Текст книги "Шалом"

Автор книги: Артур Клинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Ну что ж, осталось сочинить либретто и написать партитуру, – вдоволь налюбовавшись своим произведением, произнес довольный Федор.

– Да, музыкальное сопровождение не помешало бы, – поддержал Буян, – неплохо было б вставить ему в зубы губную гармошку.

– Нет, гармошка не годится – слишком сентиментально, да и где мы сейчас гармошку найдем. А вот… – Федор полез в дальний угол мастерской, погремел там каким-то хламом и, наконец, радостный вылез, держа в руках старый пионерский горн.

– Вот! Это вещь что надо! А ну-ка, дунь!

– Ббр-р-р! Ххр-р-р-р-р! Э-э-эх-хр-р-р-р-р!

– Да, пердеж какой-то выходит! Но ничего – научишься! Тем более тебе Брамса на трубе исполнять не надо. Ты должен просто пропердеть пару раз, когда видишь, что публика на тебя внимания не обращает, а затем сразу вступай с речитативом.

– Что еще за речитатив?

– Вот, Андрюха! Для этого нужно либретто! Сейчас мы его и сочиним.

– А зачем ему речитатив? Партия Пер Гюнта! Это ж балет! Пусть молча пердит себе на трубе и все! – вмешался Буян.

– Ну, ты колхоз! Балет с речитативом доходней будет! К тому же у нас балет современный, я б даже сказал, авангардный, с элементами оперы. Ну, так вот, подошла к тебе, например, группа туристов, а ты и поешь им: «Пода-ай-й-те граждане на билет до Могиле-е-ева!»

– Что ты несешь? Какой билет до Могилева? Он же прусский солдат! За Кайзера воевал! – возмущенно закипел Буян.

– Вот ты дурень! Ничего не понимаешь! Могилев как переводится – Могила Льва! А он кто? Он и есть Лев. Последний Лев последней войны. Вон посмотри, какая у него золотая грива! А хочет он добраться до своей Могилы, чтобы почили там с миром бренные останки его тела, вернее то, что от них осталось, – туловище, одна рука и голова с одним глазом. Так что Могилев для него – усыпальница, город вечного упокоения! Ты понял!

– Да, круто развел! Ну, тогда надо произносить Могилев по-немецки или по-английски, а то интуристу непонятно будет.

– Ладно, скажешь им, что ты Лев последней войны, так сказать, ее дух, призрак. И вот уже много лет блуждаешь по свету и не можешь найти упокоения, потому что сделать это возможно только в одном городе мира – Могилеве. Но добраться туда ты не можешь, так как нет денег на билет. Поэтому дабы они, граждане интуристы, спали спокойней, в их же интересах немного раскошелиться и скинуться тебе на проезд. А потом ты улыбнешься своей неотразимой беззубой улыбкой и даже пару раз можешь перднуть в трубу, чтобы и до самых тупых дошло!

Человек, случайно оказавшийся в этот осенний день около полудня на улице Ораньербургер, мог наблюдать весьма забавную сцену. Небольшая компания в пестрых убранствах катила по тротуару повозку с каким-то странным калекой. Возглавлял процессию высокий седой мужик в военном галифе и тельняшке, которая виднелась из-под черного, непонятного покроя, пиджака. На голове седого красовался берет с кокардой, выдававший его принадлежность к военно-воздушным силам Украины. Но в целом он скорее походил на махновца, заброшенного в свое время в Берлин вихрями революций и гражданских войн.

Второй персонаж, толкавший повозку сзади, был молод, кучеряв, черноглаз, чернобров, хорош собой, но амуниции имел немного. О его принадлежности к армии говорила только зеленая советская фуражка на голове, да кожаная коричневая портупея, перекинутая через плечо. Единственной дамой в компании была весьма юная особа во всем черном, с вызывающе броским, рассчитанным скорее на войну в тропиках защитным макияжем.

Однако наибольший интерес, несомненно, вызывал сидевший в тележке. Инвалид был безног, одноглаз, однорук, вернее, вторая рука у него имелась, но представляла собой деревянную культяпку с привинченным к ней маленьким пионерским горном. Отсутствие многих полезных частей тела компенсировал шикарный прусский Шелом, который венчал голову несчастного, блистая в лучах солнца золотым великолепием былого имперского величия.

Впрочем, калека под имперским величием выглядел не таким уж несчастным. Он гордо восседал на повозке с видом Цезаря, которого верные слуги везли на прогулку по улицам Рима. Время от времени он возносил руку к небу в знак приветствия горожанам, глазевшим на него из подворотен, и ухмылялся народу забавной беззубой, но какой-то зловещей улыбкой.

Когда процессия проезжала мимо многолюдного кафе со столиками, выходившими на улицу, Цезарь подносил горн ко рту, издавал несколько резких неприличных звуков и начинал кричать про какой-то Могилев, про кладбище львов, про призраков, про некий билет, одним словом, нес всякую ахинею, вникнуть в которую было невозможно, поскольку повозка проезжала мимо и странные фразы эхом отдавались уже где-то вдали.

Прибыв на Александерплац, вспотевший Федор кинул поводья от тележки Андрэ и просипел:

– Ну все, генух! Приехали! Теперь твоя сольная партия! Но завтра сам пойдешь – я тебя больше тащить не буду. Сейчас оглядись малек и приступай. А мы тут рядом, на подхвате будем.

Андрэ оглянулся по сторонам. Первое, что бросилось ему в глаза, – конечно же, телевизионная башня, знакомая еще с детства, с тех черно-белых трансляций из Восточного Берлина. Сейчас он понял, почему интуитивно выбрал местом премьеры именно Александерплац. Они были похожи, как два близнеца. Один – высоченный гигант, другой – карлик, но оба в прекрасных с устремленными вверх шпилями Шеломах.

Достав из мешка две деревянные колодки в форме дверных ручек, он принялся, отталкиваясь ими от асфальта, продвигаться вглубь площади, решив начать с мест, где концентрация туристов была наибольшей. Первым делом он отправился к большому помпезному фонтану со скульптурной группой из полуобнаженных девиц, во главе которых восседал то ли с Нептун, то ли кто-то похожий на Нептуна.

Приковыляв на место, Андрэ отметил про себя, что сделал правильный выбор. «На фоне этих барочных излишеств я буду выглядеть весьма стильно – прекрасная декорация для одноактного балета!»

Публика, которая находилась в это время у фонтана, принялась с любопытством рассматривать его, но старалась это делать украдкой, как бы невзначай, чтобы навязчивым взглядом не обидеть несчастного получеловека.

«Ладно, приступим. Сейчас мы вас раскомплексуем. Не хватает, правда, важной детали», – сказал про себя Андрэ и вытащил из мешка зеленую фетровую шляпу. Положив ее перед собой, он дунул два раза в горн и громко завопил:

– Дамы и господа! Гастроли балетной труппы Могилевской областной филармонии объявляю открытыми! Сейчас вы увидите одноактный балет – «Одинокая песнь Сверхчеловека»!

Горн прохрипел еще два раза.

– Граждане! Не бойтесь обидеть взглядом несчастного калеку. Вы обидите его не взглядом, но бесчувственным отношением к его нуждам! Смотрите на меня! Смотрите, сколько хотите, но кидайте в эту чудесную зеленую шляпу по два эуро!

Горн: тру-ту-ту, тру-ту-ту-ту-ту!

– Ваши денежки пойдут на благие нужды! Вы поможете несчастным хоббитам, которые живут в страшном Мордоре, под забором Европы. Это гиблое место! Посмотрите, каким я оттуда вернулся! Без ног, без руки, без глаза, без зубов!

– Эй, девушка с фотоаппаратом, не проходите мимо! У вас есть шанс запечатлеть себя с настоящим ветераном Вердена на фоне берлинской ратуши всего за два евро!

– Дорого? Ну ладно, сегодня студентам и ветеранам труда скидка пятьдесят процентов! Молодой человек в очках! Снимите нас! Только постарайтесь, чтоб ратуша в кадр попала!

– Спасибо, спасибо! Дай вам Бог счастья!

– И вам спасибо!

– И вам!

– О! Аллах не забудет вашу щедрость!

– Тру-ту-ту-ту-ту-ту, тру-ту-ту-ту-ту-ту!

– Дамы и господа! Посмотрите! Посмотрите, что сделал со мной Чернобыль! Вы думаете, мне оторвало ноги на войне? Нет! Я таким родился – без ног, без глаза, с деревянной рукой! Знаете, сколько таких несчастных уродцев еще осталось в моей стране! И вы можете им помочь! Граждане! Не скупердяйничайте! Киньте в эту фетровую шляпу немного денег!

– Мерси!

– Данкешон!

– Что? Сфотографироваться в Шеломе? Нет, Шелом с головы не снимается! Снимайтесь вместе со мной! Не уговаривайте! Ни за какие деньги!

– Купить? Сто евро? Не смешите меня! Даже за тысячу! Не продается. Шелом единственное, что от меня осталось!

– Граждане! Посмотрите на эти зубы. Вы их не видите – потому что артиллерийское ядро снесло их под Аустерлицем, когда мы спасали Европу от злого тирана. Неужели вам жалко дать пару эуро ветерану битвы под Ватерлоо и Монтекасино!

– Спасибо!

– О! Бумажные денежки мы тоже принимаем!

– Спасибо, спасибо!

– Тру-ту-ту-ту-ту-ту, тру-ту-ту-ту-ту-ту!

– О! Руссо туристо! Облико морале! Подайте бывшему депутату Государственной Думы айн-цвай копек!

– Что ты мне эти копейки суешь?

– Сам придурок! Империалист хренов! Ах, это я империалист? Ах, германский? А ну, вали отсюда, а то Федора позову!

– Молодые люди! Хотите быть счастливыми и богатыми – прикоснитесь к моему Шелому своими ладонями! Он приносит удачу! Услуга платная – с вас по одному эуро!

– Данкешон!

– Мерси!

– Спасибо!

– Граждане! Подайте одинокому льву на билет до Могилева! Где это? Это в Беларуси. Там находится самое большое из известных в мире кладбище львов. Я хотел бы туда съездить – навестить своих родственников.

– Данке! О кумпаньство из Польски!

– Эх, панове! Мы тоже могли стать империей! Но нас погубили демократия и пьянство! Пока мы пили пиво и балевали в сейме, пришел прусский солдат и забрал корову! Потом пришел русский солдат и забрал все, даже пустые пивные бутылки! Панове! Пожертвуйте пару пенендзов на секцию анонимных алкоголиков-патриотов северо-западного края!

– Дзякуй! Дзенькуе! Яшчэ Польска не згинела!

– Мерси, наш профсоюз внесет вас в списки почетных меценатов!

– Мадам, месье! Посмотрите на этот обрубок! Вы думаете, это получеловек? Нет! Это последний оставшийся на земле сверхчеловек! Всего за пару эвро вы можете насладиться его видом! Потешить свое тщеславие! Сказать: «Вот как кончают жизнь сверхчеловеки! Одинокие, покинутые, в инвалидной коляске!» Но я смеюсь вам в лицо! И говорю: платите! наслаждайтесь! и идите к черту – ничтожные! О Заратустра! О боги! Я Гамлет – принц датский, иду к вам!

– Гм… кхе, кхе… Что-то тут я такое патетическое навернул?

Последний монолог он произнес с особым придыханием, пафосно, звучно, как сделал бы это посредственный актер, исполняющий роль Гамлета в провинциальном театре. От криков и декламаций в горле у Андрэ пересохло, поэтому, достав небольшой пузырек виски, он сделал пару глотков. Только теперь, ненадолго вернувшись в себя, он почувствовал, как сильно затекли его ноги. Они были бесчувственны, словно два полена. «Черт возьми, надо встать и размяться, а то с такой работой точно калекой станешь. Пора объявлять антракт!» – Андрэ нашел взглядом Ингрид. Перед тем как направится к ней в сквер, он на прощанье крикнул:

– Дамы и господа! Последний шанс! Делайте ваши ставки! Через минуту наш состав двинется на восток! У вас еще есть возможность вскочить в последний вагон! Покупайте билетики на поезд, что отправляется в Страну Счастья! Всего два евро! Не тормозите! Каких-то два евро! Подумайте, как мало нужно для счастья! Представьте, что можете вы потерять! Ту би о нот ту би!

– Спасибо!

– Спасибо! Вам повезло!

– Данке шон! Мы берем вас в Страну Счастья!

– Мерси! Вы спасены!

– Дзенькуе! Вы будете счастливы!

– Тру-ту-ту-ту-ту-ту! Тру-ту-ту ту-ту-ту!

– Ура! Поезд по маршруту Александерплац – Страна Счастья отправляется!

С этими словами он схватил зеленую фетровую шляпу, кинул ее в мешок, достал деревянные колодки и, отталкиваясь ими от асфальта, приговаривая «чух-чух, чух-чух, чух-чух», покатился в сторону сквера.

– Тру-ту, тру-ту-ту! Тру-ту-ту ту-ту-ту!

– Яшчэ Польска не згинела, поки мы…

В этот вечер в мастерской на четвертом этаже почерневшего, прогорклого здания на улице Ораньербургер был праздник. Накрытый в ателье стол скорее походил на кулинарный парад. Как и положено, принимал его маршал – большой хрустальный графин, извлеченный Федором для торжества из дальних запасников мастерской. Маршал радовал глаз не каким-то дешевым солдатским виски, а настоящей ледяной «Финляндией». Рядом с маршалом стояла не «Советская», а истинно французская первая леди – бутыль дорогого шампанского.

Далее стройными рядами шли пахучие бергеркезы, дорогая форель, ветчина, ехали на машинках японские суши, ананасы в танкетках, «катюши» с красной икрой, тяжелые пушки-кальмары, «Захер» – система залпового огня – шоколадный торт с абрикосовой начинкой, маршировали финики, авокадо, фейхоа. Венчал композицию бронзовый семисвечник, купленный Федором по случаю на турецких развалах.

Небольшая компания в мастерской отмечала премьеру спектакля. Днем, с аншлагом закончив выступление у фонтана, размяв затекшие ноги, Андрэ покатил давать новое шоу – поближе к шпилю башни. Затем он несколько раз менял дислокацию, но везде пользовался у публики неизменным успехом. Под вечер, подсчитав вырученные за выступления деньги, они поняли – это победа! Фетровая шляпа принесла им двести с хвостиком евро.

Когда праздничный стол в мастерской был накрыт, Федор, в сладком предвкушении что-то мурлыча как кот, долго обдумывал первый тост, затем бережно взял маршала за тонкое горло, снял с него маленький хрустальный шелом и, разлив, произнес:

– Предлагаю выпить! Ура! – опрокинув первую рюмку, он притянул Андрэ к себе и, поцеловав в Шелом, добавил: – Да, не перевелись еще сверхчеловеки!

Затем, запустив в рот парочку самураев, растроганно заметил:

– О-о-о! Интересное сочетание! Шнапс с ушами, ха-ха, то бишь с япошками, – запомню! – Затем, обернувшись к Андрэ, добавил: – В тебе, Андрюха, большой драматический артист пропадает! Какие монологи! Мне больше всего понравилось про самозванца Лжедмитрия Третьего, попа Гапона и сокровища Казимира!

Пытаясь изловить на вилку кальмара, он продолжал:

– Знаешь, Андрюха, если дела у нас так и дальше пойдут, билет до Могилева тебе уже не понадобится. На хрен тебе этот билет? Что ты там, в Могилеве, забыл? Ни денег, ни славы. Там ты даже не лев. Нет, ты, конечно, можешь считать себя львом, но там ты для всех – помойный кот! Это здесь ты принц. Но если ты прикатишь в Могилев в этой короне, представляешь, как встретит тебя фатерлянд и твои верноподданные? Давай, Буян, наливай!

– Да, вижу эту мизансцену, – захихикал Буян, – заходит Принц поддатский в вино-водочный еще поддачи купить, а у красноносых Йориков, что в очереди стоят, челюсти отвисают.

– А если услышат, что ты еще на белорусском шпрэхаешь, даже из гастронома выйти не дадут – стражу вызовут. На выходе менты руки заломают и скажут, что пьяная скотина – нажрался и пикельхаубэ из музея Великой отечественной украл! А если в обезьянник кинут – шлем все равно силой снимут, потому как в обезьяннике с колюще-режущими предметами нельзя! Вот и конец всей концепции!

Федор поднял рюмку:

– Давайте, за шлем! Чтоб принес он тебе мир и славу, а не войну и разруху!

– Ну, хотя бы, – причмокнул Буян, закусывая увесистым куском ананаса, – ты бы снимал его время от времени. Надевал бы по праздникам – на день Победы, Двадцать третьего февраля, на Первое мая, на Пасху. Ну, в конце концов, на день рождения тещи. Ну ты же заладил: не сниму, не сниму!

– Это будет уже не манифест, а так, стеб какой-то. Ладно, что ты предлагаешь? – Андрэ посмотрел на есаула.

– Вот! Предлагаю налить! – Оживился Федор. – Третий тост, Андрюха, хочу поднять за твою медхен! – Он посмотрел на Ингрид. – Как же ты ее здесь одну оставишь?

– Солдат едет на фронт, а невеста ждет. Это классика, Федор!

– На хрен тебе эта классика! Зачем тебе этот фронт? Ну, подумай хорошенько, что ты со своей каской будешь в Могилеве делать? Ведь у ериков аргумент простой будет: снимай, падла! Что ты им ответишь? Идите к черту, ничтожные? О, Заратустра? Я последний сверхчеловек? Только сверхчеловеков, тем более в таких касках, у нас, сам знаешь, никогда не любили!

– Эх, Федор, что ты заладил? Рассказывай, что придумал?

– Да ты погоди! Вспомни, много ли ауштэлюнгов было у тебя там за последние десять лет? Вот видишь! Потому что тут жизнь, а там кладбище. Кладбища всегда на окраину выносили. Вот и имеем. Туда война все время покойников со всей Европы сваливала. И получилось гиблое место. Там хорошо только вурдалаком быть. Я еще удивляюсь, почему это граф Дракула в Трансильвании поселился! У нас бы ему намного комфортнее было! Да и Чернобыль там жахнул не просто так! – Федор распалился, нервно наклонил маршала к рюмке и, налив, выпил без тоста.

За столом зависла напряженная тишина.

– А план у меня такой, – продолжил Федор, закинув в рот еще трех самураев. – Предлагаю отказаться от первоначального либретто и задвинуть кое-что более грандиозное! Завтра отправимся по барахолкам вторую каску искать. Хотя бы не такую шикарную, как у тебя, нехай это будет даже муляж. Затем снаряжаем вторую тележку, сажаем на нее Буяна и даем представление на двух площадках. Потом в труппу мексиканца привлечем и расширим бизнес. Представляешь, какой гешефт мог бы быть? Вундаба! Кайзеровские инвалиды, костюмированные люди-инсталляции в пикельхаубэ на улицах Берлина! Круто! Если б у нас в труппе пять-шесть боевых повозок было, да каждая хотя б по сто пятьдесят евро в день бомбила, посчитай, какие это бабки за месяц!

– Вот это да! Ну, есаул, ты голова! – от такого неожиданного поворота рука Буяна с куском системы залпового огня просто замерла на полпути ко рту. Он, вытаращив глаза, что-то лихорадочно подсчитывал в уме и, наконец, выдал: – О, ё-моё! Двадцать семь тысяч эуро в месяц!

– Ну, предположим, минус выходные, запойные, больничные, мафии за крышу забашлять, но на шести повозках тысяч двадцать собрать можно. Вот!

Федор поднес руку Буяна с куском «Захера» к его широко раззявленному от изумленья рту:

– Вот! Настоящее искусство, нужное людям! Самое что ни на есть найсовременнейшее!!! Наиактуальнейшее искусство!!! Не какой-нибудь сраный видеоарт с концептуализмом, который только кураторам интересен! Ладно, Буян, наливай!

Буян принялся быстро и нервно жевать, затем, схватив графин, суетливо разлил.

– Подумай, это здесь всем насрать, хоть ты ногу к голове пришей! Здесь человек к человеку давно равнодушен. Плевать, делай со своей третьей ногой, что хочешь, только меня не пинай! А у нас равнодушных нет! Поэтому за Бугом тебя ждет война! Тупая и бессмысленная война! А что ты завоюешь в колхозе? Ха-ха! Трудодни да кучу навоза? Ну, бум!

Федор выпил, стрельнул себе в рот «катюшей» красной икры и продолжал:

– Ладно бы ты за идею воевать пошел. Но какие сейчас идеи? За них теперь только паранджи воюют – хуячат всех подряд и себя заодно во имя Аллаха. А твоя идея проста: завоевать мир, чтоб тебя все любили, чтоб слава, бабки, почет. Но для этого не нужно за Буг отправляться. Чтобы твой манифест услышали, тебе здесь надо быть! Здесь галереи, кураторы, критики! Здесь и бабки, и телекамеры! А там кто твой манифест услышит? Нет, там, конечно, тоже кураторы есть, только не те, а из госбезопасности! Эти точно услышат, все подробно в протокол занесут и в папочку!

– Правильно, Федор, говоришь. Только виза у меня через неделю закончится. Мы ж замогильные парии. Не хочет нас Европа с кладбища выпускать. Что я полицейскому скажу, когда он во время выступления попросит паспорт показать, – что я призрак войны, вылезший из могилы?

– А азыль? Попроси убежища!– На каком основании? Как призрак войны? Потому, что пикельхаубе надел? Или скажу: понимаете господа, нам, сверхчеловекам, за Бугом права ущемляют! Так они мне ответят: дорогой хер, это у нас в Европах давно равенство прав и демократия, а у вас как раз сверхчеловекам раздолье!

Крупник

«Бежать! Бежать! Бежать без оглядки! Скорее отсюда, скорей – на восток! Домой! Шнель, быстрей отъезжай! Ну почему стоим? Уже минута как должны были отправиться! Где германский порядок? Полный бардак на железной дороге! Шнель, скорее домой! На восток! Бежать! Бежать, не оглядываясь назад! Бежать, бежать!

Тьфу ты, черт! Наконец тронулись! Давай! Разгоняйся быстрей! Двигай цилиндрами, поршнями, колесами! Набирай скорость! Гони! Гони без оглядки – скорей на восток! Едем. Уже едем! Уже не догонят! Черт возьми, это паранойя! Самая настоящая паранойя! Приступ. Скоты, суки, падлы! Паранойя. Успокойся! Уже не догонят! Ты в безопасности! Ты уже едешь. Но еще есть граница! Могут ждать там! Франкфурт-на-Одере. А если там? Черт возьми! Рано я снял паранджу! Идиот! Как же я не подумал! Зачем я сейчас пошел в туалет и снял паранджу? Засунул ее в рюкзак. Может снова надеть? Нет. Здесь неудобно. Люди смотрят. Выйти в туалет? И вернуться назад в парандже? Кретинизм! Зачем ты снял паранджу? Но там будет граница. Проверка документов. Как объяснить пограничникам, что я в парандже? Сказать, что араб? Мусульманин? Мусульманин-гей? Пассивный гей-мусульманин? Мусульманский педераст? С белорусским паспортом. Да еще и в Шеломе! Кретин! Идиот!»

Поезд, тронувшийся минуту назад с перрона «Берлин-Остбанхов», набирал скорость в направлении Варшавы. Никогда еще Андрэ не покидал город в таком смятении духа. Мысли прямоугольными штампами отбивались в мозгу.

За окнами проплывал серый день. Город провожал его пасмурной неопределенностью, готовой разродиться долгим занудным дождем.

«Нет, в парандже нельзя! Это вызовет подозрения. Нельзя привлекать внимания. Надо быть незаметным. Как быть незаметным в Шеломе? Может, все-таки снять? Заткнись! Скорее, скорее на восток! Бежать. Бежать!

Какая дурацкая штука – жизнь. Еще вчера ты строил планы, но вдруг щелк – все переворачивается, и ты бежишь, бежишь, бежишь в неизвестность. Утром твоя жизнь была устроена и, казалось, известна на годы вперед, а днем все рушится. И ты не понимаешь, почему она, не предупреждая тебя, внезапно выбивает табуретку из-под ног. И вроде ты планы строил, а уже висишь на ниточке неопределенности, и ступни твоих ног покачиваются над землей.

Черт возьми, почему эти два поляка напротив так странно смотрят на меня? Ну конечно. Они думают, что я сумасшедший. Они видели, как я зашел в купе в парандже, а затем вышел в туалет и вернулся уже без нее. Но, может, я другой человек. А тот, первый, просто перепутал купе. Они же не видели лица, его закрывала сетка. Но они видели Шелом. Его шпиль торчал из-под черного балахона. Да, эта парочка точно знает, что это я. Ну и хрен с ними! Какое теперь это имеет значение. Они мне не опасны. Главное, чтобы те, другие, не узнали меня. Черт возьми, какой огромный город. Мы все едем… едем… едем… и никак не можем выехать из него.

Быстрее, быстрее разгоняйся! Давай, дорогой! Домой! На восток! А если они сообщили в полицию? Тогда все! Алее капут! Во Франкфурте уже будут ждать. У них нет моей фотографии. Но есть примета. Шелом. Да, они узнают меня по Шелому! Черт возьми! Что же делать? Снять его? Но нет, они не сообщат в полицию. Они не любят полицию. Они решают вопросы сами. Если б сообщили – меня б уже взяли. Суки, сами ж все заварили. Козлы! Главное – пересечь границу. За Одером я спасен. Сколько еще до границы? Около часа. Паранойя, мать вашу, паранойя.

Да, поляки смотрят на меня с опаской. Думают, что я буйный. Надо успокоиться. У меня гримаса на лице. Улыбнись им. Покажи, что ты дружелюбно настроен. Что ты не призрак войны. Вот так. Улыбку повеселей. Боже, они перепугались еще больше. Зубы. Да, зубы. Надо смыть эту чертову краску с зубов. Прямо сейчас встать, пойти в туалет и смыть. Потом вернуться и улыбнуться им еще раз. Надо заговорить с ними. Снять напряжение. Что бы такое сказать?»

– Шалом! Панове едут до Варшавы?

– Так. А пан?

– Тэж до Варшавы.

«Черт возьми! Что-то разговор не клеится. В купе опять напряженно. Надо немедленно пойти в туалет и смыть краску. Скоро Одер. Пограничникам тоже не понравятся мои зубы. Беззубый и в Шеломе. Подозрительно. Начнут проверять, рыться в рюкзаке. Найдут паранджу и сапог. Подумают, что я исламский террорист. Снимут с поезда для выяснений. Надо избавиться от паранджи. Выкинуть ее в окно? И сапог туда же? А если еще пригодятся? Если у них в Варшаве тоже есть свои люди? Да и жалко. Паранджу мне дала Ингрид. Единственный подарок, который от нее остался. А сапог мне не пришьют. Да, но он один. Подозрительно. Ничего. В худшем случае отвинтят каблук и посмотрят, что я там прячу. Жаль, с Ингрид уже, наверно, никогда не увидимся. Она даже не смогла проводить меня на вокзал. Это было рискованно. Вместе нас могли б вычислить. Обняла в подъезде Тахелеса. Поцеловала, накрыла лицо черной сеткой и сказала: "Прощай!”»

Взяв рюкзак, Андрэ вышел из купе. С опаской оглянувшись по сторонам, он направился в туалет. Зубы отмывались с трудом. Федор подкрашивал их нитроэмалью, поэтому необходим был растворитель. Он попробовал ободрать ее десятицентовой монетой. Кое-где краска поддалась, но вышло что-то непонятное, похожее то ли на зубную проказу, то ли на парадонтозную плесень.

«Проще снова покрасить их белым цветом. Ну, Федор, спасибо. Не догадался кинуть в рюкзак тюбик белил. Ладно, сделаю это в Варшаве, а пока буду серьезным. Постараюсь на границе без надобности зубы не скалить».

Андрэ вернулся в купе. Попутчики молча читали газеты. Взяв какую-то лежащую рядом газету, он сделал вид, что тоже читает.

«Да, это правильная идея! Почему сразу не подумал? Все шпионы в фильмах прикрываются газетами. На границе уткнусь в нее и сделаю вид, что мне все пофиг. Только надо повыше держать, чтобы шпиль не торчал. Неплохо было б еще два отверстия для глаз сделать, чтобы видеть, что в купе происходит. Хорошая мысль!»

Он достал из рюкзака ножик и, прорезав две дырки, снова поднес газету к лицу. Сквозь проделанные глазки Андрэ увидел, как два пана напротив в недоумении переглянулись и с тревогой посмотрели на него. «Черт, заметили!» – с досадой подумал Андрэ и неожиданно спросил:

– Панове, у вас нема тюбика белил? А то зубы шелушатся, надо бы подкрасить.

«Они думают, что я псих. Надо подыграть – пусть так считают. Для конспирации это даже лучше».

Панове опять молча переглянулись и, ответив «нема», снова уставились в свои газеты.

«Подъезжаем. Уже Франкфурт. Скоро будет вокзал и проверка документов. А если все-таки сообщили? Представляю, как пограничники обрадуются, увидев меня. Вызовут полицию, и прощай фатерлянд. Надолго. А если не сообщили, но сами ждут на перроне. Зайдут в поезд и пойдут искать по вагонам. Заглянут в купе – и… О! Какая встреча! Вот ты где, наш дорогой хер! А мы тебя давно ждем! Все ноги обегали! Ну, хорошо, и что они сделают? Начнут бить прямо в вагоне? При свидетелях? Представляю, как перепугаются эти поляки. Нет, все-таки, наверное, попробуют вытащить из поезда. Надо предупредить этих панов, чтобы тогда сразу вызывали полицию. Тогда уж лучше в полицию. Как бы это им объяснить? Они и так считают меня ненормальным. Подумают, что это бред. Это и есть бред – параноидальный бред! Паранойя, мать вашу, паранойя! Успокойся! Читай газету!»

– Пшепрашам, вы не могли бы, если меня будут вытаскивать из вагона, вызвать полицию.

– Пану кто-то угрожает?

– Нет, нет, с чего вы взяли. Это я так, на всякий случай. Люблю подстраховаться от любой неожиданности.

– Добра, пан, вызовем полицию.

«Ну вот, уже перрон. Тормозим. Остановились. Пока спокойно. Эти люди на перроне не похожи на них. Да, это пара пожилых бюргеров. Это студенты. Может, они на том конце платформы. Ну нет, их люди были б везде. Может, все-таки сообщили? Идут пограничники. Заходят в вагон. Вот они уже проверяют первые купе. Приближаются. Подходят к нашему. Ну, Господи, пронеси!»

Дверь купе с шумом открылась:

– Паспортный контроль! Документы!

Откинув газету, Андрэ протянул паспорт. Молодой пограничник слегка оторопел, затем взял паспорт и принялся его тщательно изучать. Он долго перелистывал страницы, рассматривал визу, сверял штемпели, время от времени бросая любопытный взгляд на хозяина документа. Андрэ почувствовал, как вены у висков под Шеломом набухли и на них проступили маленькие капли пота, готовые скатиться по лицу.

«Ну, дорогой. Не тяни. Давай. Решайся. А? Ах! Вот молодец! Ура, пронесло!»

Пограничник взял штемпель и звучно шлепнул в паспорт печать выезда.

– Битте!

«Ну, слава Богу! Значит, не сообщили. Еще несколько минут ожидания и я в безопасности. Главное, чтобы сейчас эти не появились. Ну, давай же! Отправляйся. Сколько можно стоять? На перроне пока все тихо. Эти люди, что там ходят, не опасны. Ну, давай же! Трогайся! На часах уже ровно. Ну, нет! Нет в Германии никакого порядка! Ну, наконец-то!!! Поехали!!! Еще будут поляки. Но им все равно. Ура! Ешчэ Польска не згинела!»

Поезд, ускоряясь, летел на восток. За окнами пронеслись пригороды Франкфурта, металлические конструкции моста через Одер, уютные домики, поля с цилиндрами убранной соломы, дороги, переезды, шлагбаумы. Только сейчас Андрэ почувствовал, как устал за последние сутки. Напряжение ушло, и его тут же потянуло в сон. Откинув уже ненужную шпионскую газету, он забился в угол и задремал. В полудреме он проехал границу, его снова просили показать паспорт, он что-то отвечал, почти не открывая глаз, а затем сон целиком овладел им…

Он проснулся от дверного хлопка. Выглянув в окно, увидел перрон большой станции и вывеску с надписью: «Познань». Рядом сидела пожилая пани, видимо, только что вошедшая в их купе. Два старых попутчика тихо дремали каждый в своем углу. Тревога понемногу спадала, и Андрэ припомнился последний мирный вечер в Берлине, когда они с есаулом вели задушевные разговоры о войне и мире, о Федоре Михайловиче, Раскольникове и старухе. Идея Федора была слишком хороша, чтобы просто так выпустить ее на ветер. В итоге они решили, что Андрэ вернется в Могилев, а через некоторое время приедет обратно в Берлин со свежей визой. Начало новых гастролей они запланировали на весну. А до этого Федор должен был подобрать новую труппу, разыскать амуницию, прикупить необходимое количество шеломов и утрясти другие вопросы.

На следующий день они давали представление на подступах к Пергамону. Как и накануне, все прошло неплохо. Публика снова с любопытством слушала рассказы Андрэ о коварном сговоре Антанты, о продажности тыловых интендантов, о крысах, засевших в штабах, о болотных вурдалаках, об историческом разгроме их части под Псковом, который теперь отмечается 23 февраля. Каялся, что не виноват в смерти Офелии, что Полония убивать не хотел, он сам нечаянно под руку подвернулся. Опять что-то нес про Аустерлиц, Наполеона, Ватерлоо. Говорил, что был лично знаком со многими революционерами, видел в разливе Ленина и был тайным связным между германским штабом и большевиками.