355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Аркадий Стругацкий » Искатель, 1962 №2 » Текст книги (страница 1)
Искатель, 1962 №2
  • Текст добавлен: 9 августа 2017, 11:00

Текст книги "Искатель, 1962 №2"


Автор книги: Аркадий Стругацкий


Соавторы: Борис Стругацкий,Джон Диксон Карр,Лев Успенский,Николай Коротеев,Евгений Федоровский,Александр Тараданкин,В. Смирнов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

ИСКАТЕЛЬ 1962
№ 2

*

Художник-оформитель А. Гусев

Редакционная коллегия

И. А. Ефремов, А. П. Казанцев, Л. Н. Митрохин,

В. С. Сапарин, Н. В. Томан, В. М. Чичков

Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия»

В НОМЕРЕ:

ЭТОТ НОМЕР МЫ ПОСВЯЩАЕМ НАШЕЙ МОЛОДЕЖИ

ТЕМ, КТО МЕЧТАЕТ О СВЕТЛОМ БУДУЩЕМ И СТРОИТ ЕГО

СТАЖЕРЫ

Главы из новой

научно-фантастической повести

А. и Б. Стругацких

18 ТЫСЯЧ МЕТРОВ В ГЛУБЬ ЗЕМЛИ

МОЛОДЕЖЬ ВСЕГДА ПЕРВАЯ

Четыре приключенческих рассказа

РАССТУПИСЬ,АРКТИКА!

Необыкновенный рейс атомохода «Ленин»

МАШИНА ВРЕМЕНИ —

ФАНТАСТИКА ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ?

АЛЛО! АЛЛО! ВЫЗЫВАЕМ МАРС…


Аркадий Стругацкий,
Борис Стругацкий
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ИНСПЕКТОР

Рисунки Н. Гришина

В конце двадцатого века с одного из космодромов Советского Союза стартовал первый в мире фотонный планетолет «Хиус». Экипажу «Хиуса» предстояло решить трудную задачу: разведать подступы к Урановой Голконде, мощному месторождению радиоактивных ископаемых на Венере.

Венера встретила разведчиков черными бурями, подземными взрывами, палящим дыханием атомных вулканов. Погибли командир экспедиции и бортинженер «Хиуса». Едва не затонул в бездонной трясине планетолет. Но больные, полумертвые от усталости люди не отступили. Задача была выполнена. Планетологи Юрковский и Дауге, штурман Крутиков и водитель вездехода Быков вернулись на родную планету. Об этом Аркадий и Борис Стругацкие рассказали в повести «Страна багровых туч».

После этих событий прошло несколько лет. Многое изменилось за это время на Земле и в солнечной системе. Объединенное человечество окончательно завоевало возлесолнечное пространство. И вот снова встречаются старые друзья, участники экспедиции на Венеру.

Но прошлое не сдается без боя. Его пережитки дают себя знать даже в космическую эру истории человечества. «Кое-где в огромной сети космических поселений, охватившей всю солнечную систему, происходило неладное, и Международное управление космических сообщений решило покончить с этим». Генеральным инспектором МУКСа назначен крупный ученый-планетолог Юрковский. Ответственный инспекторский рейс поручается экипажу фотонного корабля «Тахмасиб»: капитану Быкову, штурману Михаилу Крутикову и бортинженеру Жилину. На борту «Тахмасиба» в качестве стажера оказывается и молодой вакуум-сварщик Юра Бородин: он опоздал на пассажирский планетолет в систему Сатурна, где ведется строительство новой космической лаборатории.

Ниже публикуются две главы из новой повести Аркадия и Бориса Стругацких «Стажеры».

ЭННОМИЯ
СМЕРТЬ-ПЛАНЕТЧИКИ

– Стажер, – сказал Быков, складывая газету, – пора спать, стажер.

Юра встал, закрыл книжку и, немного поколебавшись, сунул ее в шкаф. «Не буду сегодня читать, – подумал он. – Надо, наконец, выспаться».

– Спокойной ночи, – сказал он.

– Спокойной ночи, – сказал Быков и развернул следующую газету.

Юрковский, не отрываясь от бумаг, небрежно сделал ручкой. Когда Юра вышел, Юрковский сказал:

– Как ты думаешь, Алексей, что он еще любит?

– Кто?

– Наш юноша. Я знаю, что он любит и умеет вакуумно варить. Я видел на Марсе. А вот что он еще любит?

– Девушек, – сказал Быков.

– Не девушек, а девушку. У него есть фотография девушки.

– Я не знал.

– Можно было догадаться. В двадцать лет, отправляясь в дальний поход, все берут с собой фотографии и потом не знают, что с ними делать. В книгах говорится, что на эти фотографии нужно смотреть украдкой и чтобы при этом глаза были полны слез или уж, во всяком случае, затуманивались. Только на это никогда не хватает времени. Или еще чего-нибудь. Более важного. Но вернемся к нашему стажеру.

Быков отложил газету, снял очки и посмотрел на Юрковского.

– Ты уже кончил дела на сегодня? – спросил он.

– Нет, – сказал Юрковский с раздражением. – Не кончил и не желаю о них говорить. От этой идиотской канцелярщины у меня распухла голова. Я желаю рассеяться. Можешь ты ответить на мой вопрос?

– На этот вопрос лучше всего тебе ответит Иван, – сказал Быков. – Он с ним все время возится.

– Но поскольку Ивана здесь нет, я спрашиваю тебя. Кажется, совершенно ясно.

– Не волнуйся так, Володя. Печенка заболит. Наш стажер еще просто мальчик. Умелые руки, а любить он ничего особенно не любит, потому что ничего не знает. Алексея Толстого он любит. И Уэллса. А Голсуорси ему скучен, и «Дорога дорог» ему скучна. Еще он очень любит Жилина и не любит одного бармена в Мирза-Чарле. Мальчишка он еще. Почка.

– В его возрасте, – сказал Юрковский, – я очень любил сочинять стихи. Я мечтал стать писателем. А потом я где-то прочитал, что писатели чем-то похожи на покойников: они любят, когда о них либо говорят хорошо, либо ничего не говорят. И я подался в космос.

– Стихи ты писал и в космосе, – заметил Быков.

– М-да-а, – сказал Юрковский, задумчиво улыбаясь. – А теперь вот не пишу. Прошла молодость. Но я не об этом. Меня всегда интересовал вопрос: становимся ли мы лучше от поколения к поколению? Старики всегда говорят: «Ну и молодежь нынче пошла! Вот мы были!»

– Это говорят очень глупые старики. Краюхин так не говорил.

– Краюхин вообще на этот счет помалкивал. И правильно делал. Он просто брал молодых, кидал их в печку и смотрел, что получится. Если не сгорали, он признавал их за равных.

– А если сгорали?

– Как правило, мы не сгорали.

– Ну вот, ты и ответил на свой вопрос, – сказал Быков и снова взялся за газету. – Юра сейчас на пути в печку, в печке он, пожалуй, не сгорит, через десять лет ты с ним встретишься, он назовет тебя старой песочницей, и ты, как честный человек, с ним согласишься.

– Позволь, – сказал Юрковский, – но ведь на нас тоже лежит какая-то ответственность. Мальчика нужно чему-то учить!

– Жизнь научит, – коротко сказал Быков из-за газеты.

В кают-компанию вошел Михаил Антонович, в пижаме, в шлепанцах на босу ногу, с дымящимся чайником в руке.

– Добрый вечер, мальчики, – сказал он. – Что-то мне захотелось чайку.

– Чаек – это хорошо, – оживился Быков. Он встал и полез в буфет.

– Чаек так чаек, – сказал Юрковский и стал собирать свои бумаги.

Капитан и штурман накрыли на стол. Михаил Антонович разложил варенье в розетки, а Быков налил всем чаю.

– А где Юрик? – спросил Михаил Антонович.

– Спит, – ответил Быков.

– А Ванюша?

– На вахте, – терпеливо сказал Быков.

– Ну и хорошо, – сказал Михаил Антонович. Он отхлебнул чаю, зажмурился и сказал: – Никогда, мальчики, не соглашайтесь писать мемуары. Такое нудное занятие, такое нудное!

– А ты побольше выдумывай, – посоветовал Быков.

– Как это?

– А как в романах. «Юная марсианка закрыла глаза и потянулась ко мне полуоткрытыми устами. Я страстно и длинно обнял ее».

– «Всю», – добавил Юрковский.

Михаил Антонович зарделся.

– Ишь, закраснелся, старый хрыч, – сказал Юрковский. – Было дело, Миша?

Быков захохотал и поперхнулся чаем.

– Фу! – сказал Михаил Антонович. – Фу на вас! – Он подумал и сказал: – А знаете что, мальчики? Плюну-ка я на эти мемуары. Ну что мне сделают?

– Ты нам вот что объясни, – сказал Быков. – Как повлиять на Юру?

Михаил Антонович испугался.

– А что случилось? – спросил он. – Он нашалил что-нибудь?

– Пока нет. Но вот Владимир считает, что на него нужно влиять.

– Мы, по-моему, и так на него влияем. От Ванюши он не отходит, а тебя, Володенька, просто боготворит. Раз двадцать уже рассказывал, как ты за пиявками в пещеру полез.

Быков поднял голову.

– За какими это пиявками? – спросил он.

Михаил Антонович виновато заерзал.

– А, это легенда, – сказал Юрковский, не моргнув глазом. – Это было еще… э-э… давно. Так вот вопрос: как нам влиять на Юру? Мальчику представился единственный в своем роде шанс – посмотреть мир лучших людей. С нашей стороны было бы просто… э-э…

– Видишь ли, Володенька, – сказал Михаил Антонович. – Ведь Юра очень славный мальчик. Его очень хорошо воспитали в школе. В нем уже заложен… как бы это сказать… фундамент хорошего человека. Ведь пойми, Володенька, Юра уже никогда не спутает хорошее с плохим…

– Настоящего человека, – веско сказал Юрковский, – отличает широкий кругозор.

– Правильно, Володенька, – сказал Михаил Антонович. – Вот и Юрик…

– Настоящего человека формируют только настоящие люди, работники, и только настоящая жизнь, полнокровная и нелегкая.

– Но ведь и наш Юрик…

– Мы должны воспользоваться случаем и показать Юрию настоящих людей в настоящей, нелегкой жизни.

– Правильно, Володенька, и я уверен, что Юрик…

– Извини, Михаил, я еще не кончил. Вот завтра мы пройдем до смешного близко от Эйномии. Вы знаете, что такое Эйномия?

– А как же? – сказал Михаил Антонович. – Астероид, большая полуось – две и шестьдесят четыре астрономических единицы, эксцентриситет…

– Я не об этом, – нетерпеливо сказал Юрковский. – Известно ли вам, что на Эйномии уже три года функционирует крупнейшая в мире физическая станция по исследованию гравитации?

– А как же! – сказал Михаил Антонович. – Ведь там же…

– Люди работают там в исключительно сложных условиях, – продолжал Юрковский с воодушевлением. Быков пристально смотрел на него. – Двадцать семь человек, крепкие, как алмазы, умные, смелые, я бы сказал даже – отчаянно смелые! Цвет человечества! Вот прекрасный случай познакомить мальчишку с настоящей жизнью.

Быков молчал. Михаил Антонович сказал озабоченно:

– Очень славная мысль, Володенька, но это…

– И как раз сейчас они собираются производить интереснейший эксперимент. Они пытаются определить скорость распространения гравитационных волн. Вы знаете, что такое смерть-планета? Скалистый обломок, который в нужный момент целиком превращают в излучение! Чрезвычайно поучительное зрелище!

Быков молчал. Молчал и Михаил Антонович, который понял, что Юрковский во что бы то ни стало хочет произнести речь.

– Увидеть настоящих людей в процессе настоящей работы – разве это не прекрасно?

Быков молчал.

– Я думаю, это будет очень полезно нашему стажеру, – сказал Юрковский и добавил тоном ниже: – Даже я не отказался бы посмотреть. Меня давно интересуют условия работы смерть-планетчиков.

Быков, наконец, заговорил.

– Что ж, – сказал он. – Действительно небезынтересно.

– Уверяю тебя, Алексей, – сказал Юрковский с подъемом. – Я думаю, мы зайдем туда, не так ли?

– М-да, – неопределенно сказал Быков.

– Ну вот и прекрасно, – сказал Юрковский. Он посмотрел на Быкова и сказал: – Тебя что-то смущает, Алексей?

– Меня смущает вот что, – сказал Быков. – В моем маршруте есть Марс. В маршруте есть Бамберга с этими паршивыми копями. Есть несколько спутников Сатурна. Есть система Юпитера. И еще. кое-что. Одного там нет. Эйномии там нет.

– Ну-ну, как тебе сказать… – сказал Юрковский, опустив глаза и барабаня пальцами по столу. – Будем считать, что это недосмотр Управления, Алеша.

– Придется тебе, Владимир, посетить Эйномию в следующий раз.

– Позволь, позволь, Алеша… Э-э… Все-таки я генеральный инспектор, я могу отдать приказ, так сказать… э-э… во изменение маршрута…

– Вот сразу бы и отдал. А то морочит мне голову воспитательными задачами!

– Ну-ну, воспитательные задачи, конечно, тоже… да.

– Штурман, – сказал Быков. – Генеральный инспектор приказывает изменить курс. Рассчитайте курс на Эйномию.

– Слушаюсь, – сказал Михаил Антонович и озабоченно посмотрел на Юрковского. – Ты знаешь, Володенька, горючего у нас маловато. Эйномия – это крючочек… Ведь два раза тормозить придется. И один раз разгоняться. Тебе бы неделю назад об этом сказать.

Юрковский гордо выпрямился.

– Э-э… вот что, Михаил. Есть тут автозаправщики поблизости?

– Есть, как не быть, – сказал Михаил Антонович.

– Будет горючее, – сказал Юрковский.

– Будет горючее – будет и Эйномия, – сказал Быков, встал и пошел к своему креслу. – Ну, мы с Мишей стол накрывали, а ты, генеральный инспектор, прибери.

– Вольтерьянцы, – сказал Юрковский и стал прибирать со стола. Он был очень доволен своей маленькой победой. Быков мог бы и не подчиниться. У капитана корабля, который вез генерального инспектора, тоже были большие полномочия.

Физическая обсерватория «Эйномия» двигалась вокруг Солнца приблизительно в той точке, где когда-то находился астероид Эйномия. Гигантская скала диаметром в двести километров была за последние несколько лет почти полностью истреблена в процессе экспериментов. От астероида остался только жиденький рой сравнительно небольших обломков да семисоткилометровое облако космической пыли, огромный серебристый шар, уже слегка растянутый приливной силой. Сама физическая обсерватория мало отличалась от тяжелых искусственных спутников Земли: это была система торов, цилиндров и шаров, связанных блестящими тросами, вращающихся вокруг общей оси. В лаборатории работало двадцать семь физиков и астрофизиков, «крепких, как алмаз, умных, смелых» и зачастую «отчаянно смелых». Самому младшему из них было двадцать пять лет, самому старшему – тридцать четыре.

Экипаж «Эйномии» занимался исследованием космических лучей, экспериментальными проверками единых теорий поля, вакуумом, сверхнизкими температурами, экспериментальной космогонией. Все небольшие астероиды в радиусе двадцати мегаметров от «Эйномии» были объявлены смерть-планетами. Они либо были уже уничтожены, либо подлежали уничтожению. В основном этим занимались космогонисты и релятивисты. Истребление маленьких планеток производилось по-разному. Их обращали в рой щебня, или в тучу пыли, или в облако газа, или во вспышку света. Их разрушали в естественных условиях и в мощном магнитном поле, мгновенно или постепенно, растягивая процесс на декады и месяцы. Это был единственный в солнечной системе космогонический полигон, и если возлеземные обсерватории обнаруживали теперь вспыхнувшую новую звезду со странными линиями в спектре, то прежде всего вставал вопрос: где находилась в этот момент «Эйномия» и не в районе ли «Эйномии» вспыхнула новая звезда. Международное управление космических сообщений объявило зону «Эйномии» запретной для всех рейсовых планетолетов.

«Тахмасиб» затормозил у «Эйномии» за два часа до начала очередного эксперимента. Релятивисты собирались превратить в излучение каменный обломок величиной с Эверест и с массой, определенной с точностью до нескольких граммов. Очередная смерть-планета двигалась на периферии полигона. Туда уже были посланы десять космоскафов с наблюдателями и приборами, и на обсерватории осталось всего два человека – начальник и дежурный диспетчер.

Дежурный диспетчер встретил Юрковского и Юру у кессона. Это был долговязый, очень бледный веснушчатый человек. Глаза у него были бледно-голубые и равнодушные.

– Э… здравствуйте, – сказал Юрковский. – Я Юрковский, генеральный инспектор МУКСа.

По всей видимости, голубоглазому человеку было не впервой встречать генеральных инспекторов. Он спокойно, не торопясь оглядел Юрковского и сказал:

– Что ж, заходите.

По-видимому, генеральные инспектора накатывают на «Эйномию» не реже трех раз в сутки: к завтраку, к обеду и ужину. Голубоглазый спокойно повернулся спиной к Юрковскому и, клацая магнитными подковами, пошел по коридору.

– Постойте! – вскричал Юрковский. – А где здесь… э-э… начальник?

Голубоглазый, не оборачиваясь, сказал:

– Я вас веду.

Юрковский и Юра поспешили за ним. Юрковский вполголоса приговаривал:

– Странные, однако… э-э… порядки. Удивительные…

Голубоглазый открыл в конце коридора круглый люк и полез в него. Юрковский и Юра услышали:

– Костя, к тебе пришли…

Было слышно, как кто-то кричал звонким веселым голосом:

– Шестой! Сашка! Куда ты лезешь, безумный? Пожалей своих детей! Отскочи на сто километров, там опасно! Третий!

Третий! Тебе ж русским языком было сказано! Держись в створе со мной! Там, где ты есть, тебя не нужно! Тебя нужно, где тебя нет! Шестой, не ворчи на начальство! Начальство проявило заботу, а ему уже нудно!..

Юрковский и Юра пролезли в небольшую комнату, плотно уставленную приборами. Перед вогнутым экраном висел сухощавый, очень смуглый парень лет тридцати, в синих брюках со складкой, в белой рубашке, с черным галстуком.

– Костя, – сказал голубоглазый и замолчал.

Костя повернул к вошедшим веселое красивое лицо с горбатым носом, несколько секунд рассматривал их, затем снова отвернулся к экрану. На экране медленно перемещались по линиям координатной сетки несколько ярких разноцветных точек.

– Девятый, зачем ты остановился? Что, у тебя пропал энтузиазм? А ну, прогуляйся еще чуть вперед… Шестой, ты делаешь успехи. Я от тебя уже заболел. Ты что, полетел домой, на Землю? Вернись на двадцать километров, я все прощу.

Юрковский солидно кашлянул. Веселый Костя выдернул из правого уха блестящий шарик и, повернувшись к Юрковскому, спросил:

– Кто вы, гости?

– Я Юрковский, – очень веско сказал Юрковский.

– Какой Юрковский? – весело и нетерпеливо спросил Костя. – Я знал одного, он был Владимир Сергеевич.

– Это я, – сказал Юрковский.

Костя очень обрадовался.

– Если вы не шутите, – сказал он, – то встаньте вон к тому пульту. Будете крутить четвертый верньер – на нем написано по-арабски «четыре», чтобы вон та звездочка не выходила из вон того кружочка. У вас это получится.

– Но позвольте, однако… – сказал Юрковский.

– Только не говорите мне, что вы не поняли, – закричал Костя. – А то я в вас разочаруюсь.

Голубоглазый подплыл к нему и начал что-то шептать. Костя выслушал и заткнул ухо блестящим шариком.

– Пусть ему от этого будет лучше, – сказал он и звонко закричал: – Наблюдатели, слушайте меня, я опять командую! Все сейчас стоят хорошо, как запорожцы на картине у Репина! Только не хлопайте друг друга по голой спине и не касайтесь больше управления! Выключаюсь на две минуты. – Он снова выдернул блестящий шарик. – Так вы стали генеральным инспектором, Владимир Сергеевич? – сказал он.

– Да, стал, – сказал Юрковский. – И я…

– А кто этот молодой юноша? Он тоже генеральный инспектор? Эзра, – он повернулся к голубоглазому, – пусть Владимир Сергеевич держит ось, а мальчику ты дай что-нибудь. Ему полезно поиграть. Лучше всего поставь его к своему экрану, и пусть он посмотрит, как дяди делают бах.

– Может быть, мне все-таки дадут здесь сказать два слова? – спросил Юрковский в пространство.

– Конечно, говорите, – сказал Костя. – У вас еще целых девяносто секунд.

– Я хотел… э-э… попасть на один из космоскафов, – сказал Юрковский.

– Ого! – сказал Костя. – Лучше бы вы захотели колесо от троллейбуса. А еще лучше, если бы вы захотели крутить верньер номер четыре. На космоскафы нельзя даже мне. Там все занято, как на концерте Блюмберга. А старательно поворачивая верньер, вы увеличиваете точность эксперимента на полтора процента.

Юрковский величественно, в три разделения, пожал плечами.

– Н-ну, хорошо, – сказал он. – Я вижу, мне придется… А почему… э-э… у вас это не автоматизировано?

Костя уже вставлял в ухо блестящий шарик. Долговязый Эзра прогудел, как в бочку:

– Вышло. Из строя. Некогда. Ждать.

Он включил большой экран и поманил к себе Юру пальцем. Юра подошел к экрану и оглянулся на Юрковского. Юрковский, скорбно перекосив брови, держался за верньер и глядел на экран, перед которым стоял Юра. Юра тоже стал глядеть на экран. На экране светилось несколько ярких округлых пятен, похожих не то на кляксы, не то на репейник. Эзра ткнул в одно из пятен костлявым пальцем.


– Космоскаф, – сказал он.

Костя опять начал командовать:

– Наблюдатели, вы еще не спите? Что там у вас тянется? Ах, время? Сгори со стыда, Саша, ведь осталось всего три минуты. Корыто? Это к нам прибыл генеральный инспектор. Зачем он прибыл, я не знаю. Сейчас он держит ось. Его уговорил Эзра. Не надо смеяться, вы мне сглазите весь опыт. Внимание, я стал серьезным. Осталось тридцать… двадцать девять… двадцать восемь… двадцать семь…

Эзра ткнул пальцем в центр экрана.

– Сюда, – сказал он.

Юра уставился в центр. Там ничего не было.

–..пятнадцать, четырнадцать… Владимир Сергеевич, держите ось… десять… девять…

Юра смотрел во все глаза. Эзра тоже вертел верньер, должно быть, тоже держал какую-нибудь ось.

–..три… два… один… ноль!

В центре экрана вспыхнула яркая белая точка. Затем экран сделался белым, потом ослепительным и черным. Где-то над потолком пронзительно и коротко проверещали звонки. Вспыхнули и погасли красные огоньки на пульте возле экрана. И снова на экране появились округлые пятна, похожие на репейник.

– Все, – сказал Эзра и выключил экран.

Костя ловко спустился на пол.

– Ось можно больше не держать, – сказал он. – Раздевайтесь, я начинаю прием.

– Что такое? – спросил Юрковский.

Костя достал из-под пульта коробочку с пилюлями.

– Одолжайтесь, – сказал он. – Это, конечно, не шоколад, но зато полезнее.

Эзра подошел и молча взял две пилюли. Одну он протянул Юре. Юра нерешительно посмотрел на Юрковского.

– Я спрашиваю, что это? – повторил Юрковский.

– Гамма-радиофаг, – объяснил Костя. Он оглянулся на Юру. – Кушайте, кушайте, юноша, – сказал он. – Вы сейчас получили четыре рентгена, и с этим нужно считаться.

– Да, – сказал Юрковский. – Верно.

Он протянул руку к коробочке. Юра положил пилюлю в рот. Пилюля была горькая, как хина.

– Так чем же мы можем помочь генеральному инспектору? – осведомился Костя, пряча коробочку обратно под пульт.

– Собственно, я хотел… э-э… присутствовать при эксперименте, – сказал Юрковский, – ну и заодно… э-э… выяснить положение на станции… нужды работников… жалобы, наконец… Что? Вот, я вижу, лаборатория плохо защищена от излучений… Тесно… Плохая автоматизация, устаревшее оборудование… Что?

Костя сказал со вздохом:

– Да, это правда, правда горькая, как гамма-радиофаг. Но если вы меня спросите, на что я жалуюсь, я вам вынужден буду ответить, что я ни на что не жалуюсь. Конечно, жалобы есть. Как в этом мире можно без жалоб? Но это не наши жалобы, это жалобы на нас. И согласитесь, что будет смешно, если я вам, генеральному инспектору, стану рассказывать, за что на нас жалуются. Кстати, вы не хотите кушать? Очень хорошо, что вы не хотите. Попробуйте поискать что-нибудь съедобное в нашем погребе, и вы узнаете, каково было слепому, что ночью искал в темной комнате свою черную шляпу, которую он забыл купить в прошлом году! Ближайший продовольственный танкер придет сегодня вечером или завтра днем, и это, поверьте мне, очень грустно, потому что мои босяки привыкли есть каждый день, и никакие ошибки снабжения не могут их от этого отучить. Ну, а если вы серьезно хотите узнать мое мнение о жалобах, то я скажу вам все коротко и ясно, как любимой девушке: эти дипломированные кое-какеры из нашего дорогого МУКСа всегда на что-нибудь жалуются. Если мы работаем быстро, то они жалуются, что мы работаем быстро и быстро изнашиваем драгоценное, оно же уникальное, оборудование, что у нас все горит и что они не успевают. А если мы работаем медленно… Впрочем, что я говорю? Еще не было такого оригинала, который бы жаловался, что мы работаем медленно. Кстати, Владимир Сергеевич, вы же были порядочным планетологом, мы же все учились по вашим роскошным книжкам и всяким там отчетам! Для чего же вы попали в МУКС да еще занялись генеральной инспекцией?

Юрковский ошеломленно смотрел на Костю. Юра кусал губы, чтобы не рассмеяться непочтительно. Только Эзра стоял и совершенно равнодушно моргал желтыми коровьими ресницами.

– Э-э-э… – затянул Юрковский. – Собственно, почему же нет?

– Я вам объясню, почему нет, – сказал Костя, толкая его пальцами в грудь. – Вы же были хороший ученый, вы же были папа и мама современной планетологии! Из вас же с детства бил фонтан идей, как из Самсона в Петродворце! Что гигантские планеты должны иметь кольца, что планеты могут конденсироваться без центрального светила, что кольцо Сатурна имеет искусственное происхождение – спросите у Эзры, кто это все придумал? Эзра вам сразу скажет: Юрковский! И вы отдали все эти лакомые куски на растерзание всякой макрели, а сами подались в кое-какеры!

– Ну что вы! – сказал Юрковский благодушно. – Я всего лишь… э-э… простой ученый…

– Были вы простым ученым! Теперь вы, извините за выражение, простой генеральный инспектор. Ну, вот скажите мне серьезно: зачем вы приехали сюда? Ни спросить вы ничего толком не можете, ни посоветовать, я уж не говорю, чтобы помочь. Ну, скажем, я в порядке вежливости поведу вас по лабораториям, и мы станем ходить, как два лунатика, и уступать друг другу дорогу перед люками. И мы будем вежливо молчать, потому что вы не знаете, как спросить, а я не знаю, как ответить. Это ж нужны все двадцать семь человек, чтобы объяснить, что делается на станции, а двадцать семь сюда не влезут даже из уважения к генеральному инспектору, потому что тесно и один у нас даже живет в лифте. И потом вы все равно не Гейзенберг и поймете не больше половины. Другое дело, если бы приехал планетолог Юрковский и сказал бы: «Костя! Мне нужно, чтоб вы экспериментально обосновали мою новую роскошную идею. Давайте займемся, Костя!» Тогда бы я уступил бы вам свою койку, а сам бы занял аварийный лифт, и мы бы с вами работали до тех пор, пока бы все не стало ясно, как весеннее утро! А вы приезжаете собирать жалобы. Какие могут быть жалобы у человека, имеющего интересную работу?

Юра все время с тревогой поглядывал на Юрковского, ожидая, что вот-вот разразится гром. Однако лицо Юрковского становилось все более задумчивым и даже грустным.

– Да, – сказал он. – Вы, пожалуй, правы… э-э… Костя. Мне действительно не следовало приезжать сюда в таком… э-э… качестве. И я вам… э-э… завидую, Костя. С вами я с удовольствием бы поработал. Но… э-э… есть станции и есть… э-э… станции. Вы себе представить не можете, Костя, сколько безобразий еще у нас в системе. И поэтому планетологу Юрковскому пришлось… э-э… сделаться генеральным инспектором Юрковским.

В коридоре что-то лязгнуло и загрохотало. Послышалось беспорядочное клацанье магнитных подков. Кто-то завопил:

– Костя-а! Есть упреждение-е! На три миллисекунды!..

– О! – сказал Костя. – Это идут мои работнички, сейчас они потребуют кушать. Эзра, – сказал он, – как им помягче сказать, что танкер будет завтра?

– Костя, – сказал Юрковский, – я вам дам ящик консервов.

– Шутите! – обрадовался Костя. – Вы – бог. Вдвое подает тот, кто подает вовремя. Считайте, что я вам должен два ящика консервов!

В люк один за другим протиснулись четверо, и в помещении сразу стало негде повернуться. Юру затиснули в угол и огородили широкими спинами. По-настоящему хорошо он мог видеть только худой вихрастый затылок Эзры, чей-то зеркально выбритый череп и еще один затылок, мускулистый, с фиолетовыми следами фурункулов. Кроме того, Юра видел ноги – они располагались над головами, и гигантские ботинки с блестящими стертыми подковами осторожно шевелились в двух сантиметрах от бритого черепа. В просветы между спинами и затылками Юра видел иногда горбоносый Костин профиль и густо-бородатое лицо четвертого работничка. Юрковского видно не было, вероятно, его тоже затерли. Говорили все сразу.


– Разброс точек очень маленький. Я считал наскоро, но три миллисекунды, по-моему, совершенно бесспорно…

– Но все-таки три, а не шесть!

– Не в этом дело! Важно, что за пределами ошибок!

– Марс бы взорвать, вот это была бы точность.

– Да, брат, тогда можно было бы половину гравископов убрать.

– Ненавистный прибор – гравископ. И кто его такого выдумал!

– Скажи спасибо, что хоть такие есть. Знаешь, как мы это раньше делали?

– Скажите, ему уже не нравятся гравископы!

– А поесть дадут?

– Кстати, о еде. Костя, радиофаг мы весь съели.

– Да, да, хорошо, что ты вспомнил. Костя, выдай нам таблеток.

– Ребята, я, кажется, наврал. Не три миллисекунды, а четыре.

– Болтовня это все.

Отдай Эзре, Эзра подсчитает как следует.

– Правильно… Эзра, вот возьми, голуба, ты у нас самый хладнокровный, а то у меня руки от жадности трясутся.

– Вспышка была сегодня красоты изумительной. Я чуть не ослеп. Люблю взрывы на аннигиляцию! Чувствуешь себя этаким творцом, человеком будущего…

– Послушай, человек будущего, я тебя поздравляю, у тебя опять на щеке преогромный фурункул.

– А, шут его подери… Когда они меня в покое оставят?

– Ты же обещал, что больше не будешь.

– Милый Костя, очень легко выдумывать обещания, гораздо труднее их выполнять. Но в общем-то, конечно, надо быть осторожнее.

– Ничего, залечим.

– Слушай, Костя, что это Франта говорит, что теперь будут только очаговые взрывы? А как же мы?

– А у тебя есть совесть? Ты что, воображаешь, что это гравитационная обсерватория? А космогонисты тебе так, мальчики? Такое богатое воображение иметь опасно.

– Ой, Фанас, не ввязывайся в этот спор. Все-таки Костя начальник. А зачем существует начальник? Чтобы все было справедливо.

– Какой же тогда смысл иметь начальником своего человека?

– Ого! Я уже не гожусь в начальники? Это что, бунт? Где мои ботфорты, брабантские манжеты и пистолеты?

– Между прочим, я бы поел.

– Сосчитал, – сказал Эзра.

– Ну?

– Не торопите его, он не может так быстро.

– Три и восемь.

– Эзра! Каждое твое слово – золото!

– Ошибка плюс-минус два и два.

– Как сегодня словоохотлив наш Эзра!

– Три и восемь, ребята, это значит, что мы утерли нос этому кое-какеру из Ленинграда. Как бишь его…

– Отличное начало. Сейчас бы только поесть и взяться за дело по-настоящему.

– Он врет, что у него есть две банки консервов. Он сейчас их ищет у себя в старых бумагах. Устроим пиршество тощих по банке на четырнадцать человек.

– Тихо, ученые, и я вас порадую.

– А про какие консервы врал Валерка?

– По слухам, там у него банка компота из персиков и банка кабачков…

– Колбаски бы…

– Меня здесь будут слушать или нет? Смирно, вы, ученые! Вот так. Могу вам сообщить, что среди нас имеется один генеральный инспектор – Юрковский Владимир Сергеевич. Он жалует нам ящик консервов со своего стола!

– Ну-у?! – сказал кто-то.

– Нет, это даже не остроумно. Кто же так шутит?

Откуда-то из-за угла послышалось:

– Э-э… Здравствуйте…

– Ба! Владимир Сергеевич? Как же мы вас не заметили?

– Охамели мы здесь, братцы смерть-планетчики!

– Владимир Сергеевич! Про консервы – это правда?

– Истинная правда, – сказал Юрковский.

– Ура!

– И еще раз…

– Ура!

– И еще раз…

– Ур-р-а-а!

– Консервы мясные, – сказал Юрковский.

По комнате пронесся голодный стон.

– Эх, ну почему здесь невесомость? Качать надо такого человека. На руках носить!

В открытый люк просунулась еще одна борода.

– Что вы тут разорались? – сумрачно спросила она. – Упреждение получили, а что есть нечего, вы знаете? Танкер только завтра приковыляет.

Некоторое время все смотрели на бороду. Потом человек с фурункулами сказал задумчиво:

– Узнаю космогониста по изящным словесам.

– Ребята, а ведь он голоден.

– Еще бы! Космогонисты всегда голодны!

– И не послать ли его за консервами?

– Павел, друг мой, – сказал Костя. – Сейчас ты пойдешь за консервами. Пойди надень вакуум-скафандр.

Бородатый Павел подозрительно на него посмотрел.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю