Текст книги "Волчьи ямы (сборник)"
Автор книги: Аркадий Аверченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Спиртная посуда
I. Крушение надежд
– Знаете, Илья Ильич, гляжу я на вас – и удивляюсь. Как вы это, доживши до сорока лет…
– Что вы! Мне пятьдесят восемь.
– Пятьдесят восемь?!! Это неслыханно! Никогда бы я не мог поверить – такой молоденький!.. Так вот я и говорю: как это вы доживши до… сорока восьми лет, сумели сохранить такую красоту души, такую юность порывов и широту взглядов. В вас есть что-то такое рыцарское, такое благородное и мощное…
– Вы меня смущаете, право…
– О, какое это красивое смущение – признак скромной девичьей души! И потом, – вы знаете, ваше уменье говорить образными, надолго западающими в сердце фразами – как оно редко в наше время!
– Ну, что вы, право!
– Ну, вот, например, эта краткая, но отчеканенная, отшлифованная, как бриллиант, фразочка: Ну, что вы, право. Сколько здесь рыцарской застенчивости, игривого глубокомыслия, детской скромности и умаления себя! А ведь фразочка – короче воробьиного носа. В немногом многое, как говорил еще Герострат. Неудивительно, что беседа с вами освежает. Потом, что мне нравится – так это ваши детки, умные, скромные и такие способные-преспособные. Например, старшенький – Володя. Помилуйте! Ведь это образец!! Кстати, что это его не видно…
– В тюрьме сидит, за растрату.
– Ага. Так, так. Ну, дай Бог, как говорится. Младшенький тоже достоин всякого удивления. Вся гимназия, как говорят, не могла на него надышаться…
– Теперь уже она может надышаться. Вчера его только выгнали из гимназии за дебош.
– Ага… Ну, так о чем я, бишь, говорил? Да! какая черта вашего характера кажется мне преобладающей? А такая: что вы готовы последним поделиться с ближним. Например: на прошлой неделе вы как-то вскользь сказали мне, что у вас есть бутылка водки. И что же! Приди я к вам сейчас и скажи вам: Илья Ильич! У меня завтра обручение дочери и именины жены – уступите мне свою бутылочку – да ведь вы и слова не возразите. Молча пойдете в свое заветное местечко…
– Нет, простите, водки я вам дать не могу.
– Это еще почему?
– Не такой это теперь продукт. Отец родной если будет умирать – и тому не дам. Так что, уж вы, того… Извините… Жену могу отдать детей, а с бутылочкой этой самой не расстанусь.
– Очень мне нужен этот хлам – ваша жена и дети! А я то дурак, перед ним, перед сквалыгой, скалдырником, разливаюсь. Только время даром потерял. И что это за преподлый народишко пошел!! Что? Руку на прощанье? Ногу не хочешь-ли?! Отойди, пока я тебя не треснул!
II. Великосветский роман
– Баронесса! Вы знаете, что мое сердце…
– Довольно, князь! Ни слова об этом. Я люблю своего мужа и останусь ему верна.
– Ваш муж вам изменяет.
– Все равно! А я его люблю.
– Но если вы откажетесь быть моею, я застрелюсь!
– Стреляйтесь.
– А перед этим убью вас!
– От смерти не уйдешь.
– Имейте в виду, что вашим детям грозит опасность!
– Именно?
– Если вы не поедете сейчас ко мне, я принесу когда-нибудь вашим детям отравленных конфет – и малютки, покушав их, протянут ноги.
– О, как этот изверг меня мучает!.. Но… будь, что будет. Лучше лишиться горячо любимых детей, чем преступить супружеский долг.
– Ты поедешь ко мне, гадина!!
– Никогда!
– А если я тебе скажу, что у меня в роскошной шифоньерке с инкрустациями стоит полбутылки водки с белой головкой?!!
– Князь! Замолчите! Я не имею права вас слушать…
– Настоящая, казенная водка! Подумайте: мы нальем ее в стаканчики толстого зеленого стекла и… С куском огурца на черном хлебе…
– Князь, поддержите меня, я слабею… О, я несчастная, горе мне! едем!!
Через две недели весь большой свет был изумлен и взбудоражен слухом о связи баронессы с распутным князем…
О, проклятое зелье!
III. За столом богатого хлебосола в будущем
– Рюмочку политуры!
– Что вы, я уже три выпил.
– Ну, еще одну. У меня ведь Козихинская, высший сорт… Некоторые, впрочем, предпочитают Синюхина и Ко.
– К рыбе хорошо подавать темный столярный лак Кноля.
– Простите, не согласен. Рыба любит что-нибудь легонькое.
– Вы говорите о денатурате? Позвольте, я вам налью стаканчик.
– Не откажусь. А это что у вас в пузатой бутылочке?
– Младенцовка. Это я купил у одного доктора, который держал в банках разных младенцев – двухголовых и прочего фасона. Вот это, вот двухголовка, это близнецовка. Это – сердцепьянцевка. Хотите?
– Нет, я специальных не уважаю. Если позволите, простого выпью.
– Вам какого? Цветочнаго, тройного? Я, признаться, своими одеколонами славлюсь.
Гость задумчиво:
– А ведь было время, когда одеколоном вытирали тело и душили платки.
– Дикари! Мало ли, что раньше было… Вон, говорят, что раньше политуру и лак не пили, а каким-то образом натирали ими деревянные вещи…
– Господи, помилуй! Для чего ж это?
– Для блеску. Чтобы блестели вещи.
– Черт знает, что такое. И при этом, вероятно, носили в ноздре рыбью кость?
– Хуже! Вы знаете, что они делали с вежеталем, который мы пьем с кофе?
– Ну, ну?
– Им мазали голову.
– Тьфу!
Четыре стороны Вильгельма
Вильгельм II славится в Германии, как поэт, оратор, художник и искусный стратег…
I. Поэт
– Господа! Ради Бога, не просите меня прочесть стихи, которые я написал сегодня.
– Почему, ваше величество?
– Да так, знаете… написал я их экспромтом, и вообще… Нет, нет – не просите!
– Ах, как жаль, ваше величество, что вы запрещаете нам просить вас прочесть эти – мы не сомневаемся! – чудные стихи!.. Мы в отчаянии.
– Ну, вот и уговорили! Экие вы, господа, право… Ну, нечего делать… слушайте! Кхм. Кхмх!..
Наша Германия – страна
Очень замечательная;
Всякий скажет: вот тебе и на!
Всюду чистое белье постельное.
Всюду немцы любят своего императора,
И, вообще, даже дороги хорошие,
Хорошо лечат наши доктора,
А кто скажет: нет – тому дам по роже я.
Да здравствует же наша Германия грозная
И наша союзница Австро-Венгрия,
Пусть не будет наша казна порожняя,
И избавлю всех немцев от менгры я.
– Ну, как находите?
– Это… это ж гениально! Тут и Гейне, и Гете, и Гегель. Три «ге»! Умно, философично, тонко, всеобъемлюще. Можно переписать на память, ваше величество?
– Нет, в самом деле, вы находите хорошо?
– Ваше величество! Это не хорошо, а упоительно! Пирамидально!
– А вам не показалось странным слово «менгра»?
– Нет, почему же? Очень красивое слово. Звучное. Наверное, сами сочинили, ваше величество?
– Сам. «Менгра» это по моей мысли все нехорошее, злое. И вот я избавлю немцев от менгры. И потом – как рифмуется словечко со словом «венгры»? А?!
– Замечательно! Прямо незаметно… Даст же Бог…
II. Оратор
– Господа офицеры! Здесь, в этом тесном кружке, хотя я и не оратор, а император….
– Вы не оратор, ваше величество? И вам не стыдно это говорить?! Эх, если бы я был издатель… Выпустил бы сборник ваших речей с иллюстрациями Густава Доре.
– Доре умер.
– Тем для него хуже! Говорите, ваше величество! Мы изнываем от нетерпения…
– Господа офицеры! Который вот, этого… флот и которая тоже армия, – конечно, это нельзя смешивать! Смешаешь это – и все пропало. Скажем, пустить армию на воду, а флот повести по суше – и что же будет! Армия потонет в воде, а флот, как дурак, на суше будет вертеть в воздухе винтами, – верно я говорю?
– Верно! Замечательно!
– Пирамидально!
– Тэк-с. Ну, и вот, скажу я, значит – и флот, и армия смешаны в сердце моем и они не тонут там и не крутят винтами, а просто моему сердцу дорого то и другое, который флот и которая армия! Желаю же, чтобы мое сердце и моя армия и мой флот бились в унисон, чего и вам желаю, господа штаб– и обер-офицеры. Hoch!
– Ваше величество! Извините, что я утираю слезы при вас, но не могу! Какая мощь, какое огненное слово!..
– Нет, вам в самом деле понравилось, господа?
– Пoнpa…вилось?! Ваше величество! Да это лучше Цицерона, лучше Эдиссона даже!
– А мне понравилось это замечательно меткое наблюдение насчет того, что армия на воде потонет, а флот на суше будет вертеть винтами, как идиот.
– Как дурак, я сказал.
– Совершенно верно! Как дурак, ваше величество. Эх, мне бы так говорить! Я бы сказа-а-ал!
III. Художник
– Рисуете, ваше величество?
– Ах, ах, вы меня застали за работой. Я так сконфужен…Маленькая шалость… Не смотрите, ради Бога, не смотрите… Ну, как вы находите – красиво?
– Глаз нельзя отвести, ваше величество! В особенности, хорош этот автомобиль…
– Где?! Это котенок!
– Котенок! Форменный котенок! Я как только взглянул, думаю – кто это котенка живого к полотну приклеил? Полная иллюзия. И какая глубокая мысль: луна вылезает из котеночного живота…
– Это не луна… Это апельсин!
– Ну, да, апельсин. Это, конечно, апельсин. Но весь жанр, я хочу сказать, освещен лунным све…
– Тут камин сбоку.
– Да, да… Вы знаете, горящие дрова так написаны, что я думаю: закурю-ка я об них сигару… Хе-хе! Ввели старика в заблуждение, ваше величество!
– Серьезно, похоже на огонь?
– Дымком пахнет даже, ваше величество!..
IV. Стратег.
– Сделаем сначала так: через Бельгию обрушимся на Францию – в неделю сокрушим ее, а потом на Россию. Сокрушим Россию, тогда…
– Виноват, ваше величество! План гениальный, но если Бельгия не пропустит сразу наших войск во Францию…
– Бельгия не пропустит?! Дитя вы! Мы ей пообещаем подарить кусок Голландии…
– Чудесная идея, ваше величество! Величаво и просто! Меня беспокоит немного Англия…
– Эх вы! Да ведь Англии-то выгодно, чтобы Францию разбили! Мы ей пообещаем кусок Французской земли на континенте – они и будут молчать.
– О, ваше величество! Это изумительно! Если бы не мое уважение и благоговение к вам, я воскликнул бы: Вильгельм, ты – сущий дьявол!
– Хе-хе!.. Уж вы тоже скажете… Нет, серьезно, мысль хорошая?
– Ослепительно! Но откровенно говоря – мне подозрительна одна страна. – Япония!
– Эх вы, филя! Япония? Да я ей только мигну, как она на Россию с другой стороны насядет!
– Господи! До чего это просто… А я и не догадался. Однако, в рассуждении Италии…
– Наша будет! Пообещаем Италии кусок Турции, Турции посулим часть Болгарии, Болгарии– кусок Греции, Греции кусок Румынии, а Румынии – русскую Бессарабию.
– Господи Иисусе! Никогда мне не приходилось слышать более гениальной вещи!.. Сами придумали, ваше величество?!
– Сам!
– Оно и видно.
– Нет, серьезно, видно, что я сам придумал?
– Конечно. Кто же, кроме вас, может этакое придумать…
– То-то и оно!
– Даст же Бог! Умудрит! Я уж пойду, ваше величество….
– Куда ж вы?
– А хочу в Аллее Побед местечко вам присмотреть. Для памятника.
– Ну, стоит ли!.. Право, не беспокойтесь, не надо! К чему это?.. Уходите? Ну, обождите – и я с вами!
На большой дороге
(Вариант «Леса» А.Н. Островского)
Столб при дороге. На одной его стороне написано «Вена», на другой – «Берлин». Слева показывается Вильгельм Второй. Он бредет, опустив голову, видимо, усталый. Щеки давно не бриты, усы свисли на подбородок. Справа из лесу выходит Франц-Иосиф… На нем голубой галстук, коротенький пиджачок, короткие панталоны в обтяжку: на голове детский картузик, в руках небольшой пестрый узелок.
Вильгельм: (мрачно!) Аркашка!
Франц-Иосиф: Я, Геннадий Демьяныч… Как есть, весь тут.
Вильгельм: Откуда и куда?
Франц-Иосиф: Из Вены в Берлин, Геннадий Демьяныч… А вы-с?
Вильгельм: Из Берлина в Вену, Аркашка. Ты пешком?
Франц-Иосиф: На своих-с, Геннадий Демьяныч. (Полузаискивающе, полунасмешливо). А вы-с, Геннадий Демьяныч?
Вильгельм: В карете!! (Сердито). Разве ты не видишь? Что спрашиваешь? Осел. (Помолчав). Сядем, Аркадий!
Франц-Иосиф: Да на чем же-с?
Вильгельм:(усаживаясь на пень) Я – здесь, а ты где хочешь… Что это у тебя в узле?
Франц-Иосиф: Кольца сербского золота, медальоны, портсигары разные…
Вильгельм: Стяжал?
Франц-Иосиф: Стяжал, Геннадий Демьяныч, и за грех не считаю, потому – око за око. Сербы нас били, а мы зато их вещички… кхе!
Вильгельм: Что ж у тебя весь багаж только из портсигаров и состоит? Глупо, братец.
Франц-Иосиф: Зачем только из портсигаров… Бутафорские мелкие вещи есть, ордена…
Вильгельм: На кой же чорт ты ордена с собой таскаешь?
Франц-Иосиф: А так… Вдруг наградить кого-нибудь понадобится, орденок пожаловать… Вам не прикажете, Геннадий Демьяныч?
Вильгельм: Чего?
Франц-Иосиф: Орденок пожалую… Желаете?
Вильгельм: На нос его себе нацепи!
Франц-Иосиф: (печально) Извините-с.
Вильгельм: А платье у тебя где ж?
Франц-Иосиф: Вот, что на мне-с. В чем успел из Вены выбежать…
Вильгельм: Так ты куда бежишь-то теперь?
Франц-Иосиф: А в Берлин, Геннадий Демьяныч!..
Вильгельм: В Берли-и-ин? Ну, брат, не советую. Нехорошо теперь там.
Франц-Иосиф: Почему же нехорошо, Геннадий Демьяныч?
Вильгельм:(угрюмо) Так, брат Аркашка… Немецкие императоры (с горькой усмешкой) уж и не имеют права жительства в Берлине!.. Дожили…
Франц-Иосиф: А вы в Вену?
Вильгельм:(со вздохом) В Вену, брат Аркашка.
Франц-Иосиф: Да ведь теперь и в Вену тоже нельзя…
Вильгельм: Это еще почему?
Франц-Иосиф:(пытаясь сострить) Да какая же теперь может быть «вена», Геннадий Демьяныч, если русские даже артерии наши все главные – перерезали.
Вильгельм: (грозно) Аркашка! Не остри! Глупо.
Франц-Иосиф: Извините, Геннадий Демьяныч… Я думал развеселить вас.
(Долгое молчание).
Вильгельм: Мы с тобой, Аркашка, когда последний раз виделись?
Франц-Иосиф: У меня, в Шенбрунне… Помните, Геннадий Демьяныч, еще мой юбилей был, и вы приезжали со всеми королями германскими поздравлять меня.
Вильгельм: (со вздохом) Хорошие времена были. Ведь ты тогда в политике первых любовников играл. А теперь что?
Франц-Иосиф: Теперь я, Геннадий Демьяныч, волею судьбы, в комики перешел-с. Каково это для человека Габсбургской фамилии с возвышенной душой, Геннадий Демьяныч?
Вильгельм: (опустив голову) Все там будем, брат Аркадий….
(Пауза).
Вильгельм: Ты зачем это бакенбарды носишь?
Франц-Иосиф: А что же-с?
Вильгельм: Некрасиво! Немецкий ты человек, или нет? Что за гадость! Терпеть не могу. Отпусти усы такие, как у меня… Чтобы кверху торчали.
Франц-Иосиф: Да ведь они у вас кверху не торчат.
Вильгельм: Что ты врешь? Как так – не торчат?
Франц-Иосиф: Ей-Богу, Геннадий Демьяныч, книзу висят… Как мокрые-с, извините тряпицы…
Вильгельм: Ничего, брат Аркадий не поделаешь. Был у меня бинт для усов – и хороший бинт, жена в день рождения подарила – да русские его вместе с обозом отбили. (Устало). Я, брат Аркадий, там и на востоке и на западе расстроился совсем.
Франц-Иосиф: Почему-с?
Вильгельм: Характер, братец. Сам знаешь, человек я решительный – тянуть не люблю, а они разве понимают хорошую актерскую игру: на западном театре перессорился, поехал на восточный театр – и там перессорился…. Хочу у вас на австрийском театре попытаться.
Франц-Иосиф: Да ведь и у нас то же самое… И у нас не уживетесь, Геннадий Демьяныч. Я вот тоже не ужился.
Вильгельм: Ты… тоже! Сравнял ты себя со мной.
Франц-Иосиф: Еще у меня характер-то лучше вашего, я смирнее.
Вильгельм: (грозно) Чего-о?..
Франц-Иосиф: Да как же, Геннадий Демьяныч-с? Я смирный, смирный-с… Я никого не бил.
Вильгельм. Так тебя зато били, кому не лень. И всегда так бывает: есть люди, которые бьют, и есть люди, которых бьют. Что лучше – не знаю: у всякого свой вкус.
Франц-Иосиф: (обидясь) Да ведь у нас с вами, Геннадий Демьяныч, оказывается, одинаковый-то вкус.
Вильгельм: Ш-ш-што-ссс?!
Франц-Иосиф: (робея) Да вы же сами сказали, что… и на восточном театре… и на западном…
Вильгельм: Смеешь ты себя со мной равнять!! Тебя всю жизнь били, а меня…
Франц-Иосиф: А вас, Геннадий Демьяныч?
Вильгельм: Не раздражай меня, Аркадий! Знаешь мой характер. (Помолчав). A как я вот бил! Боже мой, как я воевал!!
Франц-Иосиф: (робко) Очень хорошо-с?
Вильгельм: Да так-то хорошо, что… Впрочем, что ты понимаешь! В последний раз, когда мы у Марны завязали бой – Наполеон Бонапарт, братец, является ко мне… подошел, положил мне вот этак руку на плечо и говорит: «Ты, говорит, да я, говорит… умрем, говорит»… Лестно!
Франц-Иосиф: Да ведь он уже и так умер, Наполеон-то.
Вильгельм: А? Умер, братец. умер. Царство ему небесное.
Франц-Иосиф: Так как же он… мог сказать-то?.. Мертвый?
Вильгельм: Глуп ты, брат Аркашка. Что ж, что умер! Во сне он мне и явился. Ты говорит, да я, говорит – умрем, говорит, (закрыв лицо руками, плачет. Потом поднимает голову, совершенно равнодушно). У тебя табак есть?
Франц-Иосиф: Ни крошечки. Говорю ж вам, выбежал из Вены – в чем был.
Вильгельм: Как же ты в дорогу идешь, – а табаку нет? Глупо, братец.
Франц-Иосиф: А у вас есть, Геннадий Демьяныч?
Вильгельм: Табак? Табаку у меня нет. Весь турки выкурили…
(Пауза).
Вильгельм: А деньги у тебя есть?
Франц-Иосиф: И денег у меня нет.
Вильгельм: Как же ты так бежишь – без табаку и без денег. Нехорошо, братец. (Тряхнув головой, встает, пытается подкрутить свисшие усы). Ну – идти, так идти! Не сидеть же здесь… Пойдем. И тебе угол будет.
Франц-Иосиф: Куда же, Геннадий Демьяныч?
Вильгельм: Куда? (Поворачивает дощечку на столбе: на дощечке написано: «В Вятку» и нарисован указательный палец).
Франц-Иосиф: В Вят-ку… В какую это Вят-ку?
Вильгельм: Там увидишь! Туда ведет меня мой жалкий жребий. Р-руку, товарищ!
(Медленно уходят).
Слышна музыка, играющая сначала тихо, потом громче «Последний нонешний денечек». На громовых аккордах – занавес…
Ужасы войны
На взмыленной лошади прискакал ординарец к помещению штаба корпуса, камнем свалился с седла и пулей влетел в комнату, где сидели три генерала…
Все трое вскочили, испуганные.
– Что еще? Что за манера врываться, как казак? Что такое? Неприятность что ли?
Ординарец утер обшлагом рукава мокрый, покрасневший лоб и сказал нерешительно:
– Да уж не знаю, как и назвать: приятность это или неприятность.
– Именно.
– Да видите ли: с точки зрения того человека, который хочет это сделать, оно получается как бы приятность, а с точки зрения тех, кому этот человек хочет это сделать – оно будто бы и не приятность.
– Фу ты черт, как странно. Скажите же в чем дело?
– Дело? А дело в том, что император Вильгельм хочет сказать речь перед вашим корпусом.
Один генерал тихонько подавленно взвизгнул и свалился на обивку стула, будто его повесили туда для просушки; другой генерал замахал руками и прислонился к стене, глядя на ординарца глазами, в которых читалась мольба и протест: «За что мучаешь»? Действия третьего генерала были короче всего: он только плюнул в угол и молча отвернулся к окну.
Генерал, висевший на спинке стула, поднял, наконец, голову и с некоторой надеждой в голосе, спросил:
– Не ошиблись ли вы? Не перед другим ли корпусом будет говорить кайзер?..
Ординарец жестом, не допускающим сомнения, развел руки в стороны и хлопнул ими по бедрам:
– Увы… Ошибки нет. Речь будет говориться именно перед вашим корпусом.
Генерал, прислонившийся к стене, отклеился от нее и мутным взглядом поглядел на ординарца.
– Эх, вы, сорока! Вечно какую-нибудь дрянь на хвосте принесете. Слушайте… А нельзя ли его какому-нибудь другому корпусу подсунуть?
– Никак невозможно. Желание было выражено очень ясно.
– Да что мы ему сделали?
– Не знаю. Он говорит, что скажет речь для поднятия упавшего духа в войсках.
Третий генерал тихо сказал:
– Ну, предположим, дух в наших войсках, действительно не того… Но за что же так жестоко?.. Ведь человека, даже укравшего что-нибудь, не приговаривают к расстрелу…
– Вы забываете, что военное время, – вздохнул первый генерал. – Всякое нарушение дисциплины строго карается…
– Э, черт с ним! Будь, что будет. Везите его! Пусть говорит!
– Послушайте, вы там… ординарец! Пока что прошу об этом не болтать… Чтобы до солдатских ушей не дошло.
– А что? вы опасаетесь… возмущения?
– Ну, что вы! Дух нашего корпуса не настолько упал. Я опасаюсь другого…
– Дезертирства?
– Конечно! В особенности, среди поляков и итальянцев… Народ экспансивный, живой, нервный… После второго часа начнутся побеги…
– Послушайте! Нельзя ли сделать так… Ведь у вас в артиллерийской части много артиллеристов?
– Ну-с?
– Ведь, говорят, большинство из них от пушечных выстрелов глохнет?
– Э, нет! Вижу, куда вы гнете! С какой же стати я своими артиллеристами буду рисковать, а ваша кавалерия будет баклуши бить? Нет, уж слушать, так слушать всем! Второй генерал завистливо вздохнул:
– Хорошо обозу! Он может поместиться в самом тылу и ничего не услышит.
– Эх! хорошо бы окопаться!..
– Ммм… неудобно как-то. Любимый император говорит речь, а солдаты зарылись в землю. Нет уж! Если принимать бой – так принимать его в открытом поле, грудь с грудью!
– Тоже… сравнили! В открытом поле в бою и отступить в случае чего можно. А тут – как его отступишь? Стой, как дурак, и слушай.
– Да уж… хлопай ушами. А хорошо бы… Пулеметчиков вперед, да и…
– Что вы, опомнитесь! В любимого-то кайзера?!
– Да, действительно… Неудобно. Ну, я пойду распорядиться. Будем смотреть опасности в глаза.
– Идея! Что если наловить мирных жителей и согнать их вперед. Пусть слушают.
– Ну, вы скажете тоже! И то уж все нейтральные газеты называют нас варварами, гуннами.
– Однако, вы же сами в Бельгии выставили вперед женщин, когда, шли в атаку.
– Выставил-с. Но не забывайте, что там в них и не стреляли. Щадили. А вы думаете, что Вильгельм будет молчать? Как же!
– Положим. Ну, пойду подготовить своих кавалеристов.
– Вы не сразу только. Начните издалека.
– Учите тоже!
* * *
– Вот что, генерал… Нам нужно составить диспозицию, распределить места…
– А разве не все равно, где кто стоит.
– Ни-ни! Это нужно делать тонко! Я уже третью речь Вильгельму устраиваю – знаю, как и что.
В первую линию, на самую средину мы поставим славянские батальоны. Во-первых, их не жалко, во-вторых, им будет труднее убежать. Славян мы окружим кольцом баварцев. Эти тоже последнее время что-то ненадежны. А баварцы уже будут замыкаться третьим железным кольцом – наших славных пруссаков! У первых и у вторых отберем патроны, чтобы они их не стесняли, а пруссакам дадим заряженные ружья, направленные на славян и баварцев. Понимаете? Таким образом, не очень-то убежишь.
– А не сделать-ли так?.. Окружить все место колючей проволокой с электрическим током, а в первую линию все-таки поставить пруссаков?..
– И верно… Потому что они уже народ более или менее обстрелянный…
– То-есть, обговоренный?
– Ну-да! Ведь император в начале войны уже говорил перед ними речь?
– Говорил. Уцелевшие – это закаленные железные львы, и, поэтому, мне хотелось бы их сохранить. Впрочем, если первые славянские ряды дрогнут – мы пустим пруссаков.
– О санитарной части подумали?
– О, все обстоит, как нельзя лучше. Ваты для ушей вытребовано два вагона, да кроме того приготовили 800 ампул прививки против столбняка.
– В таком случае, Господи благослови!
* * *
– Везут, везут!
– Кого? Чего орешь?
– Императора везут. Махальные мы. Поставлены, чтобы предупредить.
– Доложите корпусному.
Корпусный выехал перед строем на белой лошади. Снял шапку, махнул ею и сказал:
– Рребята!.. Мужайтесь! едет император. Он сейчас будет говорить речь. Готовьтесь достойно встретить его, мои храбрые львы! Рребята! Мы с вами уже понюхали и крови, и пороху – так неужели же мы дрогнем перед словом человеческим?! Родина требует от нас, кроме других жертв, и этой жертвы – неужели мы ее не принесем? Мужайтесь ребята, я буду тут же и приму все удары на свою грудь, так же, как и вы – на ваши. Многих, конечно, – многих (голос его дрогнул) мы не досчитаемся… но – война есть война, и никто не должен отказываться от тягот её. Гох!!
В передних рядах несколько голосов вяло согласились:
– Гох.
– Ох! – прошелестело сзади.
* * *
Едва показался император, как весь корпус заревел:
– Да здравствует кайзер! Гох! Гох!!
Император махнул рукой и сделал знак, что он хочет говорить.
– Гох! Да здравствует император!
– Пусть же они замолчат, – попросил кайзер начальника штаба. – Я хочу говорить.
– Гох! Гох!
Тысячи глоток ревели это слово… Тысячи глаз глядели на императора, с кроткой тайной надеждой, с невинной хитростью – не дать говорить императору или хоть на несколько минут оттянуть этот страшный час.
– Гох! Гох! Гох!
– Скажите же им, чтобы они замолчали! Это, наконец, несносно!
– Рребята, молчите! Кайзер хочет говор…
– Гох! Гох!
Корпусный побагровел.
– Пулеметчики вперед! Я заткну глотку этим скотам. Молчите!!!
Наведенные пулеметы постепенно навели в восторженно настроенном войске порядок.
Вильгельм выступил вперед, приосанился и начал:
– Дорогие солдаты!
Кто-то в третьем ряду охнул и, как мешок с мукой, бессильно опустился на руки товарищей. Вильгельм говорил…
* * *
Два офицера тихо ехали по полю. Вдруг лошади их захрапели в ночной тьме и шарахнулись в сторону.
– Что это? Гляди-ка! Тело германского солдата. И еще! И еще вон там! Целая куча…
Из темной бесформенной массы человеческих тел в черных шинелях и остроконечных касках донесся чей-то стон.
– Эй! – окликнул офицер с лошади. – Что тут было у вас? Жестокая битва, я полагаю, а?
– Хуже, – простонал невидимый голос. – Кайзер речь говорил.
Молчало темное небо.
И только воронье, каркая, кружилось. Предчувствовало обильный пир…
