Текст книги "Космический блюститель"

Автор книги: Аскольд Якубовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Якубовский Аскольд
Космический блюститель

АСКОЛЬД ЯКУБОВСКИЙ

Космический блюститель

КРАСНЫЙ ЯЩИК

Шел дождь. Капли в слепящей голубизне прожекторов казались летящими вверх.

Будто густые рои варавусов.

А их-то на площадке и не было. Ослепительный свет отбросил ночную жизнь Люцифера в темноту, что так густо легла вокруг.

Дождь лил. Вода текла на бетон, был слышен ее громкий плеск. Я наблюдал, как грузят шлюпку.

Первым принесли Красный Ящик.

Я сказал формулу отречения, снял Знак и положил его в Ящик, тот мгновенно захлопнулся И тотчас же около него стали два человека. Подошел коммодор, приложил руку к шлему, а те, двое, нагнулись, взяли Ящик и понесли к трапу.

Вдоль их пути стал, вытянувшись, экипаж ракетной шлюпки.

Вода стекала с шлема коммодора, бежала по его лицу. Вода блестела на костюмах экипажа, на их руках, лицах.

Голубой блеск воды, сияние, брызги, искры...

Прожекторы лили свет, людей на площадке было много.

Но никто не смотрел на меня, хотя всего несколько минут назад я был Звездным Аргусом, Судьей, и имел власть приказывать Тиму, этим людям, коммодору "Персея". Всем!

Еще несколько минут назад я был частью Закона Космоса, его руками, глазами, оружием. И вот пустота, ненужность.

И показалось – был сон. Сейчас Тим хлопнет меня по плечу, я проснусь и увижу солнце в решетке жалюзи. Квик подойдет ко мне и станет лизаться.

Но это не был сон, люди еще не смели глядеть мне в глаза. Я был стоглазым, недремлющим Аргусом в их памяти.

Был! Все ушло.. Жизнь моя – прошлая – где она? Где ласковая Квик?

Мудрый Глен? Где я сам, но только бывший?..

Они ушли – Глен, Квик, я – ушли и больше не вернутся сюда.

Ничто не возвращается из прошлого.

...Ящик унесли. На это смотрел Тим, глядели колонисты.

Большие глаза Штохла следили за Ящиком. И хотя я не видел его рук, спрятанных за спину, я знал – на них наложена цепь.

Ящик унесли, коммодор обернулся и с сердитым лицом отдал мне честь. Махнул рукой. И тотчас другие двое увели Штохла. И за ним, уже сами, пошли переселенцы.

Они поднимались по скрипящему трапу, понурые и мокрые от дождя. Входили молча. На время установилась тишина.

Стих водяной плеск. И я услыхал далекий вой загравов, тяжелые шаги моута (он топтался вокруг площадки, время от времени скрипело дерево, о которое он чесался). Снова вой, снова тяжелые шаги. И чернота ночи, хищной и страшной ночи Люцифера. От нее отгораживали нас только столбы голубого света. Но сейчас ракета взлетит, огни погаснут, будет ночь, страх, одиночество...

Будут Тим и его собаки.

Погрузили ящики с коллекциями Тима – сто двадцать три.

Подняли трап. Старт-площадка опустела.

С грохотом прихлопнулся люк. Налившаяся на него вода плеснулась на мои ноги. Сейчас они улетят, Аргусы улетят в космос. А я остаюсь один, сколько бы Тимов и собак вокруг меня ни было.

Улетают – а я остаюсь, брошенный, несчастный, одинокий Аргус! Это обожгло меня. Я рванулся к люку.

Я подбежал и, не достав, ударил кулаком по маслянисточерному костылю, на который опиралась шлюпка. Ударил и опомнился от боли, вытер испачканный кулак о штаны. Отступил назад. Тут-то меня и схватил Тим. Он держал меня за руку и тянул к краю площадки.

Я – пошел.

За нами двинулись собаки.

Мы сошли вниз с площадки – теперь на ней стояла только ракета. На носу ее, метрах в двадцати пяти или тридцати над землей, горела старт-лампа. Красные отблески ее стекали с ракеты в водяных струях.

Завыли стартеры. Их вой был пронзителен и тосклив. Стотонная ракетная лодка выла и стонала, стонала, стонала. Такого переизбытка тоски даже я не смог бы вместить в себя.

Ракета стояла среди голубых столбов света, стонала и выла. Казалось, она звала кого-то, звала подругу, чтобы только не быть одной.

Люцифер стих перед этим железным воем: никто здесь не мог тосковать и кричать так страшно. И я впервые думал о металле с состраданием, как о живом.

Боль и усталость металла. Я понял их. Я вспомнил железные скрипы перегруженных ракет, плач металла под прессом, стоны конструкций.

Разве боль не может обжигать молекулы самого прочного металла?

"А ну кончай жалобы, ударь кулаком!.. Грохни!" – приказывал я ракете.

Включили двигатели. Люцифер затрясся под нашими ногами от их работы.

Собаки прижались к нам.

Шлюпка выпустила раскаленные газы. На их белом и широком столбе она приподнялась и неохотно, туго вошла в воздух.

Замерла, повиснув, словно раздумывая, лететь или остаться. И вдруг рванулась и унеслась. А мы остались внизу, опаленные сухим жаром.

Мох, сумевший вырасти среди плит старт-площадки, горел.

Грохот шлюпки умирал в небе. Теперь ей надо идти на орбиту к шлюзам "Персея". Там будет их встреча, там кончится ее одиночество. А мое?

Я долго ничего не слышал, кроме застрявшего в ушах грохота. Наконец стали пробиваться обычные звуки: рев моута, лязг панцирей собак, крики ночников.

Испустив крик, они притаивались, проверяли, нет ли опасности.

Я услышал дождь, вдруг припустивший. Прожекторы гасли один за другим. Ударил хор ночников.

Они пели, свистели, орали, били себя в щеки, словно в барабаны.

Звуки нарастали, становились нестерпимыми для слуха ультразвуками.

Я зажал уши. Собаки рычали. Тим выругался и выстрелил вверх. От вспышки и грохота выстрела ночники притихли.

– У меня что-то с нервами, – сказал мне Тим и лязгнул затвором ружья.

– Пойдем домой, – предложил я. – Что-то я устал.

– Еще бы не устать, – сказал Тим. – Ого! Теперь с месяц ты будешь как вареный. Ног не потянешь. Еще бы, могу себе представить. Конечно, устал. Здравствуй, красавец!

Он включил наствольный фонарь. Свет его уперся в морду моута.

Тот стоял, положив ее на тропу и раскрыв пасть, широкую, как ворота. Его глаза были склеротически красные, подглазья обвисли большими мешками и подергивались, слизистая рта белесая и складчатая.

По коже его ползали белые ночники. Тогда я включил свет вдоль дороги от старт-площадки к дому. Посаженные тесно, как грибы, вспыхнули лампы. Ярко. Моут шарахнулся. В темноте затрещало сломленное им дерево и стало медленно падать. Вот ударилось, захрустело ветками, легло...

Теперь мы могли безопасно идти световым коридором.

Мы пошли. Собаки громыхали в своих скелетного типа панцирях. Псы были чертовски сильны мускулами этих аппаратов.

Пока шли, стих дождь, а небо прояснилось. В разрывах туч выступили звезды. Где-то среди их мерцания был "Персей". Шлюпка, наверное, уже в шлюзах звездолета. Должно быть, сначала из нее вышел угрюмый коммодор, затем вынесли Красный Ящик и вывели Штохла.

За ним шли неудачливые колонисты – с чемоданами и свертками в руках.

Их скоро высадят на материнской планете и будут презирать до конца их серой, ненужной жизни. А Люцифер станет ждать следующих колонистов еще несколько месяцев, лет или несколько десятков лет.

...Тим и собаки ушли в дом. Я остался во дворе. Я стоял, искал "Персея". Еще час назад, Аргусом, я свободно видел его. Теперь не могу. А с колонией покончено, это ясно: мало людей в здешнем секторе... Где же звездолет? Где?

И я увидел его.

Небо – ударом! – заполнила световая вспышка. На Люцифер легли глубокие дрожащие тени – двигатели "Персея" работали. Звезды исчезли, в небе горело новое солнце.

Тени сдвинулись, и я понял – звездолет летит. Он унесет в другой сектор переселенцев и Штохла.

Видя движение этого солнца, я гордился.

Мы, люди, удивляли себя своей мощью.

Мы смогли сработать "Персей" и создать Закон Космоса.

Кто нам мог препятствовать? Только мы сами.

За "Персеем" расходился светящийся конус. Пять дней – пять лет моей жизни уносится со звездолетом – меньше недели назад Красный Ящик прибыл сюда на ракете "Фрам".

Да, около шести дней назад капитан Шустов с двумя людьми вынес из ракетной шлюпки и поставил Ящик с регалиями и оружием Аргуса на площадку. И встал рядом, широко расставив ноги, держа руку у шлема. Его люди с угрюмым любопытством смотрели на нас.

Мы с Тимом встречали их. Пахло гарью. На боках шлюпки были вмятины, люди имели усталый вид. Я глядел на них, работяг Космоса, глядел на Красный Ящик. И ощущал невольную дрожь.

Это был восторг первой встречи, свидания, не знаю чего еще.

Тим – сумасшедший работник. Ночь, а он сидел и работал. Писал.

Очки он где-то потерял и писал, водя носом по бумаге, обметая ее бородой.

Работал жирным карандашом и выводил крупные буквы, чтобы видеть их свободно. Потом он станет читать свои заметки пишмашинке, дополняя их по ходу чтения подробностями so и соображениями. Пусть! Я принял душ, переоделся, лег.

И тут же поднялся – лежать было нестерпимо.

Я ходил и пытался освоиться с положением. Я хотел вернуться в прежнюю свою жизнь и не мог. Словно бы утерял ключ и стоял, уткнув нос в белую дверь, крепко запертую от меня.

Дверь твердая и холодная.

Кто поможет мне выйти? Тим? Ники?

Он стоял рядом – многолапый робот, мой покровитель и друг. Моргая огнями индикаторов, Ники улавливал мою смуту.

– Хочу стать прежним, стать прежним, – твердил я.

Но где-то глубоко в себе я был Аргусом и Судьей, преследовал Зло и размышлял о нем, холодел от негодования.

– Хочешь есть? – спросил Тим и ответил: – Конечно, хочешь.

Он поднялся, стал готовить еду (и диктовал машинке).

Он ходил между столами и плитой, диктовал. В то же время готовил ужин: налил воды в чайник и поставил на огонь, вынул из холодильника два куска мяса и бросил их на сковородку. Но теперь эта готовка на ощупь не смешила меня, как раньше.

Я ходил мимо полок со строем банок. В них биообразцы.

Я помогал собирать их, рискуя собой. Но какая это, по сути, мелочь.

Тим диктовал:

– "...Отмечается появление биомассы типа С № 13 (неоформленной, подвижной). Изменения в ней вызваны, по-видимому, передачей генетической информации от уже оформленных объектов. Отмечаю также бурное образование химер. Интенсивность биожизни этой планеты не слабансирована, и биомасса производится в чрезмерном изобилии. Я мог бы сказать при наличии демиурга (он подмигнул бумаге), что данное божество впало в творческое неистовство....Какой бы ты хотел соус?

– Все равно.

–Тогда белый... "Мы сможем оказывать на биомассу типа № 13 направленное воздействие. Применяя гамма-излучение и препараты Д-классов, сможем вызвать нужный нам эволюционный параллакс планеты. Но лучше использовать Люцифер как склад генетических резервов. Также намечается решение вопроса антигравитации..."

Сковородка трещала, он топтался и бормотал. Собаки, положив головы на лапы, смотрели на меня своими прекрасными золотыми глазами. Доги-мутанты, огромные черные псы. Взгляд их спокойный. У них желтые брови и морды, ласковые глаза, мощные лапы.

Я почмокал – они вильнули хвостами. Я подошел к зеркалу и стал искать в себе признаки Аргуса – уширенный лоб, бледность кожи и невыносимый блеск глаз. Но мог отметить только свою чрезвычайную худобу. Кожа лица воспалена, глаза – усталы. И Тим выглядит плохо, и собаки – кожа да кости.

Вот три их опустевшие лежанки.

Досталось нам всем, крепко досталось.

Проклятый Штохл!

Я кривляюсь у зеркала, пытаюсь вернуть прежний блеск глаз. И вижу, я постарел. У глаз легли морщины. Они узкие, как волос, морщинки всезнания. Губы... Здесь еще жесткая и горькая складка Судьи. И сознание – я прикоснулся к чемуто огромному. Словно летал без мотора или вспрыгнул на пик Строганова.

Тим диктовал:

– "...Планета требует ученых типа классификатора. Для творца Глена время еще не пришло. Законом нашей работы..."

Я же думал: "Братья Аргусы, Звездные Судьи... Сколько времени еще я мог быть с вами? День? Неделю?.." И сейчас объем знаний Аргусов разламывал мою голову.

Знание гложет и грызет мозг... Забудется ли оно?.. Войдет в меня прежний мир? Зачем я согласился?

Но те, кого выбрали Аргусы, не могли отказаться. Такого случая не было, Аргусы его не знали. Иначе они бы сказали мне. Да и не отказался бы я даже сейчас, все зная.

– "...И запальные в смысле, генетики организмы". Готово, садись!

Тимофей снял сковородку, понес к столу и поставил ее на бумаги. И я ощутил в себе сильно изголодавшегося человека.

Мне хотелось есть сокрушительно много. Тим ставил тарелки, разливал чай в большие чашки.

По обыкновению Тим, жуя, запихивал себе в рот огромные куски. Подошли собаки, положили тяжелые морды на край стола. Тим бросал им то кусочки мяса, то обмакнутый в подливку хлеб.

А похудели, бедняги. Все. Тим отощал, у собак до смешного заострились носы. Они плоские, словно долго лежали под ботаническим прессом.

– Ты понимаешь, – говорил, жуя и давясь, Тимофей. – Мы с тобой уникальные люди. Я имею честь быть универсалом: ботаником, зоологом, дендрологом, чертезнаетчемологом. Ты затесался в Аргусы благодаря этой каналье. Силен мужик... Нам с тобой, по сути дела, надо писать мемуары.

Он захохотал, взял горсть сахара, повелел: "Терпеть!" и положил на носы собак по кусочку.

Те, скосившись на сахар, недвижно и серьезно ждали разрешения съесть его.

– То, к чему ты прикоснулся, – втолковывал Тим, – огромно. Аргус?.. Подумай сам, сколько бы ты мог еще быть им без опасности смерти? Неделю? Думаю, три дня. А там истощение протеинов, анорексия и... Хоп! (Собаки подкинули и схватили кусочки). Летальный исход. Но ты должен хранить память о прикосновении к чему-то титаническому. Да, именно титаническому. И у меня такое бывает, когда я в одиночестве обозреваю здание науки. (Он покраснел.) Ощущение, что я коснулся огромного, что лезу на снежный пик. Слушай, может, нам махнуть на Север, освежиться и поохотиться? Все же полюс, снега, мохнатое зверье.

– Посмотрим, – сказал я, думая, отчего он повторяет мои соображения. А звучало бы: "Воспоминания Аргуса-12". Вспомним, вспомним. Итак, прилетел "Фрам", абсолютно неожиданный. Он скинул на Люцифер ракетную шлюпку.

Аппаратура наша разладилась в грозу, мы не приняли сигналов и копошились во дворе.

Был ясный день, Люцифер просматривался на большое расстояние. И вдруг из солнечной голубизны упало, гремя и пуская дым, длинное тело.

Люди! Ракета!

Мы с Тимом (и собаками) лупили к площадке во весь дух.

Одеться толком не успели, бежали налегке. Затем капитан Шустов, Ящик из красной тесненой кожи. Обряд Посвящения и все остальное.

Я – АРГУС

Аргусы говорили – Обряд возник давно. Они утверждали – начало его теряется во времени. Я же знаю – и Обряд и Аргусов родили достижения техники и изобретательность сильных человеческих умов.

Смысл Обряда был велик. Среди чужих солнц в пору редкого движения ракет (путь их рассчитывался по секундам) правосудие обездвижело, а Закон изменился. Преступлением против Закона Космоса были и редчайшие отказы в помощи одних людей другим, когда жизнь и тех и других балансировала на острие и приходил соблазн сохранить одну жизнь за счет другой.

Нарушением (и преступлением) Закона становилось угнетение инициативы ею двигалось освоение планет.

Непрощаемым Преступлением считалось то, когда в страхе или гордыне человек сметал чуждую биожизнь с открытой планеты и творил новую – из машин и железа. Расследовали и катастрофы. Аргусы нашли утерянный, звездолет "Эврипид", они разыскали исчезнувшую экспедицию Крона. Последнее рыло особенно трудным, в том секторе нашлась только малая спасательная ракета. Но Аргус, служитель Закона, рискнул собой и сделал нужное.

Исполнение Закона поручалось человеку, который был на той же самой планете (или в том звездном секторе), где случилось Зло. Это обычно был человек бесхитростный и полный благожелательности. Другого бы и не пустили к Силам, подчиненным Звездным Аргусам.

Человек этот иногда сталкивался с космически сильным Злом. Пример с Генри-финном, сошедшим с ума и единолично пиратствовавшим в секторе 1291 "А".

Необходимость родила необычайные изобретения. Применяя их, любой человек мог бороться со Злом, каким бы оно ни было сильным, – остальные люди занимались неотложной работой.

Ящик красной тисненой кожи вмещал в себя все необходимое. Его везли туда, где случалось Зло. Но легенды говорят – он и сам перемещался в пространстве.

...Тот, на кого падал выбор, становился Судьей и Аргусом.

Он преследовал Зло, побеждал его, судил и карал.

Иногда Аргус погибал, но Закон шел твердым и четким шагом по этим безлюдным планетам. И мне тоже хотелось идти, гибнуть и торжествовать. ("Меня, бери меня", – подсказывал я Красному Ящику.) Ящик поставили. Шустов снял шлем и вытер лоб. Лицо его было озабоченным.

– Слушай, Иван, – спросил Тим, – зачем эта штука? Что случилось? На планете нас только двое.

Шустов помолчал.

– Ну и жара тут у вас, ребята, – сказал он. – Как вы еще не сварились? Душно, сероводородом тянет. Ад! Я, собственно, везу сыворотку на Секаус. да какой-то дурак убил здесь человека, вот и нагрузили. А он все тебе сам скажет, Ящик-то. Такие дела, Тимофей.

И повернулся ко мне.

– Э! Я тебя узнал! Ты же Краснов. А, Тимофей, чудеса с этими погибшими? То и дело их встречаешь живыми (а я и на самом деле был мертв, но стал жив).

– Ребята! Положите руку на эту штуковину. Быстрее, быстрее, я спешу. Если, конечно, согласны стать Аргусом, Судьей и так далее, и восстановить справедливость.

Я шагнул вперед и положил дрожащую руку.

– Согласен.

И Тим шагнул, положил руку.

Красный Ящик спросил ровным голосом автомата:

– Георгий Краснов, вы согласны выполнять Закон, требовать выполнение Закона, преследовать нарушившего Закон?

– Согласен! (Я ощутил нараставшую теплоту в крышке Ящика.)

– Георгий Краснов, я обязан предупредить об опасности – вы по коэффициенту Лежова заплатите годами жизни за дни работы.

– Согласен.

– Вы знаете мифическое значение Аргуса? Недремлющего? Стоглазого?

– Да!

Автомат сказал: – Тогда вы Судья, вы – Звездный Аргус номер двенадцать.

Я сказал: – Да, это я.

Он сказал: – Я передам вам Знание Аргусов.

И, хотя из ракетной шлюпки Ящик с трудом вынесли двое, я взял его на руки.

Я отнес его в сторону, под куст коралловика, открыл и вынул регалии Звездного Аргуса. Я надел его бронежилет и белый шлем, повесил Знак пятилучевую звезду. И тотчас капитан, козырнув мне, заторопился по трапу.

Люди его спешили, оглядываясь на меня. Их словно сдул ветер. Я и сам ощутил его: потянуло холодом, прошумело в деревьях. Вот и друг Тим отвернулся, а собаки прижались к нему. Ибо во мне уже была сила Закона и не было в Космосе власти, равной моей.

Само небо открылось мне. Я все видел.

Сквозь густоту дневного воздуха я увидел созвездия, облака звезд.

Они горели грозно.

Я видел (еще не веря себе), что приближался, идя мимо, звездолет "Персей". Сообразил – он будет нужен. Да, нужен. Я приказал. И ощутил, как он, громадный, оборвал свой полет и пошел сюда.

Я знал (еще не веря себе) – он будет через пять дней, там рассчитывают режим торможения.

Я сделал это, я могу... все. А что это "все"?..

Я могу останавливать ракеты, ломать злую волю и видеть человека насквозь.

Я увидел тебя, Штохл. Ты принес Зло на планету. Поберегись!

...Голове моей было жарко в тяжелом шлеме. Бронежилет широковат. И к лучшему – климат здесь тропический. Пистолет неудобно тяжел и велик. При каждом шаге он ударял меня по бедру.

Проводив шлюпку, мы с Тимом ушли домой. Я до вечера возился с привычными делами: проявление фото и ремонтом сетки. Но все вокруг меня странно уменьшилось.

Двор... Я всегда находил его достаточным для вечерней прогулки теперь он стал тесен. И весь вечер я ходил, я топтался в нем по мере ускорения своих мыслей. Стемнело... Выглянул Тимофей, пожал плечами, закрыл дверь. Вышел Бэк, робко прополз и у мачты справил малую нужду. Высоко, будто искры, летела стая фосфорических медуз. На сетку, булькая горлом, ползли ночники. Но их крики стали тихими – звуки Люцифера были ничтожно слабы в сравнении с гремевшими во мне Голосами. Я стал Аргусом, все прежние люди, прежние Аргусы говорили со мной, передавая мне Знание.

С ними я пробежал историю Человека, вылезшего в виде ящерицы из Океана и в мучительных трудах создавшего Общество, Закон, Науку и Ракету.

Не скажу, чтобы Знание Аргусов дало мне счастье. Наоборот, во мне поселилось беспокойство. Вот в чем сила Аргусов: нас стало двенадцать, опытных, решительных людей – во мне одном.

. ...Мы знакомились, мы говорили друг с другом.

Их голоса вошли в меня сначала как шорох, тень моих мыслей. "Я Аргус, – думал я. – Как странно".

– Еще, не стал, – шепчет один. – Не стал...

– Ты будешь им, – сказал второй.

– Ты Аргус... Аргус... Аргус, – заговорили они, вся их шепчущая толпа. Голоса росли. Громом они прокатывались во мне, оглушая... Аргусы говорили со мной.

Аргус-9 говорил, что я все, все узнаю о человеке, Аргус-7 предлагал рассказать мне о мирах. Они твердили советы – разные.

"Если ты хочешь пользоваться пистолетом, двинь красную кнопку, что на его рукояти"... Говорят о том, что, получив Силу Аргусов, ее надо расходовать бережно, будучи сильным, надо беречь, а не ломать волю человека.

Аргус-11 твердил мне об истине. Аргус-10 о нас самих: "Мы все друзья, все судьи..." И кстати, напомнил о том, что Закон имеет исключение.

– Я Аргус-1, – говорил чуть хриплый голос. – Я был убит, тогда мы еще не имели бронежилета. Тебе расскажут, друг, о его свойствах. Я же стану говорить о Законе.

...В эти часы я прожил одиннадцать жизней, взял их опыт в себя. Я постарел в тот вечер, побелели мои волосы. Но на один вопрос они не ответили. Не пожелали.

Откуда брался страх, рождаемый мной? Я предельно добр.

Что это? Отзвук силы? Могущества? Излучение? Или еще одна сторона доброты?

Наши огромные собаки, нападавшие и на моутов, боялись меня. А я так люблю их. Вот! Вот они заскулили, пробуют выть, затягивая хором, глубокими, плачущими голосами. Тим орет на них:

– Да успокойтесь вы!

И думает: "Я слышал, слышал об этой проклятой способности, но не верил. Как изобретатели смогли увязать телепатию и гипноз с такими новинками, как его жилет и каска?

В воздухе стыл голубой дождь сетки. Ночники ползали по ней. Разевая рты, они бросали звуки в меня (своим криком ночники убивают пищу). Они раздувались, они чуть не лопались от усилий. Мелькали языки, дрожали мембраны. Свет и звал и убивал их. Умирая, они скатывались по сетке в ров. Там их пожирали какие-то существа, хрустя и чавкая.

Белая плесень стала вползать по сетке. Она совала ложноножки во все ячейки. Сейчас, сейчас она вольется внутрь.

Но щелкнул разряд (автореле!), и плесень упала вниз большой мучнистой лепешкой.

Шла глубокая ночь, светилась равнина. Я ходил. Биостанция поставлена на самом высоком здешнем холме. Я видел голубое свечение равнины, а в нем холмы в виде темных вздутий. Они вливались в небо кронами деревьев.

Пустынные места... Выходит, они не были пустынными.

За четверть диаметра от нас, на западе, была колония, а в ней Зло. Там жили люди, прилетевшие с планеты Виргус. Тайно от нас (почему?) колония освоена три месяца назад.

Утром я пойду в колонию. Я раздавлю Зло, такова цель.

Мне нужна помощь в дороге, нужен Тимофей, собаки, "Алешка".

Согласится ли Тим?

Ничего, уговорю. Как он там? Лежит, закинув руки за голову. Вот думает о моем превращении. Затем некоторое время размышлял о судьбе щенят Джесси их нужно отнять у матери и переводить на нормальный режим. Спасибо, Тим, за такое соседство!..

Вот улыбнулся,в темноту – воображает себе лица коллег, когда он вернется к ним через пять-десять лет с Люцифера.

Вот думает о Дарвине и Менделе.

– Я вас перепрыгну... обоих... – шепчет он. И снова я не верю себе: скромняга Тим – и такое. Шепчу: – Спи, спи, милый Тим, завтра ты дашь мне собак и поведешь машину. Сам.

А Люцифер?

Люцифер! Ты алмаз среди венка мертвых планет этого солнца. Ты обмазан Первичной Слизью, тебе еще предстоит сделать из нее отточенно прекрасных зверей, насекомых и рыб (это только их эскизы – моут и прочие). Но твою судьбу могут исказить виргусяне.

...Штохл! Я вижу тебя, твой черный профиль. Ты словно вырезан из бумаги – в тебе два измерения. И мне предстоит уточнить, насколько ты глубок. Поберегись!

А-а, ты держишь в руках сейсмограмму. Уже знаешь: садилась ракетная шлюпка. Озабоченность морщит твой покатый лоб. Ты жалеешь, что не был готов к такому быстрому повороту дела. Ты ждешь возможности удара.

Думаешь так: "Мне дорого время, нужно год, два, три повертеть шариком, и тогда все убедятся в моей правоте и силе и примирятся со мной".

...Тимофей, славный мой человек. Ты не можешь уснуть?

Да? Так спи, спи... до утра. Позавтракав, ты предложишь мне и себя и собак. А еще мы возьмем ракетное ружье, его понесет Ники. Решено!

Я прошел в дом. Храпел Тим. Глядели на меня и жались в теплую мягкую кучу собаки, милые, добрые...

ВТОРОЙ ДЕНЬ АРГУСА

За десертом Тимофей огладил бороду и защемил ее в кулаке. Дернув вниз, спросил: – Что намерено делать ваше величество? Сидеть здесь? Ты что, решил пребывать в Аргусах вечно?

("Сейчас ты предложишь мне помощь".)

– Видишь ли, – сказал Тимофей, кося глазами. – Ты рад полученному могуществу, оно есть, мне снились всю ночь твои распрекрасные очи. Но, голубчик, за такое могущество дорого платят. Я слышал, этот жилет... Короче, тебя невозможно убить. Это, конечно, ложь. А все-таки безопасно ли долго носить на себе вещь таких странных свойств? Посему бери меня, собак, карету. Ты хоть приблизительно знаешь, где эта треклятая колония?

– Я их вижу. Понимаешь, я вижу место, ландшафт, особенно его. Но не координаты, конечно.

– А найдешь на карте?

– Запросто. Там характерная развилка реки и... плато с выходами синих горных пород. По-моему, это плато Синее.

– У меня есть фотокарта, я даже разбил координатную сетку. Примерно, конечно.

Тимофей стал открывать ящик за ящиком, разыскивал карту (у него всегда беспорядок). Говорил в то же время: – На собак я надену суперы.

"...А сейчас ты мне расскажешь о Штохле и Глене. Они с твоей земли".

– Занятно, – говорил Тим, роясь в ящике. – Мелькнуло имя Штохл... Звать Отто?

– Ага! Плюс Иванович... Чех, немец, русский – все намешано. Сутулый, быстрый, подбородок и нос образуют профиль щипцов.

– Вспомнил! Встречал я его – эгоцентричная штучка! Но зачем ему делать зло? Властолюбие? – рассуждал Тимофей. – Нет, стремление всегда настоять на своем. Вот одна его фразочка: "Тысячу раз скажу, а продолблю в голове дырочку".

Мозг его какой-то безводный – формулы, принципы, системы. Но вдруг короткое замыкание – и загадка поведения. Он еще выступал со статьями о колонизации планет. Глен... Это сторонник биологической колонизации... Вот она, карта! Глен, хирург, селекционер, генетик, он будущая знаменитость, мой враг и, наверное, гений.

Тимофей достал папку, развязал шнурки и бросил карту на стол поверх посуды.

– Мы с Гленом враги. Я наблюдатель, я хочу на каждой планете все сохранить неприкосновенным, он же тянется все переделать. Самоуверенный тип, не люблю.

Карта была тимовская, неряшливая, самодельная. Но съемка вполне прилична. Мы нашли и реку и плато.

– Километров тысчонок пятнадцать-двадцать, – говорил Тимофей, меряя пальцами. – Вылетаем в девять? Да? Тогда поспешим, туман поднимается.

Когда все решилось, я почувствовал новый голод. Я стал брать и доедать все со стола: бутерброды, паштет, сахар. Тимофей озабоченно глядел на меня:

– Повысился обмен. Хорошо бы тебя проверить калориметрически, бормотал он. – Надо с собой взять еды побольше. Найдем мы еду у колонистов?

– Конечно. Но Штохл, знаешь ли, что-то там мудрит с автоматами.

– Ври больше! – выкрикнул Тим. – Будто видишь.

А я видел.

Жуя, увидел плоскогорье, дым, обрывки пламени. Из дымного что-то косо взлетело вверх. Оно пронеслось по небу и исчезло. А вот и смеющийся Штохл. Он какой-то острый.

Пронзительны его нос и длинный подбородок. Он смугл, Отто Иванович. Губы тонкие, вобраны внутрь их краешки. И все – нос, подбородок и глаза имеют въедливую, шильную остроту. Вот он махнул рукой и задумался, заложив ладони под мышку. А то – широкое – бешено несется к нам, обжигая макушки деревьев. И я понял, он ударил по нас первый. Я догадался – то, птица на узких крыльях, что летало над нами недели две назад, был его робот соглядатай.

ЧИСЛО 21-Е ВОСЬМОГО МЕСЯЦА

(Дневник Т. Мохова)

Странные, напряженные дни. Хочу описать их, чтобы не ушли, не были забыты. Во-первых, колония виргусян: отчего я не был предупрежден? Или было оговорено в Совете, что они объявятся сами?

Или помешала авария рации? Тогда ясно – сообщение Всесовета было, но оно не принято нами. Его не повторяли, надеясь на колонистов.

Засим проблема личности Аргуса. Я предпочел бы провести этот опыт на себе, сейчас же располагаю лишь косвенными данными и ненадежными ощущениями.

Я сразу, в первую же секунду, ощутил перемену в моем друге. Меня заинтересовал феномен неожиданного усиления его личности, но под рукой не было тестов, я не мог установить коэффициенты интеллекта Георгия "до" и "после".

Но "после" Обряда его лоб стал шире и выпуклей, что физически невозможно. Значит, он расплывался в моих глазах.

ВиДИМО, действовало излучение на мозг, глаза. Изменился лицевой угол (тоже невозможное дело), а глаза приобрели маниакальный блеск. Ходил Георгий быстро, не сгибая ноги в колённом суставе. Движения его были рассчитанные, машинные.

Казалось, Георгия толкало нечто сидящее внутри его.

Что еще? Он стал выше, но это понятно, рост увеличил повысившийся тонус скелетной мускулатуры. Сжимая (по моeЙ просьбе), он сплющил пружинный эспандер. Артериальное давление повышено.

Он действительно Звездный Аргус, то есть сверхчеловек.

Мне тяжело рядом с ним, я словно отравленный. Отчего-то Жжет голову и тошнит. И слабость в ногах. Он добрый, честный, открытый, но я испытываю страх.

В нашу жизнь Аргус принес суету и великое напряжение.

Утром, после завтрака, он вдруг закричал, что всем нужно лечь на пол. Сам же схватил ракетное ружье (одной рукой!) и выбежал во двор. За ним с лаем и ревом вынеслись собаки – всей кучей – а щенята Джесси заскулили в своем ящике.

Я вышел за ним.

Георгий крикнул, чтобы я сдвинул сетку. Быстро! Сейчас!

В один момент!

Я включил мотор, и небо открылось нам, голубое и чистое, даже медуз не было. И все крики, и суета Георгия показались мне такой ерундой. Но вдруг... Широкая тень пронеслась над домом, и все задрожало от рева двигателей! Упали комья огня, Л– боп-боп-боп – вслед этому широкому унеслись три маленьких ракетных снаряда. Их пустил Георгий. Они ушли за крылатым роботом, и за деревьями раздалось еще одно "боп", да такое сильное, что упала радиомачта, чуть не убив меня.

– Робота пустил! – крикнул Георгий. – Догадался!

Отдав ружье Ники, он щурился на небо и, почесывая шлем, цитировал:

– "Параграф третий. Тот, кто направляет автомат на человека, заслуживает наказания первой степени", – сказал он. – А точно наведено, у него хорошая карта.

– Мерзавец! – сказал я.