Текст книги "Клиника: анатомия жизни (Окончательный диагноз)"

Автор книги: Артур Хейли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 8

– Я не уверен даже в том, что победа над полиомиелитом была благом или необходимостью.

Эту фразу произнес Юстас Суэйн – основатель империи универмагов, миллионер и филантроп, а также член совета директоров клиники Трех Графств. Гости уютно расположились в облицованной дубом, мягко освещенной библиотеке старого, но импозантного особняка, расположенного на пятидесяти акрах парка близ восточной окраины Берлингтона.

– Невозможно, чтобы вы говорили это всерьез, – небрежно заметил Ордэн Браун. И председатель совета директоров улыбнулся двум присутствовавшим женщинам – своей жене Амелии и дочери Суэйна Дениз Кванц.

Кент О’Доннелл отпил немного коньяка, бесшумно поданного слугой, и откинулся на спинку глубокого кожаного кресла, которое он выбрал, когда гости после обеда перешли в библиотеку. Сцена, на взгляд О’Доннелла, была почти средневековой. Он окинул взглядом освещенное приглушенным светом помещение, ряды переплетенных в кожу книг, которые стояли на стеллажах, достигавших высокого деревянного потолка, тяжеловесную мебель из темного старого дуба. В необъятном камине лежали огромные поленья. В этот теплый июльский вечер они не горели, но по первому же знаку хозяина слуга был готов поджечь их факелом. Юстас Суэйн сидел напротив О’Доннелла как король в похожем на трон кресле с прямой спинкой, а остальные гости расположились перед ним полукругом, словно подданные.

– Я говорю вполне серьезно. – Суэйн поставил на стол стакан с бренди и подался вперед. – О, я, конечно, признаюсь: покажите мне ребенка на костылях, и я, забыв обо всем, полезу в карман за чековой книжкой. Но я говорю о деле в широкой перспективе. Факт остается фактом, и я готов спорить с любым, кто станет это отрицать: мы занимаемся тем, что ослабляем род человеческий.

Этот аргумент не отличался новизной. О’Доннелл учтиво возразил:

– Вы хотите предложить, чтобы мы прекратили медицинские исследования, заморозили наши знания и технологии и перестали помышлять о победах над другими болезнями.

– Вы не сможете этого сделать, – ответил Суэйн. – Это так же невозможно, как заставить гадаринских свиней не прыгать с обрыва.

О’Доннелл рассмеялся:

– Не скажу, что мне нравится эта аналогия. Но если так, то к чему спор?

– К чему? – Суэйн стукнул кулаком по подлокотнику кресла. – К тому, что вы можете только что-то критиковать и не можете ничего сделать, чтобы это изменить.

– Понимаю, – сказал О’Доннелл, чувствуя, что не хочет углубляться в эту дискуссию. Кроме того, спор мог повредить отношениям с Суэйном как его самого, так и Ордэна Брауна, а они приехали сюда как раз для того, чтобы их улучшить. О’Доннелл окинул взглядом присутствующих в библиотеке людей. Амелия Браун, с которой О’Доннелл был хорошо знаком после посещений дома председателя совета директоров, перехватила его взгляд и улыбнулась. Жена была в курсе всех дел своего мужа и знала всю подноготную политики руководства клиники.

Дениз Кванц, замужняя дочь Юстаса Суэйна, внимательно слушала.

За обедом О’Доннелл обнаружил, что его взгляд совершенно невольно то и дело останавливается на миссис Кванц. Трудно было поверить, что эта женщина – родная дочь жесткого циничного человека, сидевшего во главе стола. В свои семьдесят восемь лет он все еще проявлял мертвую хватку, приобретенную в бурном и жестоком мире крупных дельцов рынка розничной торговли. Временами он пользовался преимуществами своего возраста и отпускал колкие замечания в адрес гостей, хотя О’Доннелл подозревал – он просто провоцирует спор. О’Доннелл даже поймал себя на мысли о том, что престарелого мальчишку до сих пор тянет подраться, пусть даже теперь только словесно. Интуитивно О’Доннелл чувствовал, что Суэйн преувеличивает свою антипатию к медицине только для того, чтобы поддержать свою злость. Исподволь разглядывая старика, О’Доннелл решил, что не последнюю роль в этом играют подагра и ревматизм.

В отличие от отца Дениз Кванц говорила вежливо и мягко. Она не раз сглаживала отцовские резкости, добавляя к ним несколько разумных слов. О’Доннелл отметил, что она к тому же красива и красота эта подчеркивается очарованием зрелости, которая приходит иногда к женщине в сорокалетием возрасте. О’Доннелл узнал, что Дениз часто приезжает в Берлингтон из Нью-Йорка. Вероятно, она не хочет бросать отца и периодически приглядывает за ним. Жена Суэйна умерла много лет назад. Из разговора, однако, выяснилось, что большую часть времени Дениз проводит все же в Нью-Йорке. Пару раз она упомянула своих детей, но имя мужа не было названо ни разу. О’Доннелл решил, что они либо живут раздельно, либо давно развелись. Кент невольно сравнил Дениз Кванц и Люси Грейнджер. Эти две женщины были абсолютно разными. Люси, с ее успешной профессиональной карьерой, чувствовала себя в медицинской и больничной среде как рыба в воде и могла сблизиться с таким мужчиной, как он, на почве общих профессиональных интересов. Дениз Кванц была женщина свободная, богатая и независимая. Несомненно, она вращалась в великосветском обществе, но, несмотря на это – О’Доннелл чувствовал это инстинктивно, – умела создать в доме тепло и уют. Кент задумался: какая из двух женщин больше подходит для мужчины – та, которая посвятила себя профессии, или та, которая выбрала личную жизнь!

Дениз отвлекла О’Доннелла от его мыслей:

– Я уверена, что вы не сдадитесь так просто, доктор О’Доннелл. Не дайте отцу так легко отделаться.

Старик фыркнул:

– Мне не от чего отделываться. Все ясно как божий день. Веками природное равновесие сдерживало рост населения. После всплеска рождаемости наступал голод, уменьшавший численность населения.

В разговор вмешался Ордэн Браун:

– Но во многих случаях причины сокращения численности были чисто политическими, не имеющими ничего общего с силами природы.

– Иногда случалось и такое, в этом я могу с вами согласиться. – Суэйн беззаботно махнул рукой. – Но в гибели слабых членов популяции нет ничего политического.

– Вы имеете в виду слабых или бедных? – спросил О’Доннелл. «Ты хотел спора, – подумал он, – и ты его получишь».

– Я имею в виду только то, что сказал, – слабых. – Старик произнес это резко, но Кент чувствовал – он наслаждается спором. – Во время чумы или другой эпидемии слабые вымирали, а выживали сильнейшие. Другие болезни выполняют такую же функцию, поддерживая численность населения на определенном уровне – естественном. За счет этого сохранялись сильные, и именно они порождали следующие поколения.

– Юстас, вы действительно считаете, что современное человечество выродилось? – Амелия Браун задала этот вопрос с улыбкой, и О’Доннелл отметил про себя – она понимает, что старику все это очень нравится.

– Мы полным ходом идем к вырождению, – подтвердил ей старик, – по крайней мере здесь, на Западе. Мы искусственно продлеваем жизнь калекам, слабакам и больным. Мы навязываем обществу непосильное бремя – содержание неприспособленных к жизни, неспособных внести вклад в общее благо. Скажите мне, какой смысл в пансионатах и клиниках для неизлечимых больных? Сегодня медицина спасает больных, которым надо дать возможность умереть. Но мы помогаем им жить, позволяем совокупляться и размножаться, передавая бесполезность детям, внукам и правнукам.

– Связь между наследственностью и болезнями пока не выяснена, – напомнил старику О’Доннелл.

– Сила человека не только в теле, но и в уме, – отпарировал Суэйн. – Разве дети наследуют только ментальные достоинства своих родителей и не наследуют их ментальную слабость?

– Далеко не всегда.

Все молчали слушая. Спор вели двое – старый магнат и хирург.

– Но во многих случаях это так, разве нет? – настаивал Суэйн.

– Насколько мы видим, это и в самом деле случается довольно часто, – с улыбкой ответил О’Доннелл.

Суэйн возмущенно фыркнул:

– Именно поэтому у нас так много психиатрических больниц, забитых пациентами. Именно поэтому теперь расплодилось так много психиатров.

– Может быть, это говорит о том, что мы стали обращать больше внимания на душевное здоровье.

– Может быть, это говорит о том, – ответил Суэйн, пародируя О’Доннелла, – что мы искусственно выращиваем, выращиваем и выращиваем слабых и хилых людей. – Последние слова старик почти выкрикнул. Его охватил приступ неудержимого кашля.

Надо остановиться, подумал О’Доннелл, у старика, наверное, гипертония.

Суэйн словно прочитал мысли О’Доннелла. Сделав глоток бренди, старик почти злобно произнес:

– Не щадите меня, мой юный медицинский друг. Я могу в пух и прах разбить все ваши аргументы.

О’Доннелл решил продолжить спор, но проявлять больше умеренности.

– Думаю, есть одна вещь, которую вы упустили из вида, мистер Суэйн. Вы сказали, что недуги и болезни – это природные регуляторы. Но многие болезни не являются результатом естественного хода вещей. Они результат воздействия созданной человеком окружающей среды. Антисанитария, отсутствие гигиены, трущобы, загрязнение воздуха – все это создано не природой, а самим человеком.

– Это часть эволюции, а эволюция – часть природы. Все это дополнение к регулирующим процессам.

О’Доннелл был восхищен. Этого воинственного старика не собьешь. Но аргумент показался ему слабоватым.

– Если вы правы, то и медицина является частью уравновешивающего процесса.

– Как вы это обоснуете? – молниеносно возразил Суэйн.

– Медицина – это тоже часть эволюции. – Несмотря на добрые намерения О’Доннелла, голос его зазвенел от напряжения. – Все дело в том, что каждое рукотворное изменение окружающей среды создает проблему для медицины и она пытается ее решить. Но медицина никогда не решает эти проблемы до конца, она всегда отстает. Ибо едва мы начинаем заниматься одной проблемой, как возникает следующая.

– Но это проблема медицины, а не природы. – Глаза Суэйна злорадно блеснули. – Если оставить природу в покое, то она разрешит свои проблемы до того, как они возникнут. И сделает это путем естественного отбора самых приспособленных.

– Вы не правы, и я сейчас скажу почему. – О’Доннелл перестал заботиться об эффекте, производимом его словами. Он чувствовал, что должен высказаться, ответить на трудный вопрос не только другим, но и самому себе. – У медицины на самом деле только одна реальная проблема. Она всегда была и будет одной и той же. Это проблема индивидуального выживания человека. – Он сделал паузу. – А выживание – это древнейший закон природы.

– Браво! – Амелия Браун хлопнула в ладоши. Но О’Доннелл еще не закончил.

– Именно поэтому мы победили полиомиелит, мистер Суэйн, чуму, черную оспу, сыпной тиф и сифилис. Именно поэтому мы сейчас боремся с раком, туберкулезом и другими болезнями. По этой причине мы содержим те места, о которых вы говорили, – пансионаты и клиники для неизлечимых больных. Именно поэтому мы бережем людей – всех людей, каких можем, – и слабых, и сильных. В итоге это дает одно – выживание. Это стандарт медицины, единственный, которым мы можем и должны руководствоваться.

Он ждал, что в ответ Суэйн разразится пылкой тирадой, но старик молчал. Потом посмотрел на дочь:

– Налей доктору О’Доннеллу еще немного коньяка, Дениз.

Дениз подошла к нему с графином, и О’Доннелл протянул ей бокал. Женщина слегка наклонилась, и О’Доннелл расслышал тихий шелест ее одежды и уловил мучительно-сладкий аромат духов. На секунду его охватило абсурдное, чисто мальчишеское желание коснуться ее мягких темных волос. Когда он очнулся от наваждения, Дениз была уже около отца.

Наливая коньяк в бокал Суэйна, она спросила:

– Папа, если ты в самом деле думаешь так же, как говоришь, то что ты делаешь в совете директоров клиники?

Суэйн рассмеялся:

– Я нахожусь там в основном потому, что Ордэн и другие надеются, что я не изменю свою волю. – Он посмотрел на Брауна: – Во всяком случае, они уже давно подсчитывают, сколько им осталось ждать.

– Ты несправедлив к своим друзьям, Юстас, – сказал Браун. Он старался шутить, но тон был серьезным.

– Не лги. – Старик явно радовался новой возможности поругаться. – Ты задала вопрос, Дениз, и я на него ответил. Я состою в совете директоров, потому что я практичный человек. У мира свои законы, и я не в силах их изменить, хотя и вижу, что они неверны. Но я могу по крайней мере быть уравновешивающей силой. О, я знаю, что большинство из вас обо мне думает – что я мракобес и обструкционист.

– Кто-нибудь из нас это говорил? – молниеносно спросил Браун.

– Вам нет нужды это говорить. – Старик метнул недобрый взгляд в сторону председателя совета директоров. – Всякая деятельность нуждается не только в двигателе, но и в тормозе. Вот я и есть тормоз – замедляющая сила, стабилизатор. Когда меня не станет, ты и твои друзья поймете, что вам нужен другой тормоз.

– Ты говоришь вздор, Юстас. Ты несправедливо судишь свои собственные мотивы. – Браун решил ответить откровенностью на откровенность. – Для Берлингтона ты сделал хорошего не меньше, чем любой из моих знакомых.

Старик съежился в кресле.

– Откуда мы можем знать даже наши собственные мотивы? – проворчал он и поднял глаза: – Полагаю, что вы ждете от меня большого пожертвования на пристройку к клинике.

– Честно говоря, мы ждем, что ты, как и всегда, внесешь свой щедрый вклад.

– Думаю, что сумма в четверть миллиона долларов будет приемлемой, – сказал Суэйн с неожиданной мягкостью в голосе.

О’Доннелл заметил, что Браун затаил дыхание. Это был бы очень щедрый дар, намного больше ожидаемого в самых смелых мечтаниях.

– Не стану притворяться, Юстас, – сказал Браун. – Я ошеломлен.

– Для этого нет никаких оснований, – произнес старик, вращая ножку бокала. – Правда, окончательно я еще не решил. Пока я думаю. Окончательный ответ дам недели через две. – Он внезапно повернулся к О’Доннеллу: – Вы играете в шахматы?

О’Доннелл отрицательно покачал головой:

– Последний раз я играл в колледже.

– Мы часто играем в шахматы с доктором Джо Пирсоном. – Он смотрел в глаза О’Доннеллу. – Вы, конечно, знаете доктора Пирсона.

– Да, и очень хорошо.

– Я знаю доктора Пирсона много лет, – сказал Суэйн, – я встречался с ним в клинике Трех Графств и в других местах. – Суэйн говорил медленно, взвешивая каждое слово.

Что это – предостережение? О’Доннелл был пока в этом не уверен.

Суэйн продолжал:

– По моему мнению, доктор Пирсон – один из самых квалифицированных специалистов клиники. Надеюсь, что он еще много лет будет руководить своим отделением. Я безраздельно уважаю его способности и суждения.

Вот оно, подумал О’Доннелл. Председателю совета директоров и председателю медицинского совета предъявлен ультиматум. Своей речью Юстас Суэйн сказал: «Если вы хотите получить четверть миллиона долларов, то руки прочь от Джо Пирсона!»

Какое-то время Ордэн, Амелия и О’Доннелл ехали в «линкольне» Брауна по городу молча. Первой заговорила Амелия:

– Вы и правда думаете, что он даст четверть миллиона?

– Он вполне способен их дать, – ответил ее муж. – И даст. Если захочет.

– Думаю, ты понял его намек? – спросил О’Доннелл.

– Да, – ответил Браун без обиняков, но не продолжил тему, за что О’Доннелл был ему очень благодарен. Он понимал, что это его проблема, а не проблема председателя совета директоров.

Чета Браунов высадила О’Доннелла у входа в отель, где он жил. Попрощавшись, Амелия добавила:

– Да, кстати, Кент. Дениз разошлась с мужем, но официально они не разведены. Думаю, что есть какая-то проблема, но мы с ней никогда ее не обсуждали. Двое детей учатся в школе. Ей тридцать девять лет.

– Зачем ты ему все это рассказываешь? – удивленно спросил Браун.

Амелия улыбнулась:

– Потому что он очень хочет это знать. – Она тронула мужа за руку: – Ты никогда не станешь женщиной, дорогой, даже если сделаешь себе операцию.

Глядя на удаляющийся «линкольн», О’Доннелл недоумевал: как она догадалась? Может быть, слышала, как он прощался с Дениз. Он вежливо сказал ей, что надеется ее увидеть, и она ответила: «Я живу с детьми в Нью-Йорке. Почему бы вам не позвонить мне, когда вы там будете?» И теперь неожиданно для себя О’Доннелл решил поехать в следующем месяце на конгресс хирургов, от участия в котором раньше хотел отказаться. Он вспомнил о Люси Грейнджер и – какая иррациональность! – ощутил укол совести, обвинив себя в неверности.

У входа в отель от нелегких мыслей его отвлек чей-то голос:

– Добрый вечер, доктор О’Доннелл.

Он обернулся и узнал одного из резидентов-хирургов, Сед донса. Рядом с ним стояла хорошенькая брюнетка. Ее лицо тоже показалось О’Доннеллу знакомым. Судя по возрасту – медсестра-практикантка. Улыбнувшись обоим, он поздоровался. Потом вошел в стеклянную дверь и направился клифту.

– Кажется, он чем-то встревожен, – сказала Вивьен.

– Сомневаюсь, Ясноглазка, – бодро ответил Седдонс. – Он достиг такого положения, когда все тревоги остаются позади.

Спектакль закончился, и теперь они возвращались в клинику Трех Графств. Мюзикл им понравился. Это было веселое, буйное шоу, и во время представления они не раз от души смеялись. Сидя рядом с Вивьен, Майк держал ее за руку, а пару раз клал руку на спинку ее кресла и пальцами касался ее плеча. Девушка не возражала.

За ужином перед театром они рассказывали друг другу о себе. Вивьен спросила Майка, как он решил стать хирургом, а он поинтересовался, почему она поступила в школу медсестер.

– Не знаю, смогу ли я тебе это объяснить, Майк, – ответила она, – но я всегда хотела ею быть, во всяком случае, сколько себя помню. – Она рассказала Седдонсу, что ее родители сначала были против такого выбора, но потом, видя ее упорство, уступили. – Думаю, что на самом деле мне просто хотелось делать что-то очень полезное, а сестринская профессия казалась мне именно такой.

– Ты и до сих пор так думаешь? – спросил Седдонс.

– Да, – ответила Вивьен. – Правда, иногда, когда устаешь, когда видишь все эти неприятные больничные вещи, то вспоминаешь о доме и временами думаешь, сомневаешься, стоит ли этим заниматься. Ведь есть профессии полегче. Но думаю, такие сомнения приходят в голову не только мне. Но вообще-то я уверена в правильности выбора. – Она улыбнулась и добавила: – Я очень упорный человек, Майк, и я обязательно стану медсестрой.

Да, подумал он, в это можно поверить – она действительно упорная. Глядя на Вивьен, Седдонс не мог не почувствовать ее внутреннюю силу – твердость характера, прячущуюся за фасадом мягкой женственности. Как и пару дней назад, в нем опять вспыхнул интерес к ней как к человеку, но он снова осадил себя. Никаких серьезных отношений! Нельзя забывать, что все чувства – это чистая биология!

Время близилось к полуночи, но Вивьен отметилась в журнале позднего возвращения, и спешить им было некуда. Некоторые старые сестры, руководившие обучением практиканток, завели в школе сестер спартанские порядки, считая, что современные студентки пользуются слишком большой свободой. Ради справедливости надо сказать, что они редко нарушали установленный порядок.

Майк взял девушку за руку:

– Пойдем через парк.

Вивьен рассмеялась:

– Кажется, я и раньше слышала эту избитую фразу. – Но она не стала сопротивляться, когда Майк повел ее к воротам парка. В темноте были видны смутные контуры тополей, под ногами мягко пружинила трава.

– У меня целая коллекция избитых фраз. Это мое страстное увлечение. Хочешь услышать еще?

– Что, например? – Она чувствовала себя вполне уверенно, но голос ее слегка дрожал.

– Например, вот это. – Майк остановился, взял Вивьен за плечи, повернул в себе и поцеловал в губы.

У Вивьен забилось сердце, но не настолько сильно, чтобы она потеряла способность трезво мыслить. Надо ли это прекратить? Она понимала, что если не сделает этого сейчас, то потом будет гораздо труднее.

Майк ей нравился, и она чувствовала, что он может понравиться ей еще больше. Физически он был очень привлекателен, и они оба были молоды. В Вивьен проснулось желание. Они снова поцеловались, и девушка смелее прижалась губами к губам Майка. Кончик его языка оказался у Вивьен во рту. От этого прикосновения по ее телу побежали приятные мурашки. Майк обнял Вивьен, и сквозь тонкую ткань летней одежды она чувствовала, как его ладони гладят ее спину. Потом его правая рука спустилась ниже, скользнула по подолу юбки. Дальше ласки стали еще смелее. Это опьяняло. Как будто глядя на себя со стороны, она подумала, что если хочет остановиться, то надо сделать это сейчас, немедленно, но ощущения были таким сладкими, что хотелось продлить их еще на секунду, еще на один миг.

Однако в следующий момент весь мир вокруг просто исчез, перестал существовать, а время остановилось. Закрыв глаза, Вивьен наслаждалась теплом и нежностью. В последние несколько месяцев их так мало выпадало на ее долю, зато сколько раз приходилось прибегать к самодисциплине, брать себя в руки, сдерживать эмоции и слезы. Как трудно бывает это делать, когда ты молода, неопытна и немного испугана! Сколько всего нового пришлось испытать и увидеть – ночные дежурства в отделении, болезни, смерть, вскрытие, – и нет клапана, который можно было бы открыть и сбросить накопившееся напряжение. Медсестра, даже практикантка, вынуждена все время видеть страдания и дарить больным и страждущим свое сочувствие и заботу. Теперь же ей самой дарили нежность и ласку. Сейчас, когда Майк обнимал ее, она ощущала такое же утешение и облегчение, какое испытывала в детстве, когда ее ласкала мама.

Майк немного отстранил Вивьен от себя.

– Какая ты красавица! – сказал он.

Вивьен спрятала лицо у него на груди. Он приподнял ей подбородок, и они снова слились в поцелуе. Майк провел рукой по груди Вивьен, затем потянулся к застежке ее блузки. На этот раз Вивьен воспротивилась.

– Нет, Майк! Нет, нет! – задыхаясь, прошептала она, хотя желала совсем другого. Забыв обо всем, она обхватила Майка за шею.

Его ладонь скользнула под расстегнутую блузку, пальцы слегка сжали сосок, и Вивьен окатило жаркой волной. Теперь отступать было поздно. Она отчаянно, страстно хотела Майка. Прижавшись губами к его уху, она выдохнула:

– Да! Да! Да!

– Милая, милая Вивьен. – Он был возбужден и взволнован не меньше, чем она. Вивьен чувствовала это по его срывающемуся хриплому голосу.

И все же здравый смысл не до конца изменил Вивьен.

– Только не здесь, Майк. Здесь кругом люди.

Тесно прижавшись друг к другу, они пошли в гущу деревьев. Вивьен дрожала от возбуждения. Как все будет на этот раз? Она уже отбросила всякий страх за последствия, они казались такими не важными. К тому же Майк – врач, он проявит осторожность.

Они вышли на маленькую полянку, обрамленную деревьями и кустарником. Майк поцеловал ее, и она страстно ответила на его поцелуй. Значит, это произойдет здесь. Все будет по-настоящему. Вивьен не была девственницей. Она лишилась невинности еще в школе, а потом была близка с парнем на первом курсе колледжа. Она не получила удовлетворения ни в первый, ни во второй раз, но почему-то знала, чувствовала, что получит его сегодня.

– Скорее, Майк, пожалуйста, скорее.

Ее возбуждение передалось и ему.

– Туда, милая, – хрипло сказал он, и они двинулись к краю полянки.

Внезапно Вивьен ощутила острую боль, такую сильную, что девушка сначала не поняла, откуда она исходит. Потом до нее дошло, что болит в левом колене. Она не удержалась и громко вскрикнула.

– Что случилось? Вивьен, что с тобой? – повернулся к ней Майк.

Она видела, что он озадачен. Наверное, подумал, что это трюк. Иногда девушки прибегают к подобным хитростям, желая выскользнуть из щекотливой ситуации.

Боль немного утихла, острота ее прошла, но она продолжала накатывать волнами.

– Майк, – сказала Вивьен, – кажется, у меня что-то с коленом. Здесь можно сесть? – Она снова вздрогнула от усилившейся боли.

– Вивьен, – отозвался Седдонс, – зачем прибегать к хитростям? Если хочешь вернуться в клинику, то просто так и скажи, я тебя отвезу.

– Поверь мне, Майк. – Она взяла его за руку. – Это правда колено. Оно ужасно болит. Мне надо сесть.

– Пошли туда. – Вивьен показалось, что в голосе Майка прозвучал скепсис, но он безропотно повел ее к скамейке.

Сев на скамью, Вивьен сказала:

– Прости меня, но я не нарочно.

– Ты уверена? – с сомнением в голосе спросил Седдонс.

Она потянулась к его руке:

– Майк, иди сюда. Я очень хотела, не меньше, чем ты, и тут вдруг… – Она снова поморщилась от боли.

– Прости ты меня, – сказал он. – Я подумал…

– Я знаю, что ты подумал. Но это не так. Честное слово.

– Хорошо. Что болит?

Теперь он стал врачом. Было забыто все, что происходило несколько минут назад.

– Колено. Вдруг пронзила очень сильная острая боль.

– Давай посмотрю. – Он опустился перед ней на корточки. – Какое?

Она подняла юбку и указала на левое колено. Майк тщательно, легкими прикосновениями, его ощупал. В мгновение ока он отбросил всякую мысль о том, что щупает колено девушки, любви которой только что так страстно домогался. Теперь его поведение стало профессиональным и аналитическим. В уме он перебирал возможные варианты – как учили на медицинском факультете. Нейлоновый чулок мешал осмотру.

– Спусти чулок, Вивьен.

Она спустила чулок, и он снова принялся ощупывать колено.

Наблюдая за его действиями, Вивьен думала: он очень хороший, он станет прекрасным врачом и будет лечить больных, не жалея сил. Ей вдруг стало интересно, как могла бы выглядеть их совместная жизнь. Если она выучится на медсестру, то сможет помогать ему. Но она тут же осадила себя – это же смешно, они едва знакомы. И тут она снова резко вздрогнула от пронзившей ее боли.

– У тебя раньше случалось такое? – спросил Майк.

На мгновение абсурдность ситуации так ее насмешила, что она засмеялась.

– Что такое, Вивьен? – Он недоуменно посмотрел на нее.

– Ничего, я просто подумала… Всего минуту или две назад… А теперь ты осматриваешь меня, как врач в кабинете.

– Слушай, детка, – Майк был абсолютно серьезен, у тебя такое бывало раньше?

– Один раз, – ответила она. – Но в тот раз боль не была такой сильной.

– Когда это было?

Она задумалась.

– Около месяца назад.

– Ты обращалась к врачу? – Он вел себя как настоящий профессионал.

– Нет, а что – надо было?

– Возможно, – неопределенно ответил он, потом добавил: – Завтра ты это сделаешь. Думаю, лучше всего обратиться к доктору Грейнджер.

– Майк, у меня что-то серьезное? – Вивьен по-настоящему встревожилась.

– Скорее всего нет, – ободрил ее Седдонс. – У тебя в суставе есть припухлость, которой не должно быть. Люси Грейнджер посоветует нам, что делать. Завтра я поговорю с ней, а сейчас надо доставить тебя домой.

Прежнее любовное настроение растаяло без следа. Снова погрузиться в него было уже невозможно, во всяком случае, сегодня, и они оба это понимали.

Майк помог Вивьен встать. Когда он обнял девушку за талию, у него вдруг возникло желание защищать и оберегать ее.

– Ты сможешь идти? – спросил он.

– Да, боль прошла, – ответила Вивьен.

– Дойдем до ворот, а там поймаем такси.

Видя, что она нахмурилась, он бодро воскликнул:

– Тот пациент оказался скупердяем! Мог бы еще оплатить и такси.