Текст книги "Маракотова бездна"

Автор книги: Артур Конан Дойль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Как вы себя чувствуете? – прорычал встревоженный голос сверху.

– Лучше и быть не может! – крикнул в ответ Маракот.

Но свет убывал. Теперь наступили тусклые, серые сумерки, которые быстро превратились в полный мрак.

– Остановите! – крикнул наш руководитель.

Мы перестали двигаться и повисли на глубине двухсот десяти метров ниже поверхности океана. Я услышал щелканье выключателя, и нас залил золотой свет, который выходил сквозь боковые иллюминаторы и посылал длинные мерцающие лучи в окружающие нас водные пустыни. Прильнув лицами к толстому стеклу, каждый у своего иллюминатора, мы увидели зрелище, еще никем не виданное.

До сего времени глубинная жизнь океана была нам известна только благодаря отдельным рыбам, которых мы вылавливали тралом, теперь же мы видели удивительный подводный мир таким, каков он есть на самом деле. Океан оказался гораздо более плотно населенным, чем земля. Бродвей в субботу вечером, Ломбард-стрит перед праздничным днем кишат толпами не больше, чем огромные морские пространства, расстилавшиеся перед нами. Мы уже прошли те верхние слои, где рыбы либо бесцветны, либо обладают настоящей морской окраской: ультрамариновой сверху и серебряной снизу. Здесь были создания всевозможной окраски и формы, какие может показать море. Нежные лентоцефалии проносились сквозь туннель света, как ленточки из серебра. Изгибалась медленная змееобразная мурена – вьюн морских глубин; черный морской еж, состоящий из колючек и рта, глупо глазел на нас. Порой подплывала каракатица и смотрела на нас по-человечески зловещими глазами. Порой мелькала какая-нибудь цистома или глаукус, оживляя всю сцену подобно цветку. Огромная лошадиная макрель свирепо налетала на иллюминатор, пока не появилась темная тень акулы – и макрель исчезла в ее раскрывшейся пасти.

Доктор Маракот сидел с записной книжкой на коленях, заносил в нее свои наблюдения и безостановочно бормотал научные пояснения:

– Что это? Что это? – слышал я. – Да, да, «химера мирабилис» Майкла Сарса. В самом деле, вон там лепидион, но, насколько я могу судить, новый вид. Заметьте этого макруруса, мистер Хедлей: его окраска отличается от тех, которые попадаются нам в сеть.

Один лишь раз он был застигнут врасплох: когда длинный овальный предмет промелькнул с большой быстротой сверху мимо его окна и оставил позади себя вибрирующий след, тянувшийся, как нитка. Признаюсь, я так же был озадачен в этот момент, как и доктор. Разрешил эту тайну Билл Сканлен.

– Понимаю! Этот плут Джон Свинни опустил свой лот рядом с нами, быть может, для того, чтобы напомнить нам, что мы не одни.

– Верно, верно! – сказал, улыбаясь, Маракот. – Новый род глубоководной фауны, мистер Хедлей, – с проволочным хвостом и свинцом на носу… Но, конечно, им необходимо производить промеры, чтобы держаться над нашей подводной мелью. Все идет хорошо, капитан! – крикнул он. – Продолжайте спуск!

Маракот выключил электрический свет, и все снова погрузилось в полную темноту, за исключением фосфоресцирующего циферблата глубиномера, который отмечал наше продолжавшееся погружение. Чувствовалось легкое покачивание, и лишь движущаяся по циферблату стрелка сигнализировала о нашем положении. Теперь мы были на уровне трехсот метров, и воздух в кабинке стал спертым. Сканлен открыл кран вытяжной трубки, и стало легче дышать. На четырехстах пятидесяти метрах мы остановились и раскачивались в середине океана со вновь зажженными огнями. Какая-то большая темная масса прошла мимо нас, но мы не могли определить – была ли это меч-рыба, или глубоководная акула, или же какое-нибудь чудовище неизвестной породы. Доктор быстро выключил свет.

– В этом наша главная опасность! – сказал он. – В глубине водятся такие создания, нападение которых эта бронированная комната имеет столько же шансов выдержать, сколько пчелиный улей – натиск носорога.

– Может быть, это киты? – спросил Сканлен.

– Киты могут забираться на большую глубину, – ответил ученый. – Об одном гренландском ките известно, что он утянул около мили каната перпендикулярно вниз. Но пока кит не ранен или сильно не напуган – он никогда не уйдет так глубоко. Это могла быть гигантская каракатица – они встречаются на всякой глубине.

– Однако я думаю, что каракатица слишком мягка, чтобы повредить нам. Было бы смешно, если бы она ухитрилась сделать дыру в никелированной стали Меррибэнкса.

– Тела их мягки, – ответил профессор, – но клюв большой каракатицы может продолбить насквозь железный брусок. Один удар этого клюва может просверлить иллюминаторные стекла толщиной в три сантиметра с такой легкостью, словно они сделаны из пергамента.

– Веселенькое дельце! – воскликнул Билл.

Наконец мы почувствовали, что остановились. Толчок был таким легким и едва заметным, что мы узнали об остановке, лишь включив свет и увидав вокруг кабинки спокойно свернувшиеся кольца каната. Они представляли опасность для наших воздушных трубок, так как могли их запутать и, после приказа Маракота, канат снова подтянули кверху. Циферблат отметил пятьсот сорок метров. Мы неподвижно лежали на вулканическом хребте на дне Атлантики.

* * *

В то время, думается, мы все чувствовали одно и тоже. Не хотелось ни двигаться, ни наблюдать. Одно стремление охватило нас: спокойно посидеть и постараться осмыслить происходящее: мы ведь находились в самом центре одного из величайших океанов в мире. Но скоро странное зрелище вокруг кабинки привлекло нас снова к иллюминаторам.

Кабинка опустилась на густые заросли водорослей («Cutleria multifida» – определил Маракот), желтые плети которых покачивались вокруг нас под давлением неведомого глубоководного течения, совсем как ветви деревьев под ветром. Они были не настолько длинны, чтобы закрыть окружающий вид, и огромные листья их – цвета темного золота – колыхаясь, проплывали несколько ниже кабинки. Под водорослями можно было различить темную вязкую массу грунта, так густо усеянную маленькими разноцветными существами – голотуриями, осундиями, ежами и ехинодермами, – как весной в Англии заливные луга усеяны подснежниками и гиацинтами. Эти живые цветы морских глубин – то ярко-красные, то темно-пурпурные, то нежно-розовые – сплошь устилали угольно-черную почву. Там и сям гигантские губки вырастали из выступов подводных скал и редкие рыбы мелькали, как разноцветные искорки, в лучах наших прожекторов.

Как зачарованные, смотрели мы на это феерическое зрелище, когда по телефону донесся встревоженный голос:

– Ну, как вы себя чувствуете на дне? Все ли благополучно? Не оставайтесь там слишком долго: барометр падает, и это мне не нравится. Достаточно вам воздуха? Нужно ли вам что-нибудь?

– Все в порядке, капитан! – весело откликнулся Маракот. – Мы не задержимся. Снабжаете вы нас всем чудесно. Комфортабельно, как в каюте. Распорядитесь потихоньку двигать нас вперед.

* * *

Мы вступили в область светящихся рыб, и нас забавляло, потушив свет, в абсолютной темноте, где даже светочувствительная пластинка могла бы висеть часами, не запечатлев ни малейшего лучика, наблюдать жизнь фосфоресцирующих обитателей океана. Точно перед черной бархатной занавесью медленно проплывают блестящие искорки, как ночью большой пассажирский пароход, выбрасывающий потоки света сквозь ряды иллюминаторов. Некоторые странного вида животные имели светящиеся зубы, пылавшие в полном мраке, у других были длинные золотистые усы-антенны, у третьих язычок пламени качался над головой. Повсюду, куда только доставал взгляд, мерцали блестящие точки, и каждое животное спешило по своим делам и светилось по-разному – ну точь-в-точь ночные таксомоторы перед театрами на Стрэнде.

Потом мы зажгли свет, и доктор стал производить наблюдения над морским дном.

– Несмотря на всю глубину, мы все же не забрались достаточно глубоко, чтобы увидеть характерные породы низших слоев океана, – говорил он. – Но это не по нашей вине. Может быть, в другой раз, с более длинным канатом…

– Типун вам на язык! – взвыл Билл. – Бросьте и думать об этом!

Маракот улыбнулся.

– Ну, вы скоро привыкнете к этим глубинам, Сканлен. Ведь этот спуск не последний…

– Черт знает что! – возмутился Билл.

– Да, привыкнете, и это вам покажется не опаснее, чем спуститься в трюм «Стратфорда». Вы увидите, мистер Хедлей, что данная почва, насколько мы можем ее рассмотреть сквозь плотный слой животных и губок, не что иное, как застывшая лава, что указывает на древнейшее вулканическое происхождение этого плато. Я склонен думать, что это обстоятельство вполне подтверждает мое первоначальное предположение, и мы действительно находимся над вершиной архаического вулкана, а следующая за ней Маракотова бездна, – он подчеркнул название, – не что иное, как кратер вулкана. Мне пришло в голову – и это будет весьма любопытно – медленно двигать нашу кабинку, пока мы не доберемся до края бездны и не изучим как следует формацию этих мест. Я надеюсь увидеть обрыв невероятной глубины, уходящий перпендикулярно вниз к самому дну океана.

Этот опыт казался мне опасным: кто знает, насколько крепок наш канат, выдержит ли он могущее встретиться сильное подводное течение. Но для Маракота понятие опасности не существовало, раз дело шло о научных исследованиях. Я затаил дыхание, когда легкое содрогание стальной кабинки, раздвигавшей длинные плети колыхавшихся водорослей, показало, что канат натянут крепко и тащит нас за собой. Канат блестяще выдержал нашу тяжесть, и с постепенно возрастающей скоростью мы стали скользить по дну океана. Маракот с компасом в руке отдавал по телефону распоряжения переменить направление или подтянуть кабинку повыше, чтобы перескочить через подводные препятствия.

– Базальтовое кольцо вряд ли больше двух километров в ширину, – объяснил он. – По моим соображениям, пропасть расположена западнее того места, где мы опустились. А если так, то мы очень скоро доползем до нее…

Мы беспрепятственно скользили над вулканическим плато, поросшим золотыми водорослями и сверкавшим тысячами фантастических красок.

Вдруг доктор схватил трубку телефона:

– Стоп! – закричал он. – Мы теперь на месте!

* * *

Внезапно перед нами раскрылась чудовищная пропасть. Жуткое место, кошмарное зрелище! Блестящие черные грани базальта круто спускались вниз, в неизвестное. Края пропасти поросли мохнатыми свисающими водорослями, извивавшимися, как плющ по стене; за этой колеблющейся, точно живой стеной были гладкие, блестящие стены провала. Даже наши сильные прожектора не могли одолеть мрака бездны. Мы зажгли мощный сигнальный фонарь Лукаса и направили вниз сильный сноп параллельных лучей. Они падали в бездну все ниже и ниже, не встречая препятствий, пока не затерялись в непроглядном мраке.

– Это поразительно, это чудовищно! – воскликнул Маракот, и на его худом лице появилось довольное выражение, – нечего и думать, что такую глубину можно найти еще где-нибудь. Существует пропасть Челленджера в восемь тысяч метров у Ладронских островов, есть открытая «Планетой» пропасть в десять тысяч метров близ Филинтии и ряд других, но весьма вероятно, что Маракотова бездна совершенно исключительна как по крутизне спуска, так и по узости диаметра! Неудивительно, что она укрылась от наблюдений многих гидрографических экспедиций, составлявших карту Атлантики. Едва ли можно сомневаться, что…

Он замер на полуслове, и на его лице застыло выражение любопытства и удивления. Мы с Биллом, бросившись к иллюминатору, окаменели при виде поразительного зрелища.

Какое-то крупное животное поднималось к нам по световому туннелю из глубин пространства. Оно было еще далеко и освещено слабо, и мы едва могли различить огромное черное тело, медленными хищными движениями поднимавшееся все выше и выше. Карабкаясь каким-то непонятным образом, оно ползло уже по краю пропасти. Вот оно приблизилось, и в более ярком свете мы смогли яснее рассмотреть чудовище. Это было существо, неизвестное науке, но в нем был ряд особенностей, известных каждому из нас. Это была помесь чудовищного краба с гигантским раком; две гигантские клешни торчали у него по бокам, и пара тяжелых громадных усов вибрировала над черными круглыми злыми глазами навыкате. Панцирь светло-желтого цвета имел в окружности метра три, а в длину чудовище, не считая усов, было не меньше десяти метров!..

– Поразительно! – воскликнул Маракот, лихорадочно царапая в записной книжке. – Глаза на подвижных члениках, эластичные суставы – род Crustaceae, вид неизвестен. Crustaceus Maracoti… Почему бы и не так, а?

– Черт с ним, с его именем! Ей-ей, оно лезет прямехонько на нас! – закричал Билл. – Слушайте, док[10]10
  Док – сокращенное «доктор».


[Закрыть], а не лучше ли нам выключить свет?

– Один момент! Один момент! Только набросаю его очертания! – воскликнул натуралист. – Да, да, теперь тушите.

Он щелкнул выключателем, и снова мы очутились в непроглядной темноте, прорезаемой фосфоресцирующими точками, пролетавшими, как метеоры в безлунную ночь.

– Это самая скверная скотина в мире, – проворчал Билл, вытирая пот со лба. – Чувствуешь себя, как после бутылки контрабандного самогону.

– Действительно у него страшный вид, – заметил Маракот, – но еще страшнее иметь с ним дело и испытать силу его клешней. Однако, в стальной кабинке мы в полной безопасности и можем наблюдать его в свое удовольствие…

Только он произнес эти слова, как раздался точно удар тарана по внешней стенке кабинки. Потом царапанье, скрежет и новый удар…

– Слушайте, ему хочется к нам! – в ужасе закричал Билл. – Нет, право, надо было написать на дверях: «Посторонним вход воспрещен».

Он старался шутить, но дрожащий голос выдавал его волнение. Сознаюсь, что и у меня поджилки затряслись, когда я убедился, что чудовище ощупывает нашу кабинку, размышляя, что это за странная банка и найдется ли в ней съестное, если ее умеючи вскрыть.

– Он не может нам повредить, – сказал Маракот, но в голосе его не чувствовалось уверенности. – Может быть, лучше избавиться от него?

И он крикнул в телефонную трубку капитану:

– Поднимите нас на десять – пятнадцать метров!

Через несколько минут мы поднялись над равниной из лавы и закачались в спокойной воде. Но дьявольский рак не отставал. Вскоре мы снова услышали царапанье и постукиванье клешней, которыми он продолжал ощупывать кабинку. Было жутко сидеть в темноте и чувствовать смерть в двух шагах от себя. Выдержит ли стекло, если по нему стукнет страшная клешня? Этот безмолвный вопрос волновал каждого из нас.

Но вскоре появилась новая опасность. Постукиванье перешло на крышу, и мы почувствовали легкое покачиванье.

– Доктор! – крикнул я отчаянно. – Он задел за канат! Он оборвет его!

– Слушайте, док, дуем наверх! Довольно, мы насмотрелись всего, и Билл Сканлен хочет домой к маме, баиньки!.. Позвоните мальчику, пусть поднимает лифт…

– Но мы и половины не исследовали! – прокаркал Маракот. – Мы только еще начали обследовать края пропасти. Измерим хотя бы ее ширину. Когда мы доберемся до противоположного края, я согласен вернуться на поверхность.

И фанатик крикнул в трубку:

– Все в порядке, капитан! Двигайтесь со скоростью двух узлов, пока я не скажу «стоп».

Мы медленно двинулись над краем бездны. Раз темнота не спасла нас от нападения, мы включили свет. Одно окно было совершенно закрыто брюхом чудовища. Голова и огромные клешни работали на крыше, и звук ударов по кабинке звучал, как погребальный колокол. Чудовище обладало невероятной силой. Никогда еще смертному не приходилось быть в таком положении: километры воды внизу – и злобное чудовище сверху! Скрежет и удары становились все сильнее. И вот мы почувствовали, что чудовище дергает канат! Трубка донесла испуганный крик капитана, а Маракот вскочил, в отчаянии всплеснув руками. Даже внутри кабинки мы слышали скрежет перетираемого каната, звон и свист рвущейся проволоки – и через мгновение мы стали падать в бездонную пропасть.

У меня до сих пор в ушах звенит дикий вскрик Маракота:

– Канат оборван! Мы пропали! Все погибло! – вопил он. Потом, схватив телефонную трубку, отчаянно крикнул: Прощайте, капитан, прощайте навсегда!..

* * *

Мы не сразу упали вниз, как нам показалось сперва. Несмотря на солидный вес, пустая внутри кабина до некоторой степени создавала неустойчивое равновесие, и мы медленно и постепенно стали опускаться в пропасть. Я слышал протяжный скрип, когда мы выскальзывали из страшных объятий чудовища, явившегося причиной нашей гибели, и затем, медленно вращаясь, широкими кругами стали спускаться в бездонную пропасть. Прошло, наверное, не больше пяти минут, но нам они показались часом, пока не натянулась проволока телефона и не лопнула с тихим стоном, как струна. В ту же минуту лопнула проводящая воздух трубка, и сквозь отверстие стала по каплям просачиваться соленая вода. Опытные, проворные руки Билла Сканлена мигом перетянули конец резиновой трубки узлами, и вода перестала течь; в то же время доктор отвинтил пробку у баллона со сжатым воздухом, который стал выходить с легким свистом. Затем лопнул провод и мгновенно потух свет, но доктор в темноте добрался до аккумуляторов, и на потолке вспыхнул ряд лампочек.

– Света нам хватит на неделю, – проговорил он с кривей усмешкой. – Во всяком случае, мы умрем при свете…

Потом он с досадой покачал головой, и неожиданная улыбка озарила его сухие черты.

– Мне, собственно, все равно. Я старик, довольно пожил – и моя роль в мире сыграна. Единственное, о чем я сожалею, – что вовлек двух молодых людей в это опасное предприятие. Я должен был рисковать один.

Я просто и горячо пожал ему руку, не в силах произнести ни слова. Билл Сканлен тоже молчал.

Мы медленно опускались, измеряя скорость падения по теням рыб, поднимавшихся вверх мимо окон. Казалось сперва, что это рыбы поднимаются вверх, а не мы опускаемся вниз. Кабинка сохраняла равновесие, хотя мне казалось, что мы каждую минуту можем повалиться на бок или перевернуться вверх дном. К счастью, наш вес был хорошо сбалансирован, и мы шли ко дну в стоячем положении.

Случайно взглянув на глубиномер, я увидел, что мы опустились уже на глубину тысяча шестьсот метров.

– Видите, все выходит так, как я предсказывал, – заметил Маракот с мрачным удовлетворением. – Не мешало бы вам ознакомиться с моим докладом Океанографическому обществу об изменении давления при погружении на разную глубину. Как бы мне хотелось написать хоть несколько строк туда, наверх, чтобы пристыдить Бюлова из Гессена, который осмелился возражать моему докладу.

– Черт подери! Будь у меня такая возможность, я бы не стал тратить силы на споры с этим тупоумным ослом! – воскликнул механик. – В Филадельфии живет одна крошка, которая всплакнет, узнав, что никогда больше не увидит Билла Сканлена.

– Да, мы никогда не вернемся, – сказал я, пожав ему руку.

– Что же, – пожал он плечами. – Я исполнял свой долг.

Мы помолчали.

– Долго ли еще? – спросил я доктора.

Он помолчал несколько секунд.

– У нас еще будет время осмотреть дно бездны, – ответил он тихо. – Воздуха в баллоне хватит на некоторую часть дня. Опасность в другом – в продуктах выдыхания. Они задушат нас. Если бы мы могли выпускать углекислоту!..

– Это, по-видимому, невозможно.

– У нас есть баллон кислорода. Я захватил его на случай катастрофы. Вдыхая кислород время от времени, мы как-нибудь продержимся еще… Взгляните на глубиномер – мы опустились уже больше чем на три километра.

– Да стоит ли бороться за жизнь? Чем скорее наступит конец, тем лучше, – заметил я.

– Это верно! – подтвердил Сканлен. – Раз, два, и не копайся!

– И отказаться от поразительного зрелища, которого еще не наблюдал никогда глаз человека? – возопил Маракот. – Это предательство по отношению к науке! Будем наблюдать факты до последнего, пусть даже эти знания погибнут вместе с нами. Надо играть до конца, если уж начали.

– Да вы – спортсмен, док! – захохотал Сканлен. – А, в общем, вы это правильно. Играть, так до последнего грошика!

Мы терпеливо уселись втроем на диван, вцепившись в ручки; кабинка, колыхаясь и поворачиваясь, опускалась, и рыбы мелькали, проскальзывая вверх мимо иллюминаторов…

– Уже пять километров, – заметил Маракот. – Я выпущу немного кислорода, мистер Хедлей… Становится очень душно. Забавная вещь, – сухо ухмыльнулся он. – Действительно, теперь эта бездна имеет право называться «бездной Маракота». Когда капитан Хови привезет новости, коллеги увидят, что эта бездна не только моя могила, но и мой памятник нерукотворный. Даже Бюлов из Гессена…

И он стал бормотать что-то о невероятной косности ученых.

Потом мы снова сидели в тишине и следили, как стрелка подползает к семи километрам. Однажды мы задели за что-то тяжелое и ударились с такой силой, что чуть-чуть не перевернулись на бок. Может быть, это была крупная рыба, а может, выступ скалистой стены, вдоль которой мы опускались. Прежде край бездны казался нам дном океана, а теперь, при взгляде на него из пропасти, он казался нам поверхностью океана.

Мы все плыли, вращаясь и описывая круги, сквозь темно-зеленые водные пустыни. Циферблат глубиномера показывал семь тысяч шестьсот метров.

– Мы приближаемся к концу путешествия, – сказал Маракот. – Глубиномер Скотта в прошлом году показал восемь тысяч сто сорок пять метров в самом глубоком месте. Через несколько минут мы узнаем, что нас ждет. Может быть, кабинка разлетится от удара. Может быть…

В эту минуту мы «причалили».

Ни одна любящая мать не опускала с такой нежностью своего первенца на пуховую перинку, как мы опустились на дно Атлантического океана. Толстый эластичный слой мягкого ила, на который мы приземлились, сыграл роль идеального буфера и спас нас от гибели. Мы боялись шевельнуться на диване – кабина опустилась краем на выступ скалы, покрытый вязким, желатинистым илом, и на нем мы покачивались в наклонном положении, с трудом сохраняя равновесие и ежеминутно рискуя перевернуться. Но через некоторое время покачивание ослабело, кабина крепче утвердилась и застыла неподвижно…

В этот момент доктор Маракот, пристально смотревший в окно, удивленно вскрикнул и выключил свет…

* * *

Каково же было наше удивление, когда оказалось, что и без электричества мы могли видеть все довольно отчетливо. Тусклый рассеянный свет вливался через иллюминаторы в кабинку, как холодное сияние морозного утра. Мы поспешили к окнам и, не прибегая к свету прожекторов, могли рассмотреть окружающее метров на триста во всех направлениях. Это было непостижимо, невероятно, но все наши чувства отметили, что это факт! Дно океана было освещено!..

– А почему бы и не так? – воскликнул Маракот после минутного молчания. – Разве я не предвидел этой возможности? Из чего состоит этот ил? Разве это не продукт разложения миллиардов микроскопических органических существ? И разве разложение не сопровождается фосфорическим свечением? Да где же во всем мире и наблюдать такое свечение, как не здесь? Ах, какая досада, что мы видим такие изумительные вещи и не можем поделиться нашими наблюдениями со всем миром?!..

– Но позвольте, – возразил я, – мы не вытаскивали ни полграмма фосфоресцирующего ила и никогда не замечали подобного свечения.

– Ну да, ил, очевидно, терял способность фосфоресцировать во время долгого периода продвижения на поверхность. Да и что такое грамм, даже тонна, в сравнении с этими безграничными равнинами ила? И смотрите, смотрите, – вдруг возбужденно закричал он, – глубоководные существа пасутся на этом органическом ковре, как земные стада на лугу!

Стадо крупных черных рыб, толстых и неуклюжих, проплывало над самым дном, то и дело поклевывая что-то. Потом появилось еще одно неуклюжее существо, похожее на морскую корову; оно меланхолично жевало что-то перед моим окном, другие медленно слонялись тут и там, иногда посматривая на странный предмет, так неожиданно появившийся среди них.

* * *

Я мог только удивляться Маракоту, который в этой мрачной обстановке, когда уже чувствовалось дыхание смерти, повиновался зову науки и лихорадочно записывал наблюдения. Не так вызывающе и углубленно, как он, я тоже сделал кое-какие наблюдения, и эта картина навсегда запечатлелась в моей памяти. Дно океана состоит из красной глины, но здесь поверх нее лежал слой серой глубоководной слизи, образовавший долину с волнистыми очертаниями. Насколько хватал глаз, долина не была совершенно ровной, ее пересекали странные круглые холмики, вроде того, на который мы сели, светившиеся всеми цветами радуги. Между холмиками плавали крупные стада причудливых рыб, большею частью неизвестных науке; они были окрашены во все цвета спектра, с преобладанием черного и красного. Маракот с волнением рассматривал их и вновь судорожно записывал что-то.

Воздух в кабинке становился очень тяжелым, и снова мы спаслись благодаря вдыханию кислорода. Странно то, что мы все чувствовали свирепый – прямо волчий – голод и с жадностью набросились на консервированное мясо, хлеб с маслом и виски с водой, предусмотрительно захваченные Маракотом. Немного подкрепившись и освежившись, я закурил последнюю папиросу и уселся поудобнее у иллюминатора. Вдруг я увидел нечто, поднявшее у меня в голове настоящий вихрь мыслей.

Я уже упомянул, что волнистая серая долина была вся испещрена маленькими холмиками. Один, более крупный, высился перед моим окном метрах в десяти. На нем были какие-то странные знаки; присмотревшись к другим холмикам, я с изумлением заметил, что эти знаки повторялись и на них, уходя в тусклую мглу. Будучи на шаг от смерти, не так-то легко поддаться постороннему впечатлению, но у меня замерло дыхание и сердце на момент застыло, когда я догадался, что эти знаки, так ясно вырисовывавшиеся под слоем слизи, были орнаментом, несомненно высеченным рукой человека! Маракот и Сканлен подбежали к иллюминатору и с изумлением смотрели на мое удивительное открытие.

– Ей-ей, это лепка! – воскликнул Сканлен. – Верьте слову, эта площадка была когда-то крышей здания! Да и все эти холмики тоже были домами. Слушайте, хозяин, да ведь мы без пересадки приехали в подводный город!

– В самом деле, это древний город, – ответил Маракот. – Геологи утверждают, что некогда моря были материками, а на месте материков были моря, но я всегда отрицал теорию, что в столь недавние сравнительно времена, как четвертичный период, в Атлантике могли быть какие-нибудь серьезные катастрофы. А эти формации подтверждают теорию, что снижение океанского дна явилось следствием весьма недавней вулканической деятельности.

– Эти холмики довольно правильно расположены, – заметил я. – Я начинаю думать, что это не отдельные дома, а купола крыши одного крупного здания.

– Пожалуй, вы правы, – подтвердил Сканлен. – Вот смотрите, четыре крупных по краям и маленькие между ними, как по линейке. А интересно бы посмотреть все это сооружение! Да в него можно запихать весь завод Меррибэнкс – и еще место останется.

– Непрерывное осаждение морских отложений закрыло его до самой кровли, – сказал Маракот. – Но, с другой стороны, здание совсем не разрушено. На большой глубине мы наблюдаем постоянную устойчивую температуру в 32° по Фаренгейту[11]11
  32° по Фаренгейту равняются 0° по Цельсию.


[Закрыть], и она препятствует процессу разрушения. Даже разложение глубоководных органических осадков, устилающих дно океана и освещающих его, видимо, происходит очень медленно. Но, послушайте, это же вовсе не скульптурные украшения, а надписи…

Без сомнения, он был прав. Одни и те же знаки виднелись в разных местах. Бесспорно, это были буквы какого-то древнего алфавита.

– Я изучал финикийские памятники письменности, и там встречаются очень похожие начертания, – продолжал он. – Ну, друзья мои, мы с вами увидели погребенный античный город! Нам повезло – мы выбрали удивительнее место для могилы. Больше нам изучать нечего, наша книга знания прочитана. Я согласен с вами – чем скорее наступит конец, тем лучше!..

Да, и в самом деле, жить оставалось недолго. Воздух был невыносимо спертым. Он был так пропитан углекислотой, что живительная струя сжатого кислорода с трудом выходила из баллона. Встав на диван, можно еще было глотнуть чистого воздуха, но отравленная зона поднималась все выше и выше. Доктор Маракот безнадежно сложил руки и опустил голову на грудь. Сканлен, отравленный углекислотой, вдруг сполз на пол. У меня кружилась голова и грудь точно налилась свинцом. Я закрыл глаза и стал терять сознание. Открыв глаза, чтобы последний раз увидеть то, что покидаешь навсегда, я вскочил с хриплым криком изумления.

Через иллюминатор на нас смотрело лицо человека…

* * *

Бред! Кошмар! Я вцепился в плечо Маракота и затряс его изо всех сил. Доктор очнулся, выпрямился и, широко раскрыв глаза, безмолвно впился взглядом в иллюминатор. Тут я убедился, что это не галлюцинация и не игра умирающего мозга.

Длинное узкое смуглое лицо с тонкими чертами, острой бородкой клинышком и живыми глазами вопросительно осмотрело внутренность кабинки, и по выражению глаз я понял, что наше положение ему известно во всех деталях. Во взгляде отразилось сильное изумление. Электрический свет горел на полную мощность, и человеку снаружи наша кабинка представилась камерой смерти, где один человек уже лежал без чувств, а двое других, с искаженными лицами умирающих, смотрели в ужасе на него. Мы оба хватались руками за горло и с трудом дышали. Человек снаружи махнул нам рукой и исчез.

– Он бросил нас! – воскликнул Маракот.

– Или пошел за помощью. Поднимем Сканлена. Он умрет внизу!

Мы втащили механика на диван и приложили к его рту трубку от баллона с кислородом. У Сканлена посерело лицо, он что-то бормотал в забытьи, но пульс еще бился, хотя и медленно.

– Еще есть надежда! – прохрипел я.

– Но это сумасшествие! – крикнул Маракот. – Разве могут жить люди на дне океана? Как они могут дышать? Это коллективная галлюцинация! Мой друг, мы сошли с ума.

И, взглянув на мгновение на серый, безнадежный ландшафт за окном, я остро осознал, что Маракот прав. Потом мне почудилось движение за окном. Где-то вдали появились туманные тени, они приближались и превращались в движущиеся фигуры. Толпа людей спешила к нам по дну океана.