Текст книги "Самый страшный зверь"

Автор книги: Артем Каменистый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 2

На полпути к дверям дома Дирта перехватил пес со сложной родословной: примесь волчьей крови была столь серьезной, что он даже, лаять не умел. Зато умел вилять хвостом и делать невыносимо жалобные глаза, чем сейчас и занимался.

– Для тебя ничего нет, – категорично заявил ему Дирт. – Иди, мышей полови в поле: и людям польза, и брюху радость.

Пес вздохнул, будто человек, полностью разочаровавшийся в жизни, и печально опустил голову, а Дирт, продолжая продвигаться к двери, решил его немного утешить:

– Если завтра что-нибудь добуду, все кишки тебе принесу. Требухи не дам, сам должен понимать, время голодное. Да и насчет всех кишок загнул, но что-нибудь точно тебе перепадет – обещаю.

Руки Дирта были заняты мисками. Класть их на землю он считал слишком простым вариантом решения проблемы и потому с дверью управлялся усилиями ног. То, что створка отворялась наружу, его ничуть не смущало, главное, правильно поддеть носком угол и не делать резких движений, иначе неминуемо обольешь руки горячей похлебкой.

Далсер был единственным человеком во всем мире, к которому Дирт обращался на «вы» без душевного скрежета. И ему даже в голову никогда не приходило, что в этом есть что-то неправильное. Лэрд и «ты» гармонировали друг с другом так же, как донельзя злющая кошка с разъяренной собакой.

Справившись с дверью, Дирт, заходя, ухитрился подцепить створку ногой, и она захлопнулась почти до конца, оставив узкую щель. Комната в доме была всего одна, зато приличных размеров. Центральную часть занимал огромный стол, сколоченный из толстых корабельных досок, по одну его сторону тянулась широкая лавка, по другую стояло грубое кресло, сплетенное из ивовых прутьев. На нем восседал Далсер и при мертвенном свете волшебной палочки, подвешенной под потолком, чертил на широком куске выровненной бересты что-то невообразимо сложное.

Обычное занятие.

Дирт в который раз отметил, что лэрд очень сильно отличается от хеннигвильцев. И дело даже не в том, что брюнетов среди них были единицы. Слишком высокий и худой, но вид не болезненный, а скорее цветущий, несмотря на возраст, явно не маленький. И лицо тощее, строгое, лоб высоченный, нос будто клюв старого ворона. То ли дело жители селения – морды широкие, щеки розовые, почти все мужики плечистые, даже нестарые считают своим главным долгом отрастить пузо. Голод последних месяцев, конечно, взял с них дань, но весь жирок не отобрал. Нельзя сказать, что все такие, но никого, хоть немного похожего на Далсера, среди них не было.

Дирт деликатно кашлянул, привлекая внимание, но лэрд и ухом не повел. Впрочем, это его стандартная реакция, за годы, проведенные вместе, у них выработался целый набор неизменных ритуалов.

– Лэрд, я принес похлебку. Повезло: Фрита, что рядом живет, щелок варила как раз.

– Я знаю, где живет Фрита, – произнес Далсер, не отрываясь от своего занятия. – И, Дирт, когда говоришь о человеке, употребляй слово «кто», а не «что», не уподобляйся невежественным простолюдинам.

– Я помню, но в этом случае тогда уж «которая», а не «что».

– Именно это я имел в виду.

– Огонь не пришлось разводить, я в ее очаге приготовил.

– Фрита всегда была добра к нам. Не будь ее, ты бы умер ребенком, от той болезни.

– Я ее отблагодарил. Дал ей половинку гриба.

– Жалкую половину гриба?

– Гриб ведь немаленький. Белый. Первый белый гриб в этом году. Ни у кого нет, а я нашел. Вы бы поели, пока горячая.

– Оставь на столе.

– Вот опять холодной хлебать будете. – Дирт, усевшись на узкую лавку, запустил ложку в миску, подул, отправил содержимое в рот, пожаловался: – Одна крапива да морская соль. Сети опять пустые, видел косулю, но взять не смог.

– Возьмешь в другой раз – это твой долг.

– Кому это я должен?!

– Каждый аристократ, пусть даже самого захудалого рода, – это прежде всего убийца. Убивать – наша главная задача. Здесь нет войн, нет врагов, мы живем мирной жизнью, но это не повод забывать то, кем ты являешься. Чтобы помнить, кто ты есть, убивай хотя бы дичь при любой возможности – это не только добыча пропитания и развлечение, но и способ не превратиться в чахлое растение, пугающееся одного вида крови. Там, на имперских землях, простолюдинам нет хода в охотничьи угодья. За нарушение границы их ждет плеть, а за браконьерство смерть или отрубленные руки, если барон милостив. Крестьяне не имеют права убивать, ведь разница между диким зверем и человеком, в сущности, невелика, и в глупые головы может прийти мысль, что не только аристократы имеют право поднимать руку на подобных себе. Тот, кто считает, что смуты надо подавлять в зародыше, – глупец. Надо делать так, чтобы смуты вообще не зарождались, для чего следует неотрывно присматривать за простолюдинами, не позволяя им пачкать то, что по праву принадлежит элите.

– А домашний скот? Его тоже аристократы режут?

– Дирт, не ехидничай. Разница между благородным оленем и грязной свиньей больше, чем между жабой и орлом. Зарезать в стойле и загнать, выследить, взять в честном бою – совершенно разные вещи. Вонючий скот пусть режут простолюдины, но строптивая дичь – это наша, и только наша добыча. Так было всегда, на подобных вещах, с виду не таких уж и серьезных, держатся сословные различия. Везде должны быть границы, путь через которые открыт только тем, кто достоин. Тронь одно, и рассыплется все, отсюда и проистекает незыблемость традиций.

– Кстати, насчет жаб: может, стоит поохотиться на них? Оленей я давно уже не видел, и вообще дичи мало, уже который день ничего серьезного добыть не могу.

– Все меняется, изменится и это, – рассеянно произнес лэрд, мгновенно потерявший интерес к разговору и начавший подтачивать крошечным ножичком пишущий уголек.

Но Дирту хотелось поболтать:

– Дэгфинн сегодня смешно чудил. Голод даже его достал до печенки. Сказал, что надо привязать Русалочку на дальней опушке.

– Какую такую Русалочку?! О чем он вообще?! – Далсер вскинул бровь, что демонстрировало высокую степень удивления.

Рассеянность лэрда во всем, что касалось повседневной жизни селения, Дирта уже давно не удивляла. Такой уж он человек. И потому ответил подробно:

– Русалочкой корову зовут. Старую. Ее не так жалко. Дэгфинн сказал, что все наши беды оттого, что демоны за нас всерьез взялись. А Зверь не может больше защищать лес, потому что ослабел, мы ведь его давно не кормим. А если демоны выпьют из коровы всю кровь, то отстанут на некоторое время.

– Мне кажется, что логика преподобного не лишена некоторых изъянов…

– Ага. Я тоже думаю, что он полный дурак.

– Ошибаешься. Он умен, и даже очень. Ум его, конечно, своеобразен и не походит на наш, но глупо говорить, что слаб. Вот только условия жизни не позволяют ему этот ум использовать в полной мере.

– После собрания он мне раз десять сказал, что демоны выпьют кровь, а мясо останется, и его можно будет съесть.

– Именно тебе это сказал?

– Да. Специально подошел. Странный, ведь знает, что я в демонов ни капли не верю.

– Дирт, ты вроде бы неглуп, но не устаешь меня удивлять. Где твой ум? Он, похоже, спрятан еще тщательнее, чем у преподобного Дэгфинна…

– Что я сейчас не так сказал?!

– Абсолютно все. Попробуй подумать сам. Мы имеем преподобного Дэгфинна, духовного и светского лидера Хеннигвиля. Он не знает, что предпринять, как справиться с голодом. Готов на все, лишь бы день-другой кормить своих людей. Имеем тебя, не верующего в демонов. Да и как воспитанный человек поверит в чушь, которую никогда не видел? И преподобный почему-то именно тебе, отдельно от толпы, втолковывает про выпитую кровь и оставшееся мясо, к тому же делает это весьма настойчиво. Ты все еще считаешь его глупым?

Дирт насупился, покачал головой:

– Нет. Сглупил я. Но почему он не скажет об этом прямо?

– Ах, Дирт, Дирт… Скота осталось мало, и они сами установили железное правило: не резать его ни в коем случае. Только если животное вот-вот умрет. А бывало и дохлых в котел отправляли. Дай угадаю: корова, наверное, не на грани издыхания?

– Старая, но молоко еще дает, пусть и немного.

– Вот и ответ.

– Получается, этот преподобный хочет сам себя обмануть.

– Он вынужден существовать в узких рамках никчемных предрассудков и коллективной глупости. Простолюдины без сюзерена всегда ведут себя забавно. Они словно стадо без пастуха.

– Как бы волки не задрали Русалочку. Я видел следы позавчера. Вот смеху-то будет.

– Летом волк не так страшен…

– Здешние волки об этом не знают. Снебьерра они загрызли как раз летом, прямо на берегу, одни косточки оставили.

– Дикий край, дикие звери… А что касается демонов, то посмотри сюда.

Лэрд перевернул кусок бересты и начал торопливо рисовать.

– Вот линия побережья, вот наша бухта в глубине залива.

– Сторожевой мыс гораздо короче.

– Я сейчас не гоняюсь за точностью, так что не придирайся. Вот гряда холмов, которая окружает долину Хеннигвиля. Дальше они тянутся в разные стороны, на юг и юго-запад. Где-то здесь располагается огромная долина. Она плоская, как наш стол, и заболоченная.

– Помню. Вы говорили, что в ее начале располагается то самое гиблое место, магическая прорва, через которую хода нет почти никому.

– Да. А за ней, не за долиной, начинаются пологие холмы, на которых стоят каменные руины. Остатки древнего города.

– Откуда здесь мог взяться город? Это ведь дикие земли.

– Оттуда же, откуда появилось, как ты его называешь, гиблое место.

– Война против демонов?! С тех самых времен?!

– Так ее назвали победители. На деле демоны – лишь одни из ее участников. Сражались люди друг с другом, демонов привлекали и те и другие.

– Язычники?

– Можно сказать и так. А можно по-другому: они молились другим богам. Те, которые жили в том городе, проиграли войну.

– И что?

– Город превратился в кладбище. А что касается демонов… Их ведь, по слухам, уничтожили не всех. Часть, возможно, до сих пор скрывается на этом интересном материке. Не зря ведь здесь почти никто не живет. Дурная слава пугает желающих переселиться, да и не только слава…

– А кто-нибудь видел здесь демонов, или, как преподобный, все только рассказывают сказки, лишнего шагу в лес не делая?

Далсер задумчиво провел по бересте несколько параллельных линий, перечеркнул их, вздохнул:

– Я не знаю таких людей. Но императорская экспедиция, добравшись до этого города, развернулась назад, причем поспешно. Они сообщали, что видели следы демонов. В такие походы робких не берут, но даже они испугались, ведь древние знания забыты, и как сражаться с этими тварями, никто уже не знает. И это лишь одна из причин того, что они не пошли дальше: встречали и другое, ведь вернулась лишь десятая часть, причем люди погибали вовсе не из-за демонов. Здесь много всего… разного… страшные места… Отчеты той экспедиции хранились в секретной канцелярии при морском министерстве, но у меня был к ней доступ, я читал их лично. Не знаю, насколько им можно верить, но интересного узнал немало…

– И что было потом? После той экспедиции?

– Потом? Потом ничего не было. Императора зарезала родная сестра, а среди его преемников больше не нашлось любознательных. Здешняя земля, Дирт, хранит много тайн, ох как много…

– У вас похлебка остыла.

– Это не страшно. Что сегодня делать будешь?

– Поброжу вдоль ручья, может, хотя бы рябчика подобью, они там частенько попадаются.

– Поброди, в твоем возрасте прогулки только на пользу.

– Лэрд, я не буду ночевать дома сегодня.

– Неужели из-за женщины?

– Если бы так. Из-за Дэгфинна.

Далсер улыбнулся:

– У тебя дурной вкус.

– А у Дэгфинна дурной способ обращаться с просьбами убить старую корову. Сами говорите, что не наше дело резать домашний скот.

– Иногда обстоятельства выше нас. К тому же предполагаю, что он найдет, чем тебя отблагодарить.

– Если не выделит лучший кусок говядины, пусть в другой раз даже не смотрит в мою сторону. А другой раз непременно будет. Хеннигвиль голодает все чаще и чаще. Раньше такого не было. С каждым годом все хуже и хуже, все началось с того, как оскудели ближние поля. Земля там была самая плодородная, в других местах урожай куда скуднее.

– Дело не только в тех полях. Ты же знаешь, что новые не расчищаются: слишком далеко располагаются удобные места, да и запрет мешает, перебороть его даже Дэгфинну непросто. Неудачное место они выбрали под селение, слишком сильно все зависят от моря, а оно не каждый день готово делиться своим добром. Люди стареют, детей вырастает мало, рабочих рук не хватает. Чтобы успешно вести промысел, нужны не лодки, а серьезные баркасы, но там уже парой рыбаков не обойтись, потребуются команды серьезнее. А где их брать? Если всех выгонять в море, кто будет заниматься остальным? На женщин оставить? Среди них маловато на что-то годных, сами они все не осилят. Дети не выживают из-за нехватки еды, селение стареет и вымирает. Человек не может жить без стада себе подобных, и стадо это не должно быть столь малочисленным.

– И что будет дальше?

– Попробуй сам найти ответ.

– Агнар говорил, что он с братом не только лодки делать умеет. Корабль тоже может. На нем мы сумеем добраться до обитаемых земель.

– Они и баркас сделать не могут, куда уж корабль…

– Ну а если сделают?

– Мы никому не нужны на обитаемых землях.

– Везде плохо?

– Хеннигвильцы пришли сюда не просто так. Они бежали, ты же сам знаешь.

– Знаю: им грозил костер.

– Да, еретиков принято сжигать, такие вот милые обычаи в обитаемых землях.

– Поголодают еще пару лет и согласятся сменить веру.

– Конклав Четырех верит лишь в один вид покаяния: через очищающий огонь. Рассчитывать на их милость глупо – в этом вопросе судьи магов как минимум непредсказуемы. Да и мало сменить веру, надо еще головы заменить. Посмотри на хеннигвильцев: их мир – селение и огороды, а дальше шагу нельзя ступить, потому что демоны, Зверь, твари морские. Надо будет, еще что-нибудь придумают, уж в этом их фантазия неиссякаема. Прямо-таки во вражеском окружении живут, если, верить преподобному Дэгфинну. Думаешь, это выдумки его полоумного отца? Вовсе нет – это естественная реакция простолюдинов, я такое не раз наблюдал. Разве они видят большой мир? Нет, они копаются в своем навозе день за днем. А оттуда, из большого мира, к ним приходят сборщики податей, грабители, мародеры или те же баронские сынки, охочие до прелестей молоденьких крестьянок. Понимаешь? Ничего хорошего за пределами своего мирка они не видят. Отсюда и реакция: закрыться, спрятать свой мирок от всех и шагу лишнего не делать, чтобы никто о них не узнал, не пришел, не отнял. Ересь дмартов основана в том числе и на этом стремлении: отгородиться от того, что окружает твой маленький мирок. Простолюдины и без религиозности бывают нелепы в этом вопросе. Был свидетелем, как в одной из деревень праздновали свадьбу сразу нескольких пар, у крестьян так принято по осени. В том краю как раз мятеж происходил. Вдали, там и сям, можно было видеть дымы от горящих поселений, бароны, по своему обычаю, разоряли владения противников. Но эти простолюдины будто не замечали, что к ним приближается беда, веселились, ни в чем себе не отказывая. У них и выбора-то не было: в лихие времена передвигаться по дорогам – верный способ найти неприятности.

– Они могли хотя бы спрятаться.

– В тех краях не было лесов. Степь, возделанная чуть ли не до последнего клочка. Беззащитный мирок, и ничего с этим не поделать. Вот и старались не замечать то, на что повлиять невозможно. Лакали свою брагу, делая вид, что рады до беспамятства, а в мыслях молились, чтобы беды большого мира на этот раз прошли мимо, не заглянули в их маленький рай. А ведь даже глупец понимал, что мародеры мимо не пройдут, достанется всем, как это всегда бывает. Хеннигвильцы прекрасно устроились, спрятавшись здесь и окружив себя ордами выдуманной нечисти, они по-своему счастливы, и менять хоть что-либо хотят очень немногие. За границами селения – вековые страхи крестьянина, ни за какие блага эти простолюдины не сделают шаг к страшному. Они будут терпеть лишения, голод, смерть младенцев, лишь бы не сталкиваться с тем, что обступило их игрушечный мирок со всех сторон. Заставь их оставить селение – это будет трагедией.

– Неужели с этим ничего нельзя сделать?

– Не знаю, Дирт, но мало верится в то, что они способны измениться, разве что некоторые вроде кузнеца. Мы слишком много времени отрезаны от мира, а страх все не проходит. Да и как пройдет то, на чем они выросли, чем жили с первого дня появления на свет? – Далсер, как это у него случалось, без причины или хотя бы паузы сменил тему: – Новостей, кстати, не было уже шесть лет. Я о том, что происходит за пределами этой деревни. Помнишь?

– Тот корабль? Да, хотя мне тогда не больше десяти было, конечно, помню. Им тогда не позволили сойти на берег.

– Им на лодке привезли воду и немного досок для ремонта судна. Они отдали кое-что в обмен и поделились новостями. Если им верить, у нас теперь новый император, и он ничуть не лучше прежнего. Да и Конклав набрал силу, трудно сказать, у кого сейчас реальная власть. Аристократия слабеет, единая церковь окончательно срослась с гильдиями магов – это очень серьезно. Когда власть перетекает из рук в руки, жди перемен. Хотя кто бы из них ни перетянул одеяло на себя, нам лучше не станет.

Дирт слушал как завороженный. Лэрд нечасто рассказывал о внешнем мире, и даже крохи таких знаний были безумно интересны подростку.

– А если мы уплывем сами, без хеннигвильцев? Мы ведь не еретики?

– Дирт, весь мир – это огромная волчья стая. Очень голодная стая.

– Зимняя?

– Можно сказать и так. А мы на островке посреди нее. Хищникам надо питаться. Питаться мясом. Мы сейчас – просто мясо, глупо соваться в стаю. У нас еще много бересты? – Лэрд вновь резко сменил тему, скатившись с интересного до обыденного.

Дирту оставалось печально вздохнуть и ответить:

– Если вы будете подчищать то, что вам не нужно, то до весны хватит.

– Это хорошо.

– Жаль, что ее нельзя есть. Было бы просто здорово.

– Дирт, наша жизнь – это чередование случайностей, накладывающихся на общую закономерность. Голод не продлится вечно, тем более летом.

– А почему вы так не любите весь мир?

– Почему ты так подумал?

– Вы сказали, что весь мир – это волчья стая.

– Да, я сказал именно так.

– Выходит, не любите.

– Ошибаешься, Дирт, это он меня не любит. И тебя, кстати, тоже. Мир разорвет нас куда быстрее, чем волки. Гораздо быстрее…

Глава 3

Неизвестно, что там насчет мира, а гуси Дирта точно не любили. Он это осознал очень давно, в том нежном возрасте, когда воспоминания только-только начинают задерживаться в детской голове. Одно из первых возникало перед глазами при мысли об этих омерзительных тварях: огромная белая птица, угрожающе вытянув шею, подбирается чуть ли не со змеиным шипением и больно, до слез, щиплет грязным клювом.

Ему не один раз доводилось конфликтовать с волками. Было дело, сталкивался с медведем. Разошлись миром, но Дирт был готов драться, несмотря на скромный возраст и такие же силы. Он считал, что многое видел и пережил, но тот, первый детский страх, глупый и постыдный, не хотел исчезать. Боялся признаться в этой слабости самому себе и потому всеми способами избегал контактов с ненавистными птицами.

Но сегодня придется сделать исключение. Керите выпала очередь приглядывать за гусями, которые с утра до вечера торчали на Смородиновом ручье. Слишком большую ценность они представляли для Хеннигвиля, чтобы позволять им резвиться самостоятельно. Лес начинался на другом берегу, а здешние лисы чудовищно хитрые и вечно голодные. Но у животных хватало ума не лезть на рожон перед человеком, пусть это даже невысокая девчонка полутора годами младше Дирта и к тому же выглядевшая крайне несерьезно из-за обилия веснушек и непослушной гривы вьющихся рыжих волос.

Керита, увидев его, улыбнулась:

– Привет, Дирт. Что несешь?

Он поднял трофей:

– Рябчик.

– Всего один?

– Там был выводок, но цыплята совсем мелкие.

– Ты убил их маму?! Зачем?!

– Нет, ее я не тронул. Этот рябчик был один, крутился неподалеку.

– Наверное, отец.

– Если и так, они не умрут без него.

– Дэгфинн опять будет ругаться, если увидит тебя с луком.

– Ваш преподобный очень глупый человек. Как же я буду охотиться без лука? Он сам-то хоть понимает, какую чушь несет?

– Не говори про него так. Ты же знаешь, что лук – это оружие, а оружие нельзя брать в руки. Это большой грех. Господь такое не одобряет. Руки нам даны не для того, чтобы грешить. Они ведь пусты, когда мы рождаемся? Так зачем осквернять их касанием к орудиям убийства.

– Нож тоже оружие, и топор, но все ваши к ним прикасаются. А что вы будете делать, если на селение нападет стая волков?

– Волки так не поступают.

– Ну а вдруг решатся? Что тогда? Будете им рассказывать, что грешно рвать клыками живых людей? Или споете гимн о спасении души?

– Дирт, ты же знаешь, что я не люблю с тобой спорить на эти темы.

– Вот и не начинай.

– Я и не начинала!

– Ну ладно тебе. – Примирительно улыбнувшись, он протянул Керите туесок из бересты.

– Что это?

– Брусники немного осталось с прошлого года. Ссохлась вся, но на вкус ничего.

– Зачем по лесу бродил с туеском?

– Он лежал у меня в тайнике.

– Тайник? Покажешь?

– Он на вершине холма, ты же туда не пойдешь.

– Конечно, не пойду.

– Да там ничего интересного. Я там лук храню в непогоду и мелочи разные. Ягоды зимой нужны, когда петли на птиц ставлю. Приманка хорошая, заметная, ведь красное они издали замечают. Ешь, вкусные ведь.

Керита осторожно сняла тугую крышку, вздохнула:

– Мало совсем.

– Ну да. Остатки. Хорошо, что я о них вспомнил раньше, чем мыши добрались.

– А ты? Хочешь?

– У меня от брусники зубы сводит, – соврал Дирт.

Во всем Хеннигвиле было лишь два человека, которые чуть ли не в любой момент точно знали, чем именно занимается Дирт и где именно бродит: лэрд Далсер и Керита. Остальные верили или делали вид, что верят, будто он встает чуть свет только ради того, чтобы пробежаться по опушке в надежде добыть неосторожно выбравшегося из лесу зверя или птицу. Считалось, что глубоко в чащу Дирт не забредает, потому как это не просто боязно, а запрещено, да и грозит нешуточными неприятностями потерявшему страх ослушнику.

Преподобный Дэгфинн тоже знал правду, но считать его равным лэрду Далсеру и Керите нельзя. Он прекрасно понимал, в чем дело, но даже себе в этом не признавался. Из своих, довольно запутанных, соображений закрывал глаза почти на все. И пусть на людях не упускал возможности пристыдить Дирта за то, что тот оскверняет свои руки прикосновениями к луку – предмету, созданному исключительно ради желания причинять страдания другим, при личном общении вел себя иначе. И даже когда однажды застал его в кузне за изготовлением наконечников, сделал вид, будто ничего не заметил.

Хеннигвилю до зарезу был нужен человек, не пугающийся леса и всех суеверий, связанных с ним. Как говорил лэрд Далсер, крестьянина не переделать, ему нужен посредник, связывающий его мирок с большим миром. Лучший вариант – феодал. У простолюдинов в крови привычка жить под властью тех, в чьих жилах течет благородная кровь. И даже ересь дмартов не могла совладать с этой привычкой. Хеннигвильцы закрылись в селении, но им нужен был кто-то, способный пересекать границу. Взять хотя бы железную руду. Кроме как на болотах, раздобыть ее негде, а самые богатые трясины располагаются посреди леса. Потому доходило до смешного.

Вот как в тот раз…

Прошлой зимой Дирт убил матерого лося. Две стрелы получило могучее животное, долго пришлось его преследовать, доводить до изнеможения, а потом пытаться выжать из зверя остатки сил, пугать, заставляя повернуть обратно, к морю. И все равно, не дойдя до побережья, сохатый свалился. Его хватало лишь на то, чтобы шумно, предсмертно дышать.

Дотащить тушу до селения целиком Дирт не мог. Разделать и по кускам тягать на волокуше – не выход. Налетит воронье, запах крови почуют волки, а с ними зимой шутки плохи. Терять мясо было нельзя – запасов в Хеннигвиле немного, вот-вот до голода дело дойдет. Сто тридцать четыре человека, считая детей, – столь матерого лося хватит, чтобы несколько дней не ломать голову, чем заполнять котлы.

Дирт мчался назад так быстро, что едва не сломал ногу, спускаясь к берегу, ступня застряла в присыпанном снегом переплетении корней, повезло, что, уже падая, ухитрился освободиться. Лэрд Далсер хмыкнул, выслушав его сбивчивый рассказ об исполинской горе мяса, которую вот-вот начнут делить прожорливые волки, и, уточнив размеры «горы», оделся, после чего направился прямиком к дому преподобного Дэгфинна, где вызвал его на улицу для короткого и довольно необычного разговора. Дирту пришлось еще раз повторить свой рассказ, после чего лэрд предложил взять Агнара – сила кузнеца в таком деле лишней не будет.

Преподобный тогда отказался брать четвертого. Причина банальна: Дирт в самом начале рассказал, что лось ушел слишком далеко от берега. С одной стороны, это уже запретная территория, куда нет ходу жителям, с другой – там валяется столько мяса, что хватит на несколько дней. Дэгфинн тогда предпочел закрыть глаза на первое ради последнего.

Кузнеца, правда, все равно пришлось звать. И не только его. Но уже гораздо позже, когда тушу дотащили до берегового обрыва. Лэрд Далсер тут же заявил, что дальше они справятся без него, и, развернувшись, отправился в селение, пачкать очередной кусок бересты. Дэгфинн, приглушенно выругавшись ему в спину, направился следом, оставив Дирта сторожить добычу.

Волки появились одновременно с подмогой и, не рискнув связываться с пятеркой мужиков, приведенных преподобным, ушли. Но спустя пару недель едва не отомстили, загнав Дирта на дерево, после чего решили подождать, пока мороз сделает свое холодное дело. Спасло лишь то, что он не бросил лук и, понаблюдав за стаей, вычислил самца с самкой, судя по приметам, всем заправляющих. Далее оставалось поудобнее устроиться и выждать момент, когда условия для стрельбы будут идеальными.

Самку Дирт убил наповал, угодив в то место, где шея соединяется с черепом. Самец ушел, но жить ему оставалось недолго: стрела засела глубоко под лопаткой.

Волчицу Дирт доволок до Хеннигвиля, где ее съели. И это было далеко не самое худшее мясо, которое ему доводилось пробовать в своей жизни.

Преподобный в тот раз Дирта удивил. Ни словом, ни жестом не выказал страха перед лесом или недовольства. А ведь от опушки пришлось пройти не одну тысячу шагов, что выходило непомерно далеко за рамки дозволенного. Лэрд Далсер потом, уже у камина, похвалил Дэгфинна. Сказал, что тот умеет заботиться о своих людях и далеко не дурак. Даже пожалел его: дескать, не повезло с наследством и с кровью, у него характер аристократа, а родители – самое что ни на есть быдло.

На вопрос Дирта, о каком именно наследстве идет речь, Далсер рассказал об отце Дэгфинна. Именно он был инициатором и организатором исхода за море, к берегам таинственной и пугающей Такалиды. Именно из-за него община оказалась здесь, в опасном и скудном краю. И именно он, в самом начале столкнувшись со Зверем, ввел строгие правила, запретив забредать в лес, и всячески нагнетал истерию россказнями о демонах. Дэгфинну после его смерти приходится нелегко. Люди, как правило, глупы и доверчивы, если им что-то как следует вбили в голову, извлечь это непросто.

А вбивали качественно и долго…

…Ягод и на самом деле было мало, Керита с ними расправилась вмиг, так что Дирт недолго давился слюной. Вытрусив из опустевшего туеска соринки, девушка заметила:

– Брусника весной густо цвела. И ягодок меленьких полным-полно. Наверное, хороший урожай будет. Брусника – ягода хорошая: не портится, только ссыхается или мокнет. И не пачкает, как черника.

– Черника слаще.

– Ну да. Но я собирать ее не люблю.

Оба черничника располагались хоть и на опушке, но тянулись дальше в лес. И очень трудно было вовремя остановиться при сборе, преодолеть соблазн сделать шаг дальше, в сторону запрещенного. А вот брусника чуть ли не сплошным ковром покрывала Сторожевой мыс. Даже на скалах ухитрялась расти, причем в любой год ее там было много, хотя хеннигвильцы обдирали безжалостно, до последней ягодки.

– Я прошелся по ручью и не нашел ни одного стебля ревеня.

– Ты каждый день по ручью ходишь, все давно оборвал.

– Все невозможно заметить.

– Да? Уж мимо тебя точно не пройдет – все замечаешь. Лодка без рыбы опять, сети пустые. Слыхал?

– Знаю.

– Младший Мади пухнет. Говорят, это от голода. У матери молоко пропало, коровьего на всех не хватает. Матерей надо лучше кормить.

– Завтра у нас будет мясо. Поест, и молоко вернется.

– Ты о чем?

– Я о матери младшего Мади.

– А я о мясе спросила. Откуда оно возьмется?

– Преподобный велел отвести на ночь Русалочку к дальней опушке.

– Зачем?

– Чтобы демоны выпили ее кровь и отстали от Хеннигвиля хотя бы ненадолго.

– Что?! Кормить демонов?!

– Дэгфинн говорит, что они от крови не откажутся.

– Зверь тоже кровь пьет.

– Враки.

– Он ведь выпил кровь у младшей сестры Тиггиты в самый первый год. Об этом все знают.

– Лэрд Далсер говорит, что это глупое вранье, суеверие простолюдинов.

– Никакое не вранье. Мне мама не один раз рассказывала. Вас с Далсером тогда еще не было здесь. Ее звали Дитори, она была чужая, как вы. Ее удочерили, не дали пропасть, забрали с собой. Но она так и оставалась чужой и, как ты, никого не слушала. Взяла и зашла далеко в лес, Зверь ее убил за нарушение запрета и выпил всю кровь. Ее тело стало белым и почти ничего не весило. Было это перед Рудным болотом. Поэтому мы на него не ходим.

– Ага. И поэтому собирать клюкву приходится мне.

– Никто тебя не заставляет.

– Она на лекарства нужна, ты же знаешь, что зимой без нее никак.

– Знаю, для зубов она полезная, чтобы не пухли десны, и для лечебного морса. Но мы теперь боимся тех мест. Дирт, мы всего боимся. Этот лес очень плохой, а ты шутишь со страшными вещами. Я молюсь за тебя все время, когда ты там.

– В лесу не страшнее, чем на побережье. Я там с детства пропадаю, и, как видишь, никто на мою кровь не польстился.

– А позапрошлой зимой?

– Так это меня олень копытом двинул. Я тогда сглупил, расслабился раньше времени. Подумал, что он уже готов, подошел, нагнулся, вот и получил, что заслужил.

– Обманываешь. Наши говорят, что тебя поколотил Зверь, чтобы ты больше не забредал в лес. А ты даже после этого не слушаешься. Это плохо.

– Они знают, что я хожу дальше, чем разрешено?!

– Ну… разное думают. Подозревают… Сам знаешь, что у нас трудно что-то скрыть. Дирт, я боюсь. За тебя боюсь. – Керита отвернулась, присела, обхватив обтянутые серой юбкой коленки ладонями, уставилась на ненавистных гусей, оскверняющих чистейшую воду своей нескончаемой возней.