Текст книги "Основы литературоведения. Анализ романного текста: учебное пособие"

Автор книги: Асия Эсалнек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Это не мешает сопоставлению, диалогу двух миров в романе, из которого рождается представление о ценностной позиции и автора и героев. Монологизм наличествует и в позиции Онегина, которая, при всех ее изъянах и противоречиях, достаточно весома и превосходит представления и принципы большинства членов дворянского общества того времени. Но главным носителем идеи монологизма является Татьяна. Ценностный смысл, авторитетность и привлекательность ее мироощущения – в нравственных устоях, которые проявляются во всем ее поведении и прежде всего в отношении к близким. Не случайно автор открыто выражает свои симпатии к героине и тем самым к такому типу женщины.

Завершая этот параграф, заметим: при всей справедливости мысли о том, что развитие романа отнюдь не всегда есть движение к «высшему», нельзя не признать, что в конце 30-х годов XIX века наступает период «зрелости» жанра, когда он в наибольшей степени обнаруживает свои потенциальные жанровые свойства. Это проявляется в освоении им романной ситуации, которая представляется все более широкой, требующей развернутого изображения среды и вместе с тем сохранения акцента на судьбе личности, максимально связанной со средой.

В основе такого понимания лежит принцип историзма в трактовке и личности, и общества, который подразумевает восприятие личности как члена социума в ее многообразных отношениях с миром. Позднее этот принцип стали называть детерминизмом, считая иногда, что детерминированность поведения героя означает одностороннюю обусловленность его социальными обстоятельствами, средой и потому свидетельствует об ограниченности в понимании личности.

Акцентирование детерминизма, т. е. обусловленности характеров конкретно-историческими обстоятельствами, не означало, что художники не замечали глубоко скрытых мотивов поведения героев, объясняемых их принадлежностью к человеческому роду вообще, в том числе наличием бессознательных аспектов психики, называемых в настоящее время архетипическими. Размышляя о творчестве Пушкина, Д.Д. Благой однажды заметил, что уже у Пушкина есть наблюдения над сознанием героев, аналогичные обозначенным выше, но Пушкину, видимо, был ближе тот тип героя, который «крепко словом правит // и держит мысль на привязи свою».

Осознание художниками роли историзма в объяснении внутреннего склада и поведения романных героев и окружающего мира избавило роман от нарочитого морализма, характерного для предшествующих эпох и вытекавшего из универсального понимания человеческой природы, и помогло обрести то, что позднее будут называть реализмом. Ведь становление реализма осуществлялось прежде всего и более всего в романе, поскольку именно роман с его углубленным интересом к личности, умением показать ее изнутри и в контакте со средой способствовал выработке тех качеств в трактовке и изображении характеров, которые формировали реалистический метод. Не случайно роман и реализм во многих, даже очень солидных исследованиях воспринимаются и рассматриваются как синонимы или, по крайней мере, как «близнецы-братья». Тому есть много примеров и доказательств, в том числе замечательный труд по истории русского реализма, созданный в Институте мировой литературы в 70-е годы, или работа Г.М. Фридлендера «Поэтика русского реализма». [43]43
  Развитие реализма в русской литературе. Т. 1—3. М., 1972—1974; Фридлендер Г.М. Поэтика русского реализма. Л., 1971.


[Закрыть]

Итак, рассмотрение двух романов позволяет заключить, что в творчестве Стендаля и Пушкина сложился вполне «зрелый» тип романа, и именно в романистике первой трети XIX века началось формирование современных представлений о романе, с позиций которых оценивается и его прошлое, и настоящее. Постараемся подтвердить эту мысль, показав, какие вариации романного жанра являет нам последующая европейская литература, в особенности русская.

Глава вторая
Жанровые аспекты художественных произведений в аналитическом рассмотрении

Относительно значения русской литературы существует немало высказываний самых авторитетных художников Запада. Английская писательница Айрис Мердок в интервью «Литературной газете» (2.XII.1992) заметила: «К России отношусь почти с религиозным чувством. Оно пришло через чтение русских романов XIX века и связано прежде всего с Толстым и Достоевским. Литературные круги Англии просто помешаны на них. Конечно, есть еще Лермонтов, Тургенев. Но эти двое – просто короли. Я думаю, что они величайшие романисты всех времен и народов».

Чтобы появились крупнейшие романы Достоевского и Толстого, требовалось время, необходимое не только для того, чтобы родились эти авторы, но и для разработки определенной почвы, т. е. становления разных вариаций романного жанра.

§ 1. М.Ю. Лермонтов и его роман «Герой нашего времени»

Этот роман внешне не похож на «Евгения Онегина». Действие в нем рассредоточено на пять повестей, включает много действующих лиц из разных слоев русского общества. Не случайно, наверное, русский ученый Б.М. Эйхенбаум считал, что главной сложностью при создании этого романа была необходимость разработки принципов циклизации и соединения отдельных глав. «Благодаря такой конструкции и искусству, с которым она создана, жанр вещи освежается, а сюжет обогащается новыми смысловыми оттенками» [44]44
  Эйхенбаум. Б.М.«Герой нашего времени» // История русского романа. Т. 1. М.; Л„1962. С. 280.


[Закрыть]. В этом суждении явно просматриваются методологические (формалистические) пристрастия исследователей 20-х годов прошлого века, но правда заключается в том, что, имея дело с таким материалом, к которому обратился Лермонтов, «нельзя было сесть и сразу написать новый русский роман в четырех частях с эпилогом – надо было его собрать в виде повестей и очерков, так или иначе между собой сцепленных». [45]45
  Там же. С. 315.


[Закрыть]

В «Герое нашего времени» пять его глав-повестей, населенных разными персонажами и обладающих как бы самостоятельной сюжетной организацией, образуют, по существу, конструкцию романного типа, целостность которой задана романной ситуаций, т. е. интересом к личности, ее внутреннему миру и типу поведения. Для изображения такой личности избираются иные связи и отношения, чем в романе Пушкина. Писатель увозит своего героя далеко от столицы, даже от русской провинции, и на некоторое время поселяет на Кавказе, где он фактически лишен своей среды. В «водяном обществе» слишком мало лиц, представляющих светское общество, в котором Печорин провел большую часть своей жизни. Однако о его отношении к такому обществу можно судить по реплике Грушницкому, предлагающему познакомиться с семьей Лиговских, представителями, как он говорит, «лучшего здешнего общества»; на что Печорин отвечает: «Мне и нездешнее давно надоело». Отсутствие среды дополняется и реальным отсутствием микросреды, которая ограничена личностью Веры, мало раскрытой автором, и доктором Вернером, о котором мы тоже знаем немного.

Вместе с тем именно на Кавказе герой получает возможность соприкоснуться с иными мирами и увидеть себя глазами людей не своего круга. Так появляются Бэла, Вернер, Максим Максимыч и другие. Благодаря этому возникает иной вариант ситуации, прежде всего по составу участников. Естественно, что объединить столь разных героев в одном сюжете невозможно. Поэтому приходится строить роман из отдельных глав-повестей, мотивируя их соединение участием Печорина.

Общение с разными персонажами позволяет выявить новые грани в характере русского дворянина-интеллигента. Добрые, человеческие отношения с Максимом Максимычем демонстрируют нам широту и демократические симпатии Печорина, представлявшегося Грушницкому надменным аристократом. Метафизические, по определению героя, разговоры в том кружке, где Печорин познакомился с Вернером, приоткрывают нам его идеологические настроения. Философские размышления, спровоцированные встречей с Вуличем и прогулкой по ночной станице, когда он чувствует себя наедине с мирозданием, намекают на его атеистические воззрения: «Я возвращался домой пустыми переулками станицы; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах… А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости… равнодушно переходим от сомнения к сомнению, не имея ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или с судьбою…»

Размышляя о ситуации романа, можно заметить, что Печорин практически лишен предыстории, его образ предстает уже готовым, не объясненным предшествующими обстоятельствами. Однако характер таких обстоятельств все-таки волнует автора, и размышления о них он поручает самому герою, который рассуждает об истоках своего мироощущения в дневнике, в исповеди Мери и в разговорах с Максимом Максимычем. Особенно существенно признание Печорина в том, что честолюбие у него подавлено обстоятельствами, а, видно, было назначение ему высокое. Нерастраченные силы – это, скорее всего, силы, не востребованные гражданской и общественной сферой своей страны и эпохи. Кроме того, у Печорина нет реальных оппонентов или соучастников в умственно-нравственном диалоге. Поэтому здесь нет попытки рассмотреть его сознание через сопоставление с родственным или в чем-то близким ему типом сознания. Этим подчеркивается, во-первых, неординарность и значительность мышления Печорина, во-вторых, антитетичность его по отношению к среде в целом, в-третьих, еще большая, чем у Онегина, отчужденность от духовно близких ему людей.

Что касается отношений героя с женщинами, то они, как правило, вызывают разное отношение читателей. Очень часто Печорина называют эгоистом и индивидуалистом. Однако задумаемся на минуту, чего больше – горя или радости – принесла Мери ее любовь к Печорину? Не встреться на пути ее этот человек, она не знала бы, что такое любовь. «Любившая раз тебя не может смотреть без некоторого презрения на прочих мужчин», – это уже слова Веры. Дело, по-видимому, не в самообмане Мери, Бэлы и Веры, а в значительности Печорина, в его умственном превосходстве.

Правда, у Печорина нет столь неоспоримого нравственного судьи, каким может быть признана Татьяна Ларина в романе Пушкина. Эту роль выполняют в разной степени многие герои, в том числе сам Печорин. При всех противоречиях печоринский характер являет идею единства личности, которая не раздваивается, а поворачивается к самой себе и к окружающим разными гранями. Наряду с эгоизмом и индивидуализмом в нем присутствуют и положительные качества, которые, по существу, достаточно ценны и значительны. В силу этого герой обладает вполне отчетливым голосом, автор признает его авторитет, проявляющийся в обладании положительно воспринимаемыми идейно-нравственными принципами и в устремлении к ценностным ориентирам.

Стоит ли говорить о «нравственном обаянии» Печорина? Вопрос этот для многих остается открытым… Но его обаяние несомненно в сфере анализа, рефлексии по поводу и себя, и окружающих. А отсюда иной ракурс в изображении личности и обнаженный психологизм. Само время требовало анатомирования души и анализа внутреннего мира личности. Об этом прекрасно говорится в книге Л.Я. Гинзбург «О психологической прозе» [46]46
  Гинзбург А.Я. Опсихологической прозе. Л., 1977.


[Закрыть]. Итак, сила разума, воля, энергия, способность управлять своими поступками, а также общий склад мироощущения, критическая настроенность по отношению к тому же, до глубины консервативному обществу – все это существенные показатели личности, представленной Лермонтовым в его великолепном романе, который достойно продолжил традиции жанра, намеченные в русской литературе Пушкиным.

Дальнейшее развитие русского романа шло как бы «экстенсивным» путем. Если Пушкин и Лермонтов оставили нам по одному шедевру романного жанра, то последующие романисты обогатили русскую литературу большим количеством произведений романного типа, особенно если иметь ввиду И.С. Тургенева и Ф.М. Достоевского. Но прежде чем обратиться к их творчеству, остановимся на одном из шедевров русской прозы, опубликованном почти одновременно с романом Лермонтова, но являющим особый тип жанра в литературе XIX века. Речь идет о главном сочинении Н.В. Гоголя.

§ 2. «Мертвые души» Н.В. Гоголя

составляют гордость русской литературы, но какому жанру принадлежит это произведение? Автор назвал его поэмой, современные же исследователи, не забывая об авторском определении, нередко называют романом. В первой главе оно упоминалось рядом с произведением Нарежного, которое в определенной степени продолжает традиции авантюрно-плутовского романа. На русской почве романы такого типа появлялись, хотя в очень малом количестве, уже в XVII веке, а затем и позже, в том числе в 20—30-е годы XIX века, и именовались нравоописательными романами.

Как можно было понять, произведения Пушкина и Лермонтова продолжали традиции просветительского, сентиментального романа XVIII века нравственно-психологического склада, в котором довольно четко обозначилась романная ситуация. В произведении Гоголя присутствует, по существу, иная ситуация, и ведущий герой Павел Иванович Чичиков, который очень часто появляется на сцене, не является героем романного типа. Между ним и помещиками, несмотря на некоторые сословные различия, нет реальной отчужденности. Чичиков прекрасно понимает их и строит, исходя из этого, свое поведение, а они, в общем, достаточно быстро распознают его замысел и стремятся лишь повыгоднее для себя осуществить сделку. Что касается чиновников, то они прямо-таки хватают в свои объятия нового «херсонского помещика» и празднуют покупку, понимая в чем ее суть. Таким образом, в характеристике среды здесь не подчеркивается та дифференциация, которая наблюдается в «Евгении Онегине», потому что именно среда в своем консервативном большинстве становится основным объектом внимания и изучения.

С акцентированием внимания на среде связан и иной тип отношений между различными сферами изображаемой действительности, а именно отсутствие сколько-нибудь заметной иерархии в расстановке и изображении персонажей. Выделение Чичикова в качестве ведущего персонажа и его присутствие во многих эпизодах нужно не для того, чтобы читатель вглядывался в его внутренний мир – он виден уже Манилову и Собакевичу, а для контактов с обитателями поместий, ибо представить в роли гостя у них Онегина или Печорина просто невозможно. По этой же причине Чичикову не нужна особая микросреда, он прекрасно чувствует себя и в этой, помещичье-чиновной среде.

Ординарность героя подчеркивается и тем, как описано его появление. На первой же странице повествования, в момент приезда Чичикова в губернский город, с одинаковой степенью внимания описаны его бричка, ее колеса, рассуждающие мужики и, что еще любопытнее, «некий молодой человек», который проходил мимо трактира «в белых канифасовых панталонах, весьма узких и коротких, во фраке, с покушеньями на моду, из-под которого видна была манишка, застегнутая тульскою булавкою с бронзовым пистолетом». Такой акцент на второстепенном и эпизодическом – не признак таинственности, а свидетельство равноправия того, о чем пойдет речь дальше. Отсюда подробнейшие описания костюмов, манер, привычек, интерьеров, поз, жестов всех без исключения упомянутых лиц. Напомним еще один пример. Вследствие тревог, связанных с назначением нового генерал-губернатора и поведением Чичикова, в губернском городе «все подалось: и председатель похудел, и инспектор врачебной управы похудел, и прокурор похудел, и какой-то Семен Иванович, никогда не называвшийся по фамилии, носивший на указательном пальце перстень, который давал рассматривать дамам, даже и тот похудел».

Писателю важен общий уклад жизни, афера Чичикова – способ потревожить и обнажить этот уклад. Во второй части произведения Чичиков надолго исчезает из поля зрения читателей, а затем уезжает из города, не замеченный встревоженными жителями. Когда же автор вернется к Чичикову и заставит его поразмыслить о мужиках, купленных у помещиков, и даже заметит, что Чичиковы могут иногда превратиться в поэтов, то он не найдет в нем ни перемены, ни обновления, ни страха, ни угрызений совести – словом, всего того, чего можно было бы ожидать от романного героя.

Характером ситуации определяется и принцип организации действия, отличный от такового в романе Пушкина, Внутренней пружиной развития действия становятся здесь не отношения между персонажами, а решение Чичикова посетить того или другого помещика и вместе с тем желание автора заглянуть в тот или другой провинциальный уголок. Следовательно, движение осуществляется как бы за счет толчка извне. Поэтому в смене эпизодов и сцен нет обязательной последовательности, как в истории отношений Онегина, Ленского и Татьяны. Они не вытекают один из другого, а присоединяются один к другому, так как причинные мотивировки здесь ослаблены и организующая роль принадлежит временным. Следовательно, экстенсивный принцип развития действия здесь преобладает над интенсивным.

В «Евгении Онегине» источником сюжетного действия являются сложные отношения, которые возникают между героями, принадлежащими к микросреде. Эти отношения зависят от их эмоционального состояния и предполагают то сближение, то удаление героев друг от друга. Глубинное сходство и различие личностей, тяготеющих друг к другу и не могущих сохранить гармоничных отношений, и становится причиной смены эпизодов, составляющих сюжет. Эпизоды следуют один за другим в хронологической последовательности и подчиняясь определенной закономерности, т. е. как бы вытекая один из другого, поэтому временные связи и мотивировки здесь сочетаются с причинными и подчиняются им. Это свидетельствует об интенсивном принципе развития действия.

Подробная и скрупулезная детализация быта в «Мертвых душах» дополняется эмоционально окрашенной речью повествователя, который производит впечатление человека многословного, но очень внимательного, умеющего точно и иронически передать свои наблюдения над укладом жизни обитателей поместий и губернского города. «Все эти толки и рассуждения произвели однако ж самые благоприятные следствия, каких только мог ожидать Чичиков. Именно пронеслись слухи, что он ни более, ни менее как миллионщик. Жители города и без того душевно полюбили Чичикова, а теперь после таких слухов полюбили еще душевнее». Представляя чиновников высокого ранга, повествователь сообщает: «Многие были не без образования: председатель палаты знал наизусть «Людмилу» Жуковского и мастерски читал многие места, особенно: «Бор заснул, долина спит»… Почтмейстер вдался более в философию и читал даже по ночам «Ключ к таинствам натуры», из которых делал весьма длинные выписки, но какого рода они были, это никому не известно… Прочие тоже были, более или менее, люди просвещенные: кто читал Карамзина, кто «Московские ведомости», кто даже и совсем ничего не читал».

Предлагаемое понимание «Мертвых душ» подводит к мысли, что это произведение мало похоже на поэму в традиционном смысле, ибо поэма подразумевает нечто возвышенное, воспеваемое и воспевающее. Конечно, многие высокие мысли Гоголя о Руси, о ее языке, о судьбе писателей, о потенциальных богатырях, которые могут родиться на этой земле, вкраплены в текст и создают впечатление, противоположное тому, которое складывается из нарисованной им же картины помещичьего и чиновного быта. Но преобладающий пафос «Мертвых Душ» – явно критический и даже юмористически-сатирический, что дает повод причислить произведение к тому жанровому типу, который в нашей науке рядом авторитетных исследователей называется этологическим (нравоописательным). А если считать его романом, то иметь ввиду плутовской роман нравоописательного склада – не случайно в первом издании сочинение Гоголя и называлось «Похождения Чичикова, или Мертвые души».

§ 3. Романы И.С. Тургенева

Вернемся к размышлениям о писателях, традиционно признаваемых романистами. В их числе прежде всего И.С. Тургенев, автор нескольких романов («Рудин», «Дворянское гнездо», «Накануне», «Отцы и дети», «Новь», «Дым»). В фокусе этих романов всегда интересная и духовно богатая личность: Рудин, Лаврецкий, Инсаров, Базаров, Лиза Калитина, Елена Стахова и др. Различные романы Тургенева сходны по характеру ситуации. А специфика ее в том, что различия между средой и микросредой не столь заметны и ощутимы, как у Пушкина и Лермонтова. Это объясняется двумя обстоятельствами.

Во-первых, у Тургенева нет детализированной картины московского мира, где жил Лаврецкий («Дворянское гнездо») и к которому принадлежали Стаховы («Накануне»), а в равной мере и провинциального, с которым были связаны Кирсановы («Отцы и дети»). В его романах мы встречаемся с отдельными семьями и их ближайшим окружением, вне каких-либо заметных связей с обществом в целом, они не воспринимаются как часть широкого дворянского круга.

Во-вторых, действие протекает летом, в усадьбе, на даче, в небольшом городке за границей, что влияет на расстановку сил, на соотношение позиций героев, как бы сближая их и не давая возникнуть той дистанции, которая стала бы более ощутимой в Петербурге и Москве, окажись там некоторые герои. В результате нет резкой дифференциации персонажей, контраста, противоречий; среда обнаруживает некую, хоть и неполную гармонию.

Менее подчеркнута дифференциация и внутри микросреды, т. е. между главными героями. Страдания Елены и Инсарова («Накануне») зависят не от разности позиций, как у Татьяны и Онегина, а от стихийных сил природы, уносящих жизнь одного из них. Лизе с Лаврецким («Дворянское гнездо») тоже мешают внешние, не зависящие от них обстоятельства. При всем отличии Базарова от Кирсановых он живет под их кровом, работает, спорит, вызывая уважение большинства окружающих. Словом, писатель всегда стремится акцентировать наличие хотя бы относительной гармонии в отношениях между людьми.

Тургенев, как и Пушкин, помогает нам разобраться в истоках характеров героев, обращая внимание на факторы, формирующие их сознание. В качестве таких факторов выступают прежде всего – ближайшая среда, а вместе с тем общая атмосфера времени и культуры. Здесь Тургенев продолжает пушкинские традиции, дополняя их своими новациями. Культура для тургеневских героев – источник знаний, мыслей, эмоционального содержания и вытекающих отсюда переживаний. В этой роли оказываются и литература, и театр, и живопись, и философия. Особое значение философии в жизни тургеневских героев исследовано А.И. Батюто в его работе «Тургенев – романист» (1972). В качестве предпосылки формирования сознания героев выступает и природа. Она же служит для проверки их умонастроений и эмоциональных возможностей; эмоциональный склад личности является показателем ее душевной отзывчивости, тонкости, изящества, склонности к возвышенному и тяготения к определенным философским воззрениям, у каждого героя – своих. При этом многогранная детерминация заметнее всего в изображении главных героев.

Весьма узкие рамки изображаемого мира, отсутствие очевидной конфликтности между средой и микросредой, а также противоречий внутри микросреды связаны с трактовкой самой личности и ее сущности. В понимании и изображении каждой личности ощущается тенденция увидеть элементы гармонии. Здесь обнаруживается и внутренняя полемика между И.С. Тургеневым и Ф.М. Достоевским, с этим связан и характер психологизма. Тургенева смущали нарочито подчеркиваемые и всячески демонстрируемые Достоевским сложность и дисгармония человеческой личности, Тургенев не скрывает, что и он представляет глубинную структуру личности и ее противоречия, но отказывается «докапываться до дна», как заметил он в письме К. Леонтьеву, и выявлять все движения человеческой души.

Чрезвычайно ценя эмоциональное начало в человеке, его способность откликаться на чужие настроения, красоту, природу, стремясь подчеркнуть созерцательность, безотчетность, стихийность настроений, писатель не любил акцентировать внимание на хаотичности душевных порывов, не одобрял эмоциональной раскованности и желания погружаться в глубины мира чувств. Ему ближе такие моменты, когда душа находится в состоянии взлета, порыва, подъема, энтузиазма. Его отвращает психология, не окрашенная мыслью или нравственным чувством. На это обращали внимание многие исследователи, в частности Г.Б. Курляндская в ее книге «Художественный метод Тургенева-романиста» (Тула, 1972) и ряде других работ. Это обобщение относится к изображению как отдельных моментов, так и целых периодов в жизни героев.

Например, когда Лаврецкий попал в непростую психологическую ситуацию, он не мечется между разными мыслями и чувствами, быстро разгадывает свое отношение к Лизе, не желает прятать его и т. д. И Лиза, и Елена тоже осознают свои чувства (одна к Лаврецкому, другая к Инсарову) и избирают принцип поведения соответственно привычной для них нравственной логике. Их сомнения остаются нераскрытыми, не давят на психику читателя. На поверхности повествования оказываются лишь результаты переживаний: светлые, добрые, облагороженные и облагораживающие поступки и настроения.

Из всего этого складываются и соответствующий тип психологизма, который писатель называл «тайным». Тайным его можно считать по двум причинам. Во-первых, потому, что он обнаруживается не только в прямом монологе или настроении, а косвенно – в действии, поступке, движении, позе, реплике, жесте и т. п. Монологи Лаврецкого после возвращения в родные места («Вот когда я на дне реки… И всегда, во всякое время тиха и неспешна здесь жизнь, кто входит в ее круг – покоряйся: здесь незачем волноваться, нечего мутить; здесь только тому и удача, кто прокладывает свою тропинку не торопясь, как пахарь борозду плугом. И какая сила, какое здоровье в этой бездейственной тиши!») – это проявление прямого психологизма. Но психологизм может проявиться и в диалогах, например, в диалоге между Лаврецким и Леммом ночью, после свидания Лаврецкого с Лизой. Любой разговор может сопровождаться психологически значимыми деталями: «воскликнул вдруг», «неверным голосом», «проговорил чуть слышно», «я не безумец» и т. п.

М.М. Бахтин считал тургеневский роман, наряду с толстовским, одним из характерных романов монологического типа. Если монологизм, в первую очередь, – завершенность развития характеров, то в романах Тургенева это качество выражено наиболее полно: его сюжеты кончаются смертью героев (Рудин, Инсаров, Базаров), что делает бессмысленным рассуждения об их дальнейшей судьбе. «Завершенность» проявляется и в других формах, прежде всего в наличии большей или меньшей стабильности и устойчивости позиции героев.

У Тургенева герой может явиться на страницах романа уже сложившимся, т. е. завершенным, от чего значимость его убеждений не ослабляется. Такими предстают и Базаров, и Инсаров, и в значительной степени Лаврецкий. В этих случаях характеры героев не развиваются, а раскрываются, но это не лишает их ни глубины, ни значительности. Отсутствие явно подчеркнутой эволюции в ходе сюжета не исключает, конечно, становления сознания героев, усвоения ими каких-то новых знаний или представлений. Завершенность означает, таким образом, обретение героем в ходе действия или до его начала более или менее определенной точки зрения, которая выражается в наличии относительно целостной идеологической позиции или системы нравственных убеждений. Показателем монологизма является и то, что автор не скрывает своего отношения к изображаемому миру, часто солидаризируется с героем, поддерживает его и вместе с тем не стремится встать с ним рядом, оставляя за собой последнее слово. Словом, для произведения монологического типа важно не только указанное соотношение голосов автора и героев, но и определенная степень значимости голоса героя, который сам по себе претендует на автономность и получает поддержку автора, а затем и читателей.

Следующий вопрос: из чего складывается или откуда рождается ощущение авторитетности «слова» героя, то есть значимость его позиции? Критерием весомости, или ценностности позиции, могут быть степень приобщения ее к общезначимым, сверхличным идеям и потребностям, уровень наполнения ее субстанциональным содержанием. Понятие субстанциональности предложил Гегель, оно встречается у Белинского, Добролюбова, Чернышевского. Используя это понятие, современный исследователь Л.И. Матюшенко разъясняет, что оно подразумевает сверхличные ценности, в качестве которых, по ее мнению, выступают «и родина…и судьбы цивилизации, и наука, и искусство. Это общее иногда живет в сознании героев и в форме религиозного идеала. Это, наконец, историческая смена поколений». [47]47
  Матюшенко А.И. Осоотношении жанров повести и романа в творчестве И.С. Тургенева // Проблемы теории и истории литературы. М., 1971. С. 320.


[Закрыть]

Напоминая некоторые примеры, можно сказать, что субстанциональное начало в мировоззрении Инсарова очевидно: оно определяется его пониманием необходимости борьбы за национальное освобождение своей страны. Гиперболизация целеустремленности героя, сосредоточенности на одной идее, готовности полубольным ехать на родину, отсутствие широкого круга других интересов – все это естественно и закономерно для болгарина тех лет, когда готовилась и отчасти уже шла борьба за освобождение Болгарии от многовекового турецкого ига. Таким образом, внутренний мир героя как бы не богат, но он заполнен идеей и заботами о ее осуществлении – все это придает высокий нравственный ореол его поступкам.

Федор Лаврецкий, расстающийся с идеей личного счастья и готовый посвятить себя служению России, имеет в виду отдать свои силы общему благу, как он его понимает. И писатель заставляет нас поверить в нравственные возможности и стремления героя, в высокую степень его ответственности.

Наиболее сложна картина внутреннего мира Базарова. Воспроизводить все противоречия в сознании и поведении Базарова, о которых обычно пишут, вряд ли целесообразно. Но нельзя не отметить, что самое значительное в облике Базарова – это его преданность науке, умение и потребность заниматься делом в любых условиях, готовность помочь людям, когда они нуждаются в его помощи. Разделяемая героем «идея человеческого ничтожества» и вытекающая отсюда мысль о краткости, мгновенности, мимолетности человеческого бытия, подверженности его «власти всемогущей стихии», о чем убедительно писал А.И. Батюто, позволяет извлечь из нее нравственный смысл. Эта мысль подводит Базарова, как и других героев Тургенева, к идее долга, самоотречения, самопожертвования, которая таит в себе надличностный смысл.

В 70-е годы XIX века в творчестве Тургенева несколько меняется трактовка личности, появляется стремление показать иную, более сложную ее структуру. В героях романа «Дым» (Ирина и Литвинов), повести «Вешние воды» (Санин) мы наблюдаем метания, почти необъяснимые поступки, вроде бы не контролируемые нравственными ориентирами. Этим подчеркивается хаотичность, спонтанность, неуправляемость психики героев. Но писатель не оставляет героев в таком состоянии, он «выпрямляет» их поведение, заставляет вернуться к самим себе, к своим исконным понятиям о жизни, что нагляднее всего проявляется в развязках, и это также характерно для монологизма. Все сказанное убеждает лишний раз в том, что присутствие монологизма не умаляет достоинств романного жанра, а свидетельствует о его исконных качествах, порождаемых типом содержания, т. е. романной ситуацией, в самых разных вариациях. Вместе с тем указанные, как и многие другие особенности романов Тургенева позволяют видеть в нем большого художника-романиста, интересного не только русским, но и зарубежным читателям, чему есть множество свидетельств.