Текст книги "Как я был солдатом американской армии"
Автор книги: Артем Боровик
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Annotation
Повесть «Как я был солдатом американской армии» была написана после нескольких месяцев службы в армии США, по словам автора, «еще не остывшей от войны во Вьетнаме».
Артем Боровик
Предисловие
От автора
«Перестройка» – полным ходом!
Прощайте, шевелюра и… сигареты
Не бабья работа?
«Образ врага»
Должен ли солдат размышлять?
Пробежка с ветераном
Что сказал бы Суворов?
В кого я стреляю?
Странная страна Америка
Командир форта
Бог и армия
Маленький большой лейтенант
Доминик-Инесса из Чхонджу
Хребет американской армии
Портрет рейнджера
Последняя встреча
Иллюстрации
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
Артем Боровик
КАК Я БЫЛ СОЛДАТОМ АМЕРИКАНСКОЙ АРМИИ
Предисловие
В наше время генералы, представляющие армии противостоящих военных блоков, достаточно хорошо знают друг друга; даже маневры проходят теперь как большие международные шоу – с многоязыкой речью на командных пунктах, с корреспондентами с Запада и Востока и франтоватыми переводчиками под маскировочным тентом.
Солдаты общаются не столь регулярно. Доселе им была оставлена самая противоестественная форма общения – война. Солдатам вдумчиво объясняют, кого им надо будет прикончить в случае начала боевых действий: солдатский враг абстрактен, и поэтому о нем можно выдумывать что угодно.
Мы решили поспособствовать обмену солдатами. Направить нашего репортера в казармы армии США, а американского – в советскую казарму. Нельзя сказать, чтобы генералы потенциально противостоящих армад сразу же восхитились нашей идеей, даже напротив. Но в итоге репортер «Огонька» Артем Боровик все-таки отслужил в армии США срок, оговоренный предварительно, а корреспондент журнала «Лайф» Рой Роуан и фоторепортер Джим Нахтуэй на неделю «внедрились» в Советскую Армию. Американский журнал опубликовал весьма комплиментарные заметки и фоторепортаж, которые, считаю, ничем не смогут подорвать оборонное могущество нашей Родины. Но то, что сделал в «Огоньке» Артем Боровик, гораздо глубже и интереснее публикации «Лайфа». Наш журналист увидел не только американскую армию изнутри, но, так сказать, и советскую – снаружи.
Он рассказывает прежде всего о людях, о том, чему и зачем учат американских солдат и офицеров.
Наука ненависти становится все более бессмысленной; в грядущем военном конфликте победителей быть не может. Впрочем, сама подобная формула содержит предположение о том, что шанс на сражение как способ выявления истины все еще теплится в переполненных ненавистью мозгах. Взрывчатки накоплено куда больше, чем хлеба и книг, взятых вместе, а ненависти – поболее, чем любви. Ненависть сжигает людей даже на неначатых войнах. Войны прошедшие вырубили в человечестве целые просеки – мы постоянно ощущаем это. Как мало стариков вокруг! Тех, кто мог бы быть стариком сегодня, убил Сталин и убила война – они пали от ненависти, от того, что один диктатор был обуян манией преследования, а другой – ненавистью к нашей революции.
Человечеству нужен мир. Советское правительство делает сегодня для мира много. Отстаивая общечеловеческие ценности, мы знаем, что ненависть к ним никогда не принадлежала.
Итак, журналист «Огонька» Артем Боровик, коммунист, награжденный в Афганистане медалью «За боевые заслуги», командирован в американскую казарму, получает возможность поглядеть в прицелы, сконструированные для того, чтобы видеть нас с вами. Все подготовлено для войны. Но, как бы там ни было, ракеты из наших стран не должны взлететь навстречу друг другу, ненависть не должна восторжествовать. В постоянно ведущийся разговор о том, как же нам жить дальше, приходит и эта нота, неотделимая от разговора о ценностях общечеловеческих. В том числе – о праве на жизнь, одинаково важном и для нас, и для американцев. Каждое общество, каждая система продумывают свою самозащиту, это естественно. Но ненависть губит, а не защищает – как же строить жизнь в новые времена, в те самые, когда человечество способно уничтожить себя в доли секунды, но способно и жить богато и защищенно? На этот вопрос мы сможем ответить только все вместе…
Виталий Коротич
От автора
Сейчас – поразительное время. Время, когда вдруг начинают сбываться самые смелые, самые неожиданные, порой невероятные планы, мечты и идеи.
Многое из того, что стало возможным, даже банальным сегодня, во время перестройки, казалось совершенно нереальным, безумным или даже преступным всего-навсего несколько лет тому назад.
Время рвется вперед со сверхзвуковой скоростью. Наше сознание едва поспевает за ним.
Обмен корреспондентами между ведущими журналами СССР и США – «Огоньком» и «Лайфом» – и служба советского журналиста в американской армии, а американского в советской – идея, которую в момент ее рождения (летом 1987 г.) все окрестили «безумной». Даже В. А. Коротич воспринял ее как не очень удачную шутку. Однако, когда мы поделились нашей идеей с «Лайфом», американцы загорелись ею, и осенью в Москву приехал заместитель главного редактора «Лайфа» Питер Хау. На горизонте забрезжил призрак удачи.
Он, правда, исчез, так и не обретя плоти, через пару месяцев, когда наши военные сказали «Огоньку» коротко, но предельно ясно: «Нет!»
И все же еще через полгода они перестроились и изменили решительное «Нет!» на столь же решительное «Да!».
Словом, 14 июля 1988 года я оказался в Вашингтоне, а еще через несколько дней – в кабинете министра обороны в администрации Рональда Рейгана Фрэнка Карлуччи.
– Добро пожаловать в Пентагон! – улыбнулся министр. – Верно сказано: мир чувствует себя безопасней, когда солдаты противостоящих блоков смотрят друг на друга, сидя за столом переговоров, а не сквозь прицелы. В Форт-Беннинге ждут вас. Желаю успешной службы!
Так с легкой руки бывшего шефа Пентагона я почти на месяц превратился в солдата армии США.
«Перестройка» – полным ходом!
Возможно, есть рай и уж точно – ад,
А нам место здесь, не так ли, брат?
Солдатская маршевая
К августу небо вылиняло, став белесым, словно джинсы после многократной стирки. Голубизна осталась, скорее, в воображении, чем наяву.
В час, когда я добрался до закусочной с бесперспективным названием «Конец пути», вечер еще не наступил. Было лишь его слабое предчувствие.
Вдали сквозь серую дымку едва проглядывалась ниточка горизонта, смутная и нечеткая, как ощущения человека, который мертвецки устал и хочет спать.
Остановив машину в условленном месте, я оглянулся по сторонам. Фары машины напротив два раза вспыхнули дальним светом. Я ответил тем же и вылез наружу.
Подойдя ко мне, водитель посигналившего автомобиля снял противосолнечные очки:
– Я Билл Уолтон из Форт-Беннинга. [1]А вы…
Я назвался.
– Очень приятно, – улыбнулся он, но тут же стер улыбку с губ тыльной стороной ладони. – Командир Форт-Беннинга поручил мне сопровождать вас во время вашего пребывания на военной базе. Приглашаю в мою машину. Не возражаете?
Я не возражал. Уэйн Сорс, фотокорреспондент журнала «Лайф», направлявшийся вместе со мной в Форт-Беннинг, сел за руль нашей машины, я – в машину Уолтона, и мы рванули вперед.
Уолтон пристроился позади «джипа», битком набитого солдатами, который, повинуясь лихой руке своего постоянно хохотавшего водителя, то и дело прыгал из ряда в ряд, хищно мигая при этом задними указателями.
Билл – невысокий, худенький, юркий человек лет пятидесяти восьми. Седая борода окаймляла его прокаленное на солнце Джорджии [2]дубленное временем лицо, напоминавшее изборожденный танковыми гусеницами полигон с двумя крохотными аквамариновыми озерцами. Одет он был в клетчатые штаны и розовую рубашку с короткими рукавами.
– Я работаю в отделе по связи с прессой, – сказал Билл, перехватив мой любопытный взгляд, – нам разрешается ходить в штатском. Знаете, чтобы не раздражать лишний раз гражданское население Колумбуса, [3]не мозолить глаза…
Мы поравнялись с «джипом». Теперь он шел параллельно, справа от нас. Солдаты, видимо, затевали дорожную игру, не предполагая, что Билл сам из Форт-Беннинга. Я навел на парней свой фотоаппарат. Это подействовало на них так, будто я рассказал какой-то безумно смешной анекдот: бедняги просто надрывались от смеха.
Уолтон мрачно посмотрел в их сторону:
– Я, знаете ли, не последняя спица в колесе, – почему-то сообщил он в ответ на солдатский гогот. И, словно в доказательство сказанного, до конца утопил педаль акселератора.
«Джип» мгновенно потерялся в потоке машин где-то за нашими спинами. Обгон был совершен, словно акт жестокого, но справедливою возмездия.
Минут через десять мы въехали на территорию базы. Слева и справа то и дело мелькали знаки «Сторонись: военная зона!».
– Форт-Беннинг создан более 70 лет назад, – сказал Билл и, подчиняясь дорожному указателю, сбросил скорость до двадцати миль в час. – Это один из основных учебных центров сухопутных войск армии Соединенных Штатов.
В его голосе все четче звучала нотка гордости. Мы миновали штаб Форт-Беннинга и установленную рядом с ним скульптуру бегущего солдата. Я решил сфотографировать ее.
– Не торопись, – махнул рукой Билл, – сфотографируешь его завтра. Я тебе обещаю: этот парень никуда не убежит.
Биллу понравилась шутка его же собственного изготовления, и он рассмеялся.
Мне всегда импонировали люди, которые сами шутят и сами потом больше всех веселятся. Я сказал об этом Биллу.
– Мне тоже, – ответил он и рассмеялся пуще прежнего. – А здесь живут лейтенанты и капитаны. – Билл кивнул на аккуратные приземистые коттеджики, расположившиеся рядом с дорогой.
Из-за поворота вынырнул «мустанг» – один из символов «шестидесятых». Рыкнул своим двигателем без глушителя и тут же скрылся, оставив за собой шлейф, сотканный из горьких выхлопов и, судя по вдруг изменившемуся выражению уолтоновского лица, ностальгии.
– Всегда мечтал иметь «мустанг», чтобы не ездить – летать. Да вместо него пришлось полетать на других машинах. На «хью» – слыхал о таких?
– Конечно, – ответил я, – ваш основной вертолет во Вьетнаме.
– Да… Вьетнам… – сказал Билл и просвистел себе под нос мотивчик какой-то песенки.
Он круто повернул направо, дождался, когда нас догонит Уэйн Сорс, и опять прибавил газу.
– «Средний» молодой солдат, – продолжал Билл профессиональной скороговоркой офицера по связи с прессой, – прибывающий в Беннинг, двадцати лет от роду, весит 173 фунта, [4]рост пять с половиной футов. [5]Он со средним образованием и, главное, хочет по-настоящему служить, учиться. Его интеллектуальные и физические данные значительно выше, чем у «среднего» солдата 60-х годов…
– Это потому, что армия имеет возможность теперь сама отбирать наиболее подходящих людей? – спросил я.
– Да, конечно. К середине семидесятых мы отказались от всеобщей воинской обязанности и перешли на добровольную армию. Численность личного состава резко уменьшилась. Словом, мы потеряли в количестве, но приобрели качество. Теперь в армию идут лишь те люди, которые сделали этот выбор сознательно, добровольно. Именно поэтому они легче, чем их сверстники двадцать лет назад, переносят лишения, тяготы, физические и психологические перегрузки военной жизни. Повышение требовательности со стороны сержантов и офицеров они не рассматривают как издевательство. А это было характерно для солдатской психологии еще лет пятнадцать-двадцать тому назад.
Он вдруг улыбнулся и добавил:
– Так что ты передай своим, что мы тоже тут перестраиваемся. В нашей армии «перестройка» идет полным ходом… Важно и то, что представители армейских вербовочных пунктов, разбросанных по всей стране, постоянно работают со школьниками и студентами. Проводят среди молодежи агитационную работу, рассказывают о преимуществах армейской карьеры. И в конце концов выбирают из общего числа желающих лишь наиболее подходящих. А потом, знаешь ли, вообще здоровье нации по сравнению с 60-ми сильно окрепло.
Левая рука Уолтона мертвой хваткой впилась в руль, а правая отчаянно жестикулировала, то взлетая, то падая. Вдруг она замерла, и я увидел татуировку чуть выше локтя: «Дай мне смерть прежде бесчестья!».
Он опять перехватил мой взгляд:
– А, это… У вас, в России, в армии, небось, тоже есть такая мода, нет?
– Есть, Билл, конечно, есть.
– У меня на заднице, – заговорщически добавил он, – пропеллер наколот. Чтобы не утонуть в случае шторма!
– Билл, а если серьезно: каковы преимущества военной карьеры?
– Если серьезно, то преимуществ уйма. Во-первых, армия гарантирует тебе постоянный хороший заработок, бесплатное питание; безработица тебе не грозит. Во-вторых, после окончания контракта Пентагон оплатит два-три первых года твоей учебы в колледже или университете. В-третьих, армия даст тебе возможность бесплатно попутешествовать, побывать в самых разных странах мира: я имею в виду службу на американских военных базах за пределами территории США. В-четвертых, армия бесплатно обучит тебя новой профессии. Перечисление преимуществ можно продолжить. Тебе не надоело?
Уолтон ничего не сказал о недостатках, а я не переспросил.
Мы обогнули здание, в котором у Паттона [6]в 30-е годы располагался штаб. Прославленный генерал в ту пору командовал здесь дивизией.
– Форт-Беннинг, – продолжал Билл, – уникальный военный центр. Это единственный центр, дающий начальную подготовку пехотинцам армии США. Срок полной подготовки солдата – тринадцать недель. Поступившим на службу на протяжении этого времени категорически запрещено курить. Я, понятное дело, не говорю о наркотиках и алкоголе.
Я спросил Уолтона, есть ли у солдат, скажем, наряды по кухне, посылают ли их на строительные или сельскохозяйственные работы?
Он с удивлением посмотрел на меня:
– Нет, это исключено. Все внимание солдата сосредоточено на физической и боевой подготовке. В течение всех тринадцати недель мы им даже запрещаем читать газеты, слушать радио, смотреть телевизор.
– А в этом какая логика?
– Элементарная, – ответил Билл. – Газеты, телевидение и радио отвлекают солдат от боевой и физической подготовки. Разрешается это в минимальных дозах и в порядке поощрения особенно старательных парней. Скажем, в воскресенье вечером кому-то позволят посмотреть десять минут телевизор. Все, баста.
«Хитро придумано: волевым решением они отрывают солдат от сложностей нашего мира и вводят в мир „приказных“ истин», – подумал я. Секундой позже спросил:
– Но ребята должны же знать, что творится в их стране и мире?
– Потом узнают… – Он плавно затормозил, и машину качнуло, словно лодку на волне. – Вот мы и приехали. Это здание, так сказать, «первичной обработки» поступивших на службу.
– В каком смысле? – не совсем понял я.
– Вон, видишь того строгого дядю, с седым ежиком на голове? Это полковник Ист. Спроси у него.
Офицер, на которого показал Билл, казалось, пять минут назад сошел с плаката «Ты нужен американской армии!». Я всегда подолгу рассматриваю такого рода плакаты, с которых к согражданам обращается розовощекий человек с волевыми чертами лица и очень строгий. Одна бровь неизменно вздернута. Подобные плакаты есть, похоже, во всех странах. Но создается впечатление, что штампует их один и тот же художник, меняя лишь лозунги.
Полковник Ист подошел к нам и протянул сначала Биллу, потом мне свою крепкую руку.
Он был одет в пятнистую полевую форму. На его могучем предплечье красовалась нашивка «Делай, как я!». Были и другие: «Рейнджер», [7]«Воздушный десантник». Всех нашивок я не успел разглядеть, потому что Ист развернулся и пригласил нас внутрь. Мы вошли в приземистое здание, по обилию использованного бетона напоминавшее бункер. Закрылись толстые стеклянные двери, отрезав меня от остального мира.
Прощайте, шевелюра и… сигареты
За окном беспомощно лепетала листва, словно хотела о чем-то предупредить. Но было поздно.
Массивные стены, полумрак, чистота, порядок – все это странным образом действует на психику, подавляет человека, впервые сюда попадающего. Видимо, именно такую задачу военные поставили перед архитектором, планировавшим здание.
– Это своего рода приемный пункт, – сказал полковник Ист. – Сюда съезжаются все только что поступившие на службу. Они сначала прилетают в Атланту [8]из своих родных штатов. Потом на автобусах добираются до Форт-Беннинга. Конечно, все транспортные расходы берет на себя Пентагон. Он же снабжает парней талонами на еду. Ребята поступают к нам одиннадцать с половиной месяцев в году непрерывным потоком. Исключение – рождественские и пасхальные праздники. В неделю через нас проходит обычно от 250 до 1000 человек.
Мы остановились у двери, которая вела в мрачного вида комнату без единого окна. В одной из стен – щель.
– В эту щель, заметил полковник, – каждый из поступивших на службу должен без свидетелей выбросить все то, что солдатам запрещается иметь с собой во время пребывания на территории центра, – наркотики, любые виды холодного и огнестрельного оружия, порнографические журналы, книги, алкоголь, сигареты. Запрещается также жевать и нюхать табак. Если кто-то оставил при себе что-то запрещенное и это обнаружится, будет наложен денежный штраф. Есть и другие виды взысканий.
– Полковник, – сказал я, – со мной ни оружия, ни порнографии нет, есть лишь пачка сигарет. Честно говоря, я иногда покуриваю. Как быть?
– Примите мои соболезнования. Это во-первых. А во-вторых, командир Форт-Беннинга двухзвездный генерал [9]Льюер сообщил нам, что из Пентагона пришел приказ дать вам возможность стать на время солдатомармии США. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так что принимайте правила игры.
И я принял. Вошел в комнату, закрыл за собой дверь и, убедившись, что рядом нет ни одного свидетеля, кинул в щель так и не распечатанную пачку «Явы».
Вышел оттуда, почувствовав почему-то, что совесть моя стала чуточку чище. Словно мне отпустили грех.
– Теперь распишитесь-ка вот тут. – Полковник Ист протянул мне лист бумаги, прикрепленный металлическим зажимом к тоненькой дощечке. – Но сначала ознакомьтесь с текстом.
Я ознакомился. Там было написано, что «если произойдет несчастный случай, я не буду подавать в суд на правительство Соединенных Штатов Америки». В самом низу – место для подписи. Я поставил ее, но сказал:
– Однако, если произойдет уж совсем несчастный случай, я при всем моем желании все равно не смогу подать в суд на правительство США.
Полковник Ист задумался. Билл Уолтон почесал затылок. Уэйн Сорс щелкнул фотоаппаратом и сказал:
– Назову этот снимок «Три мыслителя».
– Ладно, – махнул я рукой, – будем надеяться, что пронесет и мне не придется судиться с администрацией в Вашингтоне.
– Присоединяйтесь пока к этим вот жеребцам, – Ист кивнул на группу только что прибывших в учебку юнцов, – а я ненадолго отлучусь.
Ребята, среди которых я теперь оказался, с любопытством рассматривали друг друга.
– Ты откуда? – спросил меня длинношеий парень, толкнув локтем в бок.
– Из Советского Союза, – ответил я.
Парень похлопал меня по плечу и сказал, что ему приходилось в жизни слышать шутки посмешнее моей.
– А ты откуда? – в свою очередь поинтересовался я.
– Из Коннектикута.
– Тебе чего – дома не сидится?
– Да я так, потехи ради. За компанию с приятелем. А потом, знаешь, я большой любитель всяких там походов, костров в лесу. Я весь штат облазил. А теперь вот решил – почему бы мне не делать то же самое, только за шестьсот долларов в месяц?! Вот и завербовался. А ты?
– Да я из Москвы, говорят тебе… – Но я не успел рассказать, что привело меня в Форт-Беннинг. Парень сделал на пятках разворот на сто восемьдесят, бросил через плечо:
– Ладно. Когда сменишь пластинку, дай знать…
Я отошел от него и направился в сторону мини-музея, расположенного неподалеку.
Табличка на стене гласила, что «приемная» Беннинга носит имя Джонстона, который воевал во Вьетнаме и был там убит. Рядом, в стеклянном кубе, висела форма одного из бывших американских военных советников во Вьетнаме. Чуть поодаль – форма некоего Райха. Он знаменит тем, что первым ступил на землю Гренады во время недавнего вторжения США. А вот выставка американских солдатских касок первой половины XX столетия.
– Между прочим, – сообщил Уолтон, – каска, в которой наш солдат дрался с немцами, а потом в Корее, была создана в Форт-Беннинге, на здешней кухне. По-моему, каким-то поваром. С этими поварами, ей-богу, одна умора…
За касками, чуть дальше и влево, на отдельной полке под стеклом сверкала под косыми ржавыми лучами заходящего солнца коллекция американских военных орденов и медалей: «Пурпурные сердца», «бронзовые» и «серебряные звезды», медаль «За заслуги»…
– Ну, что, «адепт», вперед и выше? – присоединившийся к нам полковник Ист явно повеселел.
Он проводил меня в кабинет, с первого взгляда напоминавший комнату для пыток: кресло, масса хромированных инструментов, огромный детина, смахивающий на мясника, с лезвием в могучих, покрытых густым рыжим волосом руках и таинственной улыбкой на губах.
– Сюда! – сказал детина и указал лезвием на кресло.
Я сел, почему-то вспомнив про недавно данную подписку. Детина сменил лезвие на визгливый электрический прибор. Через тридцать секунд все было кончено. Моя новая прическа называлась «туго и упруго» – стандартная стрижка новобранца. Такая же участь постигла и всех остальных только что прибывших в Беннинг парней.
Далее мы проследовали по очереди в рентгеновский кабинет, где сержант-пуэрториканец сделал пару снимков моих челюстей.
– Эта процедура, – объяснил Ист, – у нас в армии с 1986 года. В конце 85-го в гандеровском [10]аэропорту потерпел аварию самолет, битком набитый солдатами. Внутри было такое кровавое месиво, что почти никого не удалось опознать. После этого решили, что рентгеновские снимки челюстей самое надежное дело.
Медицинская проверка и вакцинация заняли не более тридцати минут. Пневматическим пистолетом (давление – 1250 фунтов на квадратный дюйм), словно штампуя, солдатам делали прививки от всевозможных эпидемий – всего восемь впрыскиваний. Анализ крови. Тесты на СПИД, наркотики и алкоголь. Отдельный тест, определяющий интеллектуальный уровень: вроде в нашей партии дураков не оказалось.
Жесткие меры приняты в американской армии против наркотиков. Если раньше, особенно во Вьетнаме, на эту проблему командиры смотрели сквозь пальцы, то теперь ситуация кардинальным образом изменилась. Человек, хоть раз замеченный в их употреблении, подлежит немедленному увольнению из рядов вооруженных сил. Официальная статистика свидетельствует: в 1980 году 27 процентов американских военнослужащих употребляли наркотики, в 1988-м – лишь 3 процента. «Наркомания, – сказал мне один сержант, – особенно подскочила у нас во время вьетнамской войны. Солдаты, возвращаясь домой, тащили эту эпидемию в Штаты. Или, скажем, молодой солдат попадал в барак, где его соседями оказывались старослужащие – любители „полетать“. [11]Они смотрели на него как на потенциального „стукача“. Единственная возможность избежать „засветки“ – превратить его в своего. Если он сопротивляется, у него начинаются неприятности. Мелкие, но регулярные. То мыло пропадет. То свет погаснет, когда он в душевой. То ботинки исчезнут и он опоздает на построение, а это наказуемо. Таким образом старослужащие втягивали молодых в наркоманию. С тех пор прошло лет пятнадцать. И сейчас, по-моему, эту проблему мы решили».
…Потом всем нам на шею повесили по металлической цепочке с двумя стальными пластинками. На каждой указаны твои фамилия, имя, дата рождения, номер страхового полиса. (В моем случае – номер заграничного паспорта.) Это «смертник». Если от человека останется одно воспоминание, быть может, при опознании трупа помогут эти пластины, которые солдаты окрестили «собачьими жетонами».
В следующем зале выдали по четыре зеленых полотенца, комплекты нижнего белья, зеленые хлопковые майки, нашивку с указанием фамилии (ее обязан носить каждый солдат и офицер над правым нагрудным карманом), нашивку «Ю. Эс. Арми», башмаки на шнуровке со стальными пластинами в подошвах (пригодился опыт вьетнамской войны, когда партизаны устанавливали шипы на тропах), несколько комплектов полевой пятнистой формы. Получили мы и по пластиковой коробочке с затычками для ушей.
– Солдатам приказано пользоваться ими в вертолетах, самолетах и во время учебных стрельб. – Полковник Ист продемонстрировал, как. – В противном случае люди покидают армию с сильной потерей слуха. Ведь даже треск автоматической винтовки М16 достигает почти 160 децибелов.
После получения экипировки здоровенный сержант сунул каждому из нас по карточке, где следовало указать фамилии родственников и адреса, по которым в случае чего будут отправлены «похоронки». О смерти тут заботились явно больше, чем о жизни.
Я внимательно вглядывался в совсем еще детские лица ребят: многие из них, заполняя квадратные карточки, должно быть, впервые засомневались в своем бессмертии.
Парень, сидевший на корточках слева от меня, долго сосал кончик шариковой ручки, но потом в конце концов вывел адрес мисс Стоунвэй, которая проживала где-то в Вудбери. [12]
– Кем она тебе приходится? – спросил я.
– Учительница.
– Почему ты не указываешь свой домашний адрес?
– Понимаете, если меня убьют, неохота портить настроение родичам…
– Выходную форму, – прервал наш разговор Ист, – сегодня выдавать не будем. Сделаем это через семь недель. К тому времени все вы сбросите лишний вес, поднакачаете мускулы. Словом, фигура изменится.
Я натянул пятнистые штаны и куртку. Полковник Ист помог подвернуть рукава, чуть выше локтей. Это здесь – целое искусство. Как у нас – портянки. Умение подворачивать рукава отличает бывалого солдата от новичка.
Мы спустились в солдатскую столовую. Впрочем, она общая. Тут, как и везде в американской армии, рядовые едят вместе с офицерами.
Сразу бросился в глаза здоровенный плакат у входа: «Кто твой злейший враг?». Чуть ниже ответ: «Иван!». Нарисован бравый американский рейнджер, протыкающий штыком советского солдата с красной звездой на каске.
Я вспомнил десятки офицерских и солдатских столовых у нас, в которых приходилось бывать самому. Вспомнил наши части и подразделения в Афганистане. Но нигде и никогда я не видел плаката, который бы призывал солдат убивать первого же подвернувшегося под руку «Джона». Не играем мы на ненависти к американцам.
– Зд о рово, – сказал я полковнику Исту, – вы своих «адептов» натаскиваете. С первого же дня! Даже в столовой. Это что, – я кивнул на плакат, – пожелание приятного аппетита я-ля Форт-Беннинг?
Честно говоря, настроение резко испортилось. Кусок в горло не лез. Ведь, как ни крути, призывали убивать меня. Или таких, как я. Подумалось: могли бы снять…
Ист широко улыбнулся и выдал длинную очередь неестественного, механического смеха.
– Наша столовая, – он поспешил сменить тему разговора, – конечно, не предел мечтаний для чревоугодника. Но мы, – он кивнул на Уолтона, – вполне довольны. Верно, Билл?
– Еще бы, – ответил тот, дожевывая второй сандвич и запивая его апельсиновым соком.
Солдаты, выстроившись в очередь и держа перед собой подносы, брали с длинных полок тарелки с итальянскими макаронами, горячие сосиски, мясо, вареный картофель и рис, всевозможные соки, овощи, фрукты и пирожные, кофе с молоком и без.
– Каждому солдату, – сообщил Ист и сделал большой глоток горячего шоколада, – полагается 75 центов на завтрак и по доллару с полтиной на обед и ужин. Если он укладывается в эту сумму, еда для него бесплатна. Если нет – ему приходится доплачивать из собственного кармана. Но трех долларов 75 центов вполне хватает, ведь налогов на еду здесь нет. Правда, каждый месяц мы делаем поправку с учетом изменений курса доллара. Офицеры же за еду платят.
– Еще как платят! – подхватил слова Иста ладно сколоченный подполковник, подсаживаясь за наш стол.
Полковник Ист познакомил нас.
– Здравствуйте, майор, – протянул мне руку через стол подполковник.
– К сожалению, должен вас разочаровать: всего лишь лейтенант запаса. Я журналист.
– Рассказывайте! – улыбнулся он и намазал гамбургер томатным соусом. – Кстати, у вас микрофон в правом или все-таки в левом ухе?
– Микрофон, – ответил я, – вышел из строя, когда я мылся в душе. Но фотокамера в виде искусственного зрачка работает вполне исправно. – И я подмигнул ему левым глазом.
– Не забудьте прислать мне из Москвы пару снимков. Идет?
– Идет. Спасибо за компанию.
Встав из-за стола, Уэйн Сорс и я направились к выходу. Хотелось подышать свежим воздухом.
Не бабья работа?
Жара стояла, как в сауне, и я вылил на голову остатки воды из фляги.
Солнце медленно заходило на посадку, отстреливаясь последними косыми лучами, словно трассерами.
Мы пересекли поле для игры в гольф. Оно было гладким, как морская вода в тихое, ясное утро. Лишь с края изумрудной волной тянулась гряда приплюснутых холмов.
– Траву они здесь стригут, – заметил Сорс, – как солдатские затылки.
– Верно, согласился я, – «туго и упруго».
Сорс перезарядил фотокамеру и по-хозяйски огляделся вокруг в поисках стоящего кадра. Над нашими головами пролетала стая уток, и Сорс, переключив аппарат на «автоматическую стрельбу», выдал серию очередей по птицам.
– Так ты им всех уток перестреляешь.
– Ничего, таким «автоматом» стрелять можно. Я с ним пол-Филиппин обошел…
И он принялся рассказывать историю о том, как пару лет тому назад внедрился в один из отрядов Новой народной армии Филиппин. [13]Как вместе с партизанами прятался от правительственных войск. Как был на волосок от, казалось, верной гибели и как все-таки выжил, хотя и подхватил весь «боекомплект» тропических болезней.
Незаметно стемнело. Мы оказались у могучего, разлапистого тутового дерева. За столиком под его кроной сидели две девушки в военной форме.
– Здравствуйте, – сказала одна из них. – Вы, кажется, не местный?
– Нет, – сказал я, решив не уточнять, откуда именно: все равно она бы мне не поверила.
Сорс разговаривал с другой девушкой. Было темно, и я слышал лишь ее грудной смех.
– Так откуда же?
В ответ я неопределенно махнул рукой в сторону тлевшего заката.
– А-а, – задумчиво произнесла она, словно я дал ей исчерпывающий ответ.
– У вас есть время?
– Да, почему вы спрашиваете?
– Тогда, – я сел за столик, – расскажите мне о себе.
– К чему вам? – рассмеялась она.
– А я коллекционирую истории человеческих жизней. Но в данном случае меня особенно интересует тот роковой момент, когда вы решили пойти в армию.
– Я пошла в армию вслед за подружкой. Решила: понравится – останусь, не понравится – уйду.
– И вам, конечно, понравилось…
– Да. И знаете чем? Тем, что только в армии я чувствую себя совершенно равноправной с мужчинами.
– Вы феминистка?
– Нет, бог с вами. А что, похожа?
