Текст книги "Корабли на суше не живут"

Автор книги: Артуро Перес-Реверте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Дублон капитана Ахава

Да, я ношу его в кармане – золотой дублон капитана Ахава. Как часто я с ножом в зубах греб вдогонку за китом и слышал за собой прерывистое дыхание моих товарищей, а стоявший на носу Квикег собирался послать гарпун в спину Моби Дику. Как часто я, чтобы облегчить воздушный шар, плывущий в небе над Африкой, выскакивал из корзины, спасал жизнь спутникам, закрывал лицо маской Скарамуша или поджидал индейцев-гуронов, растянувшись в траве на лугу, прильнув щекой к прикладу мушкета и поглядывая краем глаза на спокойное рябое лицо Льюиса Ветцеля, неумолимого охотника на людей. И чаще, чем могу припомнить, видел, как погружается солнечный диск в море за бортом «Испаньолы», прыгал с борта «Патны» вместо этого паренька по имени Джим, стрелял из судового орудия фрегата «Сюрприз», пронзал клинком грудь пирата Левассёра на карибском побережье. Вы бы ахнули, господа, ознакомившись со всем моим жизнеописанием. Другим может только присниться то, что вышеподписавшийся видел наяву, – корабли, горящие за Орионом, и прочую небывальщину. Однако боюсь, что понадобится бесчисленное множество таких вечеров, как сегодняшний, чтобы рассказать обо всем. Так или иначе, здесь, на террасе отеля «Раффлз», уютно и удобно, воздух прогрелся в меру, а официант-малаец подает голубой «бомбей», который так же напоен ароматами, как и вечер, окружающий нас светлячками и звуками близких джунглей. Чу! Мне слышится в отдалении рык Шер-Хана. Слышите, да? В таком случае позвольте, я раскурю трубку, а вы устраивайтесь поудобней с сигарами и внимайте мне, если есть охота. И помните прежде всего, что нельзя воспринимать мой рассказ с безразличием стороннего наблюдателя. Иными словами, в подобных делах необходим предварительный договор. К примеру, читатель приключенческих романов просто обязан включаться в интригу, участвовать в действии и проживать жизнь персонажей. Скептическое безразличие, как и холодное любопытство, здесь неуместно. Грош цена читателю, который не способен пришпорить свое воображение, установить с персонажами связь, пусть хоть едва уловимую или прихотливо-своеобразную, – такому нечего и браться за книгу. Читать роман, а особенно – роман приключенческий, следует так же, как католикам – идти к причастию или как карточному игроку – садиться за партию в покер, то есть правильно настроившись и приготовившись следовать правилам. Посему читателей, пренебрегая сложностями иной классификации – всеми ее родами, видами и подвидами, – можно разделить на две основные группы: на тех, кто внутри, и на тех, кто снаружи.

Извините, что немного, как говорится, растекаюсь мыслию по древу. Да, благодарю вас, еще немного, не откажусь, джин превосходный. Я уже говорил, что предполагал рассказать о мужчинах и женщинах, встретившихся мне в моих бесчисленных странствиях, где я свершал открытия и испытывал опасности, венцом коих для героев и, следовательно, для читателей становятся счастье или разочарование, слава или катастрофа, но кроме того и в любом случае – познание себя самих и мира, где мы живем, боремся и умираем. Должен сказать, попадались мне разные и всякие, такие и этакие, всех мастей, сортов и типов: встречал я героев невольных и добровольных, общительных, замкнутых, шарлатанов, умников, дурней, тех, кто пресытился жизнью, и тех, кто будет цепляться за нее до последнего. Впрочем, и в реальности, на этой террасе сингапурского отеля, где мы сейчас ведем беседы, происходит то же самое. Беседы об искателях приключений malgré eux, как сказали бы французы, то есть поневоле – какими были, например, Робинзон Крузо, не отличавшийся даже отвагой (я, к слову сказать, терпеть не могу этого жалкого англосакса, который превратил в слугу товарища, посланного ему судьбой), или, скажем, более симпатичный Лемюэль Гулливер. Или о потерпевших кораблекрушение детях из «Кораллового острова»[42] 42
  «Коралловый остров» (The Coral Island, 1857) – робинзонада шотландского писателя Роберта Баллантайна.


[Закрыть] или «Повелителя мух». Или о Паспарту, лакее флегматичного Филеаса Фогга. Или о докторе Питере Бладе, оказавшемся в рабстве на Антильских островах, или о другом англичанине, Рудольфе Рассендиле, так опрометчиво отправившемся в Зенду, или о братьях Майкле, Джоне и Дигби Жестах[43] 43
  Персонажи романа «Красавчик Жест» (Beau Geste, 1924) английского писателя Персиваля Кристофера Рена (1875–1941); роман несколько раз экранизировался, в том числе Уильямом Уэллменом в 1939 г. с Гэри Купером в заглавной роли.


[Закрыть], или о самом юном изо всех невольных героев, о младенце Джоне Клейтоне III, больше известном как Тарзан, Человек-обезьяна и по очевидным причинам прославившемся под этим именем на весь мир. Не забудем и про животных, которые постоянно становятся героями против воли, о животных, занятых выживанием, – о собаках Джерри и Баке, о кролике Землянике (и плюньте в глаза тому, кто скажет, что «Обитатели холмов» – не приключенческий роман) или – в контексте экологическом и постмодернистском – о том самом-рассамом Белом Ките, который в конце концов хочет лишь, чтобы его оставили в покое, и убивает защищаясь. И вы согласитесь со мной, господа, что герой этого типа как никакой другой позволяет читателю спроецировать на него себя, ибо когда нормальные, обычные существа, как вы и я, – включая животных – вдруг попадают в невообразимый замес, читатель думает: «Ох и ничего себе! Ведь такое могло бы произойти и со мной».

Что же касается лично меня, то уже в силу моего капитанского статуса я все же предпочитаю других героев. Тех, из темных углов, тех, с пасмурными ноябрьскими сердцами – вы, разумеется, знаете, кого я имею в виду, – тех, кто пришел в приключенческий роман из литературы романтизма со всем багажом желаний, включающих в себя свободу, бегство от общества, революцию и индивидуализм, кто воспринял приключение как призвание, как убежище, как решение проблем и даже как средство к существованию. Я думаю о моем старинном друге Томе Лингарде (чтобы далеко не ходить за примером) или о Джоне Блэкбурне, капитане корсарской шхуны «Бесстрашный». И о юном польском контрабандисте, начинающем свой рассказ признанием в том, что он и его друзья были молоды, пили водку ведрами, а красотки любили их. Думаю о голландском пирате, который стал Сёгуном. О Гарри Фавершеме, который вернул своим друзьям и возлюбленной четыре пера. Об Аллане Куотермене и его таинственных африканских рудниках… Это, кстати, эталон профессионального искателя приключений – и он, и Льюис Ветцель, и Соколиный Глаз, иначе именуемый Кожаным Чулком: эти двое так круто сварены, что каждый читатель желал бы держать их в друзьях, особенно если придется отбиваться от индейцев или от кого там надо будет. Еще имеются профессионалы, герои по призванию и влечению души вроде Горацио Хорнблауэра или Джека Обри, офицеров флота ее величества; есть и самоотверженные альтруисты как сэр Кеннет, рыцарь Спящего Леопарда, или Айвенго – к слову сказать, мне всегда больше нравилась прекрасная еврейка Ревекка, – или другой сэр, лжеденди Перси Блейкни, скрывавшийся под прозвищем Алый Первоцвет. Имелись, само собой, и обаятельные головорезы типа Дика Тёрпина, Робин Гуда или Рокамболя, и плутоватые хитроумные мерзавцы вроде Дэнни Дрэвита и Пичи Карнехана – два эти унтер-офицера едва-едва не воцарились в Гималаях, – и гнусный весельчак Викторианской эпохи, антигерой Гарри Флэшмен. Не забудем и представителей другого крыла – идеалистов наподобие Роберта Джордана, взрывавшего мосты по заданию республиканцев в Испании, или Сидни Картона, предложившего руку и сердце девушке, над которой нависла тень гильотины, или Габриэля, эпизод за эпизодом разворачивающего перед нами эпические приключения, пережитые им самим и его отчизной. И как не упомянуть здесь и темную сторону луны, реверс той же медали – тех, кто волею судьбы оказался в другом лагере и кто, не будучи самыми честными или самыми милосердными людьми на свете[44] 44
  Автор скромно умалчивает, что с этих слов начинается его роман «Капитан Алатристе».


[Закрыть], воюют все же на стороне света и влекут к себе читателей куда сильнее, нежели воплощенное добро, – вспомним Руперта Хенцау, Буагильбера, Конрада Монферратского, капитана Левассёра, Латур д’Азира, Крюка, Рошфора, Эрика из Оперы, Фантомаса и двух дам – позвольте мне здесь отдать дань личным чувствам, – так сильно воздействовавших на воспитание этих самых чувств: я говорю о прекрасной и таинственной Миледи из «Трех мушкетеров» и Ирен Адлер из «Скандала в Богемии». О той, про которую «дорогой Ватсон» неизменно слышал: «Эта женщина».

Позвольте, я набью и раскурю еще одну трубку, и мы продолжим. Благодарю вас. Сказать же я намереваюсь вот что: всё на свете когда-нибудь случается впервые. Первое ошеломление. С книгой происходит то же, что и в жизни, когда ты вдруг осознаешь: этот человек мне нравится, я беру его себе в друзья. В случае с книгой есть преимущество в том, что контролируешь – пусть и до известной степени – риски. И выбирать можешь гораздо осмотрительнее и рассудочнее, чем в жизни. Может быть, поэтому иные выбирают лучших друзей, равно как и ненависть с любовью, отталкиваясь от прочитанного. Чуть раньше я говорил о воспитании чувств – и вы удивитесь, узнав, как же сильно повлияли на мою жизнь две эти дамы, не говоря уж о третьей, с которой познакомился в юности, когда навещал моего кузена Хоакина в горном санатории, однако несопоставимо более могущественное воздействие получил, деля с героями книг их странствия и приключения. Как и первая любовь, первые дружбы не забываются никогда, и достоинство, каким в первую очередь обладает благотворный ход времени, заключено в том, что он позволяет взглянуть на прошлое иначе, под другим углом, и понять то, что раньше лишь интуитивно чувствовал или вообще не знал. Возьмем, к примеру, юного гасконца, мечтающего стать мушкетером. Вначале была шпага, и она определяла характер. Но вокруг нее или какого-либо приключения неизбежно возникали друзья, приобретавшие первостепенное значение: ни один другой литературный жанр не создал такой культ верной дружбы, как этот, таких преданных друзей, готовых следовать за героем хоть в преисподнюю: Яньес, Портос и Петеркин, обитатели квартиры на Бейкер-стрит, могикане Чингачгук и Ункас, благородные рыцари Круглого стола, византийские наемники, братство стрелков Дика Шелтона, волки, сражающиеся вместе с Маугли против красных собак, Маленький Джон и монах Тук, учителя фехтования Кокардасс и Пасспуаль, гребцы с корабля «Арго», отправившиеся за золотым руном и за исполнением мечты человека в одной сандалии. А среди самых любимых – гарпунеры Нед Ленд и Квикег, одноногий пират с попугаем на плече, который выкрикивает «Пиастры! Пиастры!»: они прочертили смутные, не всегда вполне очевидные границы между добром и злом, а кроме того, открыли мне важность одного из основополагающих элементов в литературе, в беллетристике, в воображении и в жизни – важность обстановки, среды, антуража. Я имею в виду путешествие, море, пространство или неведомую землю – от всего этого веет опасностью и приключением. Терра Инкогнита. Речь идет о вожделенном странствии, подобном тому, которое свершали Эрнан Кортес под ливнями Тлалока, Лопе де Агирре в поисках Эльдорадо, Клодиус Бомбарнак в русских степях, – или о путешествиях вынужденных либо случайных, тех, что предпринимали Джеймс Дьюри, владетель Баллантрэ, Бен-Гур, Дэвид Бальфур, охотник за кораблями Питер Хардин, Джон Тренчард, египтянин Синухе, дети, из-за которых окончили свои дни в петле пираты из «Урагана на Ямайке», юный Синглтон, Хамфри Ван Вейден, которого на борту «Призрака» сделали моряком насильно, или совсем молоденький, изнеженный миллионер Харви Чейни, случайно открывший для себя, как суровы бывают море, работа, жизнь. Представьте себе, я стал плавать по вине кого-нибудь из них, пустившись в долгий путь, приведший меня сегодня на террасу этого малайского отеля, где я непреложно убедился – если вам не трудно, позовите, пожалуйста, официанта, – что джин на исходе. Так или иначе я никак не могу продолжать свой рассказ о людях этого сорта, о спутниках в странствиях и скитаниях, не упомянув об их общем прадедушке. О том, кто открыл мне глаза и научил, что жизнь – это завораживающая ловушка, авантюра с неопределенными очертаниями, где всё взаимодействует со всем, где потеря гвоздя в подкове может обернуться потерей царства и где истинный герой – тот, кто, сознавая свой удел, странствует, плавает, сражается и не теряет при этом трезвомыслия – оно становится неотъемлемым свойством настоящего усталого героя – под небом, на котором нет покровительствующих ему богов. Я говорю об Улиссе, царе Итаки, повелителе многих и многих путей. Я странствую с ним с тех пор, как еще за школьной партой перевел строчку за строчкой историю его приключений. Я узнал его и благодаря этому – самого себя. Одиссей, добровольный герой войны под стенами Трои, на возвратном пути домой, на родной остров, становится героем невольным. Ибо хочет он только одного – вернуться к своей Пенелопе и мирно стариться с нею вместе и рассказывать своему сыну Телемаку и внукам – вот как я сейчас рассказываю вам, джентльмены, – про ту ночь, когда вышел из утробы деревянного коня и вместе с отважными и жестокими друзьями допьяна упился кровью троянцев. В приключениях Одиссея я впервые сознательно постиг все элементы, составляющие и питающие приключенческую литературу и более того – самое жизнь, оттого, быть может, что они царствуют в сердце и памяти человеческой, точно так же, как все ингредиенты тридцати веков литературы – надеюсь, вы простите мне ученую ссылку – уже содержались в «Поэтике» Аристотеля. Я имею в виду путешествие, море, шторм, кораблекрушение, чудовище, опасность, искушение, женщину коварную и обольстительную, женщину благородную и отвергнутую, доблесть, алчность, тщеславие, дружбу, справедливость, лук, который никто не в силах натянуть, кормилицу и старого верного пса, который тебя узнает. И, главным образом, тот практический и жестокий вывод, неизбежно приходящий в голову читателю 13–14 лет: как в приключенческом романе, так и в самой жизни герой рождается в ту минуту, когда, призвав к себе на помощь богов и не получив никакого отклика, волей-неволей должен справляться со своими делами сам. Случается порою и так, что на последних страницах мы с изумлением обнаруживаем, что Черный Корсар – плачет, что свод пещеры Локмарии чересчур тяжел, что «Баунти» горит у острова Питкэрн, и осознаем угрюмое одиночество капитана Немо.

Уже поздно, джин выпит, и табак на исходе. Свет фонаря меркнет и тускнеет, москиты едят меня поедом. Но я не хочу идти спать, джентльмены, не назвав, не упомянув то основное вещество, из которого для меня состоят приключения и мечты, – море. Я не напрасно и не случайно – прошу учесть – ношу четыре золотых галуна на обшлагах. Гораздо сильнее, чем воздух, – меня никогда особенно не интересовала эта стихия, кроме «Пяти недель на воздушном шаре» и «С Земли на Луну прямым путем за 97 часов 20 минут», потому что мои герои никогда не витали в облаках, но обеими ногами стояли на земле или, по крайней мере, на кренящейся палубе, – вода была для меня и вызовом, и стезей, а люди с самого своего детства, проходившего на берегах и в портах, нечувствительно научались безотчетно мечтать о чем-то недостижимо далеком, о том, что обитает в душе. Я говорю здесь о себе самом – простите за очередную ссылку на опыт собственный и личный. Как ни крути, не случайно же лучший, вероятно, приключенческий роман начинается с появления юного моряка по имени Эдмон Дантес на палубе «Фараона». И не случайно роман, признанный одной из вершин мировой литературы, в мельчайших подробностях описывает охоту на кита. А прекраснейшая история для юношества рассказывает о плавании на остров сокровищ. Ибо во всех романах, связанных с морем, как нельзя четче исполняется незыблемый ритуал литературы, канон приключения, таинство жизни – тот, кто решится на опасное путешествие, через него и благодаря ему сильно продвинется в познании самого себя и мира, в котором пребывает. Подобно игроку в «гуська», достигшему тридцать шестой клетки, подобно средневековому пилигриму, прибывшему в Сантьяго, подобно удачливому алхимику, завершившему Великое Делание, герой, если выжил при встрече с кораблем-призраком, познал многое. И возвращается он совсем другим – к добру или к худу, но мир для него уже никогда не будет прежним. Теперь он знает то, что неведомо его землякам, соседям, родственникам. И вот вам мое слово, джентльмены, – я был с каждым из них: я сходил на берег вместе с Джимом Хокинсом по возвращении с острова сокровищ, делал последние шаги в Патусане вместе с Туаном Джимом, вместе с Измаилом конопатил гроб Квикега, слышал, как упрекают друг друга Ясон и Медея, видел, как д’Артаньян, допустивший казнь Миледи, закрывается своим щегольским мушкетерским плащом, разделял с Гулливером его горькую уверенность в том, что единственные разумные существа на свете – это лошади.

Возвращаюсь на палубу «Пекода» – и простите меня за то, что в действительности я только сошел с нее, – потому что на ее грот-мачте, вбитый молотком старого злодея Ахава, блещет золотой дублон – награда тому, кто первым заметит белого кита. По моему разумению, это – наилучший символ всего того, что завораживает иных людей, что заставляет их отрешиться от спокойствия и безопасности и, как было сказано в самом начале нашего разговора, грести с ножом в зубах, причем от Вечности их будет отделять лишь тонкая деревянная обшивка китобойного вельбота, а гарпунные тросы иной раз привяжут их самих к погребальной колеснице – и все это для того, чтобы пережить приключение, не дающее человеку превратиться в моллюска, затворившегося в своей раковине на дне морском. Каждый раз, как я задерживаюсь в библиотеке и ласково провожу пальцем по корешкам старых книг, привезенных издалека, мне чудится рокот прибоя и стук молотка, которым старый капитан вколачивает монету в мачту. Поглядите на нее хорошенько, говорил Ахав. И вот теперь она у меня. Если потереть рукавом, она засверкает, как золото из снов. И вот что напоследок я вам скажу, джентльмены. Я жалею людей рассудительных, людей покорных и уютных, тех, кто никогда не читал книги, заставляющие вздрагивать сердца. Жалею тех, кто не обольщался и не позволял себе увлечься красотой женщины или блеском золота, верной дружбой или приключением, обнаруженным в книге. Жалею тех, кто не уснет вечным сном со всеми пиратами, не упокоится рядом с могилой, где гниют они сами и их мечты.

2002

Суши и сашими

Вот ей-богу, сейчас мне совершенно без разницы, что то, что это. Ну, может быть, не совершенно, но близко к этому, потому что я уже довольно давно понял всю бессмыслицу. Потому что зло неизменно побеждает, а единственный способ не начать презирать себя как соучастника – метко плюнуть ему, злу то есть, меж бровей и таким способом хоть немного испортить мирное переваривание сожранного. Это вступление – или преамбула, как сказал бы мой латинист дон Антонио Хиль – к рассказу о тунце обыкновенном, длиннопером, большеглазом, о рыбах вообще и о море в частности. В данном случае – о Средиземном. И, как я уже объявил, мне совершенно все равно – ну, или я делаю вид, будто все равно, – что рыбаки, среди которых не у всех семь пядей во лбу и совести хотя бы на грош, рыбаки, живущие одним днем и на завтра не загадывающие, усердно и успешно истребляют все, что живет и плавает под водой, и доходят в этом увлекательном занятии до того, что плакать хочется при взгляде на их улов – четыре дохлых морских карасика, дефективное головоногое существо и сбившийся с пути малек тунца.

Мне совершенно безразлично – или я делаю вид, будто это так, – что рыбаки теперь работают на этих плавучих лагерях уничтожения, организованных для тунца, который, как уверяют нас, разводится в этих клетках – ага, как же, веселися, моя Василиса! – словно иным из нас не известно доподлинно, что тунец в неволе не рождается, даже если его папа с мамой упьются в дым, а все, что сейчас творится с этой рыбкой в Средиземном море, не просто вопиющее экологическое паскудство, но и бизнес, причем небезвыгодный кое для кого, и в первую очередь – для японцев, ибо у них там тунец высоко ценится во всех смыслах слова. Я бы мог, если бы мне пришла такая охота – но она где-то задержалась, – рассказать в подробностях, как шустрят мои двоюродные братья по разуму, как выслеживают с самолетов косяки тунца, как преследуют их, как окружают, как загоняют в садки, как откармливают, а потом убивают и поставляют этим… ну, с «никонами» и «тойотами»… на суши и сашими. Я бы мог рассказать, как мы, несмотря на то что в Испании теоретически оберегают исчезающий вид тунца – у нас не выдают лицензии на отлов, мы ведь члены ЕС и всякое такое, – с замечательной ловкостью мухлюем с французскими лицензиями, как химичим и темним, как пользуемся иносказаниями, говоря о разводителях и убивателях и о соответствующей их мамаше, а министерство сельского хозяйства, рыболовства и продовольствия, о котором мы в свое время тоже поговорим задушевно, безмятежно взирает на все это, руководствуясь, вероятно, чистой любовью к искусству (сдержанный смех в зале), меж тем как Главное управление торгового флота предпочитает не совать нос в это дело, экологи же, которые так любят позировать на фотографиях для простодушных олухов, в данной ситуации предпочитают не высовываться, хотя где же и высунуться-то, как не здесь, а убогие рыбаки, вместо того чтобы бойкотировать ловлю или блокировать тот или иной порт, а еще лучше – поджечь офис соответствующего учреждения, работают как проклятые за жалкие гроши на тех, кто набивает себе мошну и по-свойски снимается под ручку с разными тузами и шишками – с советниками, президентами и министрами в зеленых и розовых переливчатых галстуках, и все очень довольны, что познакомились ближе некуда.

Да, повторяю: я мог бы пуститься во вкуснейшие и документально подтвержденные подробности всего этого. Но сейчас это уже ни к чему, а мне, как я уже заявлял, совершенно безразлично – содеянное зло не исправить, а впрочем, если когда-нибудь доведется встретиться кое с кем из ответственных за него на узкой дорожке, обязуюсь лично высказать ему все, что думаю о нем и мамаше его. А вот что мне не безразлично – это возможность поднять паруса, дабы вытрясти из головы, вытравить из памяти, что я живу в печальной стране под названием Испания с повышенным количеством наглецов на квадратный метр, поднять, говорю, и грот, и стаксель и поплыть куда глаза глядят, и наткнуться на один из двухсот тысяч лабиринтов из садков, клеток-ловушек, сетей и неводов, кое-как опущенных в воду и множащихся прямо на глазах – порой их даже не отмечают на картах, и тогда ты спрашиваешь, какой идиот (это еще самое мягкое) разрешил натыкать их повсюду на морских путях, да так, что они в штормовые ночи перекрывают доступ в привычные убежища бухт и гаваней, да еще снабдил фонарями, которые обязательно гаснут: вот недавно, чтоб далеко не ходить за примером, я всласть поскрежетал зубами, выбираясь из смертельной ловушки, в которую превратились прибрежные воды Ла-Асоии у порта Масаррон. Какой идиот, спрашиваю, мог позабыть, что кроме права немногих обогащаться за счет истребления ресурсов есть еще право свободного мореплавания?! И это все – не считая горькой печали, охватывающей тебя, когда проплываешь мимо зловещих подводных тюрем, откуда несет опустошением, шальными деньгами и смертью.