Текст книги "Как я был солдатом американской армии"

Автор книги: Артем Боровик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Всем выпить по пять больших глотков воды! – крикнул он вдогонку разбредавшимся солдатам.

– У вас, – я подошел к Мануэлю, – поразительная память. Я специально сидел и считал: вы умудрились вспомнить четырнадцать историй, каждая из которых, попади она в руки Тома Клэнси, ^[30]стала бы новеллой или романом.

– Благодарю. – Он поклонился, словно артист на сцене. Как пить дать: шумевший на ветру лес в ту минуту казался ему аплодисментами восторженной публики.

К нам направился улыбчивый офицер. С каждым шагом улыбка его становилась шире, а уголки рта вот-вот должны были сомкнуться на бритом затылке.

– Привет. – Я кивнул ему. – Хорошо, что вы здесь, а то меня измучило чувство собственной беспризорности.

– Одиночество, знаете ли, действует на меня хуже удушья.

Он опять улыбнулся. И если бы не показавшиеся вдруг острые резцы, улыбка эта вполне могла бы занять первое место на конкурсе наиболее приветливых и улыбчивых людей. Но у меня скверный характер: я обожаю злить тех, кто со мною мил, с детства страдаю аллергией на сахар.

– Мануэль! – Я громко обратился к сержанту по-испански. – Давайте говорить на вашем родном языке. Ведь вы из…

– Из Гватемалы, – подхватил Бонелья, – я очень рад этой возможности. Последний раз она представилась мне недели три назад. – Он все никак не мог сойти со сцены: высокопарный «штиль» прилип к нему, как жвачка.

Но тут пришла минута моего торжества: я увидел, как напряглись уши улыбчивого офицера.

Я продолжал говорить с сержантом по-испански, а про себя подумал, глянув на офицера: «Один: ноль в мою пользу! Ваш ход, сэр».

В тот день он больше не улыбался. Вид у офицера был такой, будто я украл у него тысячу долларов.

Маленький большой лейтенант

Фамилия лейтенанта Литла ^[31]совершенно не соответствовала его габаритам. Нехитрая логическая цепочка привела меня к мысли, которую я ему сразу же после знакомства высказал:

– Держу пари, лейтенант, что рота за глаза называет вас исключительно так: лейтенант Биг. ^[32]Я угадал?

– Естественно, – вяло улыбнулся он. Выражение его лица говорило о том, что кличка Биг ему порядком осточертела, потому как бежит за ним по пятам со дня рождения. Может быть, она была проклятием, преследовавшим род Литлов на протяжении всей истории его существования?

С Литлом я познакомился в маленьком придорожном магазинчике-кафетерии, куда заглянул, направляясь обратно в казарму. Я шагал, но мины сержанта Бонельи мерещились мне повсюду. Глаза автоматически обшаривали простиравшуюся впереди грунтовку, прощупывали каждый ее метр. Потому я был рад свернуть долой с дороги в маленькую кафешку, название которой забыл, как только покинул ее. Пытался потом вспомнить, чтобы записать в блокнот, но потуги памяти так ни к чему и не привели. Осталось лишь ощущение, что от названия исходил сильный, но фальшивый энтузиазм. По-моему, оно звучало либо «Привет, солдат!», либо «Эй, рейнджер, загляни!».

Словом, я заглянул. Лейтенант стоял у полки с книгами, листая последний роман Тома Клэнси «Кардинал Кремля». Судя по обилию написанных и изданных за последнее время произведений (приблизительно один толстенный роман в год), Клэнси успешно выполнял личную пятилетку.

– Хорошо плетет романы этот Клэнси? – спросил я небрежно лейтенанта.

– Угу, – ответил он. – Не успеваешь прочесть один, а на книжных полках в магазинах уже появляется новый.

– А вот это вы читали? – Я кивнул на роман «ТАСС уполномочен заявить…»

– Не успел. Там про кого?

– Там про парней из ЦРУ, которые ставят клизму парням из КГБ, но потом один толковый парень из КГБ ставит клизму сразу всем парням из ЦРУ.

– А вы, собственно, откуда? – вдруг холодно спросил меня лейтенант, оторвавшись от книги.

Было очевидно: сюжетный ход, придуманный писателем Ю. Семеновым, вызвал в голове лейтенанта ряд смутных подозрений.

Я был на грани провала.

Собрав в кулак свою волю, стараясь казаться хладнокровным, я назвал лейтенанту свою фамилию. Он выждал несколько мгновений, показавшихся мне часом, и сообщил свою.

Вот тогда-то, чтобы перевести тему разговора, я произнес спасшую меня фразу:

– Держу пари, лейтенант, что рота за глаза…

Хотелось пить: в горле пересохло. Я подошел к продавщице и, указав на запотевшую банку пива, достал из нагрудного кармана мелочь.

– Извините, сэр, – она развела руками, – но нам запрещено продавать солдатам алкогольные напитки.

В голове запульсировали три контраргумента. Первый: «Но позвольте, разве пиво – это алкоголь?!» Второй: «Я не солдат, а журналист, переодетый в солдата».

И третий: «Я – советский человек, переодетый в американского солдата».

Я выбрал последний.

– Знаете, ваш предшественник был чуть оригинальнее, – сказала она в ответ и на всякий случай закрыла стеклянную дверцу морозилки, – вчера утром зашел сюда и начал меня убеждать в том, что он актер из Голливуда и снимается здесь в кино. Мило, не правда ли?

Я вышел из магазинчика, так ничего и не купив. Литл пылил впереди по грунтовке. Я догнал его.

– С пивом или без? – Он окинул взглядом мои карманы.

Отрицательно покачав головой, я тоже спросил его:

– С Клэнси или без?

Он продемонстрировал мне плотную книжку. Суперобложка глянцем сверкнула на солнце.

– Знаете, как Клэнси начинал? – спросил лейтенант.

– Без понятия.

– Работал страховым агентом. Был беднее и голодней церковной мыши. Но страсть разбогатеть не переставала теребить мозг. Страсть эта да любовь к морской стихии сделали свое дело. Клэнси купил две книжки Нормана Полмара «Советский военно-морской флот» и «Военно-морские силы современности». Заодно приобрел за пятнадцать долларов детскую игру «Гарпун».

От какого-то бывшего подводника поднабрался профессиональных словечек. Вскоре, в 1984 году, появился его первый роман «Охота за красным октябрем».

– Вы читали?

– Да, речь идет о капитане русской подводной лодки, который перебегает в Штаты. Потом как из автомата Клэнси выстреливает остальные романы: «Начало красного шторма», «Патриотические игры» и так далее.

– Судя по обилию красного цвета в названиях, везде фигурируют советские?

– Практически везде. Но он не антисоветчик. Просто это позволяет ему держать в напряжении читателя.

– Такое впечатление, что Клэнси «напряг» всю Америку. Куда ни сунешь нос, везде читают его… Даже у министра обороны Карлуччи я заметил книжку Клэнси на рабочем столе.

– Да, перед ним открыта любая дверь в Пентагоне, на авианосце или на военной базе.

– Что о нем думает литературная критика?

– Я не читаю критику.

– Ваш ответ – ответ настоящего писателя.

– Я слышал, его называют основоположником художественно-технологического жанра.

– Как?

– Имеется в виду, – Литл засунул книжку в карман, – что боевая техника в его романах устроена сложнее и описана с большим мастерством, чем характеры главных героев.

– Очень милый жанр. «Когда зарокотал двигатель, танк вздрогнул и почувствовал, как тепло разливается по всему его бронированному телу». Или что-нибудь в этом духе. Верно?

Лейтенант улыбнулся.

– Верно, – сказал он.

– В таком случае, Клэнси отстал от жизни. У нас от таких книжек ломятся прилавки магазинов. По-моему, ваши и наши Клэнси подписали тайное соглашение о рынках сбыта своих романов и прибылях. Они друг друга понимают на расстоянии. Своего рода транснациональная литературная корпорация.

– Осталось придумать название. Что-то типа…

– Что-то типа «Смерть инкорпорейтед». Смешно и страшно одновременно.

– Ничего страшного: просто – развлекаловка.

Слово «страх» потянуло за собой цепочку иных ассоциаций.

Я сказал:

– Лейтенант, мне приходилось много слышать о ваших «уроках страха». Если не секрет, расскажите подробней.

Литл растер кончиками пальцев мощные надбровья, провел ладонью по лицу, словно смахивая с него паутину, и сказал:

– А что тут секретного? Обычная процедура… «Урок страха» проводят в конце первой недели пребывания солдата в Беннинге. Собирают всех в одном зале. Неожиданно появляется человек в форме армии противника – советской или, скажем, кубинской. Он начинает издеваться, оскорблять ребят, их патриотические чувства. Говорит с сильным русским или кубинским акцентом. Вовсю «поливает» Америку, существующую у нас демократическую систему, отпускает шутки по поводу добровольной армии, заявляя, что она не может сравниться с советской. Предлагает кому-нибудь отжаться на руках. Кто-то непременно соглашается, но делает не более десяти-пятнадцати отжимов: слабоват еще. Тогда на глазах у всех отжимается «кубинец». Раз эдак восемьдесят-девяносто. Потом спрашивает: «Ну что, салаги, кто из вас знает ТТХ ^[33]советского БТР?» ^[34]В зале – гробовая тишина. Тогда «кубинец» точно автомат перечисляет десять основных характеристик «брэдли».

– А как реагируют солдаты?

– К концу первых двадцати минут «урока» они напоминают молодых быков, разъяренных пикадором. Кто-то из них, доведенный до состояния кипения, срывается с места и бросается на «кубинца», хватает его за грудки, пытается повалить. «Кубинца» уводят. Все это происходит спонтанно…

– И чего вы этим добиваетесь?

– Мы заметили, – Литл явно удивился моей непонятливости, – что «урок страха» стимулирует солдат, заставляет их активней заниматься физподготовкой, внимательней изучать армию противника.

– Своего рода психический шок, верно?

– Да, своего рода…

– Это, лейтенант, конечно, ваше личное дело, но я всегда был убежден, что негоже играть на отрицательных чувствах людей.

– Но ведь мы ничего плохого про русских не говорим. Напротив, «кубинец» издевается лишь над Америкой и американцами. Ты не понял?

– Я все понял. В том числе и то, что конечным итогом «урока страха» является рост антисоветизма среди молодых солдат.

– Но мы преследуем при этом иную цель – стимулировать учебный процесс, а не возбуждать антирусские настроения.

– Ладно, лейтенант, – сказал я, – бросим этот спор. Мы, видно, друг друга не переубедим. – Потом не удержался и добавил: – Какой-то умный древний дядя пару тысяч лет назад сказал: использующий зло в своих целях неизбежно становится его жертвой.

Метров триста мы шагали молча. Литл шел, вонзав упрямый взгляд в дорогу под ногами. Казалось, он прочерчивал им разграничительную линию.

Мы миновали военный универмаг, где беннинговцы могут отовариваться по сниженным ценам. Там можно приобрести все, кроме, быть может, автомобилей, телевизоров и электроники.

– А в мае, – почему-то сообщил вдруг Литл, – я уже буду шагать по дорогам Западной Германии.

– Ты знаешь – где именно?

– Пока нет.

– Отличается ли подготовка тех военнослужащих, которым предстоит служить в ФРГ, от подготовки тех, кого посылают, например, в Южную Корею?

– Не думаю. Всем солдатам втолковывают, что необходимо выиграть первый же бой с потенциальным противником. Особое внимание уделяется борьбе с превосходящими танковыми группировками Совет… то есть потенциального противника. Стрельба из гранатометов, ТОУ… Словом, противотанковой тактике обучают всех. Тот, кто стреляет первым, побеждает. На войне вообще вторым нельзя быть. Можно – только первым. Вторых и третьих убивают.

– Говорят, лучшее средство борьбы с танками – это танки.

– Да, верно. Мы поняли это еще в 1973 году, оценивая результаты арабо-израильской войны. А вот и твоя казарма. Извини: мне пора в штаб.

– Спасибо, что проводил.

– Прощай, – улыбнулся он и помахал рукой, словно я стоял в километре от него.

– Пока, лейтенант. Желаю тебе получить три генеральские звезды.

– Если это приказ, я выполню его.

– Не сомневаюсь.

Он еще раз махнул мне рукой, повернулся и был таков.

Я постоял немного на улице и вошел в казарму. Ошвартовался на своей койке с намерением не покидать ее до утра. Прежде чем провалиться в сон, мельком глянул на койку Вилли и отметил, что на тыльной стороне его каски появилась новая надпись: «Любовник смерти». Вилли медленно, но верно превращался в «черного юмориста».

Доминик-Инесса из Чхонджу

Однако этому богатому событиями дню не суждено было закончиться так рано. Сквозь сон я услышал щелчок, потом еще один, и еще. С трудом разлепляю веки – на моей койке сидит Уэйн Сорс: он возился с фотокамерой.

– Предлагаю смотаться в Колумбус. У меня кризис с пленкой – надо обновить запасы.

– Тогда – полный вперед!

Минут через пятнадцать мы уже подъезжали к Колумбусу.

– Милый городишко, – сказал Сорс.

– Уже почти двенадцать ночи, – заметил я, – а горожане и не думают идти спать.

– Провинция не хочет походить на провинцию.

Мы остановились у магазинчика, чья витрина была вся заставлена фотоаппаратурой самых разных марок. Хозяин возился с металлической решеткой, не желавшей закрываться. Мы помогли ему забаррикадироваться от потенциальных грабителей, старик расчувствовался и продал Сорсу шестьдесят кассет со скидкой.

– Надо отметить удачную покупку, – сказал Сорс, усаживаясь за руль.

– Это просто-напросто необходимо, – согласился я.

– Тогда предлагаю заскочить в солдатский ночной бар «Перекур у светофора».

– Почему – солдатский?

– Сейчас сам поймешь…

«Перекур у светофора» кишмя кишел бритыми солдатскими затылками. Как я потом выяснил у Сорса, это были, естественно, ребята не из «учебки» (там такие «вольности» не позволены), а из регулярных частей. В баре было темно. Из усилителей лилась модная в тот месяц меланхолическая песенка «Медленно мы любим друг друга…» Ее прокручивали раз пять подряд под шумные солдатские аплодисменты. Потом хрипловатый женский голос пропел уже успевшую стать классикой «У нее глаза, прямо как у Бетти Дэвис».

На сцене танцевала темнокожая девушка в фосфорическом купальнике.

– Не хотите угостить меня пивом? – Обратилась к Сорсу девушка в точно таком же купальнике, сидевшая за соседним столиком.

– Запросто, – отозвался Сорс и пошел к стойке, на ходу доставая из кармана хрустящие доллары.

– Вы японка? – спросил я девушку, когда она пересела за наш столик.

– Нет, – ответила она, – я из Южной Кореи.

– Как вас звать?

– Доминик. А можно – Инесса.

– У вас что – два имени?

– Да, – улыбнулась она, – и я меняю их в зависимости от настроения. Сегодня у меня дождливо на душе: так что зовите меня Доминик.

– Как вы оказались в Колумбусе? – спросил Сорс, усаживаясь на стул и ставя на клетчатую скатерть три кружки пива.

– Точно так, как и все остальные кореянки, работающие в этом и других барах, – почему-то обиделась Доминик-Инесса.

– А-а, старая история… – Сорс сделал большой глоток. – Объясняю иностранцам: ее родители заплатили американскому военнослужащему порядка тысячи долларов…

– Тысячу двести, – опять обиделась девушка.

– Ладно, – махнул рукой Сорс, – тысячу двести долларов, чтобы он женился на ней и увез в Америку. Здесь он с ней разводится, помогает получить натурализацию и получает за это еще столько же долларов. Она устраивается работать в этот бар и выписывает всех своих сестер из Сеула…

– Из Чхонджу, – опять поправила девушка.

– Они зарабатывают тут деньги, большую часть переправляя на родину. Но некоторые солдаты не дают развода и продолжают сосать деньги из своих жен в течение многих лет. Пока те не потеряют «товарного вида»… Нам пора возвращаться на базу. Прощай, Инесса!

– Пока, Доминик! – сказал я.

– Бывайте, – бросила она и повернула свою миниатюрную головку в сторону сцены.

Хребет американской армии

– Давайте, ребята, пошевеливайтесь! Залезайте в свои ботинки! – Сержант Джеймс Барнэби идет по казарме, сверкает во все стороны глазами. – Я, кажется, сказал – пошевеливайтесь!

Очередное утро в Беннинге. «Любовник смерти» соскакивает со второго этажа койки.

– Как дела? – интересуюсь я у Вилли.

– Не родила! – Взяв зубную щетку, пасту и полотенце, Вилли направляется в сторону ванной.

Дождавшись очереди, я подхожу к умывальнику, гляжу в отполированный до зеркального блеска железный щит на стене. Вилли делает то же самое, но при этом с отвращением мнет пальцами свою заспанную физиономию.

– Ненавижу! – тихо, но четко говорит он, словно видит перед собой Джоди. – Ненавистная морда.

В комнатке сержанта Барнэби – ни пылинки. Он сидит за письменным столом. Лампа дневного света придает его лицу синеватый оттенок.

Барнэби что-то строчит в суточной ведомости. Иногда заглядывает в здоровенный словарь Уэбстера. ^[35]

– У меня паршиво с орфографией, – говорит он в ответ на мой вопросительный взгляд, – а офицеры ошибок не любят. Капитана Сориано они выводят из себя. Так что приходится иногда консультироваться у мистера Уэбстера.

На столе Барнэби лежит кипа пожелтевших журналов, пачка жевательной резинки. В специальной подставке выстроились по росту идеально заточенные карандаши. На ножке стола нацарапано: «Кровь и сила воли!».

Ветер теребит географическую карту мира. Она покачивается за сержантской спиной на стене. Красным фломастером помечены города в Камеруне, Венгрии, Саудовской Аравии и Перу: стратегические интересы сержанта Барнэби явно не укладываются в рамки Форт-Беннинга. На самом краю карты, чуть выше Северного полюса, выведено аккуратным сержантским почерком: «Рандеву с судьбиной».

– Ты не вешалка для мундира, – бросает сержант солдату, появившемуся за моей спиной, – застегнись! – Потом опять обращается ко мне: – В моей роте поступившему на службу легко продвинуться. Я смотрю за тем, чтобы каждый получал столько, сколько заслуживает. Солдат должен чувствовать, что начальство замечает его старания. И, конечно, его халатность.

Барнэби глядит на часы и резко поднимается:

– Пора строиться, уже пятьсот ^[36]натикало!

Мы выходим на улицу. Солдаты стоят рядами вдоль казармы. Я пристраиваюсь за Вилли.

– Здоров! – Кто-то резко всовывает в мою ладонь широкую мокрую кисть. – Не забыл еще меня?

Это Билл Уолтон. Всю вчерашнюю вторую половину дня он где-то пропадал.

– Билл, я не забуду тебя до конца своих дней.

Такое впечатление, что за прошедшие две-три минуты в глотку Барнэби вставили громкоговоритель: сержант орет на всю округу – стекла в казарме вот-вот треснут.

По асфальтированной дорожке, ведущей в столовую, идет блондинка. Рота мигом берет ее на прицел. Грудь блондинки покачивается в такт шагам. Тонкая бежевая юбка плотно обтягивает ее бедра. Десятки глаз эскортируют дамочку.

– Спокойно, солдат, – говорит Вилли сам себе, – спокойно! Это – приказ.

Коленки блондинки ритмично бьются под юбкой.

– Она нас не замечает, – шепчет парень слева.

– Чего ей тебя замечать?! – откликается Вилли. – Такая согласится минимум на подполковника.

– Ребята, закройте рты и дышите глубже, – раздается баритон сзади, – это жена майора. С такой застукают, ей стоит один раз пискнуть «ой, насилуют!» – и ваша песенка спета.

– Майор?! Ну и что?! – не унимается парень слева. – Тоже мне – восьмые штаны в тридцатом ряду!

Блондинка исчезает за дверью столовой. Над дорожкой, по которой она только что шла, остается висеть лишь шлейф едва уловимых духов.

Строем идем в столовую: завтрак длится минут десять. А оттуда – прямиком в барак, где уже начали выдавать автоматические винтовки M16. К стволу каждой прикреплен штык-нож: всю первую половину дня мы будем отрабатывать приемы штыковой атаки.

– Еще лет тридцать назад, – объясняет мне командир роты капитан Деррик Сориано, – солдаты обычно хранили оружие в казармах, в железных шкафах вместе с вещами. Потом было решено держать винтовки в специальных бараках, охраняемых и оборудованных сигнализацией.

Сориано – худощавый филиппинец лет двадцати девяти. Он очень строг, почти не улыбается. Тонкая, с сильным смуглым подмесом кожа обтягивает его широкоскулое лицо.

– Куда мы идем? – спрашиваю капитана, пристроившись в самый конец марширующего строя солдат.

– На плац, – отвечает он. – Милях в четырех отсюда.

Сержант Барнэби запевает, солдаты дружно подхватывают:

Привет, Джозефина!

Как твои дела?

Вспоминаешь ли ты обо мне так,

Как я вспоминаю тебя?

– Деррик! – кричу я капитану. – Хоть ты и командир роты, но за все утро ни разу не отдал ни одного приказа. Ротой практически командует сержант Барнэби. Это характерно для всей армии или лишь для роты капитана Сориано?

«Погоди, – как бы говорит жестом Деррик, – дай им допеть куплет – отвечу».

Солдаты продолжают сотрясать своими глотками могучие стволы сосен:

Привет, Джозефина!

Даже когда тебе было девять,

Ты была жутко мила.

Я часто причесывал твои

Роскошные волосы

И готов был расплакаться

От несправедливости,

Потому что вместо этого мне хотелось

Тебя целовать!

Но было нельзя!

О-о! Джозефина!

Как твои дела?..

– Сержантский состав, – орет в ответ Деррик, – хребет американской армии. Сержант – и учитель, и воспитатель, и непосредственный командир подразделения. Мы, офицеры, обычно отдаем приказания через сержантов. Мы им доверяем. Правда, с них и спрашиваем. Сами же не стремимся вступать в непосредственный контакт с рядовым составом. Пентагон делает все возможное, чтобы завлечь сержантов, оставить их служить как можно дольше. Многие из них находятся в армии двадцать и более лет.

Открутив крышку от фляги, Сориано делает несколько глотков воды. Предлагает мне.

Я гляжу на Джеймса Барнэби, бойко шагающего впереди. На таких, как он, и впрямь держится армия США.

Рота идет несколько минут молча.

– В семьдесят втором году, – говорит Билл Уолтон, – лишь 70 процентов сержантов нашей армии хотели продолжать службу в рядах вооруженных сил. Зато сегодня около 90 процентов тех сержантов, чей срок службы вышел, желают продлить контракты с Пентагоном.

– Они, – Сориано засовывает флягу в чехол, – обучают не только солдат, но и вторых лейтенантов – выпускников военных училищ, передают им основные навыки обращения с рядовыми. Что интересно – лейтенанты в течение трех-четырех недель подчиняются сержантам. Прямо как солдаты. При этом молодые офицеры не считают для себя унизительным выполнять приказания сержантов. Не в обиду лейтенантам будет сказано, но без них армия обойтись может, а вот лиши ее сержантского состава, моментально наступит, как говорят в Голливуде, «конец фильма».

– Если нет поблизости капеллана, – Уолтон перебивает капитана, – его обязанности выполняет – частично, конечно, – не кто иной, как сержант. Скажем, получил солдат письмецо «Дорогой Джон!», начинает шарить глазами в поисках хорошего сука на дереве. Видя такое дело, на помощь парню приходит сержант.

– Как же поможет сержант?

– Элементарно, – Уолтон взмахивает рукой так, словно отбивает тыльной стороной ладони теннисный мячик. – Подходит он к солдатику, кладет ему руку на плечо и говорит что-нибудь вроде: «Послушай, браток, не вешайся ты из-за нее. Если она тебе изменила, значит, она б… А разве из-за б… стоит вешаться? Верно, не стоит. Так что будь молодцом, служи исправно, и мы пошлем тебя в Германию. Встретишь там симпатичную немочку, а про эту стерву, обещаю тебе, и не вспомнишь. Поверь мне – я не через такое прошел…» Глядишь, через день-два солдатик уже улыбается… Вопрос о самоубийстве с повестки дня снят.

– Капитан, – обращаюсь я к Сориано, – и все же многие солдаты, я заметил, жалуются на чрезмерную грубость сержантов.

– Мы, – Деррик указывает на себя и Уолтона пальцем, – позволяем сержантам кричать лишь во время первой недели пребывания «ньюбис» ^[37]в учебке. Это своего рода «шоковая терапия». Цель – заставить молодняк слушаться и выполнять приказания с первого же раза. На второй неделе сержанты кричат меньше. Но я считаю, что крик – дело нормальное.

– Деррик, ты все время служил в Штатах?

– Нет, я был в Западной Германии. Там, кстати, женился.

– Ты имеешь право брать жену с собой всюду, куда бы тебя ни отправили служить?

– В большинстве случаев. Запрещено, правда, это делать, если ты служишь, к примеру, на границе с Северной Кореей. Есть еще несколько исключений.

– Какую натовскую армию – я имею в виду ваших европейских союзников – ты считаешь наиболее боеспособной?

– Трудно сказать. Я очень уважаю западных немцев.

– А англичане?

– Крепкая армия. Но Фолкленды показали, что у них серьезные проблемы с взаимодействием родов войск. Во время войны с Аргентиной английские сухопутные части, флот и авиация действовали сепаратно. Потому и потери были слишком большими для такого малого конфликта. Важно, чтобы как можно больше офицеров имели за плечами опыт работы в объединенном штабе родов войск. Иначе будет бардак. Между прочим, учения очень хорошо выявляют такого рода недостатки. Когда я думаю о Фолклендах, я вспоминаю Клаузевица, ^[38]его мысли насчет необходимости единоначалия и командования войсками из одного центра. Кстати говоря, большой проблемой Уэстморленда ^[39]во Вьетнаме было то, что он получал приказания не только из штаба Тихоокеанского командования, ^[40]но и из комитета начальников штабов в Вашингтоне. Порой эти приказы противоречили друг другу.

– Об этом Уэстморленд много пишет в своих мемуарах.

– Верно, – Сориано поправляет противосолнечные очки на переносице, – во время вьетнамской войны он сильно страдал от отсутствия единого стратегического штаба, который бы мог руководить всеми американскими военными операциями в Юго-Восточной Азии.

«Бедненький Уэстморленд, – думаю я, – он страдал от отсутствия единого стратегического штаба. Еще, говорят, он здорово страдал от жары. Но думал ли генерал, что вьетнамцы страдали и гибли от его, уэстморлендских, бомб?»

Огромный плац, окруженный со всех сторон лесом, утыкан десятками пластмассовых фигур в человеческий рост. Каждая фигура «держит» здоровенную палку, имитирующую винтовку. У опушки установлен бак с водой. На нем кто-то нацарапал: «Дерьма нам не надо!».

– Солдаты! – орет сержант на всю округу. – Я хочу, чтобы каждый из вас сосредоточил все свое внимание на кончике штыка, прикрепленного к М-16-А-1. Вы меня поняли?

– По-оняли!

– Вы меня поняли? – не слышу! Отвечайте, как подобает солдатам, а не девственницам! Вы меня поняли, солдаты?!

– По-о-о-оняли! У-а! У-а-а!!

– Если вы меня и впрямь поняли, то слушайте дальше. За последнюю пару веков мужчины стали слабонервными и женоподобными. Наши прадеды, бывало, потрошили врага, отрубали ему руки-ноги саблями, выковыривали из черепа мозги, а после того шли с большим аппетитом завтракать. А мы? Мы, конечно, еще способны выстрелить в какого-нибудь мерзавца с расстояния в тысячу ярдов, ^[41]но упаси нас увидеть, как он истекает кровью… Так вот, солдаты, ваша задача – преодолеть этот психологический барьер. Вы должны приходить в восторг при виде вражьего сердца, бьющегося на острие вашего штыка!

Роты внимательно слушают сержанта. Он стоит, широко расставив ноги. В каждом стеклышке его черных очков отражается солнечный диск. Указательным пальцем он смахивает с бровей пот.

– Солдаты! – кричит сержант. – Вам здорово повезло: где еще вы можете убивать, кромсать, резать противника на маленькие кусочки и получать за это деньги?! Запомните: быть на войне садистом – значит быть реалистом. Представьте, что напротив каждого из нас стоит живой противник. Звать его… э-э… Фред. Фред – мазохист. Он обожает, когда его пытают, бьют, режут, протыкают насквозь. Давайте же осчастливим Фреда. Давайте дадим ему то, чего он так жаждет. Я сказал: давайте дадим ему!

– Давайте дадим ему! Давайте дади-и-им ему!!! – отзываются хриплые солдатские глотки.

– Но надо знать – как. – Сержант подходит к пластиковой фигуре. – Есть пять смертельных штыковых ударов.

Он с ревом набрасывается на «Фреда», вонзает штык в пластиковую шею, чуть ниже кадыка.

– Такой удар, – комментирует сержант, – заставит Фреда петь сопрано. А такой вот удар, – он бьет прикладом и лишь потом – штыком, – в одну секунду отправит его на тот свет. Верно?

– Верно!

– Что-что?

– Верно! Ве-е-ерно!!! – гремят солдаты.

– Надо помнить о том, что на том свете Фреду будет много лучше: туда ваш штык не доберется. Но в этой жизни надо быть садистом! Быть садистом – значит быть реалистом! Верно?

– Быть садистом, – кричат солдаты, – значит быть реалистом!

– Что вы там пищите? Или я имею дело с отрядом гёрлскаутов? ^[42]

– Быть садистом, – взрываются океанским ревом солдаты, – значит быть ре-а-лис-том!! У-а! У-а-а-а!!!

Солдаты, с каждой секундой все более и более свирепея, отчаянно фехтуют вспыхивающими на солнце штыками. Что есть мочи орут:

– Убей! Убей!

Моя фляга пуста. Я направляюсь в сторону бака с водой. Там, в тенечке, прячется от солнца паренек лет двадцати. Судя по эмблеме на его пыльной форме – шлем рыцаря-крестоносца, он уэстпойнтовец.

– Жара, – говорит он, оторвавшись от фляги, – так ее растак!

Две тоненькие струйки воды тянутся от уголков его рта вниз по шее, прячутся под воротник.

– Из Уэст-Пойнта? – спрашиваю я, чтобы завязать разговор.

– Угу, – отвечает парень. – А ты?

Я представляюсь.

– Очень мило, – вдруг улыбается он. – Я Крис Робинсон. Третий курс.

– Трудно к вам поступить?

– От башки зависит. Главное – получить рекомендацию от конгрессмена, представляющего твой родной штат в Вашингтоне. А для этого нужно пройти собеседование с ним, успешно сдать тест по физподготовке, ответить на целую уйму вопросов в анкете. Кроме того, в школьном дипломе должны стоять хорошие оценки по английскому языку, литературе и математике.

– Ты платишь за учебу или тебе платят?

– Мне, – отвечает Крис, отгрызая кусочек ногтя на мизинце. – В месяц получаю 218 долларов. Это, конечно, поменьше заработка Фрэнка Карлуччи, но, если учесть мамины и папины денежные переводы, то на карманные расходы хватает.

– У тебя есть научная специализация?

– Натурально. Моя последняя курсовая работа… – Крис щурится, переводит взгляд на небо, глаза его скачут с облака на облако, – дай Бог памяти… А! «Проблемы лидерства в армии».

– Звучит неплохо. Ты любишь армию?

– «Любишь» не то слово. Мне в армии хорошо. Армия моя, так сказать, тарелка. Кому не нравится – может уходить на все четыре… Лет двадцать назад наша армия была скопищем неудачников. Некоторые даже гордились, что их жизнь пошла наперекосяк – эдакая романтика шиворот-навыворот…

– Тебе нравится принадлежать к армейской элите?

– Принадлежать к элите, – Крис закидывает ногу на ногу, – всегда паршиво. Элиту не любят. Вот я из Нью-Йорка. Нью-Йорк – элита среди городов. Именно поэтому ньюйоркцев в Америке не очень-то жалуют. Пошли обратно на плац? А то решат, что я сачкую, сообщат в академию, а там начальнички быстры на расправу – погонят меня взашей. Вставай, потопали…

Мы идем обратно. Солнце вяло плетется за нашими спинами. Как и час назад, солдаты орут каждые пять секунд:

– Убей! Убей!

Какой-то «Фред» не выдерживает – «замертво» валится наземь. Я подхожу к нему. Пластмассовые зрачки «Фреда» бессмысленно глядят в небо. Грудь исколота штыком. Лишь теперь я замечаю на его каске чуть выпуклую пятиконечную звезду. Я дотрагиваюсь до нее.

– Это не советский солдат! – кричит вдруг выросший из-под земли Билл Уолтон. – Я совершенно официально заявляю, что это не советский солдат.