Текст книги "Рассвет над Киевом"

Автор книги: Арсений Ворожейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Красные «яки»

1

В конце октября пошли проливные дожди, и накал боев не только в воздухе, но и на земле спал, словно плохая погода охладила жар сражений. Зато в наших тылах и штабах шла молчаливая, скрытая от постороннего глаза большая работа. Полки получали пополнения и летчиками и самолетами. На аэродромы зачастили старшие командиры и политработники.

От нас не укрылось крупное передвижение наземных войск. На левом берегу Днепра все леса, рощи, балки северо-восточнее и севернее Киева были забиты танками, артиллерией и другой техникой. На проходивших мимо аэродрома машинах часто встречались надписи: «Освободим славный Киев – столицу Украины!», «Даешь Киев!» – и другие призывы. Было совершенно понятно, что войска переброшены откуда-то ночными маршами и ожидают темноты, чтобы переправиться на правый берег.

Изредка, когда облака поднимались и проглядывало голубое небо, мы летали на охрану этих оживленных тыловых районов фронта.

На этот раз в воздухе был Кустов с Лазаревым. Заметив вдали на западе воздушный бой, они сразу же поспешили на помощь товарищам, рассчитывая внезапно атаковать врага и снова возвратиться в свой район прикрытия, но тут же по радио раздался требовательный голос командира дивизии:

– Немедленно назад! И никуда не рыпайтесь!

После посадки пары погода испортилась. Комдив прибыл к нам на аэродром и с ходу взял в оборот Кустова за попытку выйти из своего района боевых действий.

– Заметил драку на передовой – и туда! А кто тылы будет прикрывать, подумал? Ты ведь знаешь, как это сейчас важно?

– Конечно. Но меня же не предупредили, что ни при каких обстоятельствах нельзя выходить из своего района, – оправдывался Кустов.

– У тебя-то разве головы на плечах нет?

Для нас не было секретом, советские войска готовятся к боям за столицу Украины. По биению пульса фронтовой жизни мы понимали, что этот момент приближается. Пользуясь хорошим настроением полковника, Сергей Лазарев спросил:

– Мы скоро двинемся вперед? Киев уже заждался нас.

По лицу Николая Семеновича пробежала задумчивость:

– Вы как дети, скоро ли, да скоро ли? Терпение и терпение. Готовьтесь! Каждому делу свое время.

– Мы уже второй месяц готовимся, – не унимался Лазарев. – Через неделю двадцать шестая годовщина Октября. А мы все готовимся…

– Хватит говорильни! – перебил Герасимов и быстрым взглядом окинул летчиков. – К празднику Киев будет освобожден! Понятно?

Стало ясно, что мы вот-вот должны перейти в наступление. Все замолчали.

– Что, не согласны?

– Согласны, – прозвучал хор голосов.

– Ну и на этом спасибо, – рассмеялся Герасимов. Рядом с Герасимовым стояли молодые летчики, только на днях прибывшие в полк. Он обратился к ним:

– Ну, а вы успели посмотреть фронт с воздуха?

– Не-е-т.

Строгий взгляд полковника уперся в Василяку.

– Погоды все не было. Кроме того, их еще рано посылать в бой, пускай потренируются в полетах над аэродромом.

– Когда им лететь на боевое задание – ваше дело. Вы о подготовке летчиков лучше меня знаете. Но без облета района боевых действий можно заблудиться даже над своим аэродромом, как было в соседней дивизии. – И Николай Семенович рассказал, что там произошло.

Молодой летчик вылетел в зону. Виражил, крутил бочки, петлил… Не заметил, как отклонился в сторону. Когда опомнился – кругом все незнакомо. Растерялся, начал беспорядочно рыскать, отыскивая свой аэродром. Тут, откуда ни возьмись, пара «мессершмиттов».

Парень совсем скис и мотанул от них куда глаза глядят. Когда очухался, увидел на земле самолеты. Скорее на посадку! А там фашисты.

На радостях, что нашел аэродром, позабыл выпустить шасси и этим ввел немцев в заблуждение. Те, видимо, приняли его за «охотника», заходящего на штурмовку, и открыли огонь. Тут только до нашего «героя» дошло, куда он попал. Полный газ! А куда? Не знает. Хорошо, хоть не забыл, что от фронта наша территория лежит на восток. Летел до сухих баков, плюхнулся прямо к нам на окопы, недалеко от передовой. Герасимов повернулся к командиру полка:

– Чтоб у вас, Василяка, не было подобных казусов, обязательно, как только прояснится, покажите молодежи передовую, Днепр, Киев… Без изучения района с воздуха и учебные полеты начинать нельзя.

Прояснило только 2 ноября, и опытные летчики повели молодых на фронт. Днепр пересекли в устье извилистой Припяти. Под нами сплошные леса и топкие болота. Ни домов, ни дорог. Дыма и то нигде не видно. Незнакомый с обстановкой человек и не подумает, что внизу войска. А тут, на краю правого крыла фронта, находилась в обороне 13-я армия. При виде такой труднопроходимой местности невольно возникла мысль: отсюда вряд ли может начаться сколько-нибудь значительное наступление.

В глаза сквозь редкие облака бьет предвечернее солнце, мешая смотреть вдаль. Чтобы не оказаться над вражеской территорией и не попасть под обстрел зениток, я попытался определить линию передовой. Невозможно. Она скрыта лесами и кустарником. К тому же тут и летать приходилось мало.

Мельком взглянул на карту. На ней линия фронта пересекает голубую нить Припяти около надписи: «Чернобыль». Этот населенный пункт у противника. Значит, лететь до него нельзя.

Разворачиваемся на юг, идем к Киеву. Здесь линия фронта подходит вплотную к Днепру, и мы жмемся к реке. От Припяти до речушки Тетерев тоже тянутся леса и болота. Дальше леса редеют. Показываются желтеющие поляны. Теперь под нами войска 60-й армии, которые нам не раз доводилось прикрывать, ведя большие воздушные бои.

– Где же передовая? – спрашивает кто-то.

– Правее нас, – отвечаю. – Но там сейчас тихо. Вот лютежский плацдарм. На нем все знакомо до мельчайших деталей. Это сюда недавно стекались танки, артиллерия, пехота. По еле заметным с воздуха паутинкам окопов, ходов сообщения, блиндажей, вкрапленных в небольшой кусочек земли, нетрудно догадаться, что здесь скопилась масса войск. Нет-нет да и вспыхнет на земле дымок разрыва. Несколько дней тому назад здесь все сверкало огнем.

За лютежским плацдармом, окутанный мглой, безмолвно лежит Киев. Южнее его вчера утром войска фронта с букринского плацдарма перешли в наступление. Судя по тому, что у нас на полетных картах передовая линия почти не изменилась, успехи незначительные. Невольно встает вопрос: почему молчит правое крыло фронта? Не зря же сюда за последнюю неделю прибыло так много войск.

Пролетев над передовой от устья Припяти до Киева, мы нигде не заметили признаков боя.

Затишье здесь установилось неспроста.

Шел сорок второй день битвы на берегах Днепра. За это время Советская Армия по всей Украине вышла к реке и надежно закрепилась на плацдармах правого берега. Правда, на Левобережье, в районе Никополя, враг удерживал небольшой кусочек советской земли, но Днепр как стратегический рубеж обороны для противника был уже потерян. Все же немецко-фашистское командование не теряло надежды сбросить наши войска с захваченных плацдармов.

Особое значение гитлеровцы придавали киевскому направлению. Отсюда Советской Армии открывались пути на Карпаты и в Польшу. Понимая это, враг создал по Днепру плотную оборону.

В октябре с целью освобождения Киева главная группировка 1-го Украинского фронта с букринского плацдарма дважды переходила в наступление (12-15 и 21-23) и оба раза неудачно. Противник сумел своевременно подтянуть достаточно сил и, занимая выгодные естественные рубежи, основательно укрепиться. Трудные условия местности – глубокие овраги, холмы, лес – сильно мешали продвижению наших войск и сковывали маневр танковых соединений. Поэтому решено было изменить направление главного удара и нанести его севернее Киева. Для этого с левого крыла фронта на правый скрытно перебазировались 3-я гвардейская танковая армия, 23-й стрелковый корпус, основная масса артиллерии фронта и много других частей.

Замысел заключался в том, чтобы сильным ударом с севера разгромить киевскую группировку фашистских войск и обходным маневром с запада освободить Киев. На небольшом лютежском «пятачке» сосредоточились 38-я, 3-я гвардейская танковая армии и 5-й гвардейский танковый корпус. В составе ударной группировки находились еще 1-й гвардейский кавалерийский корпус и 1-я Чехословацкая отдельная бригада, сформированная в Советском Союзе.

На участке прорыва, где наносился главный удар, было создано тройное превосходство в пехоте, более чем четырехкратное в артиллерии и десятикратное в танках.

Чтобы ввести фашистское командование в заблуждение относительно выбора направления главного удара, за двое суток до срока перешли в наступление войска левого крыла фронта, где действовали три армии (40, 27 и 47-я).

О всех этих подробностях в те дни мы, конечно, не знали. Понимали одно: близятся очень важные события. И все готовились к ним.

2

3 ноября летчики приехали на аэродром до зари. Стоял туман. Мы спустились в землянку КП. На стене по-прежнему висел старый плакат: «Вперед, за родной Киев!» В печке, потрескивая, весело горели дрова. Как будто ничего нового. Только люди, приехавшие раньше нас, были необычно возбуждены. Начальник штаба майор Матвеев, не дожидаясь вопросов, сразу сообщил, что получен приказ о наступлении. Перед войсками 1-го Украинского фронта была поставлена задача освободить Киев.

Хотя этот приказ не был неожиданностью, всех охватило радостное предбоевое возбуждение. Делясь своими мыслями, люди быстро собрались у КП полка.

Сколько раз приходилось бывать на митингах! И каждый раз испытываешь неповторимое волнение. Митинг перед наступлением – это не просто необходимая форма агитации. Здесь находит выход настоятельная потребность солдатских сердец высказать свои чувства.

Слова приказа о том, что войскам 1-го Украинского фронта выпала великая честь вернуть Родине столицу Украины Киев, взяли всех за душу. Летчики клялись не щадить ни сил, ни крови, ни жизни самой для разгрома фашистов у стен древнего города.

После митинга майор Василяка поставил перед летчиками боевую задачу. Полк вместе с другими частями 256-й дивизии должен прикрывать наступающие с лютежского плацдарма войска.

– На нашу работу будет смотреть все командование фронта, – сказал Владимир Степанович. – Я уверен, что мы оправдаем доверие Военного совета и не дадим ни одной фашистской бомбе упасть на наши войска. – Тут же предупредил: – Под Киевом появилась группа асов Геринга. Будьте осторожны, смотрите в оба, не отрывайтесь друг от друга.

Хотя все указания были даны и порядок вылета каждому ясен, никто не пошел к самолетам. Всех тревожило: а вдруг погода с рассветом не улучшится…

– У немцев тоже туман? – спросил метеоролога Кустов. – Может, они будут бомбить, а мы загорать в этой мути?

– Данных о погоде с территории противника мы не получаем, – ответил тот. – Поэтому ничего определенного сказать не можем.

– А как вы сами думаете? – вмешался в разговор Василяка. – Вы же специалист. Здесь-то над аэродромом и без вас все видно. А вот там как? Это очень важно.

– Как специалист, я не хочу гадать на кофейной гуще. Туман с восходом солнца может рассеяться, но я не уверен, что с запада не придут низкие облака. Оттуда сейчас движется вся эта нечисть.

Пытаясь угадать, чту принесет нам рассвет, мы с надеждой вглядывались в небо.

Медленно таяла ночь. Восток не розовел. Вяло, без зари и сияния пробивался день. С восходом солнца туман не рассеялся, а, точно дымовая завеса, окутал землю.

С утра авиация не могла действовать, и артиллерийская подготовка атаки в 8.00 началась без авиационной поддержки. Более трехсот орудий и минометов на один километр фронта на участке главного прорыва ударили по обороне врага. Такой большой плотности артиллерии история войн еще не знала. Несмотря на туман, сорокаминутный огонь был достаточно меток, и наступающая пехота и танки первые километры продвигались, не встречая организованного сопротивления.

Мощный огонь артиллерии как бы рассеял туман. Авиационные полки 2-й воздушной армии поднялись в воздух. В этом налете по врагу участвовало сто шестьдесят семь бомбардировщиков и штурмовиков. Истребители надежно охраняли ударную авиацию фронта и наступающие наземные войска.

Летим над Днепром. Вот и лютежский плацдарм. Как здесь все изменилось за ночь! Видны люди, танки, пушки, машины. В небе непрерывно снуют «илы», плавно и важно плывут наши бомбардировщики. Вдали фронт бурлит огнем и дымом. Видно, как «яки» и «лавочкины» разгоняют многочисленные косяки «юнкерсов», мелкими группами носятся тонкохвостые «мессершмитты» и тупоносые «фоккеры». Все заполнено металлом, огнем и дымом. Кажется, тут нет места человеку… Мы тогда, конечно, не знали, что спустя двадцать лет на этом месте загремит новая битва за Днепр – мирная битва за сооружение Киевской ГЭС. И именно здесь, где сражались войска 38, 60, 13-й армий, 3-й гвардейской танковой армии и 1-й Чехословацкой стрелковой бригады, разольется море длиной сто и шириной пятнадцать километров. Однако мы хорошо понимали, что идет битва за будущее, за мирную жизнь, и радовались удачно начатому наступлению.

В воздухе очень много немецких самолетов. Гитлеровское командование сумело создать мощную авиационную группировку (более шестисот пятидесяти самолетов), по численности не уступающей нашей.

Нелегко советским летчикам, и все же чувствуется, что хозяевами неба являемся мы.

Впоследствии буржуазные теоретики утверждали, что гитлеровская армия на Днепре потерпела поражение только из-за абсолютного численного перевеса советских войск. Они не хотели признать наше умение и отвагу. Но факты и цифры – лучшие обличители фальсификаторов истории.

Недалеко от нас к линии фронта подошла стая «юнкерсов» с истребителями сопровождения. Шестерка «яков», находившаяся над передовой, сразу же их перехватила. Завязался бой. Хочется помочь товарищам, но пока еще рано. Нашей четверке не велено без нужды далеко выходить из района Старо-Петровцы – Вышгород – Лютеж. Под нами командные пункты главной группировки войск и КП фронта. Они руководят наступлением. И мы должны надежно обеспечить им нормальную работу.

Группа бомбардировщиков, хотя и потрепанная советскими истребителями, упорно держит курс на наш район прикрытия. Кто знает, может, враг разведал, где находится КП фронта, и теперь настойчиво прорывается к нему? Пока не поздно, идем наперерез противнику.

Короткая схватка с фашистскими истребителями – и они один за другим начали выходить из боя. Бомбардировщики разбиты. Кустов с Лазаревым пошли на преследование, а мы с Априданидзе зажали пару «фоккеров». Две-три минуты крутились безрезультатно. Извиваясь по-змеиному, враг скользит перед носами наших «яков», никак не попадая в прицел. То и дело перед глазами мелькают длинные тела гитлеровских истребителей с противными черными крестами. По сноровке, по тем скупым, точным движениям, которые приобретаются только в боях, догадываюсь, что дело имеем с настоящими асами. Таких нельзя упустить. Нужно подналечь, иначе они потом наделают бед.

Наконец «фоккер» в прицеле. Момент!.. Но гитлеровец мгновенно через правое крыло провалился вниз, и моя струя огня прошла левее его машины. Ничего не скажешь, ловко увернулся. Немец отвесно пошел к земле. Я за ним.

«Фоккер» тяжелее «яка», и на пикировании быстро удаляется от меня. Но куда? К земле. Скоро гитлеровец вынужден будет выводить самолет из пикирования. Тут-то я и настигну его. Правда, моя машина с фанерной обшивкой крыла и фюзеляжа не рассчитана на длительное пикирование. Словно понимая это, «як» рвется на выход. С силой заставляю самолет повиноваться. Выдержит ли? Опытный фашистский летчик, видимо, зная особенности «яка», построил на этом свой маневр. Только ли на этом? У него есть напарник. Он может догнать меня.

Взгляд через плечо в небо. Там Априданидзе крепко держит второго «фоккера». К нам на помощь мчится пара наших истребителей. У меня есть полная возможность разделаться с этим фашистом.

«Фоккер» по-прежнему почти отвесно идет к земле. Я чувствую, как моя машина, набрав предельно допустимую скорость и точно отчаявшись, уже не рвется на выход.

Фашист, пытаясь скрыться от меня, резко, штопором, поворачивается в противоположную сторону и уменьшает угол пикирования. Чтобы не потерять «фоккера», я повторяю за ним маневр. «Як», сжатый воздухом, поворачивается с трудом. На моем самолете открытая кабина. Для улучшения обзора я снял верхнюю часть фонаря, поэтому упругие струи воздуха, хлестнув мне в лицо, сорвали очки. Глаза застилает мутная пелена. Противника уже не вижу. Обхитрил? Вырвался? Нет!

Враг снова передо мной. А земля? Она бешено несется на меня. Пора выходить из пикирования. Но почему фашист все еще пикирует? Не потерял ли он сознание? Тем лучше. Мне дальше пикировать нельзя: не хватит высоты на вывод и врежусь в землю.

Опасаясь развалить «як», пытаюсь осторожно поднять его нос. Ручка ни с места, ее словно кто-то держит. «Засосало? Самолет потерял управление?» От такой догадки сразу стало не до погони. Выпрыгнуть с парашютом, пока не поздно? Но при такой скорости не отделишься от кабины. Выпустить посадочные щитки? Тоже нельзя: напором воздуха их сломает, и тогда будет еще хуже.

В такие мгновения к летчику приходят тревожные мысли. И это неплохо. Опасность, как правило, придает решительности и сил, прогоняя самую скверную штуку в полете – растерянность.

Мышцы до предела напружинены. Обе руки изо всех сил тянут на себя ручку управления. «Як» нехотя, вяло, но слушается меня. Я понимаю, что если и дальше он поведет себя так, то встречи с землей не избежать.

Взгляд скользнул по «фоккеру». Он тоже выходит из пикирования. Теперь я вижу, что у него может не хватить высоты. А у меня? Моя машина легче, и ей высоты на вывод требуется меньше. Упираясь ногами в педали, сильнее тяну ручку. Перегрузка силой в тонну, а то и больше наваливается на меня, вдавливает в сиденье. В глазах темно. Дышать невозможно. Ну и пусть! Только бы выдержал «як». Жду и тяну ручку, тяну и жду.

Хотя земли не вижу, но ощущаю ее всеми клетками тела. Она теперь опаснее всякого врага. Наконец я почувствовал, как самолет стремительно поднимает нос. Машина стала послушнее, и я ослабил давление на ручку. В глазах посветлело. Земля, хотя и близко, бежала подо мной.

Где же «фоккер»? Впереди нет. Скрыться не мог. И вдруг я увидел его под левым крылом своего истребителя. Увидел так близко, что, боясь столкновения, метнулся кверху. Но что такое? Враг скользит по земле, и от него, словно от несущегося по воде глиссера, летят брызги. Потом «фоккер» делает сальто и, как стеклянный, разбивается вдребезги.

А ведь, наверно, он готовил мне такую участь. Картина победы всегда бодрит. Мне хочется петь и смеяться. Если есть в опасности поэзия борьбы, то вот она!

На радостях помчался ввысь, крутя восходящие бочки. В голубом небе приветливо светит солнце. Надо мной летает тройка «яков» да в стороне, охваченный огнем, падает «фоккер».

– Сулам, это ты скучаешь в тройке?

– Я, товарищ командир!

– Твоя жертва горит?

– Моя, товарищ командир.

В бою у нас не было принято обращаться друг к другу по установленным позывным. «Тюльпан-102»… «Тюльпан-103»… Это звучит как-то отчужденно. Сознание сразу не воспринимает позывные, приходится соображать, к кому же относится этот «тюльпан» с цифрой. А в бою дорог каждый миг. И мы отходим от правил. Имя, названное знакомым голосом, говорит сразу все и даже передает настроение.

3

Вечерело. Над аэродромом плыли низкие облака. Под кронами сосен, как бы притаившись, стоят наши «яки». Из-за погоды второй день не летаем. В ожидании отъезда на ужин летчики лежат на свежей соломе, пахнущей еще обмолотом, и, как охотники на привале, рассказывают разные истории из своей жизни. «Музыки» войны не слышно. Только запах пороховой гари с Правобережья Днепра напоминает о том, что битва не стихает.

В упорных, ожесточенных боях, взломав оборону противника на третьи сутки наступления, наши части подошли к Киеву и устремились в глубокий обход его с запада. Чтобы сдержать натиск советских армий, немецко-фашистское командование стало перебрасывать под Киев подкрепления из района Великого Букрина. Воспрепятствовать этому маневру лучше всего могла авиация. Но мы, прижатые к земле облаками, мало чем могли помочь наступающим войскам.

Вдруг в образовавшийся просвет прорываются лучи солнца.

– О-о, замаячила погода! – обрадовался Игорь Кустов.

– Да и дым идет кверху, – показал Априданидзе на дымок, ниткой вьющийся над землянкой КП. – Значит, завтра будет ясно.

– Хорошо, если бы твое пророчество сбылось, – заметил Лазарев. – А то все только ахаем, что не летаем. От этого наземным войскам пользы ни на грош.

В самый разгар разговора подошел начальник штаба полка. Федор Прокофьевич сообщил, что наши войска завязали бои на окраине Киева.

– Значит, к празднику Киев будет освобожден! – воскликнул командир эскадрильи старший лейтенант Александр Вахлаев.

– Будет! – уверенно подтвердил майор Матвеев и пошел с этой радостной вестью на другой край стоянки самолетов.

После его ухода на некоторое время воцарилась тишина. Каждый был занят своим, осмысливая услышанное. Недалеко от нас, у командного пункта, алея развевалось Знамя полка. Игорь Кустов, задумчиво глядя на него, заговорил:

– Знаете, братцы, наземные части идут в бой со знаменами, а у нас, в авиации, Знамя полка приходится видеть редко, все в штабах хранится.

– Может, ты полковое Знамя на свой «як» прицепишь и полетишь? – улыбнулся лежавший с Игорем летчик.

– А что, если покрасить носы наших «яков» в красный цвет? Это тоже будет своеобразное знамя, и мы поднимем его в воздух в честь двадцать шестой годовщины Октября, в честь освобождения Киева!

– Неплохо будет.

Кустов встрепенулся и встал.

– Вот здорово у нас получится! Фашисты таких самолетов еще не видели.

– Не ерепенься! – прервал его один из старых летчиков. – Эта затея ничего не даст, разве только привлечет внимание немцев, и мы понесем напрасные потери.

И он рассказал, как на Калининском фронте в 1942 году техники из-за недостатка зеленой краски покрасили моторный капот его самолета в красный цвет. Когда по тревоге он прибежал к своему самолету, то не узнал машины. Привык видеть ее сверху зеленой, снизу голубой – под цвет неба. А тут стоит И-16 с красной головой, как гриб мухомор. Но разглядывать и что-либо предпринимать было поздно, нужно вылетать на сопровождение штурмовиков. Полетели. Сначала все было хорошо. Штурмовики сбросили бомбы на немецкие танки, обстреляли скопление пехоты и, видя, что их никто не трогает, пошли на следующий заход. И тут появились «мессершмитты». Ох и погоняли они нас. Меня с ведомым отрезали от всей группы. Ведомого сбили, а меня зажали в тиски. Думали, попался им какой-нибудь большой начальник или ас. Чудом ноги унес.

– Так теперь не сорок второй год, – заметил я.

– И мы не на И-16, – подхватил Кустов. Решили, покрасим носы нашим «якам»!

Утром 6 ноября мы приехали на аэродром значительно раньше вчерашнего. За ночь небо словно продуло. Чистое, звездное, оно дышало прохладой. Не успели еще спрыгнуть с машины, как узнали, что к четырем часам утра Киев был освобожден войсками 38-й армии.

Необычайный подъем охватил всех. Шумно разговаривая, мы спустились на командный пункт. Там при свете коптилки начальник оперативного отделения полка капитан Плясун, низко склонившись над картой, наносил последние данные о положении войск. Летчики окружили его, разглядывая новую линию фронта. На правом крыле до речушки Тетерев, в полосе 13-й армии, она осталась без изменений. Далее на юг круто отодвинулась от Днепра и Киева. Войска 60-й, 38-й общевойсковых и 3-й гвардейской танковой армий хлынули в прорыв, развивая наступление в направлении Житомир, Белая Церковь.

– А на букринском плацдарме, значит, нашим не удалось прорвать фронт? – рассматривая карту, сказал Худяков.

– Да, там почти все осталось по-старому, – отозвался Плясун. – Немцы плотно закупорили горловину букринской излучины.

Майор Василяка, сидевший за соседним столом и читавший боевой приказ, встал и подошел к нам:

– Нет худа без добра. Букринские бои отвлекли внимание врага от лютежского плацдарма, помогли нам подготовить оттуда наступление и в течение трех дней освободить Киев.

– Отвлекать внимание можно бы и ложными атаками, – заметил Плясун.

Он был близок к истине. Два раза провал – это уже не только неудача, но и потеря времени. Противник сумел создать крепкую оборону в районе Киева и подбросить свежие силы.

Василяка молча согласился с начальником оперативного отделения и кивнул на карту:

– То, что видите – уже устарело. Теперь обстановка с каждым часом меняется. Противник отступает на юг и запад. Наши преследуют. Сейчас перед нами стоит очень важная задача: с рассвета надежно прикрыть столицу Украины. Фашисты с утра могут попытаться бомбить город.

Вы сами понимаете, что это значит. Первый день освобождения, канун двадцать шестой годовщины Октября… – Он махнул рукой: – Да что тут говорить. Я думаю, задача ясна?

– Ясно, – приглушенно ответили летчики.

У самолетов в густой предрассветной темноте нас встретил старший техник эскадрильи Пронин и, как всегда, по установленной форме начал докладывать о готовности машин к вылету.

– Покрасили? – не выдержал Кустов.

– А как же? – в голосе Михаила Васильевича послышалось удивление: разве могло быть иначе? – Все восемь.

Взлетели с зарей. Разрезая упругий воздух, «яки» пошли ввысь курсом на Киев.

На западе еще стояла ночь, а восток уже пламенел. Солнце огненно-белым шаром выплыло из-за далекого горизонта. Знаменами зарделись носы наших истребителей.

С востока по земле уверенно наступал день. Перемахнув через Днепр, он, разгоняя тьму, стремительно покатился по Правобережью Украины.

На крутом берегу Днепра показался Киев. 778 дней город томился в плену – и вот свобода. Унесенная восточным ветром, исчезла мрачная пелена дыма и гари, через которую мы полтора месяца смотрели на Киев.

Даже здесь, в вышине, мы ощущали ликование запрудившего улицы народа. Жители столицы приветствовали воинов-освободителей.

Фашистская авиация не показывалась. Она, очевидно, боялась быть захваченной наступающими советскими войсками на аэродромах, перелетала подальше от прорванного фронта. Зато наши самолеты группа за группой спокойно проходили над городом, приветствуя его и демонстрируя свою силу.

4

После обеда майор Василяка, вызвав на КП командира первой эскадрильи старшего лейтенанта Вахлаева и меня, поставил задачу: прикрыть 3-ю гвардейскую танковую армию, устремившуюся на Васильков и Фастов.

– Лететь только «старикам», – предупредил командир полка.

Набралось по три летчика от эскадрильи.

– Мало, – заметил Василяка. – Возьмите с собой из молодых Априданидзе и Сирадзе.

– Восьмерки тоже маловато, – сказал я. – Задача очень сложная. Может, еще дадите пару от Худякова?

– Нет! Не могу! Он со своей эскадрильей пойдет за вами. Где сам-то полетишь?

Вопрос был задан не случайно. За последнее время появилось мнение, что командиру истребителей для удобства управления нужно лететь в верхнем ярусе. С колокольни, мол, виднее.

Эта «новинка» не нова. Она зародилась еще на Халхин-Голе в 1939 году и в буржуазных армиях нашла широкое применение. Так обеспечивалась наибольшая безопасность командира в бою. В советской авиации место командира в полете в первую очередь определяется удобствами управления. Практика подтверждает, что лучше всего командиру быть там, где решается главная задача боя.

Мы готовились вылететь на прикрытие наземных войск. Наша главная цель – бомбардировщики. Верхние «яки» будут сковывать истребителей противника, обеспечивая этим действия нижней группы, которая должна выполнить главную задачу: громить бомбардировщиков. Значит, место командира в этой группе.

Командир, летящий не ведущим, не во главе истребителей, уже неполноценный командир. Часто в воздухе успех боя решают пример командира и место его впереди. Он должен в ответственный момент увлечь всех за собой. Поэтому я Василяке ответил, что полечу в ударной группе.

– А я со звеном в сковывающей, – поддержал меня Вахлаев. – Так будет удобнее.

Мы вышли из землянки. Летчики уже ждали нас. Георгий Колиниченко, Иван Тимошенко и Александр Сирадзе – из первой эскадрильи – как на подбор низкорослые, легкие. Их комэск тоже не из тяжеловесов. Он шутливо сказал командиру полка:

– Сама природа нас создала, чтобы летать выше всех, в сковывающей группе: самолету не тяжело. А вот их, двухметровых детин, – Вахлаев кивнул на Лазарева и Кустова, – не каждой машине под силу поднять на потолок.

Василяка понял, к чему клонит комэск:

– Согласен.

Под нами снова Киев. Как изменилась видимость! Переменившийся ветер принес на Днепр дым и гарь с фронта. Город сквозь эту густую пелену еле просматривается. Вдали редеют огромные факелы: по пути отступления фашисты сжигают все, что может гореть. Трудно дышать, и даже солнце потускнело, как будто его заслонили грязным стеклом. Лишь яркие носы наших самолетов выделяются в этом дымном мраке. Видишь ли ты нас, Киев?

Кустов с Лазаревым летят правее нас с Априданидзе. Как автор идеи полетов на красноносых машинах, Игорь тревожится за успех, опасается, что в дыму мы можем не заметить противника. Слышу в наушниках его недовольный голос:

– Вот чертова муть! Когда только она кончится? Тут же, словно услышав его слова, дымное марево расступается перед нами, и мы слепнем от обилия света. Солнце яркое-яркое. Но лучи его не пробивают стелющегося дыма, отражаются, искрятся, заливая все вокруг серебристым сиянием.

За Киевом стала просматриваться земля. На юг и запад текут лавины наших танков, орудий, машин, людей. Их-то нам и надо прикрыть. Звено Вахлаева уходит вверх. Принимаем нужный боевой порядок.

Пытаюсь определить линию фронта. Ее нет: все в движении. Где наши, где гитлеровцы – понять трудно. Внизу замаячил немецкий разведчик-корректировщик ФВ-189. На фронте этот самолет за своеобразную форму прозвали «рамой». Кустов просит разрешения уничтожить его. Запрещаю: пока отвлекаться нельзя. С «рамой» можно разделаться позднее, на обратном пути.

– Есть, на обратном пути! – отвечает Кустов. Идем над Васильковом. Правее показывается Фастов. Теперь хорошо заметно, как к этим городам подходят наши войска.

В воздухе, кроме нас, никого, Летим дальше.

Как всегда, в воздухе внезапно запрыгали черные бутоны. Первый залп зенитной артиллерии фашистов был таким метким, что меня швырнуло вверх, а ведомого Априданидзе отбросило далеко в сторону, и он, беспорядочно кувыркаясь, пошел к земле. Резкий рывок из опасной зоны – и группа вне разрывов. Сулам выправил машину и разворачивается назад.

– Что случилось? – спрашиваю его.