Текст книги "Цивилизация перед судом истории. Мир и Запад"

Автор книги: Арнольд Джозеф Тойнби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

К какому же выводу привело нас наше исследование? Можно ли считать, что поскольку нами в нашем исследовании не учитываются ни успехи исламских «иродиан», ни успехи исламских «зелотов», то это означает, что столкновение между исламом и Западом не будет иметь никакого влияния на будущее человечества? Ни в коем случае, ибо, исключая успехи «иродиан» и «зелотов», мы исключаем лишь незначительное меньшинство исламского общества. Судьба большинства, как уже говорилось, – это не уничтожение, не фоссилизация или ассимиляция, но полное погружение и растворение в том огромном, космополитическом, всеобщем пролетариате, который явился самым значительным побочным продуктом вестернизации мира.

На первый взгляд может показаться, что, представив себе будущее большинства мусульман в вестернизированном мире таким образом, мы полностью ответили на интересующий нас вопрос, подтвердив наши ранние выводы. Если мы обвиняем мусульман – «иродиан» и «зелотов» в равной мере – в культурном бесплодии, не должно ли обвинять и мусульманина-«пролетария» в том же фатальном недостатке fortiori? В самом деле, кто же не согласится с таким вердиктом с первого взгляда? Представим себе, что заклятый «иродианин» вроде покойного президента Мустафы Кемаля Ататюрка и такой «архизелот», как, скажем, Великий Сенусси, в согласии с просвещенными западными колониальными правителями – такими как покойный лорд Кромер или генерал Лиотэ, – воскликнули бы единодушно: «Можно ли ждать какого-то конструктивного вклада в цивилизацию будущего от египетского феллаха или константинопольского гаммаля?» Вот точно так же на заре христианской эры, когда Сирия испытывала нажим со стороны Греции, Ирод Антипа и Гамалиил и те ревностные Февды и Иуды, которые на памяти Гамалиила погибли, наверняка согласились бы с греческим поэтом in partibus Orientalium (в чужих странах восточных), как Мелеагр из Гадары или Галлион, римский правитель провинции, воскликнувшим в ироническом тоне: «И чего доброго может выйти из Назарета?» Итак, когда вопрос задан в историческом плане, мы можем не сомневаться в ответе, ибо и греческая, и сирийская цивилизации прошли свой путь до конца, и нам хорошо известны их отношения. Ответ для нас столь привычен, что придется напрячь воображение, чтобы представить себе, насколько удивительным и даже шокирующим был бы этот приговор истории для культурных греков и римлян, идумеян и евреев того времени, когда этот вопрос был поставлен. Ибо, несмотря на их совершенно различные точки зрения всюду и во всем, на этот конкретный вопрос они, несомненно, ответили бы твердо презрительно: «Нет».

В свете истории мы осознаем, что их ответ был бы нелеп, если за критерий добра взять проявление творческой энергии. В том всеобщем смешении, которое возникло при вторжении греческой цивилизации в цивилизации Сирии и Ирана, Египта, Вавилонии и Индии, общеизвестное бесплодие гибрида обрушилось не только на правящий класс эллинского общества, но и на тех людей Востока, которые до конца прошли противоположные пути «иродианства» и «зелотства». Единственной сферой, в которой греко-восточное космополитическое общество, несомненно, избежало этой участи, были самые низы восточного пролетариата, типичным символом которого был Назарет; из этих низов в явно неблагоприятных условиях явилось несколько самых мощных творений, когда-либо достигнутых человеческим духом, – соцветие высших религий. Их отзвук проник во все земли и до сих пор звучит у нас в ушах. Их имена – имена силы и мощи: это Христианство, и Митраизм, и Манихейство; поклонение Богоматери и ее умирающему и воскресающему супругу-сыну, известным под именами Кибелы-Изиды и Аттиса-Озириса; поклонение святым мощам: махаянистская школа буддизма, которая – изменяясь от философии к религии под иранским и сирийским влиянием – озарила Дальний Восток индийской идеологией, воплощенной в новом искусстве, навеянном греческим влиянием. Если эти прецеденты что-нибудь значат для нас – а это единственные лучики света, способные проникнуть сквозь тьму, скрывающую от нас будущее, – они предвещают, что мир ислама, включаясь в пролетарские низы нашей более поздней западной цивилизации, в конечном итоге сможет конкурировать с Индией, и Дальним Востоком, и Россией в воздействии на будущее неисповедимыми для нас путями.

И правда, под воздействием Запада глубины мира ислама уже всколыхнулись, и даже сейчас мы можем заметить определенные духовные движения, могущие стать зародышем будущих высших религий. Западному наблюдателю придут на ум движения бахаистов и Ахмадийя, которые начали засылать своих миссионеров из Аккры и Лахора в Европу и Америку; однако на этой стадии прогнозирования мы достигли лишь своих геркулесовых столбов, где осторожный исследователь остановится и воздержится от дальнейшего плавания в открытом океане будущего, о котором он имеет лишь весьма приблизительное представление. Если и есть какая-то польза в рассуждениях о грядущих событиях, то более точный прогноз мы можем делать лишь на ближайшее будущее; исторические же прецеденты, которые мы берем в качестве ориентиров, свидетельствуют о том, что религии, возникающие при столкновении цивилизаций, достигают зрелости лишь через много столетий, но в столь затяжном состязании зачастую побеждает темная лошадка.

Шесть с половиной веков отделяют год, когда Константин провозгласил свое покровительство христианству, от того времени, когда Александр Великий пересек Геллеспонт; пять с половиной столетий разделили эпоху первых китайских пилигримов в Святую землю буддистов Бихар и время Менандра, греческого властителя Хиндустана, обратившегося к индийским буддийским мудрецам с вопросом: «Что есть истина?» Нынешнее влияние Запада на мир ислама начинает чувствоваться несколько сильнее, нежели полтора столетия назад, но, очевидно – и это доказывают приведенные выше аналогии, – влияние это вряд ли сможет иметь сравнимый с ними эффект в обозримом для нас будущем, поэтому любая попытка предсказать возможные последствия была бы непроизводительным упражнением фантазии.

Мы можем, однако, различить определенные принципы ислама, которые – если они повлияют на социальную жизнь нового космополитического пролетариата – смогут в ближайшем будущем оказать важное и благотворное влияние на «большое общество». В современных проявлениях мирового космополитического пролетариата обращают на себя внимание два заметных источника опасности – психологический и материальный – это расовое сознание и склонность к алкоголю, и в борьбе против этих двух зол исламская духовность, если влияние ее возобладает, может внести вклад высокой нравственности и общественной ценности.

То, что в среде мусульман изжито расовое сознание, есть одно из выдающихся нравственных достижений ислама, и современный мир сегодня, как никогда, нуждается в пропаганде этого достоинства ислама; хотя исторические хроники свидетельствуют, что расовое сознание скорее исключение, нежели врожденное свойство человеческого рода, несчастье нынешней ситуации в том, что этим сознанием заражены – и в очень сильной степени – именно те народы, которые одержали верх, по крайней мере на данный момент, в соревновании западных стран за обладание львиной долей общего наследия планеты, – в соревновании, что развернулось в последние четыре столетия.

Если в некоторых других отношения триумф англоязычных народов можно ретроспективно рассматривать как благо для человечества, то в отношении рискованного расового вопроса вряд ли кто-либо сможет отрицать, что это беда. Англоязычные нации, утвердившиеся в Новом Свете, за океаном, на поверку оказались не слишком «общительными». Они просто смели с лица земли своих предшественников, а там, где они позволили коренному населению остаться в живых, как в Южной Америке или в Северной Америке, куда они импортировали рабочую силу извне, мы наблюдаем теперь стадию того безобразного института, который в Индии – где за многие века он достиг своего апогея называется «кастами», Более того, альтернативой уничтожению или сегрегации было изгнание – политика, которая предотвращает опасность внутреннего раскола в жизни сообщества, ее практикующего, но вызывает не менее опасное состояние международного напряжения между изгоняющими и изгнанными расами, в особенности в тех случаях, когда эта политика применяется в отношении представителей не примитивных обществ, но цивилизованных, таких как индусы, китайцы или японцы. Итак, триумф англоязычных народов навязал человечеству «расовый вопрос», который, возможно, не возник бы – по крайней мере с такой остротой и в таких масштабах, – будь на месте победителей в борьбе за владение Индией или Северной Америкой в XVIII веке, скажем, не англичане, а французы.

Сегодня дела обстоят так, что приверженцы расовой нетерпимости господствуют, и, если их отношение к «расовому вопросу» будет преобладать и дальше, это может в конце концов привести к катастрофе. Однако и силы расовой толерантности, которые сейчас как будто бы проигрывают эту чрезвычайно важную для человечества духовную битву, могут взять верх, если на весы будет брошено мощное движение противников расового подхода, до сих пор скрытое. Вполне вероятно, что дух ислама мог бы стать своевременным подкреплением, которое может решить исход борьбы в пользу терпимости и мира.

Что касается алкогольного бедствия, то хуже всего дело обстоит среди примитивных народов тропических регионов, «открытых» западными первопроходцами, и хотя более просвещенная часть общества давно осознает последствия этого порока и предпринимает усилия к тому, чтобы справиться с ним, эффективность этих усилий чрезвычайно низка. Общественное мнение может лишь пытаться повлиять на администрацию территорий, зависимых от западных держав, и если позитивные действия администрации в этой сфере и были подавлены международными конвенциями, а ныне поддерживаются и расширяются под эгидой Организации Объединенных Наций, факт остается фактом: самые мощные государственные превентивные меры, навязанные властью извне, не способны избавить общество от социального порока до тех пор, пока сами члены общества не почувствуют в сердце своем желания и воли к сознательному избавлению от этого зла. Сегодня же западные администраторы, по крайней мере «англосаксонские», духовно изолированы от своих «туземных» подопечных тем «цветным барьером», который воздвигло их собственное расовое сознание; преображение туземной души – это задача, решения которой вряд ли можно от них ждать; вот тут-то и может сыграть свою роль ислам.

В этих тропических районах, недавно и скоропалительно «открытых» Западом, западная цивилизация на одном дыхании создала экономический и политический пресс и одновременно социальный и духовный вакуум.

Привычные, но не устойчивые институты примитивных обществ, которые прежде чувствовали себя уверенно на своей земле, внезапно рассыпались в прах под нажимом тяжеловесной западной машины, и миллионы «туземных» жителей, внезапно лишенных привычной социальной среды, смешались, ощутив себя духовно обнаженными. Более либерально настроенные и культурные западные должностные лица осознали в последнее время тот колоссальный психологический урон, который не намеренно, но неизбежно нанесло западное вмешательство; они пытаются предпринимать усилия к спасению того, что еще может быть спасено от крушения «туземного» социального наследия, иногда даже искусственно воспроизводя на более прочной основе некоторые особо ценные «туземные» общественные институты, уже разрушенные. И тем не менее духовный вакуум коренного населения все еще остается громадной бездной; утверждение «природа не терпит пустоты» столь же истинно для духовного мира, сколь и для материального, и западная цивилизация, не сумевшая заполнить этот духовный вакуум, оставила поле деятельности свободным для любой другой духовной силы, которая пожелала бы воспользоваться этим.

В двух из тропических регионов – в Центральной Африке и Индонезии – такой духовной силой, ухватившейся за возможности, открытые в духовной сфере западными носителями материальной цивилизации, был именно ислам; и если где-либо «коренным» народам этих регионов удалось восстановить свое естественное духовное состояние, то, вполне возможно, именно дух ислама помог наполнить новым содержанием образовавшуюся пустоту. Этот дух проявляется в самых различных формах; одной из таких форм может стать и отказ от алкоголя по религиозным убеждениям. Вера способна совершить то, что не под силу внешним санкциям, опирающимся на чужой закон.

Итак, здесь, на авансцене будущего, мы можем отметить две сферы для того влияния, которое ислам может оказать на космополитический пролетариат западного общества, набросившего свои сети на весь мир и охватившего все человечество; что же касается более отдаленного будущего, стоит рассмотреть возможный вклад ислама в некоторые новые проявления религии. Все эти возможности, однако, в равной степени зависят от положительного разрешения ситуации, в которой человечество находится сегодня. Они предполагают в качестве непременного условия, что зыбкое и неустойчивое всеобщее смешение в результате западного завоевания мира постепенно и мирно преобразуется в некую гармоничную синтетическую субстанцию, из которой столь же постепенно и мирно столетия спустя возникнут новые творческие, созидательные возможности. Такая предпосылка, однако, есть не более чем недоказуемое допущение, которое может оправдаться или не оправдаться при реальном развитии событий. Смешение может завершиться синтезом, но с таким же успехом – и взрывом, и в этом случае ислам может сыграть совершенно иную роль в качестве активного ингредиента бурной реакции космополитических низов против западных хозяев.

В настоящий момент, правда, эта разрушительная перспектива не кажется неминуемой, ибо грозное слово «панисламизм», служившее пугалом для западных колониальных властей с тех пор, как оно впервые вошло в обиход в связи с политикой султана Абдул-Хамида, в последнее время теряет свое влияние на умы мусульман. Трудности, присущие проведению в жизнь идеи панисламизма, видны невооруженным глазом. Панисламизм – это всего лишь выражение того же инстинкта, который заставляет стадо бизонов, мирно пасущихся на равнине, вдруг мгновенно построиться фалангой и, выставив рога, броситься вперед при первом появлении неприятеля. Другими словами, это пример того самого возврата к традиционной тактике перед лицом превосходящего и незнакомого противника, которому мы в этой статье дали название «зелотство». Психологически, таким образом, панисламизм должен привлекать по преимуществу исламских «зелотов» в духе ваххабитов или сенусситов; однако эта психологическая предрасположенность блокируется технической трудностью, ибо в обществе, разбросанном по огромной территории – от Марокко до Филиппин и от Волги до Замбези, – солидарные действия легко вообразить, но трудно осуществить.

Стадный инстинкт возникает спонтанно, однако его очень трудно перевести на язык эффективного действия, не имея в своем распоряжении высокоразвитой системы технической связи, которую создала современная западная изобретательская мысль: кораблей, железных дорог, телеграфа, телефона, самолета и автомобиля, газет и всего остального. Все эти достижения – вне возможностей исламских «зелотов», а исламские «иродиане», сумевшие в той или иной степени овладеть всеми этими средствами, ex hypothesi, желают использовать их отнюдь не для ведения «священной войны» против Запада, но, напротив, для организации собственной жизни по западному образу и подобию. Как самый знаменательный знак времени в современном исламском мире воспринимается то, с какой резкостью Турецкая Республика отреклась от традиций исламской солидарности. «Мы полны решимости выработать собственный путь к спасению, – как бы заявляют турки, – и спасение, на наш взгляд, в том, чтобы научиться стоять на собственных ногах, возводя экономически самодостаточное и политически независимое суверенное государство западного образца. Другие мусульмане пусть ищут путь к спасению по своему разумению. Мы не просим у них помощи и не предлагаем им свою. Всяк за себя, и к черту отстающих, alia franca!»

И несмотря на то что с 1922 года турки практически полностью пренебрегали чувствами исламского единства, они не только не потеряли, но повысили свой престиж среди других мусульман – даже среди тех, кто публично осудил их дерзкий курс, – благодаря тому успеху, который сопутствовал их действиям. А это указывает на вероятность того, что путь национализма, которым турки так решительно идут сегодня, будет завтра с не меньшей решимостью избран другими мусульманскими народами. Арабы и персы уже пришли в движение. Даже далекие и доныне «зелотские» афганцы вступили на эту же тропу, и они явно не последние. Собственно, не панисламизм, а национализм – вот та структура, в которую оформляются исламские народы, и для большинства мусульман неизбежным, хотя и нежелательным, результатом национализма будет растворение в космополитическом пролетариате западного мира.

Такой взгляд на сегодняшнюю перспективу панисламизма подкрепляется неудачей попыток воскресить халифат. В последней четверти XIX века османский султан Абдул-Хамид, найдя в чулане гарема регалии халифа, затеял эту игру с целью объединить панисламскую идею вокруг своей персоны. После 1922 года, однако, Мустафа Кемаль Ататюрк и его соратники, считая новоявленный халифат несовместимым с собственными «иродианскими» политическими воззрениями, поначалу совершили исторический промах, отождествив халифат с духовным началом в противовес мирской власти, но впоследствии упразднили его окончательно. Эта акция со стороны турок побудила других мусульман, разочарованных столь своевольным обращением с историческим мусульманским институтом, провести в 1926 году в Каире конференцию по халифату с целью определить, можно ли каким-то образом адаптировать историческую мусульманскую организацию к нуждам нового времени. Всякий, кто внимательно просмотрит протоколы этой конференции, вынесет убеждение, что халифат мертв и что причиной тому – летаргия панисламизма.

Панисламизм пассивно дремлет, но мы должны считаться с возможностью того, что Спящий проснется, стоит только космополитическому пролетариату вестернизированного мира восстать против засилья Запада и призвать на помощь антизападных лидеров. Этот призыв может иметь непредсказуемые психологические последствия – разбудить воинствующий дух ислама, даже если он дремал дольше, чем Семеро Спящих, ибо он может пробудить отзвуки легендарной героической эпохи. Есть два исторических примера, когда во имя ислама ориентальное общество поднялось против западного вторжения, одержав победу. Во времена первых последователей Пророка ислам освободил Сирию и Египет от эллинского господства, тяготевшего над ними почти тысячелетие. Под предводительством Зенги и Нураддина, Саладина и мамлюков ислам выстоял под напором крестоносцев и монголов. Если в нынешней ситуации человечество было бы ввергнуто в «войну рас», ислам мог бы вновь попытаться сыграть свою историческую роль. Absit Omen! (Да не будет это дурным предзнаменованием!)

СТОЛКНОВЕНИЯ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

I

Какое же событие выберут как наиболее характерное будущие историки, оглядываясь столетия спустя на первую половину XX века и пытаясь разглядеть и оценить его свершения и опыт в той соразмерности, которую может дать лишь временная перспектива? Думаю, что это будет не одно из тех сенсационных или трагических и катастрофических политических или экономических событий, которые занимают наши умы и первые полосы наших газет; не войны, революции, резня и депортации, голод и излишества, спады и бумы привлекут внимание историка, но нечто такое, о чем мы лишь догадываемся и что не сделает газетной сенсации. Те события, что выносятся на первые полосы, приковывают наше внимание оттого, что они лежат на поверхности жизни, отвлекая внимание от более медленных, неуловимых, неощутимых движений, что действуют под поверхностью, достигая самых глубин. Но разумеется, именно эти глубокие, медленные движения и делают историю в конечном итоге, именно они обретают свой истинный масштаб в ретроспекции, когда сенсационные, но преходящие события уменьшаются до их истинных значений и пропорций.

Мысленная перспектива, как и оптическая, фокусируется лишь тогда, когда наблюдатель находится на определенном расстоянии от объекта. Если, скажем, вы летите из Солт-Лейк-Сити в Денвер, ближайший вид Скалистых гор отнюдь не самый живописный. Когда вы пролетаете непосредственно над вершинами, вам не видно ничего, кроме лабиринта пиков, гребней, кряжей, лощин и скал. И только когда вы оставили горы позади и оглядываетесь на них, пролетая над долинами, только тогда они поднимаются перед вашим взором во всей красе, гряда за грядой. Только тут вы увидите настоящие Скалистые горы.

Вот так, я думаю, и будущие историки смогут разглядеть нашу эпоху в ее истинных пропорциях значительно лучше нас с вами. Что бы они сказали об этой эпохе?

Будущие историки скажут, мне кажется, что великим событием XX века было воздействие западной цивилизации на все другие жившие в мире того времени общества. Историки скажут, что воздействие было столь мощным и всепроникающим, что перевернуло вверх дном, вывернуло наизнанку жизнь всех его бесчисленных жертв, повлияв на поведение, мировоззрение, чувства и верования отдельных людей – мужчин, женщин, детей, – затронув те струны человеческой души, которые не откликаются на внешние материальные силы, какими бы зловещими и ужасными они ни были. Вот что скажут, я уверен, будущие историки, оглядываясь на наше время даже из такого недалекого будущего, как 2047 год.

А что скажут историки в 3047 году? Живи мы веком раньше, мне пришлось бы извиниться за чудовищное самомнение, позволяющее мне пытаться предсказывать что-либо, столь далеко отстоящее от нашего времени. Даже сто лет были невероятно долгим сроком для людей, полагавших, что мир был создан в 4004 году до н. э. Но сегодня мне нет нужды просить извинений, ибо со времен наших прадедушек совершилась столь радикальная революция в осознании временных масштабов, что если бы сегодня я попытался составить на этих страницах масштабную карту истории, то такой краткий период времени, как тысяча сто лет, оказался бы на ней почти невидимым для невооруженного глаза отрезком.

Итак, историки 3047 года нашли бы что сказать о нашем времени, и они скажут много более интересного по сравнению с историками 2047 года, ибо им уже будут открыты новые главы в том повествовании, в котором мы занимаем лишь одну из начальных глав. Я полагаю, историки 3047 года будут в основном интересоваться колоссальным контрвлиянием, которое окажут жертвы на жизнь агрессора. К 3047 году наша западная цивилизация – как мы знаем из истории последних двенадцати-тринадцати веков, со времен Средневековья – может измениться до неузнаваемости за счет контррадиации влияний со стороны тех самых миров, которые мы в наше время пытаемся поглотить, – православного христианства, ислама, индуизма и Дальнего Востока.

К 4047 году различие, угрожающе заметное сегодня, между западной цивилизацией как агрессором и другими цивилизациями как жертвами, вероятно, будет незначительным. Когда одни влияния будут гаситься контрвлияниями, главное, что будет иметь значение, – это единый великий опыт, общий для всего человечества: испытание, связанное с разрушением собственного локального социального наследия при столкновении с локальным наследием других цивилизаций, с поиском новой жизни – общей жизни, – возникающей на обломках. Историки 4047 года скажут, что воздействие Западной цивилизации на современные ей общества во втором тысячелетии христианской эры составляет эпохальное событие потому, что это первый шаг к унификации мира в единое сообщество. К тому времени единство человечества, вероятно, будет восприниматься как одно из фундаментальных условий человеческой жизни – как бы часть природного миропорядка, и историкам той эпохи, возможно, будет трудно представить со своей стороны локальное местническое мировоззрение пионеров цивилизации в первые шесть, или около того, тысячелетий своего существования. Эти странные афиняне, которые могли пешком пройти от столицы до дальней границы своего государства, или эти американцы, почти их современники, страну которых – от моря до моря – можно было пересечь за несколько часов на самолете, – как это они могли вести себя таким образом (и ведь вели же, как мы знаем!), словно их маленькая страна и есть вся Вселенная?

А историки 5047 года? Они, представляется мне, скажут, что важность общественной унификации человечества состоит не в технических или экономических достижениях и не в военных или политических делах, но в области религии.

II

Почему я отважился предсказывать, каким образом история нашего времени предстанет взору людей, вглядывающихся в нее с высоты нескольких будущих тысячелетий? Да потому, что мы имеем опыт предыдущих шести тысяч лет со времен первого появления представителей того вида человеческих обществ, которые мы называем цивилизациями.

Шесть тысяч лет – это бесконечно малый срок в сравнении с возрастом человеческого рода, млекопитающих и жизни на Земле вообще, возрастом планетной системы вокруг нашего Солнца, наконец, возрастом самого Солнца или звездного сгустка, в котором наше Солнце не слишком заметная величина. Тем не менее для цели нашего исследования эти последние шесть тысяч лет – как бы ни короток был этот срок – предоставляют нам несколько примеров того явления, которое мы изучаем, примеров столкновений между различными цивилизациями. В отношении ряда таких случаев мы уже имеем преимущество, которое историки 3047 и 4047 годов будут иметь в отношении нас, – преимущество знания полной картины. Именно на примере этих прошлых столкновений я буду размышлять на тему о том, каким может быть результат нашего собственного столкновения с нашими современниками.

Возьмем историю наших предшественников – греко-римской цивилизации – и рассмотрим, как она выглядит из достаточно далекой перспективы, откуда мы оглядываемся на нее нынче.

В результате завоеваний Александра Великого и римлян греко-римская цивилизация распространилась на большей части Старого Света, достигнув Индии, Британских островов и даже Китая и Скандинавии. Единственные цивилизации того времени, не затронутые этим влиянием, были цивилизации Центральной Америки и Перу, так что та экспансия вполне сравнима с экспансией нашего времени и по широте охвата, и по мощи. Когда мы оглядываемся на историю греко-римского мира в период последних четырех веков до Рождества Христова, нам особенно бросается в глаза именно эта великая экспансия и глубина ее проникновения. Войны, революции, экономические кризисы, которые бушевали на поверхности греко-римской истории и волновали умы людей, боровшихся за выживание в то время, сегодня не кажутся нам столь уж значительными в сравнении с культурным греческим влиянием, охватившим Малую Азию, Сирию, Египет, Вавилонию, Персию, Индию, Китай.

Но почему же вообще имеет для нас значение воздействие греко-римской цивилизации на другие цивилизации? В основном из-за контрвлияния этих других цивилизаций на греко-римский мир.

Это контрнаступление частично осуществлялось тем же способом, что и первоначальное наступление греко-римского мира, то есть силой оружия. Но нас сегодня не слишком интересуют слабые попытки еврейского вооруженного сопротивления греческим и римским имперским завоеваниям в Палестине; или, напротив, успешные контратаки парфян или их персидских последователей, ведомых династией Сасанидов, восточнее Евфрата; или, наконец, сенсационные победы арабских мусульман, которые в III веке н. э. освободили Ближний Восток от греко-римского правления в такой же короткий срок, какой потребовался Александру Великому, чтобы завоевать его за тысячу лет до того.

Однако помимо этого было и другое контрнаступление, ненасильственное, духовное, в ходе которого завоевывались не крепости и провинции, а умы и сердца. Это наступление осуществили миссионеры новых религий, возникших в тех землях, которые греко-римская цивилизация силой завоевала и покорила. Королем миссионеров по праву может считаться св. Павел, предпринявший дерзкий марш из Антиохии в Македонию, Грецию и Рим и преуспевший на этом пути куда больше, чем некогда Антиох Великий. Новые религии разительно отличались от исконной религии греко-римского мира. В греко-римском язычестве боги имели свои корни в различных локальных социумах: это были свои, местные и узкополитичные боги – Афина Полисная, Фортуна Пренес-тина, Богиня Рома. Боги же новых религий, ненасильственно завоевывавших сердца и умы греков и римлян, поднялись над местным, локальным происхождением. Они превратились в универсальных богов, несущих спасение всему человечеству – евреям и язычникам, скифам и грекам. Если перевести это великое историческое явление на язык религии, можно сказать, что Единый Истинный Бог воспользовался тем, что сердца людей открылись в результате столкновения и крушения их древних традиций и что он использовал их мучительный опыт для того, чтобы просветить эти внезапно раскрывшиеся души, дав им более полное и истинное понимание Его природы и целей.

Эти два слова – «Иисус Христос» – имеют неоценимое значение для нас и будут, рискну предсказать, все так же важны для человечества и две, и три тысячи лет спустя. Эти два слова были свидетелями столкновения между греко-римской и сирийской цивилизациями, столкновения, в результате которого и родилось христианство. Слово «Иисус» – это третье лицо единственного числа одного семитского глагола; «Христос» – пассивное причастие от греческого глагола. Это двойное имя само по себе – свидетель того, что христианство было рождено от брака двух культур.

Рассмотрим существующие сегодня в мире четыре высшие религии, несущие всемирную миссию: христианство, ислам, индуизм и махаянистскую форму буддизма, преобладающую на Дальнем Востоке. Исторически все они продукт столкновения греко-римской цивилизации с другими, современными ей цивилизациями. Христианство и ислам возникли как альтернативные ответы сирийского мира на греко-римское вторжение; христианство – как ненасильственный ответ, ислам, напротив, – насильственный. Махаянистский буддизм и индуизм суть также ответы – мягкий и бурный – индийского мира все на тот же греко-римский Вызов.