его слова как комплимент. Я избегала его взгляда. Я любила его.

– Я уже привыкла, – отвечала я ему. – И вообще я люблю уплывать далеко, и одна. Люблю море.

Так, разговаривая, мы подплывали к золотым пескам нашего пляжа. Я подумала о сидевшей на берегу Джедле, о ее кажущемся спокойствии, скрывавшем то душевное напряжение, в котором, как я предполагала, она находилась. Мы с Али одновременно вышли из моря, и струйки воды, которые стекали с наших тел, слились в одну общую лужицу. Молча мы пошли в сторону Джедлы. Она пристально разглядывала нас издали. Мне вдруг показалось, наверное от усталости или от того, что солнце слепило глаза, что я вижу нас как бы со стороны: как мы вдвоем идем но пляжу, утомленные морем, идем медленно, оставляя за собой глубокие следы на песке… А на самом деле я шла прямо к Джедле и улыбалась. Я не смотрела на Али. Хотя чувствовала его рядом и легко могла догадаться, что он абсолютно спокоен. Джедла не улыбалась нам. Она просто смотрела на нас, и ее темный взгляд проникал в меня, как лезвие ножа. Али растянулся у ее ног на песке, и его длинное тело окружило, защитило ее своей силой, нежностью, доверием, как ограда. Я отметила про себя, что страдаю. Мне бы хотелось говорить, нарушить эту тягостную напряженность. Но слова не шли. Да Джедла к тому же и отвернулась от меня. Ее профиль показался мне спокойным и ясным. Я поняла, что она решила оставаться такой, вовсе не показывая мне своей враждебности. Я пожала плечами. Мне вдруг стало все равно. И я ушла от них, не сказав ни слова; пошла переодеваться, ни о чем не думая. Солнце пекло вовсю. Надо было остерегаться только одного: не дать обгореть носу.

Мы молча возвращались с этого далекого пляжа, расположенного километрах в двадцати от того, на котором мы отдыхали обычно. Я медленно вела машину. Али и Джедла, сидевшие на заднем сиденье, задремали. После испытанного мной смятения мне хотелось побыть в одиночестве.

Я вспомнила о том мгновении страдания, которое причинил мне брошенный на меня взгляд Джедлы. Вообще-то я не умела страдать, испытывая лишь что-то такое неприятное, темное, непроизвольно поднимавшееся во мне. Задумывалась на минутку и старалась отогнать от себя это ощущение. А в тот миг, сама не знаю почему, я определила состояние смятения, которое пережила, как страдание. Я посмеялась над собой, над этим моим преувеличением. Я, видимо, излишне все драматизировала.

Посмотрев в зеркало над рулем, я увидела, что они сидели каждый в углу заднего сиденья. Их разделяло пустое пространство. Но если бы я их увидела сидящими рядышком, держащими друг друга за руки или прижавшимися друг к другу, я все равно не позавидовала бы так их взаимному согласию, я не осмеливалась сказать себе – счастью…

Я присмотрелась внимательнее к выражению лица Джедлы. И с удивлением отметила, что она выглядит утомленной, осунувшейся, как после бессонной ночи. И испытала даже прилив нежных чувств к ней. Но когда я вдруг смутно ощутила, как во мне зашевелились угрызения совести, то невольно тяжело вздохнула, понимая, что и со мной не так – то все просто. Я подумала еще, улыбнувшись, что это не столько из-за сложности моей натуры, сколько из-за моего легкомыслия. Да, я ревновала их, страдала из-за Джедлы, любила Али, любила и Джедлу и одновременно ненавидела ее.

Однако Джедла была единственным существом, связанным с моим прошлым, с воспоминаниями, которые обволакивают меня теперь, как сонная истома послеполуденного отдыха, овладевают мной, наполняя душу видением того утраченного, единственного в моей жизни года. И та же, только что испытанная мной, горькая нежность снова возвращается ко мне…

В тот год в нашем лицее появилась Джедла, похожая на иностранку. Я находила ее красивой и полюбила ее. Придумывала тысячу всяких предлогов и поводов, чтобы сблизиться с ней. А она долгое время слегка презрительно реагировала на все мои попытки и изящно ускользала от меня. Впервые случилось, что кто-то мне оказывал сопротивление. К тому же я ничего подобного за всю свою юную жизнь, обычную жизнь школьницы, раньше не испытывала – ничего, похожего на эту волнующую душу потребность общения с ней. Я и сама не понимала, что так меня к ней тянет.

Но вот однажды она подпустила меня к себе. Это было накануне каникул, когда настал момент проститься перед отъездом домой. Я не любила никому говорить слова прощания, даже расставаясь с людьми чужими. Это было одной из моих слабостей: я старалась думать, что покидаю человека на день, на час и скоро вернусь. Вот и с Джедлой было так же.

Я всем, кому могла, пожала руки, раздарила улыбки, что-то пожелала на дорогу, что-то пообещала – словом, сделала все, чтобы как-то смягчить минуты прощания. И вдруг она возникла передо мной.

Все произошло мгновенно. Я ей было машинально протянула руку, как и всем остальным. И вдруг увидела ее лицо рядом с моим. Потом услышала, как произношу, волнуясь:

– Я хотела бы тебе писать, встретиться с тобой…

Она впервые улыбнулась мне. И улыбка ее была такой же ободряющей, как и рукопожатие.

– С удовольствием, – ответила она мне. – Я буду счастлива и видеть тебя, и переписываться с тобой.

Мы остались с ней одни, сама не знаю, как это случилось. Обменялись адресами. Мне казалось, что это сон. И когда я вернулась вечером к себе, то все никак не могла успокоиться, испытывая такое же ощущение счастья, как после первого свидания.

Долго я еще была во власти воспоминаний о первых моих девических волнениях, об испытанном мной тогда смятении чувств. Я вдруг ощутила себя старухой – такое случилось со мной впервые. Мне стало ужасно грустно. Машина ровно катилась по шоссе. Мои друзья сидели сзади тихо, словно оцепенели оба. Я больше ни о чем не размышляла, погрузившись в покойную тишину пустынной дороги, в прохладу летнего вечера. Что-то во мне оборвалось, рухнуло. Я остановила машину около двери их дома. Они собирались уже выйти, как вдруг Али радостно вскрикнул: прямо перед нами стоял Хассейн, видимо давно поджидавший нас. На лице его блуждала вечно ироничная улыбка. А я-то о нем уже совершенно забыла.

Он посмотрел на меня, и в его взгляде вспыхнули злые огоньки. Я поняла тогда, что близится развязка, что-то ждет своего разрешения. Возможно, тому виной была всего лишь золотая леность этих летних дней, их сонная одурь и смутная радость надежды, охватившей меня…

Часть вторая

Глава VI

И действительно, дальнейшее развитие событий было бурным, хотя внешне приезд к нам Хассейна вроде бы ничего не изменил в нашей жизни. Я снова взялась за свою дипломную работу. Сама по себе она меня не очень-то интересовала, но это было способом убедить отца, что мне лучше всего быть в Париже, чтобы защититься и получить диплом. Я садилась теперь каждое утро за письменный стол и зевала от тоски. После обеда я иногда заходила к Джедле, мы проводили время с ней вдвоем или же всей нашей компанией отправлялись на какой-нибудь дикий пляж; возвращалась домой я поздно, и Хассейн меня провожал. Мирием в связи с этим не стеснялась меня расспрашивать, как идут его адвокатские дела и приносят ли они ему доход; а ее муж только презрительно смотрел в мою сторону.

Я на какое-то мгновение испугалась, увидев Хассейна, внезапно появившегося тогда перед нами. Испуг этот быстро прошел, и я даже не поняла, в чем дело. Подумала, что это все из-за стеснительности, которую я стала испытывать к нему, когда наши отношения утратили былую ясность. Я не забыла, как внезапно и резко он со мной расстался. И я решила с тех пор вести себя с холодным высокомерием. Я не боялась его. В конце концов, ведь это он вернулся, значит, я была сильнее.

И когда впервые после его возвращения мы остались наедине, меня озадачило и смутило его новое настроение. Обычно он злословил, и я уже привыкла к его цинизму. Это придавало нашим разговорам особую остроту, резкость, подхлестывавшую меня, превращавшую наш диалог в некое подобие дуэли. А теперь все наоборот, он был молчалив, угрюм. Я даже не знала, что и подумать об этой его немоте. Единственное, что осталось от прежнего, – его откровенность.

– Вы можете торжествовать победу, ибо я вернулся, дорогая моя Надия, – сказал он мне дерзко. – Но ваша победа легко вам досталась. В Алжире царит такая же скука, как здесь, когда идет дождь. Да я и не знаю к тому же никакого другого побережья, где бы можно было так приятно провести время. Хотя и не думаю развлекаться, – быстро добавил он, увидев, что я готова возразить ему. – Мне не привыкать жить в скуке и безразличии к окружающему. Буду смотреть только на вас. Может быть, меня ждет увлекательный спектакль!

Я не уловила в его взгляде никакого вызова, он вроде бы и не хотел провоцировать меня, тем не менее я его сразу же возненавидела. А он продолжал все тем же тоном:

– В глубине души, мой ангел, – (так называл он меня раньше, когда бывал в особенно хорошем расположении духа, то есть когда выпьет или когда, как это я поняла после, хотел обладать мной), – в глубине души я возмущаюсь вами. Вы как я, вас ничего не угнетает, у вас трезвый ум и холодное сердце. И однако вы богаче меня: вам удается развлечься, посмеяться. Когда-нибудь вы поделитесь со мной, надеюсь, вашим секретом.

Его голос стал развязным.

– У меня нет никакого рецепта на этот счет, – сухо ответила я ему. – Это зависит от тех, с кем я общаюсь.

– Я нахожу их общество слишком серьезным для вас. Как вы можете развлекаться с людьми, совершенно на вас не похожими?

– Не знаю, что вы подразумеваете под «развлекаться»…

Я старалась показать ему, что вовсе не разделяю его желания казаться моим сообщником и плюю на его советы. Эта его новая манера разговаривать со мной была просто способом оскорбить меня. Он не ответил, но внимательно посмотрел мне прямо в глаза, без всякой иронии. Агрессивность его куда-то исчезла, это было очевидно. И то, что он впервые отказался отвечать на мой выпад, даже как-то покоробило меня. Что это с ним стряслось? Он изменился. А я предпочитала его злым. Я ему все это высказала, когда он провожал меня. И хотя уже темнело, я увидела на его лице какую-то странную улыбку, которую не могла понять. Мне даже показалось, что его тонкие губы дрожали. Я стояла перед ним, не зная, что делать. Глаза его блестели в опускавшейся над нами светлой ночи. И не могу понять, каким образом я вдруг очутилась в его объятьях, прижатой к его груди. Я и не пыталась сопротивляться. Мною овладела покорность; какая-то истома, которой я не ведала ранее, разлилась во мне. Он поцеловал меня в губы так страстно, что я даже испугалась. И продолжал сжимать меня в своих объятьях. Я словно окаменела. А он схватил мое лицо, зажал его в своих дрожащих ладонях и все смотрел на меня, смотрел, не улыбаясь, почти враждебно, прямо в глаза, и лунный свет озарял нас. Потом так же внезапно он отпустил меня. Не сказав ни единого слова, повернулся и канул во мрак. А я осталась стоять на пороге дома. Глаза мои следили за его удалявшейся могучей фигурой, пока ночь не поглотила ее. И тогда волна гнева поднялась во мне. Я вошла в дом в раздумье, недовольная собой.

Спала в эту ночь я плохо, мне снились страшные сны. Будто я бегу, задыхаясь, по каким-то темным и длинным улицам; и что какой-то незнакомец преследует меня, отвратительный, как змея. Я проснулась от ужаса и в слезах. Ледяной душ успокоил меня и вернул голове обычную ясность и трезвость. Я натощак выкурила сигарету. Надо было все взвесить и поставить точку. Я пришла к выводу, что Хассейн меня любит и не хочет в этом признаться самому себе. Я улыбнулась, польщенная. Мне были знакомы подобные случаи, и я знала, чем все это кончается. Бесполезно было и спрашивать саму себя о собственных чувствах. Не их в настоящий момент надо было принимать в расчет. Я давно привыкла владеть собой, управлять своей «чувствительностью» и справлялась с этим весьма успешно не потому, что не хотела рисковать или из-за какой-то там осторожности, но скорее инстинктивно. Я не любила всех этих странных трепетаний, и мне было жаль смотреть на «умиравших от любви» девиц, на их экзальтацию в присутствии мужчин. Я же видела в мужчинах только наивное и тупое самомнение, которое и было их единственным оружием. Общаясь с ними, я забавлялась, а потом потихоньку всех их повергала к своим ногам, и они становились рабски покорными и преданными. Но именно тогда я и не знала, что с ними делать дальше. Вообще-то они мне не очень были нужны, а уж когда я видела, как разгорались их глаза, как поспешно расправлялись их плечи и делались властные попытки обнять меня, то я, пытаясь выйти из затруднения, просто прогоняла их, отталкивая от себя. И если они называли меня кокеткой, то ведь ничего другого, кроме кокетства, они и не заслуживали, потому что сами не умели мне ничего дать, ничего, кроме лжи и фальши.

Мужчины хотят обладать женщиной потому, что им холодно и одиноко. Только поэтому все они постоянно жаждут наслаждений. Они как несчастные червяки, возомнившие себя в один прекрасный день богами! А я не люблю богов.

Решив, что я сделала прекрасный для себя вывод, я позвала Мирием, чтобы сообщить ей о своем решении. Она вошла ко мне, и я увидела ее утомленное, с тенью усталости под глазами, хотя и светящееся довольством лицо. Я внимательно вгляделась в него и все поняла. Мне захотелось потрясти ее за плечи, крикнуть ей и всем женщинам сразу, что истинная радость и счастье тихи и неприметны и лучше бы было, если б они научились скрывать следы своих убогих ночных наслаждений и не выставляли их бесстыдно напоказ всему миру по утрам…

– Зачем ты меня позвала? мирно спросила она.

– Хотела тебе сказать, что Хассейн влюблен в меня, он просто без ума от меня, но я думаю, что…

– Ты должна бы подумать над этим серьезно. Уже пора поразмыслить о замужестве.

– О замужестве? Я нервно рассмеялась. – О моем замужестве? Да с меня хватит твоего сегодняшнего вида, да – да, я вот смотрю на тебя сейчас, и у меня пропадает всякое желание выходить замуж.

Она глядела на меня скорее озадаченная, чем обиженная. Потом улыбнулась той довольной улыбкой, которая не могла, даже если бы этого и хотелось Мирием, скрыть ее приятные, еще свежие воспоминания. Было очевидно, что она сегодня утром чувствует себя счастливейшей из женщин. И не понимает, что именно поэтому я и…

– О! Знаешь, моя свекровь, в сущности… Плевать мне на нее… Лишь бы она не жила с нами и не мешала мне!

«Ну конечно, – хотелось мне ей сказать, – ты бы на все согласилась: даже если бы твоя свекровь жила с тобой или пусть сам черт даже или господь бог поселились в твоем доме-лишь бы они оставили тебе твои ночи, лишь бы они не мешали тебе в потемках заниматься любовью!» Я молча отвернулась от нее. Мне было и противно, и жалко ее. Как – никак я показала ей, что знаю ее постыдные секреты.

Меня научили делить женщин на три категории: на умных, на средних и на самок, таких, как Мирием, с жадной, ненасытной плотью. Если бы спросили меня, к какой категории я себя отношу, то, посмотрев в зеркало, я бы, наверное, ответила: к холодным, бессердечным, с неопределенными намерениями.

От нечего делать я снова принялась анализировать ситуацию: да, конечно, Хассейн влюблен в меня. Ничего не скажешь, крупная добыча. Еще одна моя победа. И я, повеселев, оделась, снова довольная собой, хотя и сознавала, какая ж я все-таки противная. Ведь, в сущности, какая разница? Мирием наслаждалась своей жизнью, я радовалась своей победе… Победе? Но разве это было единственной моей целью во всей этой охоте на людей? Мне хотелось углубиться в существо дела, чтобы не вспоминать о том, чем кончались все мои прежние флирты, моя помолвка, все эти бесконечные мелкие бои, которыми было полно мое уже мертвое прошлое. Что осталось мне от него? Груда сброшенных масок, и ничего более, ничего…

Усевшись за письменный стол, где ждали меня книги и словари, я поняла, что не смогу заниматься: мне не хватало Хассейна. Мне нужен был он, чтобы испытать его, узнать о нем всю правду и снова одержать над ним победу. Но как это сделать? К какому способу прибегнуть? А почему бы не к самому простому, банальному? К ревности, например? Я вспомнила афоризм: «Дороги всегда одни и те же; это люди, идущие по ним, разные». Да, вот именно. Добиться того, чтобы он ревновал, повергнуть его в отчаянье, дать ему помучиться, узнать, что такое тоска одиночества. И человек есть подходящий для этой цели. Али! Али с его красотой, с его серьезностью, мужественностью. Али, которым я восхищалась, в которого даже, как мне казалось, была влюблена или любила на самом деле. Какая разница! Как же все-таки может обман уживаться с частицами правды! И я уже воображала, какие разыгрываются сцены, любовные романы и фильмы приходили мне на помощь. Я разыгрывала бы роль невинной девочки, вызывающей к себе интерес тем, что она увлечена женатым мужчиной… Хассейну, конечно, не полагалось ничего знать о моей хитрости. Он просто увидел бы меня в этой роли: как я провоцирую неверность мужа, как я обманываю доверчивую подругу детства… И он оскорблял бы меня, ненавидел. Ведь он был из тех мужчин, у которых любовь смешана с горечью ненависти. Вот так, в состоянии брожения, я и начала переводить строки Сенеки о воздержании и умеренности. И встала из-за письменного стола с уверенностью, что Хассейн одержимый. Но если разобраться по существу, то это было куда менее скучным, чем все остальное. Может быть, я даже сохраню его для себя впоследствии. Так или иначе, но по-своему он был вполне искренним.

В последующие дни Хассейн, с которым я избегала видеться наедине, озадачил меня. Казалось, что ему непременно хочется показать Али и Джедле нашу с ним близость. Во время прогулок по побережью, вдоль маленьких бухточек, которые следуют здесь одна за другой, словно бусинки бесконечного ожерелья, случалось, что он брал меня за руку. Обычно это было тогда, когда мы шли с ним вдвоем впереди Али и Джедлы. Но, словно стыдясь, он быстро спохватывался и отстранялся от меня. По его улыбкам я также могла угадать, что он счастлив, но в глазах видела только застывший вопрос, только иронию. Чего хотел он? Я знала, что он не настолько тщеславен, чтобы придавать особо большое значение тому единственному нашему поцелую. И в общем-то ценила его деликатность. Но вот однажды он вдруг фамильярно обхватил меня за плечи, и я тотчас сердито высвободилась из его объятий и возмущенно посмотрела на него. Когда я обернулась, то увидела глаза наблюдавшей за нами Джедлы. Али же беспечно шел за ней, ни на что не обращая внимания. Наша группа как-то вся переформировалась, словно все перессорились. Но не прошло и получаса, как мы уже вместе спускались к морю. Вода казалась холодной. Только один Хассейн захотел искупаться. Может быть, и я бы тоже решилась, потому что любила плавать в ледяной воде, а потом, дрожа, согреваться в летнем тепле на берегу. Но тогда я старалась избегать Хассейна. Али предпочел прогуляться вдоль пляжа и предложил нам присоединиться к нему. Я тотчас согласилась. Джедлу же больше прельщал теплый песок, она решила полежать, отдохнуть и просила нас оставить ее в покое.

Мы с Али долго шли по тропинке через светлый эвкалиптовый лес, окаймлявший пляж, и эта тропинка казалась бесконечной. Мне нравилось идти рядом с ним. Он был высоким, и мне приходилось задирать голову вверх, чтобы, глядя на него, слушать, когда он говорил. Я внимательно смотрела на него широко раскрытыми глазами. Я угадала, что он любил, когда его слушали. И он пространно рассуждал, сдерживая пафос и возбуждение, а я внимала его низкому голосу, вибрирующему от волнения.

– Это точно, – говорил он. – Наша пресса давно прогнила. Но это меня не обескураживает, ведь предстоит так много сделать в нашей стране. Я доволен, что вернулся в Алжир. Газета, которую я хочу издавать, будет выходить и на французском, и на арабском языках. Я знаю, что меня ждут немалые трудности, и не питаю никаких иллюзий. Но если даже мне удастся поначалу только привлечь на свою сторону молодежь, то я уже смогу продержаться. Джедла боится провала. Но провал еще ничего не значит. Худшее – это летаргия, всеобщий сон! Только кругом и слышно, как говорят о колонизаторах, о колониализме. А зло-то сидит в нас самих, в самих колонизованных, в нашей «колонизуемости». В том, что мы сами даем себя колонизовать. Вот что надо потрясти до основания, с чем надо бороться, о чем надо всем рассказать понятно, на нашем языке.

Мне нечего было ему возразить, да это его и не заботило, ему просто нужна была аудитория, чье-то присутствие. Он говорил мне о вещах от меня далеких; но я им любовалась. И мое восхищение не знало границ, со мной такое было в первый раз. Глаза его блестели, и я подумала, что могу вполне искренно увлечься им и вести свою игру без всякого ханжества. Когда тропинка сужалась, то, чтобы не пораниться о колючий кустарник, я теснилась к Али, иногда касаясь его боком. Воображала тогда, что он волнует меня.

Я понимала и это его молчание, и погруженность в свои мысли, и чистоту помыслов. Даже сама его невинность, непричастность к моим планам должна была мне помочь. Теперь все мне казалось таким простым и все мои намерения легко осуществимыми. Ну конечно же, я буду действовать именно так, как решила тем утром. Потом я подумала о Хассейне, который, наверное, уже вылез из воды и нашел на берегу только Джедлу, одинокую и спокойную.

Когда мы вернулись к ним, она и в самом деле была абсолютно спокойна. Правда, как-то особенно размеренно и медленно произнося слова, спросила нас:

– Ну что? Вы хорошо прогулялись?

Хотя в словах ее не было ничего особенного, да и тон их был вполне нейтральным, Али отвечал рассеянно, как будто он все это время провел в объятиях и поцелуях со мной. Я подумала об этом не без удовольствия, но и не без горечи. Она окинула нас быстрым взглядом. Внезапно мной овладела нервозность. Нет, нет, она нас вовсе не ревновала! В ней даже, казалось, звучал какой-то внутренний смех, жило чувство победы. А вовсе не ревности, перекосившей злой усмешкой губы Хассейна, смотревшего на нас жестким, сухим взглядом. Но что же случилось с Джедлой? Что задумала она сама? Было очевидно, что в этом жарком летнем дурмане завязывалась какая-то неясная игра, которая опутает нас своими тонкими нитями, оплетет, и Джедла, казалось, следила за их рисунком, рождавшимся перед ее глазами в спокойном и чистом воздухе.

Предчувствования такого рода меня всегда поражали. На этот раз я даже решила, что хватит мутить воду, что надо нормально вести себя с Хассейном, стать простой, спокойной и милой.

Али был наивным, вечно погруженным в свои мысли, словно отсутствующим. Хассейн же всегда был откровенен, все говорил напрямик; он был моложе, хотя и саркастичнее. Наверное, он умел быть и нежным. Во всяком случае, мне понравился его горячий, страстный поцелуй, немой жар, который полыхал в его объятьях, и даже его вспышки гнева. Тогда, в тот вечер, он так сильно, до боли, прижал меня к своей груди… Теперь же он был далеким, совсем далеким и холодным. И хмурый взгляд, который он бросил на меня, не обещал ничего хорошего…

Хассейн стал чужим, а для Джедлы и ее тайных замыслов, я это чувствовала, я превращалась в игрушку, возможно даже в жертву. Джедла ведь была существом решительным, безжалостным…

Когда мы возвращались домой, Али сел в машине рядом со мной. Я ощущала совсем близко его плечо – мне не надо было повертывать голову, чтобы убедиться в этом. И я отогнала от себя все свои страхи, подставив лицо освежающему ветру скорости. Я думала о том, что мне нравилась близость мужского плеча. Мне было все равно, чье оно. А может быть, сама судьба распорядилась так, чтобы это было именно плечо Али? Так хотелось быть фаталисткой…