Текст книги "Воля Луу-Тенгри (СИ)"

Автор книги: Артём Демченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Хранитель Добра, осмотревшись по сторонам, увидел князя Олега, который оттаскивал раненого дружинника в сторону от огня, пригибаясь от урагана стрел. Всё вокруг слилось в один нескончаемый гвалт и пёстрый круговорот сумятицы: крики, стоны, хрипы, приказы Юрия и его тиунов; дружинники, ощетинившиеся стеной из щитов, пытавшиеся укрыться от разлетающихся осколков; обжигающее пламя горящей смолы. Как только князь дотащил дружинника до безопасного места, Хранитель Добра тут же кинулся к нему, чтобы прикрыть щитом, как вдруг наш герой почувствовал, как земля уходит из под ног, и услышал, как жуткий треск раздирает пыл разыгравшегося сражения. В ту же секунду искалеченные стволы рязанской стены рухнули под тяжестью надстроек, и воины с душераздирающим криком упали вниз, с трудом спасаясь от падавших на головы брёвен. Наш герой, отчаянно цепляясь за остатки уцелевшего выступа попытался было удержаться, но его попытки не увенчались успехом: пролетев несколько метров, спина Хранителя Добра ощутила удар о выпирающие обломки стен, застрявшие в почерневшем снегу. Тело пронзила жуткая боль. Дыхание перехватило. Из груди вырвался отчаянный стон. "Проломили..." – ужаснулся наш герой и что есть силы стал выбираться из деревянного плена. Угли жгли руки и лицо. По лбу стекала тонкая струйка крови. Крики обрадовавшихся монголов дали ясный сигнал – действовать надо было быстро.

Хранитель Добра попробовал снова сдвинуть обломки – безрезультатно. Монгольская конница была всё ближе и ближе. Рядом уже выстраивались копейщики, готовясь встретить надвигающийся натиск врага. Взглянув в образовавшийся проём, Добромир ужаснулся: прямо на него, с остервенением хлестая лошадей, неслись тяжеловооруженные ордынские всадники, занеся булавы и шамширы над головой. За ними, обнажив сабли, поспевали пешие воины, вспенивая горячий снег. Снова попытавшись поднять тяжелые бревна, Хранитель Добра вдруг почувствовал, что бревно стало заметно легче, чем было.

А ну – навались! – послышался знакомый голос. Посмотрев налево, наш герой увидел, как Юрий вместе с несколькими дружинниками поднимают завалы. Собрав в кулак все свои силы, Хранитель Добра что есть силы упёрся в горячие брёвна. Превозмогая боль от ожогов, Добромир с помощью дружинников и князя скинул неподъемное бревно и быстро вскочил на ноги. Вокруг царил настоящий ад: смрад и дым пожаров застилали небо; обуглившийся развалины стен были устланы искалеченными трупами павших дружинников; на улицах лежали тела стариков, женщин и детей, не успевших вовремя спрятаться от огненного шторма; где-то вдали бил набат, будто знаменуя конец бытия. Оправившись от потрясения, наш герой понял, что монголам удалось разрушить ворота: возле искореженных ударами тарана ворот разыгралась нешуточная сеча – монголы что есть силы ломились в проломленные ворота, не взирая на жестокий отпор ополченцев и дружинников; дерево и металл обагрились ярко-алой кровью, а снег был устлан телами убитых и раненых. Возле ворот кричали перепуганные женщины и дети; на земле лежали тела юношей и девушек, которым не посчастливилось стать жертвами клинков и стрел кровожадных монголо-татар.

Добромир! – окликнул Хранителя Добра Олег, который вел дружину в сторону пролома стены. Ситуация была отчаянной: измотанные осадой воины, которые уже еле стояли на ногах, не давали монголам пройти дальше, пронзая насквозь острыми наконечниками копий пластинчатую броню ордынских нукеров и воинов. Град стрел неумолимо косил тающие на глазах ряды защитников: один за другим, сраженные острыми наконечниками ополченцы, ложились на холодную землю, утопая в бесконечных потоках крови. А монголы, тем временем всё напирали и напирали, глубже и глубже вгрызаясь в последний рубеж обороны Рязани. Прикрывшись щитом от ливня стрел, князь сказал:

Их слишком много! Надо отступать!

Куда? – спросил Юрий, вонзив меч по рукоять в тело монгольского лучника. – Если мы не отстоим стены, этих супостатов уже ничто не остановит!

Хранитель Добра был в смятении. Прикрываясь щитом от бесчисленных ударов вражеских воинов, отражая рубящие удары шамширов и сабель, уклоняясь от града стрел, он с болью наблюдал, как ряды защитников таят на глазах: вот упал, проткнутый окровавленными наконечниками копий, Белослав, за ним – Мстислав, не выдержавший последнего удара клинка по шее, Желан, рухнувший о земь, лежит с пятью стрелами в груди... Всё падают и падают, один за другим воины славные, утопая в крови своих братьев, и не скупится мать сыра земля на объятия крепкие, принимая в царствие своё своих сыновей. Отважно бьются защитники, не пускают супостатов в город, но не равны силы: с фланга, пробив ворота мощными ударами таранов, на выручку пехоте устремляются катафрактарии, сметая на своём пути вымотанных ожесточенным боем и изнурительной осадой ополченцев.

Бьётся Хранитель Добра как зверь. И нет в его сердце страха, нет отчаяния и трепета. Ноют рваные раны, хлещет кровь по разодранной броне, тают силы нашего героя. Удар, удар, ещё удар! Падают один за другим монгольские воины, захлёбываясь в реках собственной крови. Не успел наш герой рассечь очередного монгола, как в его плоть вонзилась длинная стрела с чёрно-жёлтым оперением. Боль... Жгучая боль пронзила тело Добромира. Схватившись за древко, он увидел, как по рукам стекает бордовая кровь, заливая почерневший от сажи снег. Глухота... В ушах отдаётся учащённое сердцебиение... Дыхание разносится эхом... Суета... Суета вокруг... Монголы, рязанцы, монголы, рязанцы... Лязг мечей, крики и стоны, предсмертные крики... Кровь льётся по снегу тёмной рекой, огибая обезображенные трупы убитых. Добромир с трудом повернул голову влево. Сквозь туман в глазах он заметил Юрия, который в одиночку отбивался от трёх монголов. Окровавленные руки еле держали щит, сотрясавшийся от десятков тяжёлых ударов кистеней и сабель. Нет уж более сил держаться на ногах. Превозмогая усталость, князь собрал всю волю в кулак и с отчаянным криком ринулся в бой, отразив удар монгольского копья и всадив окровавленный меч в тело монгольского нукера. Лезвие прошло сквозь плоть, как сквозь масло, распоров многочисленные сосуды и капилляры. Монгол выронил шамшир и забрызгал кровью князя. Юрий, собрав оставшуюся горсть сил, что есть силы вырвал меч из плоти врага. Монгол пошатнулся и рухнул на землю, заливая её своей бурой кровью. Но не успел князь насладиться победой, как в его грудь вонзились три наконечника стрелы. Короткий стон вырвался из груди князя. Его руки обмякли. Ноги зашатались. Глаза посмотрели в небо. Выдох, казалось, эхом пронёсся сквозь бытие, словно моля Бога пожить ещё немного. Но яростный рубящий удар монгольского катафрактария не дал мольбе достичь адресата: брызнула кровь, князь вскинул руки, и его бездыханное тело под тяжестью кольчуги рухнуло в испачканный пеплом снег. В тот момент, когда Юрий испустил дух, вспенив крошечный хоровод занесенного пеплом снега, и его многострадальная душа отправилась в объятие Богородицы, в Хранителе Добра проснулась неутолимая злоба, желание во что бы то ни стало отомстить кровожадным убийцам. Заметив вдали отчаянно сражавшегося Олега, окруженного рассвирепевшими монголами, Хранитель Добра собрал в кулак ве свои силы и, схватив меч у убитого дружинника, ринулся на помощь князю.

Занеся меч над головой, наш герой с воинственным криком обрушил мощный удар булатного клинка на шею монгольского воина. Чешуйчатый доспех окропился алой кровью: меч легко разрезал артерии и, пройдя по касательной, разрубил трахею и кадык. Громко хрипя, монгол закатил глаза и рухнул о земь. Не мешкая ни секунды, Хранитель Добра ринулся вперед и, полоснув обернувшегося на хрип нукера по лицу, замахнулся и что есть силы вонзил булатный меч по рукоять в грудь монгола. Из пробитого доспеха хлынула горячая кровь, из разрубленных капилляров ещё бьющегося сердца брызнул тёмный багрянец, окропив лицо нашего героя страшным красным узором. Бросив меч, наш герой размахнулся и что есть мочи ударил очередного монгола щитом в челюсть. Изо рта брызнула кровь. На снег упали переломанные зубы. Кешиктен обмяк и, обиваясь кровью, упал на землю, не в силах понять, что произошло. Хранитель Добра, окончательно рассвирепев, ринулся на помощь Олегу, как вдруг сильный удар поразил его шлем. Удар кистени повалил Добромира с ног. Щека ощутила холод заснеженной рязанской земли. Свист снова заволок уши. Повсюду валялись трупы защитников и монголов. Мимо мелькали копыта лошадей и ноги ордынцев. Свист постепенно затмевал стоны, крики, лязг мечей и сабель, свист стрел, треск пожаров. Кровь... Багряная кровь, ручейками струившаяся куда-то вдаль, словно речка Трубеж зеленовласой весной. Взгляд слабеет... Слабеет... Слабеет... Лязг мечей... Крики... Крики... Одни сплошные крики... Тьма... Тьма... Тьма...

***

Открыв глаза и сделав глубокий вдох, Хранитель Добра посмотрел в небо. По тёмно-синему небосводу, обрамленному блестящими цепями из ярких звёзд, тянулся след из чёрных клубов дыма. Оглянувшись вокруг, наш герой узрел страшную картину: город захлестнуло всепожирающее полымя; ярко-красные языки пламени пожирали избы и дома знатных бояр; повсюду валялись трупы детей, женщин и сраженных в сражении воинов князя; душераздирающие женские крики разрезали тишину, проносясь между охваченными пламенем улицами; на искорёженных стенах монгольские воины с радостным криком сбивали знамёна и ставили свои стяги, празднуя победу над непокорным городом; монгольские всадники волочили за собой полуживые тела стариков, женщин и детей, и острые камни раздирали их спины; церковь на холме пылала, словно гигантский языческий костёр, и замогильный звон колокола заглушал крики заживо сгоравших стариков, женщин и детей.

С трудом поднявшись на ноги, Хранитель Добра посмотрел на свои руки. С залитых кровью пальцев капали крошечные сгустки крови, оседая на испачканном пеплом снегу. Тяжело вздохнув, наш герой, переполненный отчаяния и скорби, утопил лицо в окровавленных дланях. "Как я мог этого допустить? Почему я не сделал большего? Почему я не уговорил князей созвать ещё один съезд?" – все эти мысли жестоко уничтожали остатки рассудка, пробуждая демонов безысходности. История вновь сыграла с ним злую шутку: он снова стоял посреди пылающих развалин, посреди окровавленных тел друзей и товарищей, посреди пепла и пыли, среди обжигающего глаза дыма и невыносимого смрада, впивавшегося в чуткое обоняние. Посмотрев в небо, защитник слабых и отчаявшихся на Земле обратился в пустоту:

Кто бы ни был там, средь белых облаков и звёзд блестящих, средь сонма света и тьмы, лишь об одном молю – дайте спасти кого-то в этом аду. Пусть десяток, пятеро, хоть двое – дай мне жизни их от сего хаоса спасти. Ведь в этом мой долг, в этом моё призвание. Я видел столько смертей. Многие на моих руках умирали: в крови, в страданиях и муках страшных. Так дай же мне миг, чтобы жизнь хоть одну сохранить!

И раздался в тот миг крик отчаяния и страха, крик обреченности чуткого слуха достиг. Где-то зло в тот момент совершалось, понял он – вот он, его шанс этот мир изменить! И пусть хаос уже на пиру был, и пусть крови казан он испил, но не будет он сыт, потому что последняя капля не падёт на его чёрствый язык. Воспылал вновь в сердце жар отваги, хлад отчаяния тут же поник, и понял тогда защитник отважный, что его час ещё не забыт! "Хотя бы одну!" – подумал Хранитель Добра, заметив в отражении лужицы крови яркие ультрамариновые рептилии глаза.

***

Хруст учащенных шагов почти терялся в океане криков страданий и боли, раздававшихся по оскверненному городу. Молодая русоволосая девушка, чьё зареванное лицо было запачкано сажей и кровью убитых матери и сестры, бежала прочь от сожженного дома с ребенком на руках, завернутым в теплое одеяло. Он кричал, плакал, задыхаясь от дыма и копоти. То и дело оглядываясь назад, переступая через трупы людей, мать всеми силами пыталась оторваться от преследователя, который, размахивая окровавленным шамширом, жаждал насладиться последним обреченным взглядом ни в чем неповинных душ. Девушка бежала и плакала, сквозь слёзы пытаясь успокоить кричащего младенца. В тускло-карих глазах читался животный ужас, она понимала, что обречена: бежать было некуда, повсюду были беспощадные, озлобленные, кровожадные воины Батыя, рубившие на мелкие куски каждого, кого встретят на своем пути.

Завернув за угол разрушенного онагром дома, мученица проскользнула мимо монгольского всадника, и устремилась к западным воротам, в надежде убежать из города. Но её планам не суждено было сбыться: у ворот уже стояли монголы, раздирая на части несчастного старика своими резвыми конями. Предсмертный вопль ещё сильнее напугал младенца: ребенок был весь в слезах, шёпот матери никак не мог его успокоить. Совсем выбившись из сил, мать в отчаянии ускорила бег и скрылась за углом чудом уцелевшей избы, надеясь ускользнуть от преследователей в подворотнях. Животный ужас сковал её тело... Девушка осознала – она в тупике. Все пути отхода были перекрыты, бежать было некуда. Она загнала себя в ловушку. От одной мысли об этом её бросало в дрожь. Ребёнок заливался слезами, кричал, искал защиты у отчаявшейся матери. Пытаясь успокоить малыша, девушка не заметила, как у неё за спиной появился знатный монгольский нукер. Зажав в одной руке щит, в другой – окровавленный шамшир, с которого густыми каплями стекала тёмная венозная кровь, растапливая хрустевший под ногами снег, он коварно улыбнулся..

Девушка в отчаянии пятилась назад. Страх сковал её тело. Монгол, кровожадно облизываясь, готовился обагрить свой клинок и записать на свой счёт две неверных души. Он уже хотел было разрубить мать и дитя на сотни кровавых ошметков и насладиться триумфом победителя, как вдруг воин почувствовал, как солнечный свет неожиданно покинул место злодеяния. Огромная тень нависла над опустевшим двориком избушки. Монгол оторопел от неожиданности. Руки воина непроизвольно задрожали. Холодные мурашки пробежали по коже. Сердце забилось чаще. Страх перед неизведанным сковал всё тело. Воин оцепенел. Несколько секунд промедления показались вечностью. Но вот, собрав в кулак всю свою храбрость, он решил бросить вызов своему страху и с криком ринулся в сторону девушки с младенцем. Сверкнуло лезвие шамшира. Девушка, вскрикнула, закрыв грудью перепуганного ребёнка. Ярость бурлила в венах монгола. Но не успел он занести меч и обрушить яростный удар на неведомое существо, как тут же был остановлен громким рыком трёхметрового синего дракона. Нукер оторопел и застыл на месте, как вкопанный. Вид существа внушал трепет: ярко-белое брюхо из крепких кожаных пластин почти сливалось со снегом; на мощных мускулистых лапах блестели острые черные когти, способные разорвать на куски любого, кто осмелился бы подойти; яркая ультрамариновая чешуя, покрывавшая всё мускулистое тело, блестела на свете пожаров; массивный хвост вилял из стороны в сторону, вспенивая маленькие горки снежного покрова; из затылка вытянутой вперед головы прорастали два длинных рога, разрезавших легкий морозный ветер; на покрытой яркой чешуёй морде блестели синие рептилии глаза, злобно смотревшие на дрожащего от страха нукера; острые белые клыки вытянулись в свирепый оскал. Наступила гробовая тишина. От страха монгол не смел пошевелиться. Слова застряли в его горле. Казалось, всё вокруг остановилось. Ничто более не имело смысла: все внимание и мысли монгола были прикованы к огромному дракону, стоявшему перед ним.

Буу хур, буцаж явах, – слова дракона раздались в голове монгола, словно гром среди ясного неба. Казалось сам Тенгри, бог неба, низверг их на землю. Знакомый образ тут же всплыл в голове нукера, заставив окаменеть от ужаса.

Луу-тенгри... – испуганно пробормотал воин. В тот момент он понял, кого он видел в тот день на стене. Понял, кто скрывался под маской того дружинника, что оставил ему жизнь несколько дней назад, на той стене, где сейчас развеваются цветные знамёна великого хана. Руки нукера обмякли. Кровь застыла в жилах. Звук упавшего на снег шамшира эхом раздался в голове.

Явах, – строго повторил дракон, сжав правую переднюю лапу в кулак. Поняв намек Хранителя Добра, нукер бросил шамшир и небольшой круглый щит и в страхе бросился наутёк, желая скорее доложить хану об увиденном.

Мать сидела на месте, боясь пошевелиться. Она не знала, что делать – бояться или радоваться прибытию неожиданного гостя. Ребёнок плакал и кричал, разрывая тишину мёртвого города. Хранитель Добра, убедившись, что девушке ничто не угрожает, обернулся и медленно подошёл к ней. Мать испуганно воскликнула, прижав плачущего ребенка к себе. Наш герой, оскалив острые клыки в добродушно улыбке, подошёл к девушке и дотронулся до младенца. Мать опешила: младенец тут же замолчал и изумленно посмотрел на трёхметрового дракона. Девушка не могла понять, как такое возможно, Что это за существо? Как оно здесь оказалось?

Не бойся, – вдруг промолвил дракон, проведя холодной чешуйчатой лапой по шелковистым локонам румяной красавицы. Русская речь раздалась в голове матери, словно гром Перуна. Она всегда верила, что змеи могут жить и говорить лишь в сказках и что они всегда причиняют страдания и боль. Но этот... змей... был совсем другим. Что-то было в его глазах. Что-то светлое и тёплое, нечто, чего она доселе не видела ни в чьих очах. – Тебе ничто не угрожает. Пойдём.

С этими словами дракон направился в сторону ворот, ступая на подтаявшей от пожаров снег. Девушка с мокрыми от слёз счастья глазами не могла молвить и слова: в голове роились тысячи мыслей разных мастей, которые превратились в разноцветный каламбур. Вместо того, чтобы даже сказать простое: "Спасибо!" – она улыбнулась, поцеловала своего маленького сына и робко направилась вслед за могучим драконом, который стал ярким лучом надежды в тёмном царстве скорби и отчаяния.

***

Хан Батый гордо ехал в сторону разрушенных главных ворот Рязани, из которых один за одним толпой выбегали опьяненные разбоем, убийствами и грабежом нукеры и арбаны, радуясь страшному шабашу. В сердце хана пылал восторг и чувство всемогущества: он наконец-то сокрушил непокорный город, как сокрушил сотни других. Ничто не стояло у него на пути – хан чувствовал себя богом, великим завоевателем, спсобным, возможно, превзойти самого Чингисхана. Рядом с ним громко разговаривали два его верных полководца, – Субедей и Джебе – обсуждая, сколько золота они смогут унести на своих конях.

Конь уверенно нёс хана вперед, цепляя копытами взъерошенный снег. Отвлёкшись на разговор своих приближенных, он не заметил, как его конь остановился и испуганно заржал, словно увидев нечто ужасное. Быстро взяв жеребца под узды и успокоив его, хан поднял руку вверх и приказал своим воинам остановиться. Не сразу поняв в чём дело, Батый стал всматриваться в дымку около ворот. К своему удивлению, он увидел, как из ворот выбегает одинокий нукер, пытаясь отчаянно докричаться до хана. Его голос был полон страха, он бежал, спотыкаясь, не останавливаясь ни на секунду. "Что могло его так испугать?" – подумал хан, пристально наблюдая за воротами и вслушиваясь в речь нукера. В сердце Батыя впервые закрался страх. Неизвестность пугала его больше, чем предстоящие сражения. Он знал, что в живых не мог остаться никто, а пленного князя Олега ему привели ещё несколько часов назад. Чего же так испугался его воин в опустошенном городе? Когда нукер-таки добрался до хана и упал перед ним на колени, переводя дух, Батый усмехнулся:

Что случилось, Бартухай? Тебе отказала одна из полумертвых славянок? Слабак! Я так и знал, что ты способен только на старух да детей.

Великий хан, – заикаясь ответил монгол, безуспешно стараясь подавить животный ужас. – Я видел его...

Опять ты надрался, Бартухай, – с презрением сказал Субедей. – Говорили же тебе завязывать с этим. Или слов жены тебе мало было?

Я правда видел его, великий хан, – дрожащим голосом пробормотал нукер. – Я видел его...

Кого ты видел, Бартухай? – насторожился Батый. Он знал своего нукера очень хорошо: Бартухай был не из трусливых и всегда вёл своих воинов в первых рядах, поэтому напугать его могло что-то по истине жуткое и неизвестное. Слегка отойдя от увиденного, нукер прошептал:

Когда я гнался за девушкой с ребенком и загнал её в сожженный двор, он появился из неоткуда и приземлился между нами. У него были огромные черные когти, сам он был синим, словно небо, его хвост был словно змея и взметал вихри снега. Его оскал был острее сабли, а в глазах сияли злость и гнев. Он сказал: "Не тронь и уходи назад".

Чёрт с тобой, Бартухай, – засмеялся Субедей. – Уже простых свиней пугается. Напился, грязный кабан! Что ты хану докучаешь?

Хан насторожился. Верить в бред Бартухая было бы глупо, но на его лице не было видно ни следа опьянения. Он говорил это в трезвом уме и был явно напуган произошедшим. Хан посмотрел на полуразрушенное караульное помещение. В пробитых железных воротах, павших под ударами таранов, виднелись лишь трупы убитых дружинников и распятых горожан. Внутри была лишь тьма. Ни звука не раздалось со стороны ворот: над городом повисла гробовая тишина. Хан уже хотел было плюнуть на рассказ Бартухая и как следует наказать его за пустомельство, как вдруг Батый краем глаза увидел среди дыма тёмный силуэт, который медленно приближался к выходу из города. Чем ближе становилась фигура, тем больше Батый убеждался в том, что это нечто не было человеком: над головой возвышались кончики крыльев, в стороны то и дело метался длинный хвост, в темноте нечеловеческим блеском засверкали ярко-синие глаза. Холод пробежал по спине хана. Впервые за долгое время что-то по-настоящему пугало его, заставляло волосы на голове вставать дыбом. Покрепче схватив узды, Батый продолжил наблюдать.

И вот, когда лунный свет пробился сквозь густые облака и выкрал у тьмы часть мира, спутница ночи наконец осветила полуразрушенные ворота. Хан оцепенел. По его коже пробежался холодок. Лицо окаменело – он не в силах был пошевелить и крошечным мускулом. Сердце сжалось и отказывалось гонять кровь по застывшим венам. Зрачки сузились, дыхание перехватило. Батыя объял животный страх. Субедей и Джебе тоже были не в силах двинуться с места: дрожащее дыхание свидетельствовало о том, что ужас хана передался и им. Войско утихло – все как один наблюдали за освещенными воротами. Батый пожалел, что не поверил Бартухаю сразу – появление этого нечто застало его врасплох.

Луу-тенгри... – еле слышно прошептал хан, чувствуя, как его тело непроизвольно дрожит от страха. Образ верховного божества пробудил в сердце бесстрашного хана ни с чем не сравнимый трепет: он обмяк и молча наблюдал за действиями дракона. Сомнения не было – в воротах, освещенный светом нескольких расставленных факелов, стоял трёхметровый дракон, молча оглядывавший застывшее на месте огромное войско. Несколько минут над Рязанью нависла гробовая тишина: даже лошади не нарушали покой своим ржанием. Наконец, дракон сдвинулся с места и, пройдя вперед несколько шагов, громко сказал:

Енеедер байх болно асгрсан луч цус зурах! Хол явах хэреггуй буцаж ирех!

Хан не мог поверить своим ушам. Сам великий Луу-тенгри снизошел с небес и приказывал ему оставить город. Великий бог, к которому он обращал свои молитвы, велел уйти и больше никогда не ступать в эти земли. Слова застряли в горле хана. Он чувствовал, как за спиной его бравые воины, которые прошли вместе с ним столько походов, захватили столько государств, трепетали перед воплощением самого Луу. В голове хана возник вакуум. Он не знал, что ему делать. Внезапно мысли хана всколыхнул голос Джебе, который тихо предложил:

Великий хан, что прикажешь делать?

Труби отход, Джебе, – сухо ответил великий хан. – Мы идём дальше. Оставьте город. Если того желает Луу-Тенгри, пусть будет так.

С этими словами Батый развернул коня и, подавленный, поспешил скрыться в глубине тумена. Джебе, переглянувшись с Субедеем, понурил голову и, достав свой походный рог, огласил заснеженное поле звонким рёвом горна. Огромный тумен, повинуясь зову горна, последовал вслед за ханом. Задрожали повозки, послышалось ржание лошадей, и огромный караван с награбленным добром, осадными машнами, фуражом и сложенными юртами, двинулся на север, чтобы продолжить свой опустошительный поход в русские земли. И пока огромная армия монголов медленно покидала Рязань, провожая взглядом её обуглившийся развалины и залитые кровью руины стен, Луу-тенгри стоял у ворот, защищая грудью молодую мать и её дитя, которым в тот день посчастливилось выжить в страшном огне качипчакского похода Батыя. Наш герой, сжимая острые когти и облизывая языком острые клыки, смотрел на горизонт, над которым сиял яркий полумесяц, окруженный пушистыми облаками. На его глазах наворачивались слёзы: дракон проклинал себя за то, что позволил стольким людям умереть в беспощадном огне войны. В голове снова замелькали воспоминания давно минувших дней: Рим, готы, всё в огне, последние израненные легионеры падают в кровавые лужи, умирая в муках; и там, рядом с амфитеатром, посреди разрушенной онаграми мостовой, стоит она, посреди опьяненных разбоем варваров, и смотрит на него, не видя занесенного над ней меча полоумного варвара... Нет! Прочь эти мысли! Отбросив их от себя, дракон обнял плачущую мать и мирно спящего ребенка и повел их в сторону хижины Ясномысла в надежде, что старый волхв приютит обескровленных мучеников.

Над опустевшей столицей Рязанского княжества нависла долгожданная тишина. Догорели последние дома, красные угольки растворились в бытии, и лишь тонкие клубы дыма пронзали небеса. Так шли они, поворот за поворотом, ориентируясь по черным развалинам. Проходя мимо церкви, дракон увидел зрелище, от которого его лапы непроизвольно затряслись от ужаса, а на глазах навернулись слёзы: на спаленной до тла церкви раскачивались подвешенные за ноги изуродованные трупы священников, попов и бедолаг, которые хотели укрыться в церкви в надежде спастись от опустошительного набега. "Простите..." – прошептал наш герой и продолжил вести мать в сторону хижины. Подойдя к дому волхва, Хранитель Добра застыл на месте, как вкопанный. Злость, отчаяние, скорбь и невыносимая ноющая боль захлестнула его душу: от хижины Ясномысла осталась только пара почерневших брёвен. Тёмный силуэт, утыканный длинными стрелами с пёстрым оперением, рядом с крыльцом ясно свидетельствовал, что хозяина дома постигла та же страшная участь. В отчаянии сжав когтистую пятерню, наш герой тяжело вздохнул и молча направился на поиски нового жилища.

Вскоре ему улыбнулась удача: на одной из выжженных до тла улиц его зоркий глаз приметил невзрачную избушку, которая на вид была вполне себе целёхонькой. Уже через несколько минут он и девушка с ребенком были внутри избушки и пытались растопить печь. Чиркая двумя кусками кремния, девушка одновременно укачивала ребенка в обуглившийся люльке. Хранитель Добра в это время клал дрова в печку, суя между ними куски бересты и сухой коры. Увидев, что девушка немного косо на него смотрит, наш герой сказал:

Тебе, наверное, немного неприятно видеть меня таким... Ну, в смысле, таким, какой я есть на самом деле.

Не знаю даже, – замялась девушка, расчёсывая свои испачканные сажей локоны. – По мне так ты очень даже милый. Я-то змиев всегда представляла, как Горынычей, злых и кровожадных, но ты... Ты совсем не такой. Ты защитил меня. Я и не знала, что вы существуете.

Ну... Да, согласен. Это немного необычно, – ответил дракон. – Я – последний в своём роде. Поэтому любуйся, пока можешь.

Девушка ответила звонким смехом. Хранитель Добра улыбнулся в ответ. Вскоре дракону удалось растопить печку. Из крошечной трубы повалил дым. Малютка спал в люльке, убаюкиваемый колыбельной матери. А наш герой, изредка поглядывая на спасенную мать и сына, лежал на спине и смотрел в потолок, мысленно благодаря судьбу за шанс исполнить своё предназначение.

***

"Успеть, успеть, только успеть!" – лишь одна мысль стучала в голове русского богатыря Евпатия. Холодный ветер бил в лицо, снег от копыт буйного коня бил морозным ключом в небо, застилая уставшие от изнурительного похода очи. Дружина была в пути вот уже вторые сутки. Никто не помнил, в какой глуши был последний привал. Вокруг были лишь покрытые снегом равнины и одетые в белые пухлые шубы хвойные леса, молча приветствовавшие угрюмого воеводу.

Долго ли нам ехать, Евпатий? – спросил гнавший вороного коня отрок, поравнявшись с воеводой.

Нет, Борис, чай уже до города рукой подать, – ответил опьяненный отвагой Коловрат, закрывшись щитом от внезапно нахлынувшего холодного ветра. – Чует сердце моё, что бьются ещё Юрий с Олегом. Как только покажутся вдалеке супостаты, так ты не мешкай – сразу веди дружину в бой. По тылам бей, где слабы супостаты. Глядишь и побежит татарва, сломя голову.

Будет исполнено, воевода, – кивнул Борис и повернул коня вправо. Всё гонит и гонит коней дружина, всё громче фырчат жеребцы, растапливая морозный воздух. "Держись, Олег, держись!" – всё повторяет себе отважный Коловрат. Вот и холм последний показался впереди. Ещё пуще прежнего устремилась вперед дружина, готовясь ворваться в ряды врага. Подняв острый меч ввысь, так, что солнце осветило блестящую булатную сталь, Евпатий что есть мочи прокричал:

Ну что, брати, ждёт бой нас славный! Не щадить супостатов и биться до последнего вздоха, покуда Господь души наши не заберёт! За мной!

Огласила дружина морозные степи дружным кличем. Ещё пуще припустили коней своих. Вьются плащи на ветру, сверкает кольчуга на утреннем солнце. И вот, когда ворвался на холм Коловрат, когда готов он был обрушить всю мощь дружины своей на головы врагов окаянных, узрел он зрелище страшное. Не было уж войска Батыева. Вместо ощетинившихся копий и мечами монголов, встретили богатыря спаленные до тла стены родного города, на руинах которых лежали растерзанные монгольскими варварами защитники. Не было слышно ни криков, ни стонов, ни плача. Все сгинули в жестокой кровавой бойне, продолжавшейся несколько дней. И видел воевода, как река Трубеж стала красной от крови, и видел Коловрат дома сожженные, и видел он многих воинов славных, что сгинули в огне беспощадного набега. Опустела душа богатырская. Скорбь великая охватила разум. Еле смог он от нахлынувшей грусти меч удержать и с коня удалого не пасть. Не в силах был думать ни о чём воевода. Лишь видел он друзей своих и близких, что лежали на холодной земле, истерзанные беспощадной монгольской сворой. Дрожь пробежала по телу Евпатия. Голову окутал вакуум. Так стоял он, не шевелясь, несколько мгновений, показавшихся ему нескончаемой вечностью.