Текст книги "Приход ночи"

Автор книги: Артем Тихомиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

За все время ко мне так никого и не подселили. Мой врач пошутил, что я важная персона. Я спросила почему.

– Сюда наведывается милиция. Они следят за тем, в безопасности вы или нет. Тот маньяк будет вас искать…

– Зачем?

– Так они считают.

– Он бы меня сразу убил. Я его не видела.

– Не знаю, – сказал врач. Он сидел на стуле ближе к изножью кровати, но я все равно хорошо слышала запах колбасы, которую он ел полчаса назад. – С моей стороны, я скажу, что вам лучше быть тут в одиночестве. Нервы у вас не в порядке.

Я улыбнулась, еле удержавшись, чтобы не послать его подальше. Этот разговор состоялся через три дня после моего пробуждения.

– И что же?

– Тот человек… Я могу говорить об этом?

– Пожалуйста…

– Он сделал все правильно… с хирургической точки зрения. Провел операцию. – Врач кашлянул. – Он изучал этот вопрос и имеет некую практику – вероятно… Либо это везение. Плюс антибиотики и витамины, как вы сказали… Милиция, надеюсь, с этим разберется.

Хотя тогда ко мне еще не допускали следователей, я усомнилась в их умении разбираться.

– Он остановил кровь, сшил края ран… Да и сами глаза он отделял правильно…

Хирург замолчал, я представила, что он покраснел.

– Да, а сначала просто разрезал. Как персики или сливы.

– Извините. Да… получается так. Это зверство. Изощренное. Понимаете, мы тут все до сих пор в шоке. По больнице ползут слухи. Сестры разносят. Все уже говорят о маньяке, который похищает женщин и вырезает им глаза. Плохо, если это попадет в газеты. Раздуют до небес.

– А такие случаи уже бывали?

– К нам такие пациенты не поступали. Вы – первая. То есть, единственная. Надеюсь. Этот человек знаком с медициной не понаслышке. Таково мое мнение. Следователь уже брал мои показания. Вас осматривали еще три хирурга. Они со мной согласны, в целом.

– Я рада. Когда ко мне пустят посетителей? Кто-нибудь приходил?

Мой голос был нереально спокойным. Он меня пугал.

– Скоро, но сначала придет следователь, – сказал хирург. – Я сообщил, как вы просили, вашей подруге. Она уже спрашивала, когда можно. Думаю, послезавтра.

Я подумала о том, как буду встречать Таню в таком виде, и меня затрясло. Повязка все еще стягивала голову, повсюду оставались ссадины и гематомы. Лицо, как сказала сестра, покрыто царапинами разной глубины, но они быстро заживали. Это от того, подумалось мне, что я елозила щеками по бетонному полу, покрытому мелкой острой крошкой.

Хирург смотрел на меня, пока я не попросила его уйти.

4

Следователь явился ко мне на следующий день. Я приготовилась, как могла, к первой в моей жизни встрече с представителем власти. В основном, требовалось привести в порядок мысли и еще раз вспомнить то, что мне доступно.

Я обнаружила, что это просто пытка. Я приказала себе не реветь, ни в коем случае не реветь. Необходимо держать себя в руках.

Мужчина средних лет вошел в мою палату боком, почти на цыпочках. Его дыхание было шумным, что могло указывать на излишний вес и одышку от курения. Это я определила сразу – по звуку. Спустя несколько мгновений я узнала еще кое-что. Следователь действительно много курил, от него несло табаком, словно от переполненной окурками пепельницы. Вдобавок он пользовался мужским дезодорантом с темным густым запахом, которому было трудно заглушить вонь от пота целиком. Мой нос улавливал весь спектр запахов.

Не так это и хорошо, подумала я, лежа под одеялом. Вообще, присутствие мужчины меня сильно нервировало. С хирургом было не так напряженно. Следователь же почему-то вызывал стойкое отвращение с первой секунды. Я поняла, что никакие доверительные отношения между нами невозможны.

Он представился Александром Гмызиным и сел на тот же стул, который принес с собой однажды заведующий отделением, мой врач.

– Как вы себя чувствуете?

Стандартный вопрос. Я и ответила стандартно.

– Нормально.

Откуда ему знать и как понять, что ночью мне снилось, что я – маленькая девочка, идущая по солнечной улице и радующаяся первому месяцу лета. Яркий желтый свет бьет мне в глаза, а я щурюсь. Мне тепло и хорошо. На мне легкое ситцевое платьице и сандалии апельсинового цвета.

Я проснулась с плачем. Теперь я не могу это делать как все. Врач объяснил, что слезные железы у меня сохранились и что влага из них будет попадать в глазницу, поэтому придется следить, чтобы там ничего не скапливалось. Его слова: «Вам надо будет за ними ухаживать»…

От одной этой мысли я хотела покончить с собой.

Следователь начал с самых простых вопросов и все время шелестел бумагой. Видимо, у него была с собой общая тетрадь. Я рассказала все, что помню. Свое пребывание в комнате с кирпичными стенами, голод, жажду, сквозняк, капли воды, бьющие об какую-то железку, таракана, что ползал по телу, даже совок, убирающий дерьмо, и губку…

В конце концов, я остановилась, поняв, что меня начинает уносить в сторону. Не хотелось устраивать истерику прямо перед этим тучным одышливым типом, который сидел и записывал, словно школьник, в тетрадку все, что я говорила.

Единственным моим желанием было попросить у сестры укол и уснуть.

– Вы пробыли в плену двадцать дней.

– Да, но я не знала, пока мне не сказали.

– Значит, он не держал вас в курсе…

– Нет, знаете ли. Как-то позабыл.

Шелест бумаги. Следователь перелистывает страницы.

– Так. – Голос деловой. Видимо, такой тон призван не давать потерпевшему расхолаживаться, впадать в сантименты и жалеть себя. Ведь это в его интересах, не так ли? – Пять дней вы сидели одна, вам не давали ни пить, ни есть.

Я молчала. Я знала, что он смотрит на меня и видит исхудавшую женщину с серой кожей. Голова этой женщины торчит из-под больничного одеяла с черным штампом на уголке. На глазах повязка. Волосы торчат в разные стороны.

– Потом этот человек вернулся и… видимо, он решил сделать все это, опасаясь, что вы умрете.

– Наверное.

– И остальные две недели он кормил вас, поил. И все так же исчезал. А когда, по-вашему, он стал показывать вам фильмы?

– Не знаю. Может быть, через четыре дня после своего появления. По ощущениям так.

– Ага. И каковы были причины показа фильмов? Как вы считаете?

– Он собирался меня ослепить. И сообщил, чтобы я наслаждалась, пока могу.

– Ага.

– Такие случаи были?

– Ну… Эта информация не для чужих ушей.

– Только не надо этого. Я не чужая. Меня изуродовали на всю жизнь! Если ничего не знаете, так и скажите!

– Успокойтесь. Идет следствие. Пока мы только собираем данные, проверяем, снимаем показания. Это долгая, скрупулезная работа…

– Тайна следствия…

– Что?

– Я все равно ничего не узнаю, – сказала я. – Через полгода вы закроете дело за недостатком улик. Как это у вас называется? «Глухарь»?

– Вы неверно воспринимаете…

– Я вообще неадекватна. Хотите посмотреть, что у меня под бинтами?

– Н-нет…

– А я бы хотела. Но я не смогу, никогда!

– Если… – Скрипнул стул. – Я позову сестру или врача.

– Сидите! – почти крикнула я. Следователь замешкался. Он вернулся на стул после непродолжительной борьбы с собой. Мы помолчали. Сердце колотилось у меня в горле. В глубине глазных орбит возникло знакомое свербение. – Можете просто сказать, были подобные случаи или нет?

– Нет. Мы уже запросили в архивах дела, где фигурировали… раны, похожие на те, что нанесли вам. Но это только «бытовуха». Вилки, ножи, карандаши и шариковые ручки, вогнанные в глазные яблоки в драке или по пьянке. Ничего схожего. Насчет маньяков… Последний серийный убийца у нас в городе был почти десять лет назад, но он давно пойман и осужден. Здесь что-то другое. Пока у нас нет оснований привязывать ваш случай к серийным преступлениям. Здесь нет сексуального насилия. Мы имеем пока только нанесение телесных повреждений с причинением тяжкого вреда здоровью и незаконное лишение свободы. Это то, с чем мы столкнулись при первом приближении.

Я молчала. Этот говорит как пишет. Умный, язык подвешен, умеет выразить свои мысли. Да вот толку для меня от его умений мало.

Еще ни разу с момента пробуждения в больнице я не чувствовала себя настолько уязвимой и одинокой. Казенщина, окружающая меня, давила на психику, настойчиво подталкивая к мыслям о самоубийстве. Казалось, за стенами больницы все то же самое – нигде не найти нормальной поддержки, кроме той, что положена окружающим по долгу службы.

Следователь продолжал говорить, не понимая, что в эту минуту я его почти не слушала. Я пыталась справиться со своей ненавистью. Умом я, конечно, осознавала, что рано требовать результатов на этом этапе следствия. Все только началось, а этот допрос – первый в череде многих. Тем не менее, мне хотелось вопить во все горло и требовать. Нет, даже не чтобы поймали моего садиста немедленно… Защиты. Вот чего мне хотелось. Абсолютной, железобетонной гарантии, что подобного со мной не повторится.

– Я должен вас спросить: кого-нибудь из вашего окружения вы подозреваете?

– Не знаю. Нет.

– Если это, например, ваш знакомый, то у него должны быть мотивы.

– Не имею представления.

– Пожалуйста. Вы должны нам помогать. Назовите мне всех людей, которых вы считаете близкими знакомыми. Их адреса и телефоны, если помните. Мы обязаны проверить все.

– Мужчин?

– Всех. Инициатива могла исходить от женщины, а осуществить похищение ее сообщник. Будем отрабатывать все версии.

Я вспоминала всех. Алексея, Артура, тех, что мне были ближе – по разным причинам. Мужчин, с которыми я заводила короткие романы. Например, неработающий теперь у нас заместитель главного редактора, Дмитрий Смирнов, предмет зависти со стороны коллег-женщин. Мы встречались в течение трех недель два года назад. Спали, ходили в рестораны и кино. Он любил шикануть, хотя нередко ему это было не по карману. Однажды я сказала, что на меня не производит впечатления его страсть к глянцевой жизни. Дмитрий таскался на журналистские и литературные тусовки и пробовал приобщить к ним меня. Из-за этого мы и разошлись. Его занудство и завышенные требования к жизни в конце концов стали камнем преткновения. Я сказал, что не собираюсь больше в этом участвовать. Поставила точку. Кто еще? Я покопалась в памяти. Не стану же я рассказывать все мои увлечения вузовского периода? Глупо. Тем более, что там не всегда и до секса доходило. Не более, чем поверхностные знакомства в нестойких компаниях, мимолетный флирт, ничего не значащие поцелуи и обжимания на вечеринках. О них следователь не узнал. На Леше я заострила внимание потому, что Гмызин настаивал. Все-таки он был последним, кто меня видел.

– Это мог быть он? – спросил следователь.

– Нет.

– Думайте хорошенько. Вы жили с ним, вы в курсе его привычек, его манеры двигаться, что-то делать. Человек, который вас удерживал, ничем не выдавал себя?

– Уверена, что это не Леша. Слишком хладнокровен.

– Это не аргумент.

– Мне лучше знать – сами сказали.

– Психопаты всегда играют определенную роль. Перевоплощаются. Потому их трудно вычислить в быту, они мало чем отличаются от всех других.

– Я понимаю. Я сама думала. Но это не он.

Гмызин вздохнул.

Я вспоминала часы, проведенные с Лешей до похищения, и убеждалась, что права.

– Запах…

– Что?

– Мы пили коньяк и вино, когда были у него дома. Я выпила больше всего, но и он приложился.

– И что?

– Не понимаете? Тот человек, он был рядом со мной, за спиной, даже прижался ко мне, когда схватил. Во-первых, он был немного выше. А во-вторых, я четко помню, что до того, как появилась марля с эфиром или чем-то там еще, я слышала его дыхание. В нем не было алкоголя. А от Леши пахло спиртным.

– Понятно. Но вы сами были пьяны – и могли не воспринять перегар… В любом случае, мы обязаны его допросить.

– Вы этого не делали раньше?

– Делали.

– Вы считаете меня чокнутой идиоткой…

– Почему же?

– Вместо того, чтобы начать с того, как меня искали, вы узнаете, с кем я спала за последние десять лет.

Мне надоело лежать, и я села на кровати, привалившись спиной к стене.

– Вы все узнаете. Но, по-моему, вам лучше не… короче, не перегружаться.

– Мне лучше знать. Меня искали?

– Искали. Заявление о пропаже подала ваша подруга, Татьяна Миронова… Это было двенадцатого ноября.

– Его приняли?

– Приняли. Я знаю, на что вы намекаете, но в любом случае с момента вашего похищения прошло три дня. Этим занимался не я. Проверили вашу редакцию, но там сказали, что десятого числа вы не вышли на работу. Мы поговорили с Мироновой. От нее узнали про вашего друга. Поговорили с ним. Он все рассказал про тот вечер.

– И что же – Дубов ваш подозреваемый?

– Пока нет. Следствие прорабатывает много версий. Дело о вашей пропаже и это… объединены. Что вы скажете о ваших отношениях с Артуром Векшиным? Вы с ним не виделись давно?

– Кажется, на тот момент три недели.

Я вспомнила его эсэмеску. «Три недели (подсчитано)». Я уже начала забывать его лицо. Неужели Гмызин считает, что он причастен? Ерунда.

– Теперь мы займемся им вплотную.

– У Артура нет машины.

– И что?

– Меня же везли. Скорее всего, в багажнике.

– Это технические детали. Нам сейчас важно выяснить, у кого были мотивы сделать с вами такое, – просопел Гмызин. – Что можете сказать о своих знакомых женщинах.

– Вам придется слушать долго, потому что их больше.

– Я для того и пришел.

Я нарочно углубилась в перечисление всех близких и не очень подруг, вспомнила тех, кого знала только по имени или только в лицо. Гмызин записывал, старательно. Мне стало его жалко. Он потел в теплой палате. Запах пота стал резче.

Наконец я остановилась. Следователь что-то промычал себе под нос.

– Ну и что, шансы большие?

– Дело сложное – не буду вас обнадеживать. Мы сделаем все, что сумеем.

– Ясно.

Общие стандартные слова. Отговорки. Гмызин умело притворялся, изображая заинтересованность, я это улавливала по голосу. Ему хотелось как можно быстрее уйти отсюда.

– Когда вы еще придете? – спросила я.

– Скоро. Так что насчет Векшина… Вы умолчали о нем главное…

– Главное?

– Кто он? Как человек?

– Я не психолог…

– Я же говорю: мне нужно знать ваше мнение. Пусть оно будет сто раз субъективно. Объективным портретом займемся мы.

Пришлось мне возвращаться к Артуру и рассказывать историю нашего знакомства. При этом я чувствовала себя предательницей. Почему-то все во мне сопротивлялось такому эксгибиционизму. С Лешей было проще, понятней – я выложила о нем все, что знала. Артур и его непонятная, скрытая жизнь наоборот, будто накладывали на меня обязательства хранить подробности в тайне. Глупость, конечно, но я ощущала себя именно так.

Следователь резво записывал все в свою тетрадь.

– В моей сумке был мобильник. Его, наверное, уже продали.

– Проверим, – сказал Гмызин, собираясь уходить.

Эта встреча ничего не прояснила, только умножила во много раз количество вопросов. У меня стала болеть голова.

Было чувство, что дорожку, которую я нашла в болоте, вдруг затянуло туманом. Я шла неизвестно куда, ничего не видя. Да, в прямом смысле – ничего.

– Всего вам хорошего. До свиданья. Я приду еще. Или мой коллега, – сказал Гмызин, продвигаясь к выходу.

Я не ответила, считая, что для него много чести. В палате и так остался его запах: табак, пот, дезодорант. Шаги следователя стихли, но на его место пришел кто-то другой.

Видение похитителя было очень живым, ощутимым. Я свернулась калачиком под одеялом и лежала тихо как мышка. Неужели у меня галлюцинации? Мне казалось, что он здесь, стоит в углу комнатки и смотрит, думает о чем-то. Улыбается – потому что рад моим страданиям.

Появилась медсестра. Я хотела ее расцеловать.

5

Начальный период моей адаптации в нормальном мире был тяжелым, но он не шел ни в какое сравнение с тем, что меня ожидало потом.

Месяцы отчаяния, страха, самых черных мыслей. Были дни, когда я погружалась в нечто вроде кататонии. Не двигалась, не говорила, почти не дышала. Внутри себя я без конца прокручивала ту сцену: скальпель движется к моему лицу и вонзается в левый глаз, методично взрезая стекловидное тело. Агония. Плевать мне на то, что говорила эта дама-психолог. Я казнила себя. Я была палачом для себя самой. Я виновата. Я, только я! Нельзя, невозможно без тяжелых последствий так расслабляться. Сделаешь по неосторожности шаг в сторону от известной дорожки и попадаешь в руки убийцы. Никто не в состоянии тебя защитить от этого ужаса, никто не в состоянии отвести руку, несущую боль, когда все уже случилось. Только тогда ты осознаешь, кто истинный виновник всего. Ты сам.

Но это было потом, а в больнице я жила точно в каком-то сне. Вот, казалось, я проснусь и пойму, что все для меня прошло удачно. Милиция провела операцию по освобождению и преступник был убит на месте, оказав сопротивление. И маньяк не вырезал мне глаза – просто досадный в своей нелепости сон.

Признаю, была во мне какая-то глупая надежда, что эта вселенная не более чем иллюзия.

А может, все гораздо проще? Вдруг похмельный сон после вечера с Лешей и был виновником этого кошмара? Окончательно проснуться, вырвавшись из этой галлюцинаторной круговерти, означает придти в себя. Пусть наутро будет болеть голова – я согласна, потому что главное понять, что не было ни маньяка, ни издевательств, ни «операции».

Я подойду к зеркалу и посмотрю в свои голубые глаза, которые многие мужчины назвали красивыми. Неважно, сколько из них откровенно врали, чтобы трахнуться со мной. Сейчас неважно. Я хочу их увидеть, прикоснуться пальцами к векам, чувствуя слабое биение крови в глазных яблоках.

Я иду в ванную комнату, открываю дверь и ступаю на резиновый коврик, хорошо зная, где он лежит, на каком расстоянии от раковины. Включаю воду, проверяя ее пальцами правой руки. Мне хочется умыться и привести себя в порядок.

Приходит хорошая, яркая, блестящая мысль: может быть, мне начать новую жизнь? Со следующего понедельника, например. Я брошу пить и курить, найду себе хорошего парня. Если проводить поиск сознательно, с определенным расчетом и учитывать все последствия, это будет нетрудно. Я недурна собой, пускай и не красотка модельной внешности, однако мужчины, которые понимают разницу между естественным и искусственным, всегда предпочитают меня. На этот раз не буду плыть по течению, а выберу сама. Если мой избранник окажется хорош, я даже выйду за него замуж. Мне двадцать пять лет, пора бы остепениться.

Я поднимаю лицо к зеркалу, успевшему запотеть, и провожу по нему рукой. Я смотрю на себя. Светлые волосы свисают по бокам головы, вытянувшееся лицо, впалые щеки, похожие на бока сдувшегося резинового мяча. В зеркале отражается какая-то другая женщина. Она смотрит на меня. Нет, постойте, это же я сама. Но что со мной не так? Я не понимаю! Я подношу руку к своему отражению, трогая влажное стекло, и только тут до меня доходит, в чем, собственно, дело. У моего отражения нет глаз. Дряблые веки свисают, а в щели между ними я вижу черно-красную пустоту глазниц.

Так, выходит, это правда? Я не сплю? У меня нет шанса проснуться и понять, что все страшное позади? То, что в зеркале, – это я?

Мой крик разносится в пустоте, будто я нахожусь посреди большого пустого помещения наподобие спортзала. Невидимка вошел в комнату и стоит в углу. Я не знаю его запаха, но помню, как пахнут кожаные черные перчатки.

– Держите, – произносит кто-то в темноте. – Да нет, за плечи. А я руку.

Укол. Я проснулась, но меня снова погружают в беспамятство. Я хочу остаться там навсегда. Я о чем-то говорю, умоляю обладателей руки и голосов. Бесполезно. В шприце не яд, а всего лишь успокоительное.

Я проснулась, а кошмар остался, давая мне четкое понимание того, что ночь отныне будет продолжаться вечно.

Глава пятнадцатая

Таня пришла в полдень. О времени я узнала по радио, которое принесли мне в палату по инициативе врача. Он заботился, чтобы я не умерла от скуки. Как только ди-джей объявил, что в Екатеринбурге двенадцать часов, в дверь постучали. Я выключила радио.

– Войдите.

Сердце у меня оборвалось, плюхнувшись куда-то в живот. Я хотела проглотить комочек слюны, но не могла.

Я ждала Таню все утро и к этому времени окончательно извелась, не находя себе места. Успела сделать несколько осторожных прогулок от кровати до окна. Ходить было тяжело. Я находилась практически без движения двадцать дней и мышцы привыкли к бездействию. Обследование показало, что с ними и суставами все нормально. Немного тренировки – и я смогу бегать. Сегодня прогулки по двухметровой полосе линолеума туда и обратно были способом убить время. Радио бренчало начиная с девяти часов, создавая звуковой фон, который помогал отвлечься от страшных мыслей. Больше всего я боялась напугать Таню. Каково ей будет знать, что у меня нет глаз? Не в фигуральном, а прямом смысле. Готова ли она?

Нет, вряд ли. К такому подготовиться невозможно.

Она вошла. Дверь чуть скрипнула, закрывшись.

– Привет.

Ее голос больше всего походит на шепот.

– Привет, – сказала я, поворачивая голову на звук.

Таня стояла у двери и не шевелилась. Я дала ей время привыкнуть к тому, что она видит. Забинтованную голову, тощую шею, вытянувшееся лицо, безжизненные волосы, торчащие в разные стороны.

– Как дела? Как себя чувствуешь?

– Нормально.

Я протянула руку в пустоту ладонью вверх. Последовала долгая пауза. Потом Таня сдвинулась с места, преодолев ступор, и подошла. Ее пальцы оказались в моей руке, я сжала их. До боли знакомое прикосновение, близкое.

– Садись, тут стул должен быть.

Таня поставил пакет, что принесла с собой, у кровати и выполнила мою просьбу. По ее учащенному дыханию я поняла: Таня еле держит себя в руках. Я почти слышала, как ее трясет.

Она не отпускала мою руку. Никто из нас не знал, с чего начать разговор; мне даже подумалось, что лучше бы она не приходила.

– Я тебя искала, – произнесла Таня. – Я звонила тебе домой и на сотовый. Нигде ничего. Я нутром чувствовала, что с тобой что-то произошло. Всем другим словно плевать было.

Я кивнула. Таня говорила так, словно я пропала максимум на неделю и мы не виделись всего ничего.

– Теперь все нормально… Ну, как возможно… Я, в общем, здорова.

Таня накрыла мою руку своей ладонью. Вот чего я боялась, чего не хотела слышать – она плакала. Старалась тихо, но все равно я знала, что боль и скорбь разрывают ее изнутри. Я попробовала сказать, чтобы Таня прекратила, но впустую раскрывала рот, точно рыба. Пришлось смириться с этим. Таня выплескивала все, что накопилось. Ей было мало одиночества, чтобы пережить нашу разлуку, выреветь все в подушку. Я ее понимала и не осуждала, предчувствуя, что и мне предстоит не один сумеречный день, полный удушливого страха.

– Где-то через неделю я подумала, что мы уже не встретимся… Поначалу мне говорили в милиции, что все нормально, что они найдут по горячим следам… Время шло. Потом, как-то утром, когда собиралась на работу, я поняла, что последние возможности уходят.

– Теперь все нормально, – ответила я, поглаживая ее запястье.

– Нормально? Он же…

– Не говори – знаю. Как там Нюся поживает?

– Что? – Таня, кажется, не верит, что я об этом спрашиваю.

– Нюся…

– Нормально. Потолстела. В последнее время ест только молоко. Одно разорение с ней.

– Да уж, степенная матрона, любит, чтобы ее обхаживали…

Я поняла, что Таня улыбается сквозь слезы. Это хорошо. Мы замолчали.

– Ты лучше честно скажи, Люд…

– Что?

– Я могу уйти, если тебе неудобно. – Таня выговорила это, подбирая слова. Ей было тяжело.

– Почему мне неудобно…

– Может быть, я тебе и не нужна, – сказала она. – Пришла, реву в три ручья. Тебя жалею, себя жалею. Я понимаю, что жалость унижает. Если это тебе не нужно, то я не буду.

Сжав Танины пальцы, я улыбнулась.

– Лучше не жалей…

– Ладно.

– Я сейчас в таком состоянии, что не могу понять, что мне нужно, чего хочу. Наверное, у меня поехала крыша после всего этого. Не удивлюсь, если попаду скоро в психушку.

– Совершенно не понимаю, как такое случилось…

– Вот именно. Я еще там думала про это… Как? Кто виноват? Кто бы что ни говорил, а моя вина в этом есть.

– Ну да, ты типа сама его заставила наброситься на себя, а потом умоляла держать где-то в вонючей дыре!

– Подожди! Я как-то получше знаю, что со мной было. Я не ценила того, что есть. Надо было, видите ли, чего-то нового. Разрядки. Приключения. Мне его предоставили с большим удовольствием, бесплатно. И я сыта этим по горло. – Я поймала себя на том, что начинаю пороть абсолютную чушь. – Если бы я не встретилась с Дубовым, то не было бы ничего.

Таня шмыгнула носом.

– А если он охотился конкретно за тобой?

– Никто не знает…

– Вот именно! Тогда был бы другой случай похитить тебя, – сказала Таня. – Не надо самоуничижением заниматься. Нет, это ж с ума сойти! Почему ты собираешься делить с ним ответственность, с этим подонком? Что тебе от этого – спокойней? Виноват он и только он. Его надо колесовать.

Я засмеялась.

– Кто бы нам дал это сделать? Да и для начала нужно его найти.

– Короче, не смей ни в чем винить себя. Не будь банальной. У тебя всегда мозги были в порядке, ты же понимаешь, что ни к чему хорошему это не приведет. Ну не знаю – позанимайся с психологом. К тебе его приводили?

– Обещали. Кто-то из «Центра помощи жертвам насилия» собирается придти.

– Вот. Он тебе скажет то же, что и я. Комплекс вины часто появляется в таких случаях. Но это только самовнушение. Из-за того, что нет рядом реального объекта, на кого можно возложить ответственность…

Я отмахнулась, Таня-психолог замолчала. Наверное, на моем лице была жестокая гримаса. Слепым трудно контролировать свою мимику.

– Да знаю я все это! Прекрати! Ладно, я не буду банальной, я считаю, что это он виноват! Устраивает тебя?

Я не заметила, что сорвалась на крик. Неверный ход с моей стороны. Сюда могла придти сестра – интересоваться, в чем дело или вообще прекратить свидание, а этого мне вовсе не хотелось.

Я прикусила язычок, понимая, что кричать на Таню не имею права. Ясно, что она говорит правду, ей со стороны видней лучше. А мне? Я же была там, а не она!

Да что им всем? Хорошо рассуждать, привлекая на помощь разные теории! Что они могут понять? Да что они все ко мне прицепились?

Я очнулась, понимая, что сижу, прижав обе ладони к лицу и чувствуя под пальцами проклятые бинты. На несколько мгновений сознание просто отключилось, отойдя в тень. Так происходило не раз в периоды бодрствований и не могло не наводить на мысли о сумасшествии. Подняв голову, я назвала Таню по имени, испугавшись, что она уже ушла. Я не хотела быть в одиночестве.

Таня была рядом, подала мне руку, в которую я вцепилась точно в последнюю возможность не сойти с ума и не умереть в тот же момент. Возможно, так оно и было.

Сестра не появилась, мы так и сидели одни. Мне хотелось, чтобы это продолжалось бесконечно.

– Я думала, что дальше делать, – сказала Таня.

– Дальше?

– Ну насчет всего. Извини уж. Но я не могла не думать, как нам быть дальше…

– Нам?..

– Нам. – По движению Таниных пальцев и интонации было ясно: она взяла себя в руки, чтобы объявить о своем решении. Моя настоящая подруга, какой я ее знала всегда. Смелая, отважная. Лично я о будущем еще не думала, мне хватало проблем с прошлым и настоящим. – Вот именно – нам, это не шутки. Люда, не перебивай. Я решила, что ты будешь жить у меня дома. Переедешь насовсем или, по крайней мере, на долгое время – как сложится. Загадывать далеко не будем. Тебе в любом случае нужен будет человек, который поможет, если понадобится. Понимаешь меня?

Я кивнула. Долго я гнала от себя правду, не решаясь даже мысленно произнести это определение. Я – инвалид. Просто и ясно.

Таня, сама того не ведая, лишила меня еще одной утешительной иллюзии. Впрочем, она всегда отличалась способностью наносить сокрушительные удары по моим миражам и возвращать на твердую землю.

– Я сейчас на другой работе.

– Почему?

– Ну как… Деньги. Тем более, если ты будешь у меня, мне нужно зарабатывать на двоих.

– А…

Я сжала зубы. Мысль о том, что Таня возьмет меня на содержание, чуть не вызвала во мне новый взрыв ярости. Я не могла принять правду, наверное, не сумею принять никогда.

– Тебе это не нравится? – спросила Таня.

– Что?

– То, что я говорю?

Пришлось ответить честно:

– Пока не знаю. Ты уже все рассчитала?

– Пыталась. Думаю, получится. Зарплата будет больше старой на треть, как минимум.

– А где ты сейчас?

– Да так, одна контора. Чушь, но главное – деньги. На них мы можем жить вдвоем вполне нормально, иногда даже шиковать.

– А моя квартира?

– Решим. Не это главное.

– А что?

– Ты.

– Мое согласие?

– Я тебя, конечно, не тяну насильно, но подумай хорошо. Это же не жалость, которая тебе не нравится. Это необходимость. Я тебя не брошу.

– Почему?

От Тани шел легкий запах дорогого табака. Мне вновь, как не раз за последнее время, захотелось курить. Тот случай, когда все отдашь за сигарету.

Таня наклонилась ко мне, приблизив наши руки к своему лицу.

– Я тебя не брошу. Неужели ты не понимаешь?

– Я там буду в качестве кого? Приживалки? Или любовницы?

Таня резко отстранилась.

– Может, не надо так? – спросила она.

– Извини.

– Ты мне нужна. Я не могу без тебя. Очень боялась, что мы никогда не увидимся, что ты пропала бесследно, навсегда. Я чего только не передумала за то время. Ты… просто живи. Мне достаточно того, что ты будешь рядом.

– Спасибо. Правда.

– Согласна?

– Да.

Таня прикоснулась сухими губами к костяшкам моих пальцев, мимолетно, в неосознанном порыве, и отстранилась. Вторая моя рука была свободной. Я протянула ее по направлению к лицу Тани. Подушечки пальцев заменяли мне глаза. Касание было мягким, дрожь прошла по спине. Вот ее нос, щеки, скулы. Как странно трогать их, чувствовать рельеф кожи, ее гладкость. Я нашла ее губы, поняв, что они растянуты в улыбке. Я сама непроизвольно ответила своей улыбкой, потом захихикала, словно ребенок, играющий с матерью.

– Щекотно, – сказала Таня, когда я провела указательным пальцем по ее верхней губе.

Дальше я обследовала ее отросшие волосы.

– Зачем они тебе?

– Буду дальше растить – на работе требуется. Более чтобы презентабельный вид был.

– Ага.

Я погладила ее по голове, испытывая огромное удовольствие, почти сексуальное. Это меня испугало и заставило прекратить. Мои ладони проскользнули по Таниным плечам, по рукам.

– Все так же, – заключила я.

– И ты…

– Кроме глаз.

– Я люблю тебя и так. Мне неважно.

– Не важно?

– Мои чувства не могут измениться, – сказала она.

– Смотри. Ты же хорошо, надеюсь, поразмыслила. Получишь на свою голову истеричку, которая ежеминутно будет требовать к себе внимания.

– Придется потерпеть.

– Ладно. На том и порешили.

По правде говоря, я не была целиком уверена, что правильно поступила, но в тот момент не могла мыслить трезво. Слишком быстро произошло возвращение в нормальный мир. Я еще не адаптировалась в нем, не свыклась со своим новым статусом, не поборола всю боль, не ответила на главные вопросы. Я была рада, что Таня решила за меня. В самом деле, куда я могла податься после больницы? К себе домой? В пустую квартиру, где буду жить на инвалидную пенсию до конца жизни, постепенно сходя с ума от одиночества? Таня прекрасно знала, что это не выход. Она любила меня, поэтому иных вариантов даже не рассматривала. Я подумала, какую цену мне придется заплатить за это. Вряд ли я сумею ответить Тане на ее чувства, а значит, буду поступать нечестно. Ничего взамен мне ей не предложить.