Текст книги "Космический блюститель"

Автор книги: Аскольд Якубовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Только у каждого спецробота был лазер. Это боевые, сильные машины. Зачем они? Вот бы побывать в первом ряду, когда Штохл проводит смотр своим мыслям. Я бы дорого дал за это, заплатил бы любую цену. Даже знания Аргусов не раскрывали этого человека.

Нас о цели прихода расспросил вежливый робот-секретарь.

Он говорил, но я все ждал, не хрустнет ли, раскрываясь, звездчатая диафрагма лазера.

На всякий случай я встал впереди Тима.

Робот гнул перед нами пластмассовый хребет, рассыпался в любезностях. Уверял, что Штохла нет, даже разрешил взглянуть и убедиться.

Мы взглянули в раскрытую дверь. Штохл занимал большую залу. Она заставлена столами с аппаратами и картами.

Одним словом, кабинет работника.

На стене висит детальный чертеж Люцифера в разрезе. – Значит, он прощупал его сейсмоволнами и, быть может, глубинным бурением.

Мы вернулись, и Тим ушел спать. А я ждал – Штохл должен прийти ко мне.

В три ночи дверь открылась. Штохл вошел. Хозяином сел в кресло. Откинулся, сунул в рот конфету и, посасывая и почмокивая, спросил:

– Недурно у нас? А? (Получилось так – "недувно".)

– Уютно, – сказал я. – Прохлада, воздух, чай. Хорошо!

– Да, это вам не джунгли. Такая в них первородная каша... (и сморщился брезгливо). Вроде наших с вами взаимных отношений. Я не люблю тянуть, мой стиль – быстрота. А ведь тяну с вами, понимаете, тяну. Боюсь, что ли?

– Есть немного, – согласился я.

– Понимаете, – он положил ногу на ногу, – у меня такой пунктик – мне во всем определенности хочется, ясности. Во всем! Вас я могу включить в свои расчеты, вы мне ясны. И каким бы вы себе ни казались ужасным, я и алгоритм ваш найду, и движения вычислю. И, знаете, весьма точно. Но...

Он сидел откинувшись, обтянутый блестящим костюмом, словно кожей. Он казался металлическим, ему это нравилось, то и дело он посматривал в настенное зеркало.

– ...но все же каша. Я стрелял, а не арестован. Неясно! Ясность же хороша. О, я бы и этот мир сделал таким, если бы стал богом. Понимаете – во всем четкость и минимум протоплазмы. Я бы сотворил мир роботов или на худой конец мир насекомых. Они сухие насквозь. Заметьте, чем больше слизи в существе, тем оно для расчета непригоднее. Возьмите Люцифер. Слизь, глыбы первобытной слизи. Из них через миллиард лет будут сделаны неизвестных свойств звери. И на таком фундаменте решено строить цивилизацию... Смешно.

– Закон о невмешательстве, – напоминаю я.

– Он глуп! Я бы вместо этой слизи дал мир, четкий и работящий, как станок. Мир-друг. Мир-робот. А вы срываете мою работу... Неопределенность, слизистость, – сердито говорил он. – Ненавижу их! Я и с собой-то мирюсь из-за ясной головы да отличной маскировки кожей моих потрохов. И хочу все знать точно и ясно, потому и пришел к вам. Хочу знать, вы мой враг (это понятно) или потенциальный друг (это возможно)? Молчите, взвешиваете?.. Я бы и сам это установил, да времени не имею. Но что это мы сидим и ерунду городим? Хотите полюбоваться на мои штучки? Новые? А? Хехе, безопасные, но... (он поднял палец). Но с определенной мыслью.

– Валяйте!

– Итак...

Штохл поднял палец и склонил голову, прислушиваясь.

И нижнюю губу закусил. Я услышал движение в коридоре.

Оно оборвалось у двери.

Дверь вошла в стену. В ее проеме стоял робот в бронеколпаке с прорезями. Опять нарушение правил роботехники!

– Вижу, – заворковал Штохл, – вас смущает его вид. Это не броня, а экранировка. Я весьма наслышан о вашей власти. Рискуют они там, в Совете, с вами, рискуют. А если вы задумаете что-нибудь противозаконное? А? Или со мной споетесь? Я ведь преступник. Хе-хе... преступил закон. Кстати, преступление – это реакция человека на ненормальные для него условия. Хороша формулировка?

– С гнильцой...

– Итак, о роботе. Вы арестованы, вас берет этот робот, я к вам и пальцем не прикоснусь. Нет и нет!

Он сунул под мышки обе ладони. И глаза прикрыл: вот так, не вмешиваюсь...

Но губы его вздернулись, подбородок остро выпер вперед.

Нос бросил на него четкую тень.

Робот был обычной многоножкой типа Ники, ростом с меня сидящего. Я перешел из людского тягучего времени в аргусовское динамичное. И оттуда смотрел на робота с юмором: паук шел, деля пространство между ним и мной сверхмедленными шагами.

Отсветы полировки стекали на пол.

И Штохл застыл с разинутым в смешке ртом. Свирепая усмешка, все зубы на виду.

Я встал и использовал разницу времени. В их времени (Штохла и робота) был резкий бросок ко мне. В моем времени я подошел к роботу (руки его начинали хватательное движение) и продавил стекло аварийного устройства.

Это всегда надо иметь в виду – аварийное окошечко робота.

Так можно остановить даже ополоумевшую машину, не губя ее ценную механику. Если, конечно, успеешь.

И снова я во времени Штохла, снова сижу в кресле, снова разговор.

Штохл восхищен.

– Поздравляю, поздравляю! – трещит он. – Такая реакция! Ракета! Молния!.. Любопытно, как они добились этого? Можно разобрать ваш... Простите сидящего во мне механика, но очень хотелось бы покопаться в ваших вещичках. Я всегда мечтал стать таким вот неуязвимым, мне глубоко неприятно принадлежать к породе слишком рыхлой и слизистой. Во мне воды восемьдесят процентов. Во мне-то! Смех! Хотите должность моего главнокомандующего? Нет? Тогда поделим шарик пополам? Ни с кем, кроме вас, делиться бы не стал, самому тесно. А вам – пожалуйста. Дать север?.. Юг?.. Нет?.. Удивлен. Ах да, вы же законник! Но задумались ли вы о личной мощи? Что может человек один, если он не Аргус? Без роботов? Без себе подобных? Знаете, трагедия правителя в его зависимости от каждой мелочи. Ему же (сужу по себе) приятнее все делать самому. Да, да, все мы царьки сновидений. А если я мечтаю о планете, которую я целиком сделал сам? О мире, где действует только мой мозг, лишенный дурацких эмоций. О вечной жизни, чтобы всему научиться и все уметь? Если здесь (он ударил себя по груди) что-то жжет и требует: делай, делай, делай...

– Сильно, – говорил я. – Колонисты, эти поставщики фактов, конечно, наговооили обо мне много нелестных вещей, – толковал Штохл. – Я же хочу одного – полной самоотдачи! Что мне делать, если мой калибр соответствует только всему шарику? Если мне тесно в обыденных отношениях? Если мозг требует грандиозного?

Он говорит, сам усмехается. Тело его маленькое, горячее.

В движениях рук и гримасах лица повышенная четкость. Он не сидит спокойно, не может, у него сильно повышен обмен, он даже в разговоре вынимал из кармана питательные шарики и кидал их себе в рот.

– Я прав не половинчато, а всеобъемлюще. Разница мира биологического и технического – в отличии случая от закономерности. К чему мне случаи? Зачем мне люди? Их настроение, эмоции? Проклятые случайности проклятых дураков! А вот роботов я люблю, они помогают мне выпустить на волю призрачный мир, заключенный в этой коробке (он постучал себя пальцем по шлему). Кто породил его? Подземелья Виргуса? Возможно. Там я убедился – человек может быть творцом Мира. Дайте мне время, и я сотворю этот мир. И мне нужны не миллионы лет, как Глену. Через десять лет вы найдете здесь идеальную для жизни планету. Без слизи, без природных глупостей! Договорились?.. Нет? Тогда как это вам понравится, мой Судья?

Штохл вынул из кармана руку и раскрыл ладонь – вспорхнула тучка серебристых капель-пузырьков. Он подул, отгоняя их от себя. Э-э, да он их и сам боится! Ишь как страх сжимает его тело.

– Что это?

– Ха-арошая штука, – сказал он. – У меня их, разных интересных штук, тысячи. Я пошел.

Дверь громыхнула, закрываясь за ним. Решительно щелкнул замок.

Я же следил за кружением капель. Они – словно дождь, повисший в воздухе.

И все же какой он заграв по характеру, даже противно. А пузырьки летят, будто медузы. Сначала стаей. Но выстроились в ряд и летают по спирали. Теперь разбились по пять-семь штук и начали крестить комнату на разной высоте. Гм-гм, а они управляемы на расстоянии.

Один пузырек коснулся стола. Взрыв! Дымок поднялся в воздух. Я сощурился: эге, да это эмиссия синильной кислоты, смесь ее с газообразным антигравом.

Я отступил, задержал дыхание. А пузырьки идут на меня.

Я отступил к дверям. Они идут. Я вжимаюсь в двери – и с грохотом упал в коридор.

Я поднялся и стоял, видел лежащую дверь с надписью "Для гостей", видел – Штохл, как летающих варавусов, брал в воздухе ядовитые пузырьки и прятал их в коробочку.

Ее засунул в карман. Повернулся.

– Вы и в огне не сгораете... – говорил. В его глазах, прилипших ко мне, был банальный страх. Он же боялся меня, боялся до чертиков, до спазма в кишках.

Я же был ошеломлен пузырьками. Злости на Штохла во мне не было. Он сам был Злом, я не мог ждать иного.

Но его страх...

Передо мной человек. Он принес Зло в это место, погубил Глена, убил "Алешку", трех наших милых пушистых собак. Он хотел убить меня, но это не так важно.

– Гляди! – крикнул я ему. – Погляди мне в глаза.

Штохл напрягся, он хотел глаза отвести в сторону и не мог.

Ко мне же пришло странное ощущение: я здесь не один, нас двенадцать человек. Мы все глядели в серые кругляшки его глаз, в отверстия зрачков, в сетку глазных сосудов. Я увидел бьющую из меня силу в виде горячего острого луча. Я сшибу его с ног.

Собью, собью...

– Не свалишь, – прохрипел Штохл. – Не-е с-свалишь. – Он упал на колени и прикрыл лицо ладонями. Он вертелся на полу, бормоча: – Проклятый, жжешь... Проклятый, жжешь...

Я подошел, я схватил и оторвал его руки: на кожу лба и щек набегали мелкие водяные пузыри.

– Проклятое тело, он сжег его. Проклятое, проклятое, проклятое тело... – бормотал Штохл.

Я снял с головы его шлем и хорошим пинком пустил по коридору. Шлем завертелся и покатился – белый круглый шар.

Затем я приказал Штохлу спать до утра, спать, спать...

И ушел.

Оглянувшись, увидел фигурку, поблескивающую на полу.

Над нею уже клохтал дежурный робот. Он сначала ворочал Штохла, затем подхватил его и поволок по коридору. Растворился в голубом сиянии стен. Штохл крепко спит. Я улавливаю в нем сонное шевеление слов: мой мир, мой ребенок...

УТРО

Колонисты спят, они испуганы. Вопрос – отчего я не арестую Штохла тянет на меня сквознячком из всех черепных коробок.

Я предвижу – они скоро пойдут ко мне один за другим и станут оправдываться. В чем? Да в жизни своей.

Первой пришла Мод Глен. Одета просто. Выглядела она предельно уютной полненькая, завитушки волос на затылке.

И волосы словно у моей жены. Она больше часа обвиняла себя в черствости и в бездушии. Плакала. Я убедился еще раз, что Глен (тот, которого она знала), будет жить в ней до самой ее смерти. Это тяжело. Я убрал из ее памяти Глена, и тогда она стала кричать, что до разговора была другая, другая, другая!

И хочет ею остаться, а меня ненавидит, ненавидит, ненавидит!

Механик рассказал еще кое-что о Глене и Штохле.

Он принялся рассказывать о склоках. Он сидел и нудил, я рассматривал те кадрики, что мелькали в его памяти.

Пришел Шарги. Какую исступленную зависть к Штохлу я увидел в нем!

Шарги (искренне!) спел хвалу Глену как работнику, целиком преданному науке. Рассказал: "Я познакомился с ним в Институте внутриклеточной хирургии, ассистировал ему. С первых же дней был поражен его императивным темпераментом, силой и мощью его облика. Когда он входил в лабораторию, с ним вливалась сила. Мне стало ясно, я должен быть близок к нему. Он убедил меня, что пора переносить его опыты на целую планету.

Нас было много, одержимых. Где они? Погибли здесь в первые месяцы. Я же остался, я старался остаться жить. Да, за первые месяцы у нас выбыло до трети людского состава: событие чрезвычайное. Но вернусь к Глену.

До сих пор я помню этот массивный, словно глыба, череп гения-дурака, эти руки с десятью ловкими щупальцами, его взгляд.

Однажды я при нем просматривал журналы по хирургической тотальной селекции.

Глен рассвирепел. Он сказал: "Острые селекционные подходы устарели. Весь организм, как осуществление тончайшей и целесообразнейшей связи огромного количества отдельных частей, не может быть индифферентным к разрушающим силам. Он сосредоточен на спасении прежней своей сущности. Это служит почти непреодолимым препятствием на пути селекции. Нам нужна игра на точнейшей клавиатуре и скорее гармонизация готовых организмов, чем создание новых".

Вот это и привело нас сюда, на Люцифер. Но здесь я понял: это работа на тысячу лет или на миллион. А у меня их только сто пятьдесят.

И я, все мы его подвели ради спасения своей сущности человека. Это диалектика, Звездный.

Да, да, мы продали его за похлебку. Но не думайте, что мы чавкаем спокойно. Нет!

– Еще бы! – сказал я. – Еще бы. У тебя бывает изжога.

...Я побывал у Штохла. Он спал в саркофаге из толстого освинцованного стекла. Прятал мысль от меня.

Свистел механизм, качал воздух, лицо его было покойно и насмешливо.

Завтра он обрушит ответный удар. Это и даст мне нужное знание.

Полчаса назад Штохл экранировал голову и исчез. Я ищу его. Я хожу и стучусь в комнаты. Вот четверо – опять карты и грибы. Они едят их с хрустом,, запивая апельсиновым синтетсоком.

Я приказываю им смотреть на меня. Смотрят. Глаза сонные.

Веки – красные ободки.

– Как Штохл, – спрашиваю я, – относился к колонистам? К вам?

Я наклоняюсь к ним.

– Он говорит, мы изучатели и поставщики кирпичей для его, именно его, мира (Прохазка).

Лица их багровеют, подбородки выдвигаются, бицепсы напрягаются.

– Он нас презирает, – сообщает мне Курт. – Он презирает меня. Смеет презирать. А я биолог, я лично нашел тринадцать новых видов. При Глене я был человеком, а сейчас?

– Всех! – уверяет Шарги. – О, я его знаю. Он такой, он всех презирает. А попробовал бы расшифровать ген. Он дурак рядом со мной.

– Он сволочь, – говорит третий грибоед. – Изобретатель, практик, дрянь. Только мы, ученые, настоящие люди.

– Он убил Глена, – рыдает четвертый. – Этим он убил меня. Глен был гений и умер, а я живу. Зачем?..

Ненависть... Теперь, если сюда заглянет Штохл, я определю это по ним. Теперь мне нужен эскулап.

Врач был в кабинете. Человекоробот в половину моего роста лежит на кушетке с блаженной улыбкой на пластмассовых устах. Оказывается, шло испытание какого-то наркотического токсина.

Об этом и заговорили...

Говорил со мной врач осторожно, шагая по комнате от банок с заформалиненными маленькими чудовищами до стеллажей с гербарием. (Все растения ядовиты. Так и написано на ящиках – "яд" и косточки нарисованы.) По его рассказам я кое-что узнал о милой сердцу врача черной орхе, которую опробовал несчастный робот.

Я притворился неверящим.

– Вы ее понюхайте, – советовал мне эскулап. "Он нанюхается испарений, – сообразил он. – Заснет. Погаснут его глаза, его напряженная воля, а я уйду. Хозяин ждет".

Черная орха жила у него в аквариуме, герметически прихлопнутая крышкой. Врач откручивает один зажим, второй, третий...

Я беру орху. Красива – черные бархатистые тона. Лепестки всех пор извергают тонкий, сладкий запах. Он окутал мое лицо – молекулы его стремились войти в меня. Я видел их клубящийся полет.

Я вдохнул – и ощущение порочной неги охватило меня.

Я стал двойной. – прежний "я", неплохой парень, млел от сладости этого запаха. Другой – Аргус-12 – видел движение молекул, их вхождение в кровоток, их попытки химически соединиться с гемоглобином.

Я сел в кресло, откинулся и притворился дремлющим (или в самом деле задремал?). Глаза я прикрыл, но сквозь веки глядел на врача.

Дж. Гласе тотчас вышел. Я прочитал – Штохл ждет его в конце маленькой шахты. Там многоножка, там робот-секретарь.

И комната освинцованная. Она видна мне белым прямоугольником.

Врач спешит. Сквозь камень пробиваются ко мне трески и шорох его мыслей. Я нюхаю орхидею и наслаждаюсь тем, что могу делать это безопасно.

Итак, это врач сказал Глену о свойствах черной орхи.

Колонисты бросили Глена.

Штохл отобрал у него управление колонией.

Точку поставлю я.

Я оперирую колонию, отрежу и выброшу все воспаленное.

Так и сделаю!

Я встал, воткнул цветок в кармашек жилета и пошел. Плато было изгрызено штреками. Будто кора источенного насекомыми дерева.

И в последней ячее Штохл делает что-то недозволенное. Это "что-то" и будет моим вкладом в Знание Аргуса. Пойду-ка медленнее, пусть он не торопится, пусть готовит свое дело.

Широкие тоннели сменились узкими каменными трубами.

Они шли вертикально, в них были железные лестницы.

Хрипели насосы, втягивая воздух с поверхности (фильтруя, стерилизуя, осушая его).

Потоки воздуха повсюду. Они воют разными голосами. А вот пещеры-фабрики, отделенные листовым металлом. В одних роботы льют металл (брызги, снопы брызг), в других работают на станках, в третьих сваривают какие-то части. Отовсюду несутся звяканья и стуки, шипение огня, хлопки взрывающегося газа.

Иду ниже, ниже, ниже... Здесь естественные пещеры, маленькие, душные, пыльные. Словно карманы в заношенном комбинезоне.

Одни пещеры сухие, в других текут подземные воды с привкусом извести.

И вдруг я ощутил ужас, приближающийся ко мне. Он несся, спресованный, брошенный мозгом, страшный, словно заграв в прыжке.

Это врач, его мозговые волны! Даю на отсечение голову (без шлема), что Штохл что-то выкинул. Новенькое. И впервые я ощутил усталость. Надоел он мне. Какой-то мертводушный, свирепый, с воспаленным мозгом.

Вот брожу в пещерах.

А на плато день хороший. Там гуляет и дышит Тим. На плече его двуствольный старинный дробовик. Он коллектирует мелкое зверье, бьет из ружья сыпучими зарядами. И на роже его блаженная ухмылка, в бороде солнечное золото, а собаки бегут за ним в легких панцирях, снуют туда-сюда и все обнюхивают.

Им-то хорошо – небо чистое, ни медуз, ни облаков.

Врач вопил: – Что-о он делает!.. Что делает!.. У-у-у!..

Я вышел навстречу ему – тот налетел и приклеился ко мне.

Будто присоска манты.

Он трясся и всхлипывал. Уткнув голову мне под мышку, мочил слезами мой уникальный бронежилет.

Я погладил его жестковолосистую голову и ощутил ладонью плоский, будто стесанный затылок.

Врач хлюпал, рассказывал, как Штохл заставил, принудил дать ему экстракт орхи. Много дать. Но ведь толком не проверено, ее действие. Да! Боль уходит! Но куда? Что будет дальше?

Он кричал – надо спешить, там готовится преступная операция, его принуждали ассистировать, он же вырвался и сбежал.

Кричал – Штохл готов абсолютно довериться роботу-хирургу, а тот может убить его. А выживет, будет еще хуже.

Кричал – сейчас Штохл перестанет быть человеком, его срастят с машиной. Он станет кибергом, и тогда с ним не сладишь. Ага, вот оно, Знание! Такого еще Аргусы не видели, не встречали. Гласе кричал: – Надо спасать человека! Спасайте! Бежим спасать!

И был прав – надо бежать. Мы и побежали.

У экранированной комнаты робот-секретарь обстрелял меня. От вспышки его лазера брызгалась каменная порода, взлетали радужки паров.

Я поборол желание стать под удар и испытать себя. Выстрелом я смел секретаря и расплавил породу. Пробежав по огненной жиже, я сорвал свинцовую дверь. Ворвался в помещение, опрокинув стул. И окаменел – за толстым стеклом начиналась операция.

На плоском и белом столе лежал Штохл, как белая лягушка.

Над ним висла машина-паук. Она перебирала руками, словно пряла. Это была переделанная многоножка, к ней добавлено еще шесть рук.

Она работала сразу несколькими руками. Пока что манипулировала склянками. Видимо, анестезировала Штохла. Но делала это с необычайной скоростью.

И это было страшно – молниеносность происходящего.

Подоспел врач. Он задыхался – свистел легкими.

– Все! – сказал он. – Не успели. – А если войти и помешать? – спросил я.

– Не войдете, предусмотрено. Отсюда я должен был наблюдать и давать советы... Смотрите, смотрите, что она делает! – вдруг закричал врач.

Машина-паук, схватив белую коробочку, поднесла ее к телу, и туда же потянулась лапа со сверкающими ножницами и другая – с щипцами. Третья поднесла марлевый тампон, Пришлось идти напрямик.

Я остановил машину. Штохла я похлопал по щекам. Тот очнулся. Потянувшись, он сладко зевнул и сел, свесив голые волосатые ноги.

Он кивнул мне и погрозил врачу. Пальцем. Встал. Медленно и тяжело прошел к кушетке: та вздыбилась.

Он прислонился спиной – кушетка выпустила руки, схватила его и стала опрокидываться. Загудело – Штохл медленно приподнимался, он повис в воздухе.

Дезгравитатор? Это понятно, ему надо отдохнуть.

Он висел неподвижный и как бы окоченевший. Я положил цветок орхи ему в изголовье – пусть дремлет – и взял из робота-хирурга пластину с программой. И ушел, ведя доктора, абсолютно раскисшего от переживаний. Ха! Киберга из Штохла не вышло. Но мог бы и выйти.

...Вечером я встретил его, бродящего коридорами. Он ходил неторопливо, глядел, все трогал. Видимо, прощался. На нем странно огромный шлем. Я пошел к нему – он понесся от меня словно на колесах.

Штохл уходил. Зачем? Куда? Убегал он вниз, но не шахтами, а естественными ходами. Там были узкие щели и проходы, соединявшие небольшие пустоты. Я видел их как белое ожерелье.

Были кое-где прямые штреки. Ими Штохл рвался к ядру планеты. Я вызвал Ники – тот побежал следом за Штохлом. Сам пошел наперерез ему.

...Опять пещера. Я услышал шум и пошел на него. Упал в ледяную воду, нырнул и проплыл. А вот и другая пещера. Подземная река внесла меня в нее. Здесь берега поднимались. Круто.

Я вскарабкался. Огромнейшая пещера! Необычная пещера!

В одном ее углу ощущалась повышенная радиоактивность. Здесь припрятан микрореактор. Зачем?

...Загремело. Стук камней. Из узкого хода вынырнула фигура.

Она уверенно (без света) пошла на середину пещеры. Там остановилась. Это же Штохл! Я по-прежнему не могу поймать его мысль, но вижу все движения.

Что он там на себя понавешал? А вот нагнулся, поднял камень и вынул микрореактор. Погружает его в себя. Странно...

– Теперь энергии мне лет на сто хватит, – сказал он и пошел в мою сторону. И остановился, даже попятился.

– Аргус! – вскрикнул он.

Я промолчал, ощущая, как Штохл щекочет меня радиоволной.

– Не отмалчивайтесь, Звездный! – прокричал он. – Вы же здесь.

Я молчал. Штохл шел ко мне, перепрыгивая через камни.

Вот поднял камешек и швырнул в меня. Промахнулся (тот ударился рядом, разлетелся мелкой пылью и обжег мне щеку).

Такой бросок! А-а, он нацепил на себя механический скелет, это и делает его сверхсильным.

– Странно, – сказал Штохл, и голос его разнесся: – Я вижу Аргуса, а он молчит. Быть может, мне это кажется? Может, приборы врут! Может быть, самовнушение. Я же не человек, я... Я почти супер, механика моя первоклассная, не хуже его штучек. Вот, я могу перемещаться. (Он со свистом пронесся вдоль пещеры и не разбился о стену.) Вот, вижу гоняющуюся за мной многоножку. Паршивый автомат! (Он погрозил кулаком.) А здесь Аргус сидит на камне.

Он стал подходить. Шел медленно и бормотал:

– Вот, вижу... Разберемся... Во-первых, инфразрение: я вижу его светлым пятном с достаточно четкими очертаниями. Во-вторых, излучение. Это, конечно, его жилет. К тому же он дышит, шевелится, мембраны улавливают это. А все же его здесь нет! Что бы я сделал на его месте? Я бы напугался, вскрикнул. Или бросился в борьбу. Значит, не удалось. Оперироваться он мне не дал, кибергом стать не дал. Проклятый! И приборы врут. Проверю-ка все простейшим образом.

Он подбежал и протянул руку – потрогать меня. Я схватил руку и замкнул на ней браслет. И на время мы замерли.

Молчали, тяжело и горячо дыша.

Он было начал бороться, но я сжал его и почувствовал – смогу раздавить. Он понял это.

Снова молчим. А в тишине слышна подземная жизнь – шорохи подземелья, голоса воды, стуки капель, кряхтенье камня.

Затем возник слабый, дрожащий, двойной смех. Он родился и вырос, разнесся по пещере, усилился, загремел. Казалось, кто-то огромный захлебывается громовым хохотом в два огромных рта.

Это смеялись мы, смеялись вместе. Я держал руку на плече Штохл а: он не уйдет от меня.

Я сказал формулу ареста. Дело было кончено. Слова, как глыба, прижали его (затем я, Звездный Судья, вынесу ему приговор).

Он снова подребезжал смехом. Потом сел рядом на камень, хлопнул меня рукой по колену.

– Знаете, Аргус, – сказал он. – Я так устал за часы общения с вами, что рад браслетам. Все же конец! Почему вы меня не взяли сразу? Желали играть?

– Хотел видеть. Насмотрелся на двести лет вперед. Видел полукиберга, а это дано немногим. Видел человека, сгубившего гения.

– Аргус, моя просьба – ссылка на одинокую планету...

"На мертвую, мертвую", – заговорили Голоса.

– А вы забыли про свои восемьдесят с хвостиком процентов воды? спросил я.

– Ну, с ней я разделаюсь.

– А тогда, – сказал я, – тогда в снега Арктаса!

Но тут в пещеру ворвался Ники – загремел, залязгал, заморгал прожектором.

Пещера осветилась вся. Я даже вздрогнул – так хорошо было здесь.

Я глядел будто из центра кристалла с тысячью граней.

И видел – стены искрились. Всюду гипсовая паутина. Под ногами белая трава и в ней гипсовые цветы. Подземный сад!

Я встал, чтобы удобнее было смотреть.

Я не жалел, что была погоня.

Я пил глазами красоту подземелья, подмечая все новые ее детали. А они менялись при каждом движении прожектора (кто видел многоножку в покое).

– Не правда ли, под землей чудесно? – говорил Штохл. – Одиночество здесь полное. А звуковые феномены? О, я могу многое рассказать вам о подземельях. Я вырос в них, копил силы, вынашивал главную мысль. Идите же, идите ко мне, Аргус. Вы ведь не сможете быть прежним, с тоски умрете, я вам верно говорю. Давайте, операция – и мы киберги, мы вместе. Всегда, тысячи лет. Жалко Люцифер? Найдем иное место. Давай врубим имена в историю. Кстати, о колонистах. Вы отнимете меня у них. Не боитесь? Я ведь им так много дал – Нет, не боюсь. Пошли!

...Нас встречали колонисты и Тим с барбосами.

Я вел Штохла. Коридор таял в голубом свете. В нем люди.

Я шел, и лицо мое было камень! Я так его и ощущал – камень.

Колонисты (сдавшие, постаревшие этой ночью) встретили нас набором подбородков и пронзительных взглядов. Молча.

Ни слова Штохлу!

На запястье его правой руки было изящной работы кольцо, оно отгородило Штохла, сделало его слабым и презираемым.

И никто его не боялся, никто не испытывал к нему благодарности.

Вот оно, наказание!

– Ведут, – сказал кто-то. Это Шарги...

– Достукался, – отозвался Прохазка.

И все! Мне стало противно их равнодушие.

– Дорогу, дорогу, – говорил я. Да и времени было в обрез: "Персей" ходил вокруг планеты и ждал нас. Нужно забрать костюм Штохла – уникальная штука. Нужно взять робота-хирурга.

Я оставил Штохла с Тимофеем и собаками, сам ушел в рубку. Я связался с коммодором "Персея", увидел на экране его озабоченное лицо. Мы договорились об охране регалий Аргуса, Сегодня вечером я избавлюсь от Штохла.

Я приказал закрыть шахты, прекратить работы и приготовить роботов к долгому хранению. Приказал колонистам готовиться к отъезду.

Они приходили ко мне.

Пришел Мелоун. Он соглашался и на проживание в болотах. Говорил, что желает искупить вину – он привез сюда Белые Дымы.

Уверял, что выловит их, подманивая собой.

Я отказался, а на болото послал роботов. Приказ: испарить его к чертям собачьим!

Приходила великолепная четверка – вон!

Оставил Мод Глен.

Оставил врача около орхи и токсинов.

Оставил любителя механики – это был застарелый холостяк и никому не нужный брюзга.

Починенный "Алешка" сделал несколько рейсов к нашему дому, к старт-площадке. Он перевез собак и Тима, роботов-малюток, затем Штохла и колонистов.

Эти ощущали себя побежденными. Хмурые, они сидели на вещах на краю старт-площадки и ждали ракетную шлюпку.

Я же следил за ее траекторией.

Я видел – там коммодор в парадной форме. Таков Закон.

Я видел – два его космонавта вооружены. Они станут охраной Красного Ящика, и коммодор надолго потеряет власть над ними.

Таков Закон.

Я видел – те члены команды "Персея", что дежурили в звездолете, а не лежали в сне долгого анабиоза, взволнованно ждали новостей. Они ждали Красный Ящик, ждали колонистов, ленивых и робких. Беспокойство вновь одолевало меня. Я не спал неделю, одежда много раз промокала и высыхала на мне.

Но я не ощущал слабости.

Я топтался на площадке, сжигаемый нетерпением. И при моем приближении колонисты отворачивались.

И Тим отворачивался. Но я видел его насквозь. Он ждал, когда я стану прежним. Тогда он возьмет свое. Он станет заботиться, нянчиться, покровительствовать мне.

Так и будет. Милый Тим, я соскучился по твоей воркотне.

Гм, колонисты... Повесили носы?..

"Слушайте, – внушал я. – Вы, сытые и нежные, ленивые и жадные. Поднимите головы! (Подняли.) Примите наказание, долгое как жизнь, с достоинством".

...Штохл? Этот желт (разлилась желчь) и презрителен.

Он все доставал и жевал свои шарики. Вот его мысль: "Твои время и сила кончаются".

Пусть кончаются, многое кончается. И с удовольствием я думал, что пора риска для Тима и его собак тоже кончается – я забрал всех роботов-исследователей Штохла. Их множество – от больших для сбора образцов до крохотных соглядатаев. Одни могли сидеть на деревьях, другие парить в воздухе и прослеживать жизнь любого зверя.

Хорошие штуки! Ими Штохл исследовал планету, затем вынес ей приговор.

Я подмигнул ему.

– Вы думаете, – сказал я, – о побеге.

– Представьте себе, да. Но это же младенчество! Знаете, Аргус, я думал не только о побеге, я думаю о себе. Раньше все времени не хватало, а тут... Что я такое? Какoва моя ценность? Понимаете, я не старик, всего семьдесят. А что мной сделано? Заметьте, безделья я не выношу, работал как черт. Тысяча чертей! Десять тысяч! Итак, семьдесят лет составляет шестьсот тысяч часов. Чем я их заполнял? Аргус, я расточитель. Двести тысяч часов я проспал, двести тысяч ушло на так называемую жизнь, на выполнение различных обязанностей. На образование, например. Еще сто тысяч я бросил на выполнение обязанностей гражданина вселенной. Не ухмыляйтесь, это серьезно. До пятидесяти лет я был неумолимо серьезен. Из оставшихся ста тысяч часов шестьдесят тысяч истратил на перемещения с места на место и лишь сорок тысяч на работу. А вы помешали мне. Даже планету не переделал. А сейчас поговорим о вас, мой бледнолицый красавец. Не думайте, что победа ваша полная: я дал хороший пинок этой планете, она завертелась иначе. Поймите это. О, я бы и с вами справился, если бы не ваш проклятый темп.

И вдруг он посмотрел на меня с любопытством. Даже глаза вытаращил. Будто мы вот только что встретились и он узнал, что я Аргус.

Его глаза обежали мое вооружение, отчего-то снизу: пистолет, жилет, шлем. Штохл оживился, разглядывая мою технику.

– А вы хорошо знакомы с вашими игрушками? Шлем, жилет, пистолет? расспрашивал он.

– Немного.

– Шлем... Тут вы все знаете. Жилет?.. Здесь мое знание ограничено, но, полагаю, его цена раз в десять выше цены всего моего оборудования. Пистолетик? Цена – второй мой поселок. Сумасшедшие траты, Закон в космосе доро-о-гое удовольствие.