Текст книги "Девушки по вызову "

Автор книги: Артур Кестлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

II

Конгресс-центр был детищем одного любителя приключений, чья жизнь и деятельность остаются окутанными тайной. Сын почтальона из затерянной альпийской долины, обреченный на наследование скучного отцовского занятия, он пошел наперекор судьбе, сбежал в Южную Америку и стал там миллионером. Ходили разные слухи: согласно одним, он нажил богатство торговлей оружием, согласно другим, организовал сеть борделей, где девицы щеголяли в широких юбках в сборку и были обязаны в самый ответственный момент своей профессии вопить тирольским йодлем. Однако после первого же сердечного приступа миллионер претерпел духовное перерождение и передал свои деньги Фонду содействия любви между нациями. Послание о братской любви должно было распространяться из Конгресс-центра, выстроенного в любимых горах его основателя; однако он умер еще до того, как комплекс был введен в строй. После его смерти попечители выяснили, что на проценты от денег, рассованных Фондом в разные места, можно разве что платить им самим зарплату, но никак не пропагандировать всемирную любовь. В связи с этим было решено, что лучше всего сдавать здание в аренду организаторам различных конгрессов и симпозиумов, заодно вменяя им в обязанность рекламу благой любовной вести. Первоначально здание именовалось Maison des Nations, но потом выяснилось, что это – историческое название самого прославленного и всеми оплакиваемого борделя на парижской улице Шабанэ, и название было изменено. Фройляйн, оккупировавшие деревню в лыжный сезон, приносили больше дохода, чем Конгресс-центр, но жители все равно гордились, что ежегодно дают приют нескольким созвездиям мировых знаменитостей. Впрочем, не обладая стандартами для сравнения, они не понимали, что последний автобус доставил к ним материал отменнейшего качества, в том числе трех нобелевских лауреатов и нескольких перспективных кандидатов на Нобелевскую премию в ближайшие годы.

Одни участники прибыли в воскресенье автобусом, другие добрались до деревни а арендованных автомобилях. Общее количество ученых равнялось всего дюжине – необычно малая цифра для междисциплинарного симпозиума, однако Соловьев настоял, что это и есть оптимальное число для конструктивного обсуждения, огорчив этим Международную академию науки и этики, игравшую роль спонсора.

Академия, финансируемая еще одним раскаявшимся толстосумом, управлялась специалистами в области пи-ар, считавшими, что престиж симпозиума и красивого толстого сборника, в виде которого впоследствии выйдут его труды, находятся в прямой пропорциональной зависимости от количества прославленных выступающих. Им ничего не стоило втиснуть в план пятидневной конференции пятьдесят докладов, благодаря чему участники оказывались в состоянии боксеров, только что побывавших в нокдауне, а время, отведенное для дискуссий, приближалось к нулю, хотя именно дискуссии и декларировались главными целями любого подобного мероприятия. “Боюсь, – мямлил беспомощный председатель конференции, – три последних докладчика превысили отведенное им время, и мы вышли из графика. Если мы хотим перекусить перед очередным докладом, то придется перенести дискуссию на конец вечернего заседания”. Естественно, после зачтения последнего доклада на вечернем заседании еле-еле оставалось время для коктейлей.

– Двенадцать – и ни одним больше! – заявил Соловьев руководителю программ Академии. – Хотите устроить цирк – зовите инспектора манежа.

– Но ведь вы исключили из списка самые громкие имена многих направлений!

– Разве наша цель – прогреметь?

– Двенадцать докладов за пять дней! – простонал руководитель программ. – Восемнадцать-двадцать часов на дискуссии под магнитофон! На одну стенограмму записей уйдет уйма денег.

– Если вас не интересует дискуссия, то в симпозиуме как таковом не остается совершенно никакого смысла.

– У вас безупречная логика, – простонал встревоженный руководитель программ, – но пятнадцатилетний опыт мне подсказывает, что все эти дискуссии вырождаются в бессмыслицу, которую несут убежденные слепцы. Потому я и предпочитаю хорошо организованный цирк, где каждый исполняет разученный номер и удостаивается вежливых аплодисментов.

– Непонятно, какой же во всем этом смысл.

– Вы забыли Закон Паркинсона? Должны же фонды расходовать свои деньги! Спонсоры обязаны отыскивать проекты для спонсирования. Руководителям программ приходится руководить программами. Так что мы имеем вечный двигатель, гоняющий горячий воздух. А у горячего воздуха, знаете ли, есть тенденция к расширению. Для одного из самых блестящих физиков-ядерщиков нашей эпохи вы поразительно наивны!

Соловьев не стал спорить. Он смотрел на руководителя программ, нахмурив мохнатые брови; брови и набрякшие мешки под глазами резко контрастировали с неисправимо наивным выражением лица. Он не находил аргументов, чтобы втолковать собеседнику – хотя Джеральд Хоффман был очень даже неплохим экземпляром в сравнении с основной массой чиновников различных фондов, – какие чувства у него вызывает предстоящая конференция, с каким отчаянием он взялся ее устраивать, каким гиблым делом все это может оказаться.

– Тем не менее, – резюмировал Хоффман, – вы, как всегда, одержали верх. Хотите дюжину участников – получайте дюжину. Наверное, это все апостолы? Только поменяйте, ради Бога, название! Нельзя назвать симпозиум просто “S.O.S.” Я даже подозреваю, что вместо последней точки вам бы хотелось влепить восклицательный знак. Если хотите знать, это недостойно, отдает сенсационностью, неакадемично, попросту апокалиптично! Не хватало только назвать встречу “Последняя труба”.

– Или “Четыре всадника”. А что, это как раз соответствует атмосфере цирка.

– Ради Бога, побудьте хоть немного серьезным! Как вам нравится такой вариант: “Стратегии выживания”?

– Нет, слишком похоже на компьютерные игры. Лучше назовем симпозиум “Принципы выживания”.

– Неплохо. Может быть, добавить “научные”? “Научные принципы…”

– Лично я не знаю, что значит “научные”, а вы? Нет, лучше оставим голые “принципы”.

– Как хотите. Итак, “Принципы выживания”! – Хоффман записал вымученное название и облегченно перевел дух.

Возникла пауза. Хоффман обратил внимание, что широкие атлетические плечи Соловьева несколько поникли. Тем не менее, раньше женщины были от него без ума – особенно миссис Хоффман, ха-ха… Она объясняла, что секрет притягательности Соловьева – в его сумрачной, грубой физиономии, совсем как у донского казака, как она говорила; но что делать с этими уродливыми мешками под глазами?… Кроме того, женщин привлекал его бас и легкий русский акцент (с точки зрения жены Хоффмана, у Соловьева был настоящий шаляпинский бас).

Соловьев тем временем затушил сигару, испачкав всю пепельницу, и встал, чтобы уйти. Правда, уже в следующую секунду он передумал, снова уселся и спросил, как ни в чем не бывало:

– Думаете, в этом есть какой-то смысл?

Руководитель программ бросил на него удивленный взгляд, после чего подверг тщательному изучению собственную дымящуюся сигару.

– Вам лучше знать, – проговорил он наконец. – Если бы не вы, а кто-то другой предложил собрать двенадцать умников, пусть даже мудрейшие головы в своих областях, для выработки плана спасения мира, я бы назвал автора предложения помешанным фантазером и посоветовал ему закрыть дверь с другой стороны.

Соловьев крутил в руках карандаш со стола Хоффмана.

– Возможно, вы оказали бы мне услугу, если бы отреагировали на мое предложение именно так.

– Не спорю, но беда в том, что вы не помешанный. Чем мы рискуем? В наихудшем случае – напрасной тратой наших денег и вашего времени.

– А в наилучшем?

– Не принуждайте меня прибегать к воображению – я его лишен. Это сфера вашей компетенции.

Так проекту был дан зеленый свет.

III

Один из священных ритуалов любого конгресса, конференции, симпозиума или семинара – это вечерний коктейль накануне официального начала заседаний, на котором у участников есть шанс познакомиться. Впрочем, в Шнеердорфе необходимость знакомиться вряд ли возникала: немногочисленные участники давно знали друг друга, так как неоднократно встречались по аналогичным поводам в прошлом. Согласно программе, коктейль должен был начаться в 6 часов вечера, и почти все прибыли к началу с завидной точностью, включая жен, секретарей и наблюдателей, представляющих Академию. Всего набралось человек тридцать. Все переминались с ноги на ногу в небольшом помещении, прихлебывая херес и делясь воспоминаниями о прошлой встрече. Судя по всему, мало кто обращал внимание на великолепную альпийскую панораму за широкими окнами. Пока что участники не до конца раскрепостились, в воздухе веяло скованностью. Однако все знали, что очень скоро тишина сменится шумом, напряжение – полной раскрепощенностью.

– Совсем как обыватели после воскресной церковной службы, – громко сказала Харриет Эпсом монаху Тони. – А все из-за жен! Держитесь в стороне от академических жен. Это особая порода: неряшливые, злые на язык, заведомо утомленные. Что их так утомляет, я вас спрашиваю?

Саму Х.Э. нельзя было назвать ни неряшливой, ни утомленной Она зачем-то опиралась на толстый посох с резиновым наконечником, но еще неуместнее выглядела ее мини-юбка из экзотического материала, предназначенная для того, чтобы выставлять на всеобщее обозрение могучие ляжки с синими сосудами, петляющими между кочек гусиной кожи.

– Вы только на них посмотрите! Какая потертость, какое увядание! Что же их так состарило?

– Уж не мужья ли? – предположил Тони, уловив намек.

– Чрезвычайно проницательно! С другой стороны, ученых тянет именно к таким невзрачным мученицам.

– Осторожнее с обобщениями! – раздался у нее за спиной женский голос.

Испуганно оглянувшись, Харриет узрела Клэр Соловьеву. Та немедленно запечатлела на ее багровой от румян щеке звучный поцелуй.

– На меня, например, ваши обобщения не распространяются, – продолжила Клэр. – Лично я не склонна к мученичеству. Как бы вы меня охарактеризовали, Тони?

– Очаровательная красавица-южанка! – выпалил Тони и густо покраснел, стесняясь скудости своего галантного словаря.

– Глупышка! – Клэр была ошеломлена и одновременно польщена. Она только недавно разменяла пятый десяток и еще могла ослеплять мужчин, тем более при некотором старании, но, к своему огорчению, всего за две недели до отъезда с мужем из Гарварда стала бабушкой. Зачем было восемнадцатилетней дурочкой выходить замуж за Николая, который был вдвое ее старше? И зачем их дочь Клэретг, восемнадцатилетняя дурочка, вышла замуж за хирурга, годного ей в отцы? Наверное, это семейное проклятье, записанное в генах.

– Вы прямо, как змея в траве – появляетесь, когда вас не ждут. – Эти злые слова были произнесены необычным для Харриет ласковым тоном: она питала к Клэр слабость.

– Придется мне увести от вас брата Тони, – заявила Клэр. – Он еще ни с кем не успел познакомиться: вы его монополизировали.

– Забирайте его с потрохами! – фыркнула Харриет. – Я буду вам только благодарна за счастливое избавление. Но взамен я бы попросила как-нибудь защитить меня от Хальдера.

Однако способ защиты от профессора Отто фон Хальдера еще не был изобретен. Его всклокоченная седая шевелюра, словно позаимствованная у короля Лира, угрожающе двигалась над остальными головами. Те, мимо кого он проходил, не могли не подивиться его походке – нечто среднее между гусиным шагом и плавными движениями охотника, выслеживающего оленя. Еще больше поражал его вид, в частности, ноги: мокасины, клетчатые гольфы, волосы, узловатые коленки, снова волосы, наконец, шорты цвета хаки.

– Всем горячий привет! – протрубил он. – Когда сойдутся люди и вершины, свершатся достославные дела.

Клэр тем временем удалось, применив мастерский маневр, увести Тони в противоположном направлении, притворившись, будто она не заметила Хальдера и не слышала его приветствия, хотя то и другое было превыше человеческих сил.

– Как ловко вы это провернули! – похвалил ее Тони, когда они оказались на безопасном расстоянии. – Теперь я знаю, как чувствует себя пароход, буксируемый катером.

– Я научилась этой технике от своего отца, – ответила Клэр, – Он был сотрудником британского министерства иностранных дел, но на самом деле выполнял обязанности вышибалы на затянувшихся дипломатических приемах. А что касается Хальдера, то вы с ним уже встречались Он, конечно, эксгибиционист, но не так глуп, как может показаться. Пусть вас не вводит в заблуждение его стиль “enfant terrible”,

– Дело не в этом. Просто я читал его последнюю книгу “Homo Homicidus” и категорически с ней не согласен.

– Николай тоже против. Осторожно, там Валенти! Бежим в противоположную сторону. Я бы предпочла, чтобы Николай не приглашал этого щеголя. В его гримасе Валентине есть что-то зловещее, уж не обессудьте за каламбур, Да еще этот шелковый платочек в нагрудном кармане!

– Разве он не слывет волшебником среди нейрохирургов, по праву награжденным Нобелевской премией?

– А еще он прославился как величайший любитель Лолит. У меня от одного его вида мурашки по телу!

И она подтолкнула Тони к унылому лысому коротышке с ямочками на щеках, терпеливо внимавшему длинной тираде моложавой особы с бритой шеей.

– Это брат Тони, представитель Всевышнего на нашем симпозиуме, – перебила Клэр увлекшуюся болтунью. – Тони, познакомьтесь с доктором Уиндхемом, который, как вам известно, грозится превратить всех наших внуков в гениев. А это – доктор Хелен Портер, которая клянется спасти внуков от ужасов раннего приучения к горшку.

– Любая христианская мать благословит вас за ваши старания, – напыщенно обратился Тони к Хелен Портер. – Но я не знал, что в симпозиуме участвует еще одна леди, помимо доктора Эпсом.

– Я не участница, – объяснила Хелен Портер. – Просто Харриет выбрала меня на роль сопровождающего лица.

– Бедняжка! – посочувствовала Клэр. – Ничего, Николай смилостивится и пригласит вас на одно из заседаний в качестве участницы дискуссии.

– Решительно протестую! – заявил Хорас Уиндхем, весь изрытый ямочками от смеха. – Не желаю, чтобы клейнианцы разорвали меня в кочки.

– А мне всегда хотелось познакомиться с кем-нибудь из клейнианцев, – признался Тони.

– Почему?

– Потому что мне нравится предположение, что все мы входим в жизнь параноиками, а потом начинаем страдать депрессией.

– Не очень удачная шутка! – отрезала Хелен и нарочито переключилась на Уиндхема. – Так вы говорили…

Клэр и Тони двинулись дальше.

– Кажется, меня поставили на место, – радостно сказал Тони.

– Не обращайте внимания. Она стерва. Но с хорошими мозгами… Здравствуйте, профессор Бурш. Вы знакомы с…

– Мы вместе ехали в автобусе, – сказал Бурш без всякого энтузиазма.

– Беднягу только что осадила эта стерва-клейнианка.

– Не знал, что среди приглашенных есть клейнианка, – ответил Бурш. – Иначе я бы еще подумал, принимать ли приглашение. У Соловьева странные предпочтения.

– Она не приглашенная, а просто маркитантка, которую приволокла в своем обозе Харриет.

– Почему вы так не любите клейнианцев? – поинтересовался Тони. – Ваша неприязнь ограничена только ими или распространяется на всех фрейдистов?

– Я их не различаю, – сказал Бурш, сердито глядя поверх очков-половинок в золотой оправе. – Их разногласия занимают меня не больше, чем распри янсенитов и иезуитов. Я, знаете ли, ученый, поэтому меня интересует поведение, которое поддается наблюдению. Покажите мне кусочек своего супер-эго под микроскопом – и я поверю в его существование.

– Ни супер-эго, ни “комплекс кастрации” меня не волнуют, забирайте их себе, – ответил Тони. – Но, кажется, вы в своих книгах отрицаете заодно и существование сознания?

– Я могу рассмотреть под микроскопом мозговую ткань. Положите под окуляры моего микроскопа препарат сознания – и я признаю, что он есть. Если же вы не можете этого сделать, то мне приходится относиться к сознанию как к чему-то отдельному от мозга, то есть как к необоснованной гипотезе, недостойной внимания.

– Но мозг – всего-навсего сгусток материи, а физики, говорят, дематериализовали материю, превратив ее в завихрения энергии.

– Вы повторяете излюбленную аргументацию полуграмотных болтунов.

Но Тони было нелегко обескуражить. Он сменил тактику.

– Возьмем гипноз. Разве это не доказательство торжества сознания над материей?

– Пшноз – всего лишь вариант научного подхода, именуемого психологической обработкой. Он приводит к наблюдаемым переменам в поведении, вызываемым воздействием на рефлексы подопытного.

– А я был свидетелем того, как гипнотизер за неделю свел одной старухе бородавки. Разве бородавки имеют отношение к поведению?

– Нет, бородавку я к элементам поведения не отношу, просто у меня нет времени на колдовство. Вы сможете это вылечить? – Он указал на бурый нарост у себя на подбородке.

– Я не гипнотизер. Но тот человек, о котором я говорю, наверное, смог бы…

– Повторяю, у меня нет времени на фокусы! Клэр побаивалась, что вторая подряд отповедь все же испортит жизнерадостному Тони настроение, но, на счастье, заметила медленно приближающегося Николая, по-бычьи опустившего тяжелую голову с густыми седеющими волосами. Впрочем, его появление вряд ли можно было счесть случайностью. Она считала непреложным фактом – хотя профессор Буш гневно отверг бы такое предположение, – что Нико всегда чувствует, когда она в нем нуждается, где бы он в этот момент ни оказался – хоть в переполненном холле, хоть на конференции по другую сторону Атлантического океана.

– Уже ссоритесь? – спросил он, по-отечески твердо беря Тони за плечо.

– Тони пытается обратить профессора Бурша в картезианский дуализм.

– Я скорее поверю в зеленых человечков с Венеры, перемещающихся в летающих чайниках, чем в сознание или в душу, существующую вне пространства и времени, не имеющую ни температуры, ни массы, которые можно было бы измерить приборами, – ответил Бурш запальчиво. С Тони он беседовал снисходительно, но в присутствии Соловьева сделался агрессивен.

– В своих лабораториях, – сказал Соловьев, осуждающе наставив на Бурша палец, – мы имеем дело с элементарными частицами материи – электронами, позитронами, нейтрино и так далее, которые не имеют ни массы, ни веса, ни конкретного местоположения в пространстве.

– Наслышан о ваших чудесах, благо что рекламы хоть отбавляй. Только что они доказывают?

– Очень просто: что материализм – vieux jeux, и стал таковым уже лет сто назад. Очень странная ситуация! Мы знаем, что поведение электрона не полностью подчиняется законам физики, а вы верите, что поведение человека полностью описывается физическими законами. Электроны непредсказуемы, зато люди – вполне! И это вы называете психологией…

Он наклонил голову, словно страдал тугоухостью и хотел расслышать каждое слово Бурша. Этой своей старомодной учтивостью он неизменно приводил оппонентов в бешенство. Бурш не то чтобы взбесился, но был близок к этому.

– Вот вам мой ответ, – произнес он с преувеличенной отчетливостью. – Советую физикам заниматься наблюдениями и воздерживаться от скороспелых метафизических умозаключений.

Соловьев покачал косматой головой.

– Философия – слишком серьезная сфера, чтобы доверить ее одним философам.

– С моей точки зрения, ее можно доверить даже теологам, – возразил Бурш. – Лично я занимаюсь экспериментальным изучением психологической обработки низших млекопитающих и применением аналогичных методик в нашей образовательной системе. Это социальная инженерия, опирающаяся на твердые факты, а не на расплывчатые предположения.

– А я, – вмешалась Клэр, – пытаюсь сейчас предположить, что вам принести: еще хересу или чего-нибудь покрепче.

Однако дилемму за нее разрешила женщина, ранее представленная всем просто как мисс Кейри, подошедшая с подносом напитков на все вкусы. Поднос со спиртным выглядел в руках мисс Кейри неприлично, как если бы пожилой монахине доверили прислуживать на холостяцкой пирушке. Ее седеющие волосы были собраны в узел, тонкие губы на изможденном лице делались еще тоньше, когда она сосредоточивалась, стараясь не уронить поднос.

– Вы знакомы с мисс Кейри? – воскликнула Клэр. – Как любезно вы поступили, согласившись помочь с напитками, мисс Кейри! Но это, конечно, совершенно не обязательно… Мисс Кейри – ассистент профессора Валенти и эксперт в области звукозаписи, в чем вы сможете завтра убедиться. Что вы, мисс Кейри, позвольте, я сама…

Она попыталась отобрать у мисс Кейри поднос, но та сердито рванулась, звякнув рюмками и расплескав по меньшей мере треть их содержимого.

– Не смейте! – прошипела она, бледная, как смерть. – Это МОЙ поднос!

Внезапно рядом вырос доктор Валенти – улыбающийся, руки в карманах.

– Успокойтесь, Элеонора, – сказал он тихо. – Вас что-то расстроило? Весь последний месяц мисс Кейри очень напряженно работала, – объяснил он присутствующим.

Но ассистентка присмирела так же внезапно, как несколько секунд назад впала в неистовство. Теперь она ласково улыбалась, как смиренная монахиня, и предлагала всем напитки с подноса, как рождественские сласти детишкам.

– Познакомьтесь, мисс Кейри, – продолжила Клэр таким тоном, словно ничего не произошло. – Моему мужу вас уже представляли. Профессор Бурш, брат Тони Каспари…

– Надо же, духовное лицо! – И мисс Кейри, по-девичьи хихикнув, изящно проследовала со своим подносом дальше.