355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Артур Конан Дойл » Искатель. 1964. Выпуск №5 » Текст книги (страница 7)
Искатель. 1964. Выпуск №5
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 05:31

Текст книги "Искатель. 1964. Выпуск №5"


Автор книги: Артур Конан Дойл


Соавторы: Владимир Михайлов,Николай Коротеев,Борис Ляпунов,Гюнтер Продёль,Валентин Аккуратов,Д. Пипко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– Я таранил на танке «юнкерс», когда он взлетал. Взрывом бомбы сорвало башню.

– Таранил самолет? На тайке?

– Да, господин обер-лейтенант.

– Садись.

Мазур прошел к табуретке, что стояла у стола, и сел.

– Храбрый солдат.

Лицо Отто было человеческим, если бы не глаза.

– Ты сказал мне правду?

– Да, господин обер-лейтенант.

– Я знаю, что ты сказал мне правду.

– Потом я очнулся…

– Я все знаю. Сигарету?

– Не курю, господин обер-лейтенант.

– Водки?

– Не пью, господин обер-лейтенант.

– О! Ты русский?

– Украинец.

Отто усмехнулся губами:

– Горилки у меня нет. Извините.

– Не пью, господин обер-лейтенант.

– Нам нужны храбрые солдаты.

– Я пленный, господин обер-лейтенант.

– Коммунист?

– Н-нет… господин обер-лейтенант.

– Нет?

– Нет, господин обер-лейтенант.

– Куда подевались все коммунисты? Все не коммунисты, не активисты. Кто воюет против нас?

– Народ.

– Народ? Против нас только фанатики-коммунисты. Толпой надо управлять. Эта великая миссия возложена историей на нас, представителей высшей расы. Мы та единственная сила, которая способна управлять, быть господами. И приближаем к себе тех, кто разделяет наши взгляды.

Отто вскинул голову.

– «Все для меня. Весь мир для меня создан… Я уже давно освободил себя от всех пут и даже обязанностей. Я считаю себя обязанным только тогда, когда мне это приносит какую-либо пользу… Угрызений совести у меня никогда не было ни о чем. Я на все согласен, лишь бы мне было хорошо». Так, кажется. Ты, русский, скажи, кто это сказал?

– Герой Достоевского. Князь Валковский, – ответил, подумав, Мазур. – Поэтому вы, господин обер-лейтенант и даете читать в лагере Достоевского. Только ведь у него и по-другому сказано.

– Встать!

Мазур поднялся.

Отто приказал сесть, снова встать.

И так продолжалось минут пять. Это был совершенный пустяк по сравнению с тем, что Отто мог сделать с ним, с обычным пленным, которого еще вдобавок подозревали в агитации против армии Третьего райха.

– Что сказал еще Достоевский, скотина?

Отто был розов. Его бледное лицо покрылось легким радостным румянцем.

– Не знаю, господин обер-лейтенант.

– Лечь!

Мазур выполнил приказ.

– Встать!

Приказы следовали один за другим, все быстрее и быстрее, пока Мазур уже не мог так быстро выполнять их, как их выкрикивал Отто.

Отто продолжал кричать уже независимо от того, вставал или опускался на пол Мазур. Лицо его дергалось и корежилось в гримасе бешенства. Только глаза по-прежнему оставались голубыми и ясными.

Отто подскочил к нему, распростертому на полу, стал бить ногами. Потом выпихнул Мазура в канцелярию, подобно кому грязного тряпья.

– Встать! – заорал он.

Шрайбштубисты и еще какие-то люди бросились поднимать Мазура, потому что он все никак не мог подняться и лишь возил руками по полу, стараясь найти опору.

Наконец Мазур поднялся на ноги, но стоял, наклонившись вперед, думая только об одном, чтобы защитить свой раненый живот от прямого удара.

– Гут, – очень спокойно сказал Отто и еще что-то, чего Мазур уже не разобрал, сообразив лишь: больше его вроде бить пока не станут.

Мазур выпрямился почти совсем, и вдруг Отто ринулся к нему, носком сапога ударил в живот…

Он очнулся потому, что губы его чувствовали прохладную воду. Ее было много, и никто не отбирал ото рта чашку. Мазур напился и хотел отодвинуться от воды, но ощутил, что он боком лежит на мокрой приятной прохладной земле. Сверху тоже течет вода.

Тогда он открыл глаза. Увидел отраженный в луже свет лампы почти прямо у своих зрачков. Он хотел пошевелиться, но потом передумал. Не хотелось ему, чтобы кто-то увидел, как он очнулся, и стал мучать его снова. Он очень осторожно вздохнул полной грудью и еще раз подумал, насколько же ему хорошо лежать вот так спокойно под дождем, спорым и теплым, и не шевелиться.

Неярко полыхнуло голубым светом. Гром проурчал добродушно, словно хохотнул невзначай.

Очень хорошо было лежать в луже под дождем.

Ветер потянул. Он пахнул лесом: корой, влажной от дождя, и молодыми листьями – тополем.

– Очнулся. Дышит, – услышал Мазур немецкие слова.

Его толкнули ногой. И, не ожидая, когда толкнут еще раз, Мазур поднялся.

– Руки!

Мазур поднял их над головой.

– За спину!

На кистях щелкнули наручники.

– Форвертс! Лос!

Мазур стал рядом с тремя другими пленными, лиц которых он не видел в темноте.

Охранники в островерхих капюшонах двигались по бокам.

Вдруг Мазур вздрогнул. Он только теперь, пожалуй, сообразил, что группу вывели за ворота лагеря. Они вышли из лагеря. Они шли по дороге, в сторону гор.

Гром ударил с задержкой, резко.

Шатнувшись к соседу, Мазур толкнул его:

– Бежим…

– К богу?

Мазур выругался. Потом подался к соседу справа:

– Бежим! Молния полыхнет – и влево. После вспышки часовые как бы ослепнут на время.

– А, – протянул сосед справа и выругался, – давай. Один черт…

– Предупреди.

– Есть.

Они шли по размытой дороге. Было чертовски темно. Молния медлила. Кашлял часовой. Потом он споткнулся и стал длинно ругаться.

Вспышка ослепила всех. Она не успела погаснуть, когда Мазур, толкнув соседа, словно напомнив уговор, ринулся влево, под откос, поджав ноги к животу, и покатился вниз.



ГЛАВА ВТОРАЯ

Дождь перестал. Рассвет был серым. Частые сосны поднимались черными колоннами.

Беглецы шли тесной группой по скользким после дождя опавшим сосновым иглам.

Они еще не видели лиц и узнавали друг друга по голосам.

Наконец развиднелось.

Послышалась песня зорянки. Мазур остановился на секунду, прислушался. Ему не верилось, что и в этих местах могли быть такие же птицы, как на Украине.

– Что? – спросил Мазура пожилой спутник, который ночью бросил: «К богу?» Видимо, тогда ожидание неизбежной и скорой смерти наполнило его душу безразличием ко всему. Но потом, когда они скатились с откоса и бросились в лес, он первым догадался, что надо держаться вместе, – если кто потеряется в темноте, то насовсем.

– Зорянка, – ответил Мазур.

– И здесь поют птицы…

– Петром меня зовут, – сказал Мазур.

– Сеня. Семен.

Они остановились все четверо. Повернулись лицами вкруг.

– Ричард.

Это сказал совсем молодой парнишка. Едва ли дотянуло ему до семнадцати.

– Англичанин? – спросил его пожилой.

– Из Велева, – ответил парнишка.

– Дура твоя мама, – сказал пожилой. Даже борода была у него совсем седая.

– Мама говорила, что это папа.

– А, – сказал седой, словно этот ответ удовлетворил его, – меня Иваном кличут.

– Надо первым делом, ребята, браслеты снять, – сказал Мазур.

Седой Иван пригляделся к Мазуру:

– Я тебя знаю – майор-танкист.

Уже можно было разглядеть лица. Оборванные до лохмотьев, вывалянные в грязи, заросшие, они походили один на другого.

– Идем разобьем браслеты. – И Мазур пошел к камням, которые выглядывали из-под хвои на крутом склоне. Остальные двинулись за ним.

Седой ворчал на ходу:

– Надо же умудриться! При наступлении в плен попасть.

Резко обернувшись, Мазур почти столкнулся с Иваном и почувствовал: до боли сдавили браслеты eгo запястья.

Ричард протиснулся между ними, спиной к Мазуру.

– Ты, седой, к нему не лезь.

– Видали мы таких храбрых, – усмехнулся стоявший рядом Семен. – Ты же, сука седая, капо сапоги чистил.

– Пошли вы к черту! – сказал седой. – Давайте браслеты снимать.

Они подошли к камням. Мазур опустился на колени и положил сцепленные сзади руки на острую грань скалы.

– Возьми, Ричард, булыгу, стань ко мне спиной и тюкай по браслету.

– Я ж руки тебе разобью.

Тогда Мазур сказал, чтобы Семен и Иван стали по бокам и корректировали удары.

Сталь на браслетах оказалась хорошей. Ричард с полчаса бил то по наручникам, то по рукам, прежде чем разбил оковы Мазура. Потом дело пошло быстрее.

Расковав руки, беглецы спустились к ручью. Они напились и вымылись.

Солнце разогнало облака. Наступал погожий день. Стало тепло.

Вместе с теплом пришла усталость. Только теперь сказалось напряжение ночного бега в темноте. Предательское сонливое безразличие сковало и Мазура. Даже есть не хотелось.

– Идите! – вдруг громко сказал Иван. – Оставьте меня и идите! Идите к черту! Скорее уходите отсюда! Сейчас сюда придут с собаками.

– Ночью был дождь. Собаки не смогут взять след, – ответил Мазур.

Ричард молча поднялся и вошел в ручей. Он стал рвать осоку и обламывать белые сочные стебли, где листья выходили в трубку. Он принес целую охапку:

– Давайте завтракать, товарищи.

Мазур взял белый стебель, сунул его за щеку безо всякого аппетита. Хотя они пили много воды и у ручья жара чувствовалась не так сильно, а лишь размаривала, расслабляла, во рту было сухо. Мазур не почувствовал в осоке никакого вкуса.

В кустах послышался шорох.

Беглецы окаменели. Усталость, сонливость как рукой сняло. Все четверо переглянулись и сжали в пальцах камни, приготовившись дорого отдать свою жизнь.

Ветви ивняка дрогнули. К ручью вышла лань, светло-желтая, словно песок под солнцем. Она втянула воздух нервно шевельнувшимися ноздрями. Фыркнула. Медленно и очень осторожно ушла. Только веточки еще несколько мгновений подрагивали.

– Пронесло, – тихо сказал седой.

Ему никто не ответил. Каждый потянулся к кучке белых стеблей осоки и стал медленно жевать. Только сейчас Мазур ощутил сладковатый вкус травы, островатый даже чуть-чуть и теперь напомнивший детство, тихие заводи реки за садами. И весь мир, окружавший до этой поры Мазура, как декорация, как цвет без запаха и вкуса, без звуков даже, наполнился, неожиданно и радостно, дыханием слабого ветра, тугим пошумом недалеких сосен и духом смолы, сыростью тенистых берегов.

Он заметил, что и его спутники точно ожили, глаза заблестели, движения стали увереннее.

– Идти, идти надо. Я обязательно дойду до России. Счет у меня на фашистов большой. Всю жизнь мстить, и детям останется, – заговорил седой. – Девочку они мою убили. И жену.

– Неуравновешенный вы человек, – сказал Ричард.

– Сопляк ты.

– Разговорчики! – сказал Мазур. – Слушайте. Днем мы сегодня отдыхаем…

– Нельзя! Нас же ищут!

– Прошу не перебивать. Ищут нас на восток от лагеря. А мы ушли на юго-запад. Ночью повернем на север.

Заметив, что седой едва сдерживается, Мазур поднял руку, требуя молчания.

– Мы обязательно пойдем сначала на север. Потом свернем на восток. Выйдем к границам Судетской области. Там начинается Чехословакия.

– А там не фашисты? – не выдержал седой.

– Там прежде всего чехи. Они помогут.

Мазур помолчал, ожидая, что кто-либо возразит, но даже Иван не стал спорить.

– Пойдем ночами. Днем – спим. Дисциплина армейская. Ясно? Что у тебя? – спросил Мазур, поймав тоскливый взгляд Ричарда.

– Может, нам все-таки уйти отсюда? Больно близко от лагеря. А?

– Нет, Ричард. Где гарантия, что через триста метров мы не натолкнемся на местного жителя? На собаку, которая поднимет шум? Движением мы только выдадим себя. И надо отдохнуть.

Они заползли в густые кусты ивняка, в холодок.

Мазур пытался заставить себя уснуть, но сна не было. И усталости тоже не было. Испуг, вздернувший их нервы во время появления лани, пересилил усталость. Мазур подумал даже, что появление лани очень хорошо. Она зашумела в кустах вовремя.

* * *

На поляне в лунном свете стояли странные сооружения. Свет луны был так ярок, что даже издали можно было разглядеть цвет соломы.


– Да это же ульи… – прошептал Мазур, стараясь унять дрожь.

С полчаса назад они переплыли неширокую реку. Вода в ней была еще довольно холодна, и они крепко простыли.

– С-собак вроде нет, – заметил Ричард.

Справа от поляны виднелся двухэтажный дом. Луна касалась краем его острого шпиля. Дом, наверное, был старый – весь из пристроек, переходов, полукруглых башенок.


– Собак немцы больше в комнатах держат. – ответил Семен на замечание Ричарда.

– Подождите, – предупредил Иван и осторожно двинулся к ульям. Он тенью скользнул по поляне и через минуту возвратился с сотами.

– Ук-кусят, – простучал зубами Ричард.

– Ночью пчелы спят, – ответил Иван с полным ртом.

Меду в сотах еще почти не было, жевали воск.

– Можно на разведку, майор? – спросил Ричард.

– Давай.

Ричард двинулся вокруг поляны, держась в тени деревьев. Пробирался он быстро и совсем бесшумно, будто растворился в свете и тенях лунной ночи.

– Понятно, почему его в разведчики взяли, – процедил Семен. – Знает дело.

Неожиданно из тени дерева, у которого они ждали разведчика, прозвучал голос Ричарда, хотя никто не заметил, как он подошел к ним вплотную:

– Идемте!

– Что там? – спросил Мазур.

– Кладовочка. Жратва. Одежи полно.

– Это воровство, – вдруг сказал Иван.

Мазур неожиданно для себя процедил:

– Стой на шухере, – и только почти у самого дома понял, что бросил седому словечко своих беспризорных лет.

Ричард остановился:

– Вот.

Окно в подвал находилось на уровне с землей. Переплет рамы был частый, деревянный. Нескольких стекол вверху и внизу рамы не хватало. Мазур дотронулся до рамы. Она была липкая:

«Медом стекла намазал и выдавил. Чистая работа».

Ричард открыл окно и юркнул вниз. Мазур последовал за ним. Семен тенью двигался третьим. Пошли по узкому коридору, свернули за угол. Ричард рукой остановил их:

– Фонарик зажгу. Я уже раздобыл.

Желтое пятно света, показавшееся ослепительным, уперлось в дверь.

Ричард прошел в кладовку первым, с видом молодого хозяина, уже отлично изучившего то, что ему принадлежит.

– Прежде всего одеться, – приказал Мазур.

Подойдя к шкафу в стене, Ричард открыл дверцу. Там висело костюмов двадцать. Мазур потрогал рукой материал. Он был добротен. Они выбрали костюмы по своему росту. Примеривая, Семен вдруг хихикнул:

– Русский! Костюм-то наш!

Мазур посмотрел на марку отобранного им костюма – французский.

– Не дом – универмаг, – фыркнул Ричард.

Семен, видимо слишком придирчиво рассматривавший свое одеяние при свете карманного фонарика, заметил:

– Не новенькие они, вещички-то. Может, из лагеря какого?

– Хватит болтать! – сказал Мазур. – Рубашки ищите. Белье. Обувку.

И это нашлось.

– Гастроном в следующем зале, товарищи покупатели.

– Брось острить, Ричард, – прошипел Мазур. Ему очень не нравился этот бюргерский, набитый барахлом особняк. Кто знает, откуда натащили все это хозяева, а ты даже подпалить его не можешь – нельзя, шуму слишком много будет.

Открыв один из ящиков, Семен вдруг загремел металлом.

Ричард погасил фонарь.

В доме по-прежнему стояла тишина, словно он был необитаем.

– Парабеллум! Парабеллум нашел! – прохрипел Семен.

– Ну! – воскликнул Ричард. – Живем, братцы!

– Пора уходить, – сказал Мазур. – Главное – оружие достали. Не мечтал даже. А жадничать нечего. Все равно всего не унесешь.

– Еды бы побольше…

– Два рюкзака. Чего жадничать! На жадности все воры влипают, – шепнул Ричард.

– Идем, Семен.

– Иду, майор, иду.

Они выбрались из окна и снова теневой стороной поляны прошли к тому месту, где их ждал Иван.

– Нахапали! – встретил их тот.

– И сотой доли своего не взяли, – ответил Семен. – А лучше ты помолчи.

Мазур несколько секунд стоял принюхиваясь, потом сказал:

– Тут, внизу, вроде болото есть. Туда и пойдем.

Они двинулись вниз. Когда переходили дорогу, за поворотом сверкнули фары автомобиля. Тогда они побежали быстро, задыхаясь от тяжести рюкзаков.

Только через час под ногами захлюпала вода. Беглецы вошли, наконец, в болото. Оно уже окутывалось предрассветным туманом. Продвигались без тропы, часто петляли, обходя топкие места. Мазур боялся одного – что рассвет застанет их на открытом месте.

Они остановились, когда вошли в мелкий ельник, густой и пахучий.

Тут их и застал рассвет.

Ричард достал из своего рюкзака бритвенный прибор, зеркало, ножницы и трое часов.

Умывшись в болоте, беглецы переоделись и приобрели вид вполне цивильных людей, а шляпы скрыли стриженые волосы.

Настроение было бодрое. Однако Мазуру не нравилась излишняя возбужденность Ричарда.

Завтракали по-королевски. Головка сыра оказалась голландской, копченая колбаса, по мнению всех четверых, была явно не немецкого происхождения. Две бутылки вина, оплетенные в соломку, – итальянские.

К десяти часам утра туман над болотом растаял.

Как и предполагал Мазур, они оказались далеко от берега. Кругом была открытая местность с редкими купами ивняка, которая хорошо просматривалась. Это еще больше убедило их в безопасности и улучшило настроение.

– Вы отдыхайте, – сказал Мазур. – Я подежурю первым.

Ему действительно не хотелось спать.

– Приятно отдыхать «под небом Шиллера и Гёте», – сказал Ричард.

– Дурак ты, – отозвался седой.

– Я не шучу, – ответил Ричард. – Над концлагерями совсем другое небо. И над фашистами тоже.

Семен ничего не сказал, только вздохнул. И все замолчали.

Мазур лег на бок и подпер голову рукой. Ему вдруг припомнился очень живо разговор с Отто о Достоевском. Он вспомнил фразу, которую не сказал: «Я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей». Это сказал другой герой Достоевского, из «Сна смешного человека».

Ричард забормотал во сне.

Обернувшись к нему, Мазур увидел разгоревшееся лицо, крупные капли пота, выступившие на висках парня. Мазур подошел к нему и потрогал лоб.

Потревоженный движением, проснулся Семен. Сел. Потряс головой, потер руками лицо.

– Тихо?

– Ричард заболел.

Седой поднял голову.

– Очухается. Надо же нам идти.

– Иди ты… – послал его Семен.

Попробовали разбудить Ричарда. Тот открыл глаза, но не узнавал никого.

– Плохо дело, – сказал седой.

Остаток дня прошел в тревоге.

К вечеру Ричарду стало хуже. Он вскрикивал в бреду, рвался. Холодные компрессы, которые Мазур и Семен прикладывали к его лбу, помогали мало.

После теплого дня над болотом поднялся густой липкий туман. Он казался удушливым даже Мазуру.

Ричард затих, только дышал взахлеб, с присвистом. Его укрыли плащами, но и под ними тело парня билось в ознобе.

– Помрет он к утру, – сказал Иван серьезно.

– Каркай! – окрысился Семен.

Мазур промолчал. По его мнению, Иван на этот раз мог быть прав. Ричард слишком быстро и навсегда поверил в освобождение. Он твердо уверил себя, что с ним не может случиться ничего плохого. У него неокрепшая, неопытная душа, чтобы выжить в этой заварухе, когда каждый день приносит такие повороты в жизни, что и у опытного, закаленного в боях и невзгодах человека порой кружится голова.

Ричард поверил в свое окончательное и бесповоротное освобождение, в то, что они непременно спасутся и выйдут к своим через всю Европу и он опять сможет бороться, но нервы его сдали. Да, просто сдали нервы. Мазур знал и это. Он сталкивался с такими вещами. Бывало, что солдат, проведший не одну ночь в снегу, заболевал в отпуске оттого, что промочил ноги. У солдат на отдыхе часто вскрываются старые раны.

– Темно…

Это сказал Ричард.

Трое подались к нему.

Ричард сказал:

– Умру ведь я… Темно. Вас не видно. Огонечек бы…

Мазур сунул руку в карман, помедлил мгновение, выхватил коробок и чиркнул спичку.

Свет ослепил их, блеклый в радужном ореоле тумана.

– Братцы! – крикнул Ричард, дернулся на огонек.

Спичка еще горела, когда Ричард откинулся навзничь.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Поезд шел очень медленно, подолгу задерживался на остановках, тащился еле-еле на перегонах. Оконца товарных вертушек были оплетены колючей проволокой и закрыты наглухо.

Узников так плотно набили в вагон, что не только сесть, но и пошевелиться было невозможно.

Жарким августовским днем в вертушке стояла духота. К вечеру первого дня, как поезд вышел из Праги, от удушья умер сосед Мазура, сухонький пожилой человек, видимо ботаник. В горячечном бреду удушья он беспрерывно повторял по-латыни названия каких-то растений и рвался, крича, чтобы его выпустили из дебрей тропического леса.

Потом он затих и обмяк, но упасть на пол вагона не мог. Просто у него чуть подогнулись ноги, а труп так и висел между живыми. Часа через два наступило трупное окоченение, и бывший профессор ботаники стоял совсем спокойно, не шевелясь и не переступая с ноги на ногу, как остальные.

Прошел еще день пути.

Наконец поезд остановился. За стенками послышались резкие выкрики команд.

Дверь с визгом отодвинулась.

– Шнель! Шнель!

В длинной веренице людей Мазур медленно продвигался к эсэсовцу в белом халате, который осматривал вновь прибывших.

По мере продвижения к столу, за которым сидел человек в белом халате, говор смолкал. Люди с некоторым недоумением и каким-то глухим инстинктивным страхом присматривались к тому, что делает эсэсовец в белом. И перчатки у него на руках были тоже белые. Он деловито ощупывал подходящих, просил открыть рот, осматривал зубы, потом легким движением руки в белой перчатке показывал, куда отойти: направо или налево.

Налево отходили те, кто еле двигался, престарелые, признанные больными.

Подходя к столу, прибывшие старались выпрямиться, выглядеть бодро, потому что на тех, кто отходил влево, было больно смотреть.

Человек в белом дернул рубаху на поясе Мазура, взглянул на живот и махнул влево. Но прежде чем он это сделал, Мазур уже шагнул направо, в полной уверенности, что его пошлют туда.

– Цурюк! – рявкнул эсэсовец.

Мазур остановился, глянул на врача. Тот уже осматривал другого. Мазур для него уже не существовал.

– Шнель!

Мазур сжал зубы и шагнул влево.

Неожиданно врач оторвался от осмотра и сказал:

– Ревир.

Откашлявшись, словно с последним вздохом он проглотил слишком много пыли, Мазур отошел к маленькой группе, толпившейся слева, но отдельно от остальных.

«Значит, еще потяну… – подумал Мазур. – Выкарабкаюсь вроде».

И оглянулся. Огромная низменность, чуть наклоненная в сторону реки, поблескивающей в отдалении, была застроена аккуратными рядами бараков. Скопления строений отделялись одно от другого рядами колючей проволоки. Они образовывали что-то вроде вагонов. На юго-западе виднелся какой-то другой лагерь. Там стояло десятка полтора кирпичных двухэтажных зданий казарменного типа. Около них росли деревья.

Наконец их погнали к баракам. Еще издали Мазур заметил, что у дверей одного строения навалена куча длинных поленьев. Четверо заключенных в полосатых робах брали поленья и аккуратно укладывали в кузов машины. Однако, приближаясь к бараку, Мазур понял, что поленья – это трупы.

Разговоры в толпе идущих смолкли.

Когда проходили мимо кучи трупов, которые грузили в машину, старший конвоя заметил, что новички отворачиваются. Он остановил колонну и заставил всех повернуться лицами к мертвым.

– Всякий, кто переступил порог Аушвица, должен уметь видеть свое будущее, – старший конвоя сказал это без всякой насмешки, тоном человека, повторяющего надоевшую истину вроде: «Мойте руки перед едой». – Форвертс!

Узников погнали к другому входу в барак. Там их выстроили в шеренгу, заставили раздеться и выдали лагерные робы в продольную коричневую полосу. Потом погнали в барак. В помещении было темно и смрадно. Трехъярусные нары до потолка поделены на клетки шириной в метр.

Люди толпились в проходе, не решаясь забираться на грязные нары.

В барак вошел капо, кряжистый мужик с дубинкой:

– На место! По двое в ячейку! Быстро, быстро!

Для вящего примера капо прошелся палкой по головам и спинам близстоящих. Кто-то взвизгнул, кто-то застонал. Остальные с обезьяньей ловкостью стали карабкаться в верхние ярусы, подальше от палки.

Мазур юркнул в нижнюю ячейку. Он по опыту знал, что от палки капо все равно не спрячешься, и постарался только скорее выполнить приказание. Но делал он все машинально, не думая, словно не он, а кто-то другой совершает это, в то время как сам – настоящий Мазур, не его послушная тень – очень внимательно приглядывался к происходящему, стараясь уловить в нем систему, метод, привычки, отличающие этот лагерь от других, виденных им.

В ячейку рядом с Мазуром втиснулся тощий и длинный, будто жердь, чех:

– Простите за беспокойство, но велено лечь по двое. Я не особенно стесню вас. Наверх мне не забраться.

– Ничего, ничего…

Мазур еще несколько раз повторил это слово. Три голодных дня пути, страшное сегодня. Сознание словно качалось на качелях.

Сосед Мазура пылал. От него несло горячечным жаром, словно от печки.

Мазур погрузился в сон, будто в воду.

Его разбудила испанская речь.

– Этот мертвый, – сказал один.

– А тут оба умерли, – отозвался второй.

– Сегодня очень много покойников, – снова проговорил первый.

– Амиго мио! – шепотом воскликнул Мазур. – Амиго мио! Камарада! Вен аки, камарада!

– Ты слышишь? – спросил первый испанец.

– Кто это? – удивился второй.

– Это я! – сказал Мазур и открыл глаза. «Это сон, – подумал Мазур. – Всего только сон», – и очень крепко вслух выругался по-испански, как ругаются только в Мадриде, в квартале Карабанчель.

И вдруг наяву услышал испанскую речь:

– Мадридец? Ты мадридец!

– Я не мадридец. Я русский, – все еще плохо веря своему слуху, проговорил Мазур. Он ответил просто так.

– Русо?

Мазур обернулся так резко, что болью залило весь живот.

– Вы испанцы?

Перед ячейкой Мазура стояли два пожилых человека.

Испанцы переглянулись.

– Ты мадридец? – опять спросил один из них.

– Русский, – ответил по-испански Мазур. – Я воевал в Испании. Я был советником командира танкового батальона Хесуса Аревала. Вы галисийцы?

– Да, – сказал тот, что стоял ближе к ячейке.

А второй поинтересовался:

– Откуда ты узнал, что мы галисийцы?

– В нашем танковом батальоне были галисийцы.

– Плохо, что ты русский, – сказал галисиец, что стоял ближе к Мазуру.

– Русским в Освенциме очень плохо! – подтвердил второй. – А рядом с тобой, тот, кто умер, тоже русский?

– Нет. Чех. Николай Темнохуд, – вспомнил Мазур имя, которое назвал чех. Он потрогал рукой холодное тело рядом.

– Теперь ты Николай Темнохуд. Лежи тихо. Когда спросят, кто ты, отвечай: Николай Темнохуд.

Испанцы исчезли.

Стоило им уйти, как Мазур подумал, что весь разговор был галлюцинацией.

Через некоторое время перед ячейкой появился эсэсовец. Испанец, бывший рядом с ним, взял руку Мазура, закатал до локтя рукав куртки. Эсэсовец проговорил какой-то длинный номер по-немецки и резко, словно предплечье было куском дерева, отштемпелевал игольчатыми штампиками номер: 126326.

– Ты понял, ходячая тень? Ты номер 126326! – сказал эсэсовец по-немецки.

– Ихь ферштейн… Ихь – номер… – И Мазур повторил свой номер по-немецки.

После ухода эсэсовца Мазура бросило в озноб. Теперь у него не оставалось сомнений, что он заболел: даже сквозь вонь барака он чувствовал гнилостный запах от раны на животе.

«Напрасно старались ребята, – подумал он о себе, будто о постороннем. – Напрасно… Все равно мне каюк…»

* * *

– Велел Богдан Хмельницкий застелить огромную площадь соломой, – рассказывал Мазур. – И приказал собрать со всей Украины самых отъявленных лентяев. Явились они в назначенный день на площадь и первым делом прилегли. Гетман тем временем повелел поджечь со всех сторон солому на площади. Подберется огонь лентяю под бок – вскочит тот и бежать. Все разбежались. Остались только двое. Огонь вовсю бушует. Вот и стал один лентяи кричать: «Горю! Горю! Спасите, люди добрые! Горю!» Лень подняться. А сосед толкает его в бок и просит: «Гукне, друже, за мене. Я теж горю!»

Сосед Мазура по кранкенбау Вася Ситников уткнулся в подушку и всхлипывал от смеха. И на койках поодаль, те, кто хоть немного понимал русский, поохивали от хохота. Несколько поляков и чехов стали смеяться чуть позже, когда им пересказали содержание. Последним улыбнулся авиатехник Джон, для которого анекдот про лентяев пришлось переводить на английский.

Мазур остался очень доволен, что ему удалось расшевелить больных.

Кранкенбау, или лагерную больницу, вряд ли можно было считать лечебным учреждением. Но с той минуты, как Мазур с помощью испанцев получил номер чеха, он ни на секунду не переставал чувствовать невидимой, но твердой поддержки. Он не знал, по чьему указанию и с чьей помощью очутился на тринадцатом блоке Штаммлагеря. Ночью, когда он почувствовал себя совсем плохо, около него на нарах появился врач, а утром его уже оперировал хирург-поляк. Он догадывался: те, кто помогал ему выбраться из лап смерти, отлично знали, что он совсем не чех, а советский офицер, и в то же время все делали вид, что он чех и только чех.

Каждый вечер Мазура потихоньку уводили из лазарета в один из блоков. Там в полной темноте он рассказывал и рассказывал о битве на Волге.

Он начинал с того, как их бригада готовилась к наступлению еще осенью, ранней осенью, под Муромом. Он рассказывал, какая стояла осень, как пахли осенние леса, как была организована учеба и построено взаимодействие танков с пехотой, как с тралами учились преодолевать минные поля, как артиллерия, авиация и танки учились работать на пехоту в полосе переднего края и в районе артпозиций противника.

По вздохам, по легкому покашливанию, которое слышалось то вблизи, то в концах блока, Мазур ощущал напряженное до болезненности внимание, с которым его слушали.

И в темноте перед его глазами словно прокручивался фильм – все виденное и запомненное им. Он даже не представлял, что так много помнит всего: и бойцов, и командиров, и какая была погода в тот или другой день; и как к его ногам упала шишка с ели, сорванная белкой; и как белка сердито уркала на вершине; и как пахнут сложенные в поле снопы; и что по утрам стволы танковых пушек покрывались крупными каплями росы, а потом изморозью.

Невероятное количество вещей, оказалось, помнит он. И каждая была большой и главной, была Родиной.

Сегодня поутру в палату к нему зашел Саша Гусев. У него на нагрудном кармане был русский винкель. Мазур вспомнил, что видел его в ту страшную для себя ночь перед операцией, рядом с врачом-поляком. Но каким образом Гусев попал тогда в тринадцатый блок, для Мазура оставалось тайной. После отбоя передвигаться по лагерю запрещалось под страхом смерти. Впрочем, не было проступка для заключенного, который карался бы меньшей мерой. И если в лагере для военнопленных Мазур далеко не сразу и не полно ощущал двойную жизнь лагеря, то здесь он вошел во вторую невидимую, но главную жизнь лагеря.

Пребывание в кранкенбау, которое помогло Мазуру поддержать силы, сделало еще одно большое дело – исподволь ввело его в лагерную жизнь. Если бы не эта проявившаяся сразу поддержка, он не представлял далее, как бы обернулась его жизнь. Вернее, какой была бы его смерть. В Освенциме для заключенного существовал только один выход – на люфт. Работа, физическое истощение и – крематорий.

Пока он находился в кранкенбау, жизнь лагеря еще не коснулась его. И он был уверен: коли в Освенциме есть хорошо организованное подполье, то возможен и побег.

Саша Гусев приходил к нему утром предупредить о выписке: в кранкенбау эсэсовцы наметили проведение селекции. Так называлась акция по уничтожению больных. На блок – двухэтажные здания из красного кирпича, скопление которых Мазур видел с перрона в день своего прибытия, – он попал под вечер. Он шмыгнул в дверь, когда перед блоком еще шел вечерний аппель. Заключенные, сняв колпаки, стояли шеренгами. Перед строем на асфальте лежали три трупа, видимо умерших на работе.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю