Текст книги "Проще не бывает"

Автор книги: Арман Делафер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

К тому же детям только полезно будет сменить обстановку: не я ли совсем недавно размышляла о том, что не имею никакого права запирать их вместе с собой в пустом доме? Тем не менее, до последнего момента я ждала, что Жак засмеется и скажет: я пошутил, любимая, все будет, как прежде, ты никогда и никуда не выйдешь из этого дома, да и денег у меня нет. Но этого не произошло. В назначенный вечер накануне отъезда Жак приехал ко мне.

Мы как раз изучали в очередной раз карту Норвегии, когда зазвонил телефон. Меня будто что-то кольнуло, на секунду я подумала, что это звонит Марк. Но в действительности все оказалось ещё хуже: это звонила Люси.

– Привет, – сказала она бесцветным голосом. – Давненько мы с тобой не общались. Как дела?

– Все хорошо, – осторожно ответила я, гадая, что ей известно. – А как ты?

– Нормально. Только очень устала. Но теперь я, слава богу, одна: Жак уехал в Норвегию. А я, наверное, выберу время, чтобы тебя навестить...

– Уехал – куда? – тупо переспросила я.

– В Норвегию. Выдумал себе там какое-то дурацкое дело, наверное, врет, как всегда. Господи, он такой идиот, ты себе не представляешь! Обо всем должна заботиться я сама. А он занят только своими фантастическими проектами, которые не приносят ни сантима. И если бы не я...

Она продолжала в том же духе, невольно отвечая на те мои вопросы, которые я никогда не решилась бы задать Жаку. Кое о чем я догадывалась, но предпочитала не задумываться над этим. Люси методично разрушала созданную нами идиллию. А главное – она не знала о том, что Жак изменяет ей со мною. Я-то думала, что она все знает и все чувствует. Получалось, что мы с Жаком совершили банальнейшую вещь на свете: адюльтер. И если... Если он обманул Люси, значит, и меня может обмануть? Или – уже обманул?

– Так я заеду к тебе на днях? – закончила Люси свои жалобы. – Мы так давно не виделись.

– Мне никого сейчас не хочется видеть, – отозвалась я, чувствуя, как внутри нарастает паника.

– Вот как? – с ноткой обиды перепросила Люси.

Она обиделась не на меня, а на то, что сделала ложный шаг, поступилась той деликатностью, которой всегда гордилась, вторглась на частную территорию.

– Ты же понимаешь меня, – подчеркнула я. – Ты-то, конечно, понимаешь.

– Безусловно, – сказала она, вновь обретая почву под ногами. – Тогда позвони мне, когда захочешь.

– Обязательно, – согласилась я, зная, что опасность её визита миновала, что теперь она не позвонит, пока я не сделаю шаг ей навстречу.

Ночью я долго не могла заснуть, а под утро услышала внизу шаги. Сначала я подумала, что это Лори, который иногда ходил во сне по дому, но потом поняла, что это – шаги взрослого человека. И даже не удивилась, когда в дверях спальни появился Марк. Он стоял и смотрел на нас: на Жака, который крепко спал, и на меня, притворявшуюся спящей. Просто стоял и смотрел. А потом ушел, внизу хлопнула дверь и раздался звон разбитого стекла. Я даже не встала посмотреть, что случилось: мгновенно провалилась в сон.

Утром обнаружилось, что разбито окно в гостиной. Жак предположил, что какой-то пьянчужка бросил камень, и я поспешила согласиться с ним.

– Странно, что я ничего не слышал, – добавил Жак. – Ни звука. А ты?

Я только покачала головой: говорить у меня не было сил. Мы кое-как собрали осколки и забили окно фанерой. В конце концов, даже если кто-то и заберется в дом в наше отсутствие, поживиться ему будет нечем, у меня нет ничего ценного. Так что я не испытывала ни малейшего беспокойства, когда запирала входную дверь, ведь с таким же успехом я могла оставить её распахнутой настежь.

Кому из них в последний момент пришло в голову ехать в Гавр не поездом, а на новой машине Жака? Теперь это уже невозможно было вспомнить. Но они поехали на новом темно-сером "Рено", который ещё пах свежей краской и кожей. Жак вел машину крайне осторожно: он вез детей и ни на минуту не забывал об этом. Радио мурлыкало модные мелодии, как раз запел Джо Дассен. "Люксембургский сад" – они оба любили эту песню, она сопровождала их любовь.

Жанна повернулась к Жаку и нежно улыбнулась ему. Он не ответил: как раз в этот момент он обгонял какую-то древнюю колымагу, старый, обшарпанный грузовик. И тут раздался взрыв...

Я поняла, что мы все погибаем. Машину подбросило в воздух, словно от лобового столкновения. Я увидела, как руль, точно живой, выскользнул из рук Жака. Это потом выяснилось, что с грузовика упал кирпич, попал прямо под переднее колесо нашей машины, оно лопнуло, "Рено" потерял управление, вильнул и врезался в дерево на обочине дороги.

Задняя часть машины уцелела, а нас с Жаком выбросило через передние дверцы на землю. Не знаю, сколько времени я пролежала с закрытыми глазами: меня привели в себя истошные крики детей. Значит, я не умерла, подумала я, и тут же ощутила странное чувство обманутых ожиданий. Знаю, я сумасшедшая, но в тот момент меня действительно больше всего занимала мысль о том, что смерть прошла рядом со мной, но не удостоила меня своим выбором.

Я знала, что Жак погиб, чувствовала это, но не могла заставить себя посмотреть в ту сторону, где он лежал. Ему повезло гораздо больше, чем мне, и это была обычная несправедливость, с которой я сталкивалась всю свою жизнь. Никогда, никогда не получала я того, чего хотела, только то, что мне было не нужно, то, что мне навязывали. Теперь я поняла истинный смысл ночного визита Марка: он хотел предупредить, предостеречь меня, а я ничего не поняла. Как всегда.

Тут я услышала сигнал приближающейся машины "Скорой помощи" и обнаружила, что вокруг места аварии уже скопилось несколько автомобилей, а возле нашей машины толпятся люди. Я заставила себя посмотреть туда, где лежал Жак, а потом спросила в пустоту:

– Он мертв, правда?

– Вам повезло, мадам, он жив!

Жака унесли на носилках в карету "Скорой помощи", я собрала вещи, разбросанные по дороге, запихала их в свой чемодан. Откуда-то взявшийся полицейский спрашивал меня о страховке, но я не понимала ни слова и посоветовала ему самому поискать в машине нужные бумаги. Лори плакал, малышка заливалась слезами на руках у какой-то женщины, а мне в тот момент казалось самым важным аккуратно уложить детские вещи в испачканный и порванный чемодан. И потом, как-то сразу я оказалась рядом с Жаком в "Скорой помощи". Точнее, не рядом с Жаком, а с носилками, на которых лежал какой-то незнакомец.

Не помню, когда я вынула бумажник из кармана Жака. Но ведь мне были нужны деньги! Тогда я не подумала об этом, все случилось как-то помимо моей воли. Возможно, на моем месте так поступил бы всякий. А возможно, и нет.

В приемном покое, когда Жака увезли куда-то в недра больницы, полиция учинила мне настоящий допрос. Не как жертве аварии, а чуть ли не как её виновнице. Конечно, мне следовало устроить им грандиозный скандал, но на меня нашло какое-то затмение, и я лишь кротко отвечала на все вопросы, даже на те, которые были, с моей точки зрения, не совсем уместны.

Причин для недовольства полиции было три: обнаруженная в нашей машине разбитая бутылка виски, то, что сама машина была новой и очень дорогой, и неосторожная манера Жака водить машину. Не могла же я им сказать, что Жак всегда водит машину на грани дозволенного! Не могла же признаться в том, что понятия не имею, откуда у моего "мужа" деньги на роскошное авто. А виски... Я помнила, как Жак сказал, что это – единственная ценная вещь в доме, и глупо оставлять её ворам.

В конце концов, все разъяснилось. Работавшие на месте аварии полицейские обнаружили злосчастный кирпич и следы нашей забуксовавшей машины. Но положение Жака было по-прежнему неопределенным, и мне с детьми пришлось остаться в гостинице небольшого городка рядом с больницей.

И все-таки прежде всего я нашла способ уединиться, чтобы изучить содержимое бумажника Жака. Результат меня потряс: там было около пятидесяти тысяч франков. Целое состояние! Во всяком случае, мне никогда не приходилось держать в руках такую сумму.

Теперь я могла позволить себе заказать лучший номер в гостинице и вообще без страха смотреть в ближайшее будущее. В свое будущее, естественно, потому что у Жака, судя по скупым репликам медицинского персонала, было крайне мало шансов остаться в живых: голова, пробитая в двух местах, сломанные рука, ребра, таз. Конечно, оставалась надежда, но...

Когда я с детьми приехала на такси в гостиницу, то как-то сразу почувствовала себя в безопасности. Это был один из тех небольших отелей, где все дышит надежностью и комфортом, хотя и нет этих новомодных удобств. Чистые, толстые ковры, чистое постельное белье, старинная, массивная мебель... Это был именно такой дом, в котором я хотела бы жить, но которого у меня никогда не будет.

Ночью, ворочаясь на широченной двуспальной кровати, я думала, как мне выйти из сложившегося положения. Позвонить Люси? Немыслимо: сразу откроется вся наша с Жаком не слишком красивая история. Две недели Люси не будет беспокоиться, даже если не получит от Жака никаких вестей, а потом? А если он умрет? Сейчас все принимают меня за его жену, но похороны – это слишком серьезно, тайное неизбежно станет явным. И я даже не смогу оплакать его: меня с омерзением отшвырнут в сторону настоящие родственники.

Такие пары, как мы с Жаком, должны уходить из жизни одновременно. Иначе возникает слишком много серьезных, неразрешимых проблем, которые не описываются в любовных романах. Мы бы погибли – и я не ломала бы себе сейчас голову над тем, как мне оправдаться перед Люси. Я не задумывалась бы над тем, кого бы Жак предпочел увидеть, очнувшись: законную жену или любовницу? На все эти вопросы я не находила ответа и... перестала их себе задавать. Самое простое действие – это абсолютное бездействие. Течение жизни само вынесет тебя или утащит на дно. Третьего не дано.

К счастью, был мертвый сезон (вот дурацкий каламбур!) и служащие почти пустого отеля привязались к Лори и Бьянке. Горничные помогали мне, присматривая за детьми в те часы, когда я навещала Жака. Портье охотно развлекали Лори. Мир вовсе не так жесток и равнодушен, как мне казалось ещё совсем недавно, а в недолгом общении с другими людьми есть своя прелесть. Вот только ежевечерние визиты в больницу к Жаку становились все более и более тяжелыми.

Жак все ещё был в коме и лежал в отдельной палате, опутанный всевозможными трубками и проводами. Я разговаривала с ним, словно он мог слышать меня, а потом, в слезах, уходила в гостиницу. В больнице мне отдали одежду Жака, и в первую ночь я надела его голубую рубашку в пятнах засохшей крови. Это был мой последний любовный обряд – из длинной череды тех, которые мы совершали вместе с Жаком. Это опять была кровь – я никуда не могла от неё деться.

Невозможно описать то, что я чувствовала в те долгие дни. Я столько лет провела в добровольном заключении, столько лет ничего не делала – и вдруг оказалась вовлеченной в самую гущу драматических событий. Меня словно кто-то втолкнул в самое настоящее преступление, а я молчаливо подчинилась невидимому насилию.

Смерть, убийство... Они настигли меня, хотя я всегда предпочитала роль жертвы. Впрочем, я ведь выжила, погибли Марк и Жак. Один потому, что я его не хотела, другой потому, что я слишком хотела его. Фактически я убила их обоих – теперь, пожалуй, можно в этом признаться.

Она могла бы избежать бессонных ночей и мучительных раздумий о прошлом, настоящем и будущем: врачи настоятельно рекомендовали ей принимать снотворное и успокоительное. Но Жанна, словно в виде искупления, решила до дна испить эту горькую чашу: смерть и исчезновение любви. Она понимала, что любовь не будет длиться вечно, и хотела испытать все её проявления, последние судороги, агонию – какой бы мучительной она ни оказалась. Сохранять верность мертвому она даже и не думала: верность нужна живым, мертвым совершенно безразлично, что чувствуют оставленные ими навсегда люди, как ведут себя, о чем мечтают.

В конце концов, любовь не имеет того значения, которое принято ей придавать: это всего лишь одна из разновидностей помешательства. Особая форма душевного заболевания. Жак, к тому же, умирал слишком медленно, и это придавало печали о нем оттенок какой-то рутины. А то, что связывало их с Жаком, начинало казаться нелепым и даже смешным. Клятвы, прикосновения, объятия, ожидание, пустые разговоры, автомобильные поездки... Кому все это было нужно? Во что они так безрассудно играли?

Играли?! В мозгу Жанны словно вспыхнул яркий свет, и она поняла, что их роман был всего лишь имитацией подлинного чувства. Кукольные страсти в запущенном кукольном доме. И ради этого они поставили под угрозу свои жизни и жизнь детей? Стоило ли платить такую цену за несколько поцелуев? Как она вообще могла довериться этому незнакомцу?

Возможно, она сама станет для Жака чужой, если только он когда-нибудь очнется. Жанна вспоминала все, что ей приходилось слышать или читать об утрате памяти после мозговой травмы, о том, что люди, долго пролежавшие в коме, подчас не узнавали самых близких людей или просто впадали в детство, плакали и звали маму. Жак тоже может очнуться и позвать маму, а когда над ним склонится лицо Жанны... Нет, лучше оставить его сейчас, забыть все прежде, чем он ничего не вспомнит.

А что, собственно, вспоминать? Семь месяцев, когда он урывками бывал с нею? Уж скорее он вспомнит те семь лет, которые прожил с Люси. Ее ласки, её заботу, а не те мимолетные минуты физического наслаждения, которые связывали его с Жанной. Впрочем, кто знает? Прожила же она несколько лет с Марком, но воспоминания о нем вызывают в ней лишь раздражение и досаду. Воспоминания о муже, отце её детей.

Воспоминания... Жанна вспомнила, как из раны на голове Жака капала кровь, пачкая брезент носилок, и её замутило. Даже если он выживет и не забудет её, это зрелище его крови никогда не сотрется из её памяти. Придется звонить Люси, а потом сделать над собой усилие, вернуться в Париж и попытаться продолжать жить. Ради детей. Для неё самой жизнь потеряла всякий смысл.

Жанна решительно встала с постели и отправилась в ванную. Ей нужно было заснуть, чтобы утром со свежей головой начать осуществление своего плана. Она проглотила две таблетки снотворного и запила их прямо из-под крана теплой, отдающей хлоркой водой. Потом снова легла, ожидая, что сон обрушится на нее, как снежная лавина. Но ничего не произошло, только мысли приняли гораздо более четкое направление.

"А вдруг он никогда не любил меня, а просто пожалел? Одну, больную, в огромной, запущенной квартире. Почему я никогда ни о чем его не спрашивала, даже ни разу не постаралась взглянуть на содержимое его бумажника? Ведь и после аварии я лишь пересчитала деньги, а там есть ещё какие-то документы, записки. Что если..."

Жанна и сама не знала, что рассчитывала найти в этом большом бумажнике из мягкой черной кожи. Сердце её отчаянно билось, когда она перебирала счета, квитанции, визитные карточки, клочки бумаги с какими-то телефонами. Но нашла она только свою фотографию двухлетней давности, на которой она неестественно улыбалась, держа на руках совсем маленького Лори. К фотографии был приколот листочек, на котором почерком Жака было написано:

"Любимая! Когда я уехал от тебя вчера, я так и не осмелился сказать тебе, что мы с Люси..."

Жанна уронила бумажник на колени и отчаянно зарыдала.

Я думала, что справлюсь с собой и воспоминаниями. Я гнала от себя картины прошлого и заставляла себя любить настоящее. Но оно не было реальным – мое настоящее – оно было куда более призрачным, чем мое прошлое. А прошлое вновь настигло меня: Жак хранил это дурацкое фото, на котором я была сама на себя не похожа, да ещё черновик своего первого письма ко мне. Какие ещё доказательства были нужны? Он любил меня, хотел признаться в том, что его связывало с Люси, хотел быть искренним, а я собиралась его предать. Господи, да я уже предала его!

Я ведь почти обрадовалась, когда подумала, что он погиб в аварии. Погиб – значит, все кончено, наш роман умер вместе с ним, не будет ни серой рутины, ни привыкания, ни ссор. Останется только романтика воспоминаний о том, как мы любили друг друга.

Когда мы обрели друг друга, то оба страдали от одиночества. Мы погибали от него – вот почему мы так осторожно сближались, боясь сделать неловкое движение и нарушить хрупкое равновесие взаимопонимания. Авария разбила все вдребезги, а у меня не было сил и смелости начать все сначала.

Удивительно, но в этот самый вечер, когда я мысленно почти простилась с Жаком, к нему начало возвращаться сознание. Я сочла это знаком свыше: пусть Жак никогда уже не будет моим, лишь бы он выжил. И когда я коснулась его бледной, холодной руки, мне показалось, что она слабо шевельнулась в ответ. Тогда я решила позвонить Люси и признаться во всем: в обмане, разбитой машине, присвоенных и частично потраченных деньгах Жака. Но мне не пришлось пересиливать себя: Люси позвонила сама.

Меня позвали к телефону в холле гостиницы, причем позвали моим настоящим именем, то есть попросили мадемуазель Жанну Белиз. Я так испугалась, что с трудом удержалась на ногах: мне показалось, что это звонок с того света. Но на другом конце провода была Люси.

– Мадам Ренар? – спросила она и повторила с издевкой: – Мадам Ренар! Я желаю и тебе, и ему сдохнуть. Жаль, что вы оба не погибли. Мне было бы намного проще.

И она повесила трубку. Я не могла поверить своим ушам: столько злобы, ненависти и страсти было в обычно бесцветном голосе моей кузины. И эта последняя фраза! Она, конечно, ошиблась, она хотела сказать "горше": ведь её обманули и муж, и кузина, то есть я. Нет, у неё просто помутился рассудок от ярости. Не могла же она знать, что я... Этого никто не мог знать!

Впрочем, мое смятение быстро прошло. Более того, я была уверена, что Люси просто погорячилась, и что это – только начало нашего с ней разговора. Поэтому я не стала далеко отходить от телефона, а села в кресло в холле. И действительно, Люси перезвонила через пять минут.

– Прости меня, – сказала она уже своим обычным голосом. – Пожалуйста, прости. Я не хотела тебя обидеть.

– Ничего страшного, – вежливо ответила я.

Наступило долгое молчание. Такое долгое, что я не выдержала и спросила:

– Как ты нас нашла?

– Позвонил тот человек из Норвегии... Он очень удивился, что Жак давно должен был приехать, а его все нет. И ещё больше удивился, что разговаривает с его женой, которая должна быть с ним. Ну, а дальше все было просто. Я позвонила в полицию, потом в больницу, а там мне сказали, где тебя искать.

Действительно, проще не бывает!

– Что тебе сказали о Жаке? – поинтересовалась я.

– Что он выкарабкается.

– Похоже на то.

– Не будешь возражать, если я приеду?

– Как я могу возражать?

– Собственно говоря, я уже приехала. Звоню с вокзала.

– Заказать тебе номер?

– Если можно. Я сейчас возьму такси.

От вокзала до гостиницы было так близко, что я успела только договориться с дежурной администраторшей о комнате для Люси, как открылась стеклянная входная дверь, и моя кузина собственной персоной появилась в холле. Мы не поздоровались, она только спросила:

– Что у тебя с лицом?

– Ничего, – ответила я. – Знаешь, номер я заказала на свое имя.

– Понятно, – кивнула Люси. – Значит, мне придется писать и твой адрес?

– Мне же пришлось написать твой, – туманно отозвалась я.

– Странно все-таки, – заметила Люси, заполняя листок для приезжих. По-твоему, в этом есть смысл?

– Безусловно, – заверила я её.

Не было смысла только в том, что я заказала для неё отдельный номер. Все равно мы всю ночь провели в моем, без сна, с бутылкой виски, которую Люси купила в гостиничном баре. В эту ночь я узнала о давнем, изматывающем конфликте между Люси и Жаком. Внешняя гармония между ними была лишь умелым камуфляжем.

– Он безумно ревнив, – жаловалась Люси. – Ты же знаешь, я вышла за него уже не девушкой, и он прекрасно об этом знал. А вот я у него – первая женщина. Можешь представить себе, как это "весело" – муж-ребенок, который не умеет ничего в постели. Он умел только делать детей и хотел, чтобы я их рожала – одного за другим. А я ненавижу роды, устаю от детей, да и Жака я уже просто не выношу. К тому же у меня есть любовник...

Нечто вроде этого можно было предположить, зная Люси! Мне стало понятно, почему Жака так тянуло ко мне: он был моим вторым мужчиной, а если не считать Марка, то вообще первым. И я любила рожать детей, я вообще люблю детей. От каких мелочей порой зависят человеческие судьбы!

– Но все это так утомительно, – продолжала Люси. – Правда, люди неизбежно надоедают друг другу... Если не успевают до этого умереть.

Интересная мысль! Самое интересное в ней было то, что я сама именно так и думала. Все-таки у нас с Люси куда больше сходства, чем может показаться на первый взгляд.

– Я собиралась сама звонить тебе, – перевела я разговор на другую тему.

– Как долго ты собираешься пробыть здесь? – в свою очередь сменила тему Люси.

– Пока деньги не кончатся, – отозвалась я, не подумав.

– А ты знаешь, что машина не была застрахована?

– Меня это должно волновать?

– По-моему, тебя вообще ничего не волнует.

"А что так волнует тебя? – подумала я. – Только не состояние Жака, и не наша с ним связь. Кажется, больше всего тебя занимает вопрос о деньгах. Только почему? Логичнее было бы мне этим интересоваться: я не работаю".

На следующее утро, ещё до завтрака, я повела Люси посмотреть на машину, точнее, на то, что от неё осталось. Люси увидела груду искореженного металла и явственно вздрогнула. Впрочем, возможно, она просто озябла. За завтраком в гостинице она вдруг сказала:

– Знаешь, я всегда боялась аварий. Поэтому терпеть не могла, когда Жак занимался машинами. Правда, сначала мне это даже нравилось, но потом стало раздражать. Как и все в нем. А вообще мне кажется, что и ему все это уже надоело, он занимался машинами просто от нечего делать, потому что, если честно, вообще ничего делать не умел. И не хотел.

Я подумала, что она говорит о Жаке так, как если бы он погиб в той аварии и уже похоронен. Так могла бы говорить женщина, потерявшая нелюбимого мужа. Вдова, но отнюдь не безутешная. Или мы с Люси так часто размышляли о смерти, представляли её себе, думали о последствиях гибели того или иного человека, что перестали замечать абсолютную неестественность этого процесса?

Вечером мы пошли к Жаку в больницу. При виде мужа Люси испытала настоящий шок, я же, напротив, сочла, что Жак выглядит куда лучше, чем два дня тому назад. Я ждала Люси в коридоре, около палаты, и думала, что худшее, кажется, позади, что вдвоем с ней мы сумеем справиться с тем, что невозможно вынести в одиночку. Она вышла, немного постояла молча рядом со мной и вдруг сказала:

– Знаешь, я говорила с Марком. Он хочет забрать у тебя детей.

Жанна решила, что лучше ей вообще никогда и никуда не уезжать из этого городка. Можно снять комнату: это выйдет намного дешевле, чем гостиничный номер. Связаться с издателями, снова начать писать стихи, получать за это деньги. В конце концов, можно добиться пособия по безработице – тысячи людей как-то живут, вообще не имея денег. Но, думая обо всем этом бессонной ночью, она понимала, что просто обманывает сама себя. В ушах рефреном отдавалась странная фраза Люси: "Знаешь, я говорила с Марком..."

Как она могла говорить с ним? Неужели пережитое так повлияло на её рассудок? Жанна считала, что убила Марка, убила в тот вечер, когда он начал избивать её. Она оттолкнула его с такой силой, что он не удержался на ногах и ударился затылком о притолоку. Она помнила, как вытащила его странно тяжелое тело из спальни и стащила вниз по лестнице, в кухню. Там был огромный стенной шкаф, почти чулан, куда никто никогда не заглядывал. Прежние хозяева оклеили дверь в него теми же обоями, что и стены, так что обнаружить эту дверь было непросто. А Жанна ещё придвинула к ней сундук, куда бросала грязное белье...

А может быть, он выжил и выбрался оттуда? Значит, он действительно приходил в ту ночь, когда она лежала без сна рядом с Жаком. Это он разбил окно в гостиной. Ей ничего не померещилось – это было. И теперь он хочет забрать у неё детей! Обвинить её в попытке убийства и лишить материнских прав. Это ведь так просто...

"Впрочем, у меня всегда останутся стихи. Их можно сочинять, где угодно, даже в тюремной камере. К смертной казни меня не приговорят, ведь Марк остался жив. А к одиночному заключению мне не привыкать: я прожила в добровольно заточении семь лет. Проживу ещё столько же".

Потом она подумала, что Люси просто захотела её напугать, вот и придумала, что видела Марка. Она ведь считает, как и все, что Марк уехал куда-то на гастроли. Это часто бывало, все привыкли к его отлучкам. Конечно, Люси просто хотела её напугать, заставить отказаться от Жака.

С этой мыслью Жанна, наконец, уснула.

На следующий день Жак окончательно пришел в себя и стал узнавать окружающих. Его ни капельки не удивило то, что около его постели оказались и я, и Люси, он, по-видимому, не испытывал и тени замешательства. Иногда я спрашивала себя, не забыл ли он то, что между нами было, и не воспринимает ли меня просто как кузину своей жены. Но у Люси, по-видимому, сложилось совсем другое мнение, потому что пару дней спустя она сказала мне:

– Завтра я уеду. Мне давно пора на работу, да и сына нельзя так надолго бросать на моих родителей. А Жака оставляю тебе. С меня довольно. С меня более, чем довольно.

– Как тебе будет угодно, – ответила я, бессознательно радуясь тому, что кто-то принял решение и мне остается только его принять.

Меньше всего на свете я люблю принимать какие-то решения. Плыть по течению – это самое правильное и приятное, что может быть в жизни.

Люси уехала, а я пересчитала свою наличность и поняла, что больше не могу жить в гостинице: счет за две недели оказался поистине астрономическим. Хорошо еще, что Люси уладила все финансовые вопросы с больницей, хотя я не могла понять, на какие деньги. А Жаку предстояло провести в больнице не меньше месяца, и этот срок я с детьми вполне могла прожить в меблированной комнате. Те более, что мне лично было решительно все равно, где жить.

Жак выздоравливал, но из его памяти абсолютно стерлась вся наша поездка. Наверное, так было лучше для него, а я радовалась уже тому, что он узнал меня. Но говорил он только о больнице и о своем самочувствии, так что мне было трудно даже изображать заинтересованность. Мне было просто скучно слушать о том, что он ел на завтрак, как трудно ему было накануне сидеть, и что сказал врач при обходе.

Но через несколько дней Жак и обрадовал, и напугал меня одновременно. Я пришла, как обычно, и увидела странное выражение его лица. Он смотрел на меня так, будто только что разглядел и узнал, а потом сказал очень внятно:

– Любимая... Любимая, ты должна сказать мне правду. С детьми все в порядке? Лори и Бьянка не пострадали? Они ведь были на заднем сидении машины...

Я сказала, что с детьми все в порядке, и тогда Жак заплакал, прижавшись лицом к моей руке и вздрагивая всем телом. Сквозь слезы он говорил что-то о моей невероятной доброте, о том, что я никогда не обвинила бы его в несчастье с детьми, что я лучше всех на свете... Мне было и приятно это слышать и неловко.

– Ты не виноват в аварии, – сказала я, когда он немного успокоился. В ней никто не виноват, это был просто несчастный случай. Тот самый кирпич, который когда-то падает.

Жаку повезло, просто невероятно повезло: он выкарабкался из того положения, из которого мало кто выбирается. Главным для меня было то, что память у него практически не пострадала. Наверное, я скорее примирилась бы с каким-нибудь физическим уродством, мне легче было бы жить с калекой, чем с человеком, который забыл часть своей жизни. Точнее, часть своей жизни, проведенную со мной. Остальное он, наверное, и сам не очень хотел вспоминать.

Жак так трогательно заботился о моих детях, что я лишь долгое время спустя осознала: о своем сыне он и не вспомнил. Оставил его с Люси, и даже ни разу не спросил у меня, все ли в порядке в его собственной семье. Тогда же я задала себе вопрос: а что если и меня он так же оставит где-то позади, как балласт? Ведь это так естественно – забывать о тех, кого больше не любишь. И не любить тех, кого забыл или забываешь.

И все-таки тогда, в больнице, мы были счастливы. Мы подолгу разговаривали ни о чем, совсем как в начале нашего романа. Новым было только то, что изредка мы в своих разговорах упоминали Люси, как если бы авария разрешила нам говорить о настоящей жене Жака. Но упоминали вскользь, между прочим, потому что Люси сама отказалась от борьбы и уехала, оставив Жака мне. И ещё потому, что Жак знал: у Люси есть другой мужчина.

Это не могло продолжаться долго, оба они все прекрасно понимали. Настал день, когда Люси приехала за Жаком и увезла его в Париж. Жанна простилась с ними отрешенно-любезно, как если бы они были просто компаньонами по отпуску. А через несколько дней она собрала детей и тоже вернулась в Париж.

Это было странное возвращение. Пока такси везло их с вокзала Сен-Лазар, Жанна глядела в окно и не узнавала знакомые улицы. Ей казалось, что она приехала из-за границы, где провела в изгнании несколько лет. И она даже удивилась тому, что её дом стоял на прежнем месте, а квартира была почти в прежнем состоянии, только ещё более пыльная и запущенная.

Жанна подумала, что теперь она просто должна привести квартиру в идеальное состояние. Только так она сможет обрести почву под ногами, только таким образом ей удастся заполнить предстоящие долгие-долгие пустые дни, а ночами она будет спать, чувствуя обыкновенную человеческую усталость. И начать нужно со стенного шкафа, чтобы избавиться от Марка. Или от его призрака. В любом случае, нужно было начинать жизнь с чистого листа, а для этого нужно было вычистить квартиру.

Она отодвинула сундук от стены и открыла дверцу шкафа.

Пустота – вот что было за дверью. Пыльная, темная пустота. И я, кажется, знала, что так и будет. Мне слишком хотелось поверить в то, что я способна убить человека. Нет, не так: мне слишком хотелось избавиться от Марка, уничтожить его. И я поверила в свои фантазии. Поверила так, что захотела уничтожить физические следы вымышленного преступления.

Что, собственно, трагического произошло в моей жизни? Тусклое детство, неудачный брак, огромная лень... Я была вполне здорова и нормальна, но вечно притворялась слабой, беспомощной и слегка сумасшедшей. Для чего? Чтобы меня пожалели? Но мне не нужна была жалость. Чтобы меня любили? Слабых и сумасшедших не любят. Тогда зачем? Наверное, чтобы оправдать свой эгоизм.

Теперь я ясно вижу, что выбрала для этого слишком сложный путь. Не нужно было выходить замуж, рожать детей, соблазнять чужого мужа и ехать с ним куда-то. Но Бог почему-то наказал за все это Жака, а не меня. Или меня он наказал более изощренно? Дал вкусить сладость разделенной физической любви, а потом отнял её. Не знаю. В любом случае, я заслужила наказание хотя бы потому, что не сделала ни малейшей попытки избежать его.