Текст книги "Месть авторитета"

Автор книги: Аркадий Карасик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Прошло несколько минут.

Нефедова, пугливо оглядевшись, скользнула в свою палату. Алексей Федорович запрыгал на костылях по коридору. Я покинул «наблюдательный пункт», пробрался в палату и нырнул в постель.

Очередной вопрос, растолкав все остальные, поднялся над ними. Что связывает бухгалтера и одутловатую даму? О чем договаривались они в ночном коридоре?

11

Гена счастлив. Завтра его навестит жена! Об этом он сообщил во всеуслышание, стеснительно улыбаясь и радостно подмигивая. Повеселел, разрумянился… Праздник! Хорошо-то как!

Я понимаю калеку: действительно, хорошо!

В палате появляется Фарид. Глаза припухшие, веки красные. Снова всю ночь не спал – дежурил со своей Мариам. Алексей Федорович вызывающе облизывает сухие губы. Петро выразительно подмигивает и тоже облизывается.

– Доброе утро! Как спалось?

– Спали-почивали… А ты, конечно, глаз не сомкнул – трудился, как пчелка, – ехидничает Алексей Федорович. – Гляди, переработаешься, еще пуще разболеешься. Тогда никому не будешь нужен… Даже зазнобе… Зато я, как вечером уснул, так всю ночь прохрапел на одном боку… Полакомился девкой?

Фарид не обижается, смеется.

Значит, куряка всю ночь проспал на одном боку? Это он говорит на всякий случай, подчеркивает – не было ни ночной прогулки по коридору, ни таинственной встречи с женщиной. Еще одно доказательство в общую колоду – беседа с Нефедовой не случайная, она запланирована и говорили они не о модах в этом сезоне…

А вот Фариду я по-хорошему завидую. Молодость! Есть ли у человека лучшая пора жизни? Один мой знакомый, военный пенсионер, тот самый, который защищал Белый Дом, однажды задумчиво сказал: «У человека – две половины жизни. Первая, когда он впервые любит, вторая – когда с грустью и радостью вспоминает о первой любви. Кто лишен этого – калека, без прошлого и будущего…»

– Батя, тебе передача, – протягивает Фарид плотно набитый целлофановый пакет. – Жена, да? Хорошо, когда о тебе заботятся, да!

Парень так и светится счастьем, щедро делится им с окружающими. Даже с недругами, типа бухгалтера.

Я в самой категорической форме запретил Наташе появляться в больнице. Объяснил: не лечиться еду – работать. Поэтому ее присутствие создаст определенные помехи… Но передавать разные домашние вкусности не запрещал…

Аккуратно развязываю пакет, вываливаю на тумбочку краснобокие яблоки, баночку с домашним винегретом, любимую мною ливерную колбасу, разодетые в цветастые обертки конфеты… А где курево? Ведь позвонил и строго-настрого приказал прекратить придуряться, передать пяток пачек сигарет…

Ага, вот они, на самом дне – «пегасы»…

Передача разделена на шесть частей. Одну – в тумбочку. Осталось одно неразделенное яблоко. Пришлось резать его на дольки. Справедливость прежде всего!

– Отец, зачем ты так, а? – укоризненно качает лохматой головой Фарид. Локоны подпрыгивают на высоком лбу, будто девчушки на скакалках. – Бери пример с куряки – все сам под одеялом пожирает. Потому и худеет – не идет впрок. Зато здоровый, будто буйвол. А ты – немощный, старенький, больной… Эх, батя, приезжай к нам на Каспий – откормлю, отдохнешь – выздоровеешь…

– Спасибо, Фарид, за приглашение. В больнице малость оклемаюсь – подумаю… Как мать с отцом: живы-здоровы?

– Отца убили в Карабахе, мать больна, с трудом ходит… Хочу вместе с Мариам поехать к ней, порадовать. Порадуется – выздоровеет…

– Правильно, обязательно поезжайте… А сейчас, прошу тебя, разнеси по тумбочкам яблоки и конфеты… Не вздумай отказываться. Сам говоришь – старик, а на Востоке стариков уважают и слушаются…

Фарид, по-прежнему укоризненно качая головой и что-то неодобрительное бормоча, разносит мои «презенты».

Я углубился в приложенное к пакету письмецо.

Ничего особенного. Наташа верна себе – всего понемногу. Разбрасывается, не может сосредоточиться на главном…

Ага, вот оно, самое интересное… Жену навестил Гошев, «просил передать тебе привет. Скоро увидитесь. Все твои просьбы он выполнил…»

Николай-то выполнил, а я? Набор не связанных друг с другом, нередко необъяснимых фактов и догадок. Можно подумать, что собирал и анализировал их не сыщик с сорокалетним стажем, а едва оперившийся оперативник…

Впрочем, нельзя быть таким придирой. У любого человека есть свои взгляды, своя мерка ценностей.

12

Утро занялось слякотное. Из окна, рядом с которым стоит моя кровать, видно здание больничного морга. Ничего не скажешь, приятное соседство! Сейчас оно заштриховано в косые полоски дождя.

Скверное место и выбрано неудачно – под окнами двенадцатиэтажного больничного корпуса. Лежишь и перед глазами – возможное «переселение»…

Часам к десяти появилась жена Гены. Не вошла – вплыла в палату, будто разукрашенный теплоход в гавань. На лице пристроено умильное выражение, смешанное с приторной радостью… Как же иначе, свидание с любимым мужем!

Роскошная дамочка! Пухленькая, небольшого роста, с высокой грудью и губками бантиком. На таких заглядываются мужики-сластены. Будто примеряют их на роль своих любовниц.

Но в облике женщины есть что-то неприятное… Что?… Может быть, привычка разговаривать с людьми, глядя в сторону? Спрашивает сестричку о состоянии мужа, а глядит на «такелажника». Обращается ко мне с просьбой дать на время стакан, а косится на Алексея Федоровича.

Словно разговаривает сразу с двумя собеседниками. С одним – движениями губ, с другим – глазами…

У любого человека имеются свои особенности, не стоит осуждать, придираться. А вот равнодушия, которое так и выпирает в каждом слове, в каждом жесте супруги Гены не объяснить, не простить.

– Как спалось, Геночка?

И замолчала, разглядывая кого-то в коридоре.

Я отвернулся к окну, вглядываясь в приземистое здание морга. Но поневоле слышал разговор супругов. Лучше, конечно, выйти из палаты, прогуляться по коридору, но боюсь растормошить притихшую боль.

– Нормально…

– Как себя чувствуешь?

– Нормально…

Ловлю себя на том, что мне до тошноты неприятны заботливые вопросы и односложные ответы… А что особенного? Ведь и Наташа частенько спрашивает меня о том же… Но у Гениной половины – все правильно, слишком правильно, будто отрепетировано перед зеркалом…

Компенсируя равнодушие, супруга старательно поправляет под головой мужа подушку, подтягивает сползшее одеяло. И снова назойливая мысль: выступает на сцене, произносит заранее выученную роль, разыгрывает заданные мизансцены…

– Все нормально… Все хорошо, – улыбается счастливый калека. – Спасибо тебе…

– Чувствует себя парень отлично, спит здорово, – насмешливо вступает в беседу гулким своим голосищем Петро. – Видит сладкие сны… Вроде танцует на балу… Вира-майна, вира-майна…

– Заодно снятся приклеенные ножки, – ехидно вставляет Алексей Федорович. – Ежели не свои, родные, которые электричка откромсала, то хотя бы протезы…

– И еще снятся победы на соревнованиях, – гудит Петро. – Вроде, медальку повесили…

– И как он бегает по лаборатории между омами и амперами, – вкалывает толстенную иголку бухгалтер

Гена потускнел. Мне видно, как вздрагивает он от беспощадных щипков палатных острословов.

И эта размазня, безвольный, легкоранимый человек – умный и жестокий вор в законе? Мысленно я жирной чертой убрал имя Гены из числа подозреваемых.

Остаются четверо… Кто?…

А супруга калеки внимательно выслушивает едкие реплики, иногда одобрительно кивает, благодарно улыбается… Все правильно… Отлично… Я очень рада, что муж пользуется таким авторитетом… Какая у вас хорошая палата…

Ведь колют до крови не ее, не у нее остаются на душе ссадины. Гена стерпит, ему полезно привыкать к инвалидному положению. Впереди ожидают более болезненные щипки, его будут не просто щипать – пинать ногами, сжигать на огне презрительно-жалостливых улыбочек, снисходительно бросать в шапку мятые банкноты, посыпать пятирублевыми монетами. Поэтому не мешает тренироваться, закаливать слишком уж ранимую душу, наращивать защитный панцирь…

Кто посмеет осудить жену инвалида? Она ведь выполняет супружеский долг – навещает мужа, носит ему передачи… Чего еще можно требовать от работающей женщины?

На прикроватной тумбочке – груда снеди. Чего здесь только нет! Золотые кругляши апельсинов громоздятся рядом с кокетливыми заграничными коробочками, винегрет в детской кастрюльке соседствует с россыпью яблок, бананы обнимают палку копченной колбасы.

По нашим временам, вернее ценам, – изобилие!

Фарид глотает голодную слюну, торопится выйти из палаты. Я уже знаю – у парня в Москве нет ни друзей, ни родственников, носить передачи некому… К тому же он тоскует – Мариам сегодня отдыхает после дежурства…

Но все же азербайджанец для меня – загадка. И не только потому, что имеет судимость. Человек, отсидевший в следственном изоляторе, а потом – на зоне, обязательно должен носить отпечаток пережитого. Пусть маленький, едва заметный, в поведении, в отношениях с окружающими, в разговоре, в жестах.

Фарид начисто лишен подобных «отпечатков»… Или умело скрывает их?…

Гена лежит, обложенный подушками, и млеет. Ему покойно и хорошо. Куряка и «такелажник», излив на безногого весь запас ехидных словечек и садистских пожеланий, утихли. Жена, склонившись к его изголовью, что-то нашептывает. Он, смежив бледные веки, слушает и улыбается.

– Вербилин, на перевязку!

Приглашение расплескивает по телу колючую боль. Не хочется не только подниматься, – поворачиваться. То ли еще предстоит, когда хирург примется ковыряться в опухшем бедре, прочищая и смазывая загнивший шов…

И все же нужно идти.

– Фарид, отвези Гену в перевязочную!

Всех в палате – по фамилиям, безногого и азербайджанца – по именам. Заслужили. Один – веселым нравом, услужливостью, второй – беспросветным несчастьем. Кроме того, Гена – ветеран отделения. Пролежишь на больничной койке столько, сколько пролежал он, заслужишь право на дружескую фамильярность.

Лично я не хочу ни многонедельных мучений, ни величаний по имени! В который уже раз кляну себя за слабоволие. Коля Гошев просто поймал меня на крючок. Вполне возможно, что никакого вора в законе в отделении не существует, он – обычная уловка, придуманная для того, чтобы заставить отставного генерала лечиться в больнице.

13

Из перевязочной почти выползаю. Боль от развороченного шва переползла в грудь, голову, руки. Единственное желание – поскорей добраться до постели, уткнуться носом в подушку и забыться.

Гену еще обрабатывают. Фарид, в ожидании подопечного, сидит на каталке, и что-то мурлычет на родном языке. Настроение у него, похоже – на четверку. Особенно веселиться нет причин – Мариам отдыхает, но и грустить не стоит – не позволяет характер.

Из женской палаты, соседствующей с перевязочной, выходят трое мужчин. В центре – рослый толстяк в распахнутом пиджаке, из-под которого выглядывает арбузоподобный живот. Прилизанные волосы, очки-колеса, аккуратные с проседью усики.

Слева и справа от толстяка – двое «накачанных» ребят в джинсовых костюмах. Взгляды настороженные, правые руки – в карманах. Телохранители. Впрочем, ничего криминального в этом нет. В наше время ни один бизнесмен не выходит из офиса без «прикрытия». Ибо отстреливают наших нуворишей с завидным постоянством и жестокостью.

– Фарид? Здорово, дружан!

Я осторожно присел на кушетку рядом с перевязочной. Поглаживаю разболевшееся бедро, заодно наблюдаю за встречей. Вижу – Фарид бледнеет, сильные руки подрагивают.

– Чего молчишь? Или не узнаешь? Могу напомнить…

Телохранители, остановившись поодаль, внимательно оглядывают проходящих мимо больных и врачей. Служба у них такая – всегда начеку. Толстяк стоит рядом с Фаридом, облокотившись одной рукой на стену.

– Узнал… Здравствуй…

– Молодец, что не забываешь… Кстати, дело к тебе…

Заговорил на непонятном языке, видимо, азербайджанском. Фарид ответил. Спокойная поначалу беседа постепенно накалилась, но собеседники не кричали – говорили напряженным полушепотом, жестикулируя и горячась.

На прощание толстяк бросил короткую фразу на русском языке. Нечто вроде: помни, не сделаешь – пожалеешь!

Троица в прежнем порядке проследовала к лифту. В открывшуюся кабину первым вошел охранник. Второй прикрывал босса сзади. Потом вошли и они.

В коридоре, кажется, посвежело, стало легче дышать. Но отступившая было боль, снова вцепилась в бедро.

Фарид уже не мурлычет, улыбки на лице – как не бывало, голова опущена на грудь.

– Что случилось?

– Ничего, батя… Вот повстречал старого знакомого… С матерью плохо, совсем плохо…

Сразу видно – врет. Разговор шел не о матери, о чем-то другом, более опасном для парня. В голове у меня застряла многозначительная фраза толстяка: «Не узнаешь? Могу напомнить…»

Что напомнить? Когда они с Фаридом виделись раньше? Может быть, на зоне?… «Не сделаешь – пожалеешь…» Что должен сделать Фарид?

Сейчас расспрашивать не стоит – парень слишком взволнован, он ни за что не отступит от выдумки о болезни матери.

Оставляю Фарида ожидать Гену, а сам медленно плетусь по коридору… Медленно – не то слово, тащусь улиткой, волоча за собой боль и отчаянье. На приветствия встречных больных, с которыми успел познакомиться, не отвечаю. Они понимают – человек после перевязки не в себе. Соболезнующе кивая, проходят мимо.

14

У входа в ординаторскую – начальник отделения, плотный мужик в очках. Как и у лечащего врача, лицо покрыто веснушками. Только у Вадима Васильевича веснушки сбежались к носу, оставив щеки «незасеянными», а у Федора Ивановича даже уши в крапинках.

Неужели медицинский персонал отделения подбирался по принципу «веснушчатости»?

Рядом с начальником отделения – Генина супруга. Используя время, пока мужа распинают на перевязке, спокойно беседует, улыбается. Скорей всего, речь идёт о состоянии здоровья Гены.

Придраться не к чему – обычная забота о болящем супруге.

За один бросок преодолеть расстояние от перевязочной до палаты сил явно недостаточно. Пришлось сделать вынужденный «привал» на кушетке. В коридоре их две: одна – возле перевязочной, вторая – у ординаторской. Поставлены они для таких бедолаг, как я.

Сижу, поглаживаю больное место, будто ребенка, прикорнувшего на коленях. Машинально вслушиваюсь в неторопливую беседу. В уши так и крадутся округлые, неторопливые фразы врача и заискивающие, убеждающие – женщины.

– Через пяток дней выпишем вашего мужа. Больница ему уже не нужна: улучшения не ожидается, ухудшение маловероятно. Если вдруг понадобится наша помощь – звоните. И поверьте моему опыту, Гене дома будет намного лучше. Здесь, в больничных условиях, слишком велики психологические нагрузки…

Убедительно говорит Федор Иванович, знает свое дело. Действительно, дома – значительно лучше. Ощущал это на собственной шкуре. Если бы не обманный ход Кольки Гошева, никому не удалось бы заманить меня в стонущую на все лады палату.

Дама, видимо, думает по-другому. Таинственно склоняется к начальнику отделения, будто готовится поведать тому некую важнейшую тайну…

Кажется, я знаю ее содержание. Не зря Генина супруга, разговаривая с врачом, подозрительно посматривает на меня. И старается говорить как можно тише.

Все правильно. Подобные вещи громко не выдают – стыдно. Их вручают собеседнику, как фальшивые банкноты, рассчитывая на его дурость и наивность.

– Я с вами не согласна, – мурлычет она, подальше спрятав острые коготки. – При любых психологических нагрузках Гене в больнице очень хорошо. За последнюю неделю он просто расцвел… А что дома? Станет общаться с коллегами по бывшей своей работе – естественно, расстроится. Соседи по лестничной площадке – простые работяги, далеко не интеллигенты, от них можно всего ожидать… Сами понимаете, люди бывают разные. Одни посочувствуют, другие позлословят… Подобные стрессы потяжелей больничных нагрузок…

Доктор соглашается. По крайней мере, внешне. На самом деле, нежелательные общения с хамами могут иметь для больного человека непредсказуемые последствия… Но под защитой супруги их, этих последствий, можно не бояться. В то же время в палате…

Мне понятно трудное положение веснушчатого лекаря, сравнимое разве с состоянием беззащитного кролика, атакуемого злющей собакой… Правда, миловидная женщина на собаку вовсе не походит, но в любой момент может оскалить зубы и выпустить когти.

– И потом, рассудите сами, что я стану делать дома с инвалидом, – расправляет коготки дамочка. – Его нужно купать, кормить чуть ли не с ложечки, водить, простите, в туалет… Не водить – носить на руках… Разве мне это под силу?… А у меня еще и ответственная, трудная работа. Научно-исследовательский институт – не завод и не ферма. Он требует полной отдачи, поглощает уйму времени…

Начальник отделения излучает максимальную доброжелательность и внимание. Интересно, как он реагирует на доводы женщины внутренне? Ведь они, эти доводы, напоминают капли яда, впрыскиваемые под кожу нормального человека. Ибо в каждом слове Гениной супруги – коварство и фальшь, нацеленные на то, чтобы любыми способами избавиться от мужа-калеки. Пусть на месяц, два, полтора… За это время, деятельная красавица обязательно отыщет пути для продления выпрошенного срока. Или для переселения мужа в какой-нибудь пансионат…

Федор Иванович мучительно подбирает слова помягче, фразы подоходчивей. Я, к примеру, не стал бы мучиться – высказался бы в лоб, по-мужицки, самыми крепкими выражениями. Может быть, тогда эта ехидна в человеческом облике уразумеет мерзость своего поведения…

А доктор вертится-крутится, краснеет, бледнеет.

– Не пойму… Простите за откровенность… Гена – ваш муж, отец ваших детей…

– Слава Богу, детей у нас нет! – панически замахала руками женщина, будто предположение о детях обидело ее. – Мне вполне мужа хватает… Я ведь не отказываюсь от него. Буду навещать, кормить, ухаживать… Конечно, не ежедневно – когда-нибудь нужно ж и на хлеб зарабатывать…

– Ваш муж, выражаясь старинным стилем, – герой… Пострадал, спасая от гибели человека… Он заслуживает внимания и заботы…

– Не знаю, кого и от чего он там спасал, – презрительно отмахнулась женщина. – Судя по некоторым его родственникам, увечье могло быть нанесено и при какой-нибудь… разборке.

Я насторожился. Кажется, не зря отмучился на жесткой кушетке целых полчаса… Сегодня же передам через Павла: пусть Гошев разведает все о родственниках безногого… Если отрешиться от штампованных ситуаций, то ноги теряют не только под колесами электричек…

И снова имя Гены выплыло в списке подозреваемых. Правда, под большим вопросом…

– Мне все понятно, – повысил голос начальник отделения, которому, похоже, изрядно надоели бесплодные переговоры. – Мы не имеем права держать человека с таким заболеванием. Решение – за вами.

Судя по выражению лица женщины, она готова на всё, вполне может отправить мужа в богадельню… Пристыдить её? Презрительно усмехнется… Упомянуть о жалости? Глупо.

С трудом поднявшись с кушетки, я заковылял к собеседникам. Дама, правильно оценив мои намерения, резко отвернулась и, не простившись с доктором, поспешила к лифту.

15

– Вы ко мне? – подхватил меня под руку Федор Иванович. – Что случилось? На вас лица нет… Перевязка? – наконец, догадался он.

– Она… проклятая, – с трудом выдавил я. – У меня – маленький вопросик… Если разрешите, конечно…

Видимо, доктор решил, что я выступаю ходатаем по измучившему его вопросу. Нахмурился, сжал губы. Но все же сделал приглашающий жест в сторону своего кабинета… Прошу вас, проходите… Только Гену я все равно выпишу…

Добрых пять минут я пытался устроиться поудобнее на полумягком стуле. Так, чтобы сидеть с достоинством, не вызывая жалости, и одновременно не вызвать нового всплеска треклятой боли.

Начальник примостился за своим столом. Вопросительно уставился на «ходатая».

– Я не по делу Гены, – поторопился успокоить я встревоженного доктора. – Как быть с ним – ваше право…

– Спасибо, – невесть, за что поблагодарил меня начальник отделения. – Что вы хотите узнать?

– Гошев проинформировал вас о моем задании?

– Да, что-то говорил. Правда, я не все понял… Вы выслеживаете преступника?…

– Задание именно такое… Заодно – подлечиться…

– Для меня, врача, второе – главное… Итак, что вы хотите узнать?

– В одной из женских палат лежит некая Галина Нефедова… К сожалению, отчество мне неизвестно… От чего она лечится?

– Фурункулез, – ответил доктор, сверившись с историей болезни. – Заболевание неопасное, но мучительное…

– Давно лежит?

Новое перелистывание коричневой папки с наклеенным листком на лицевой стороне.

– Неделя…

– Домашний адрес?

– Мытищи…

– Как же она попала в московскую больницу? Ведь в Мытищах есть своя, говорят, не хуже вашей.

Федор Иванович густо покраснел. Так, что веснушки почти пропали.

– Видите ли… Больница имеет право принимать… за плату… Питание, обслуживание, анализы, лечение… Учитывая наше тяжелое финансовое положение… Вы сами понимаете…

Я все понимал. Стало жаль человека, вынужденного выкручиваться, хотя никакого криминала здесь нет.

– И кто же оплачивает? Думаю, самой Нефедовой это не под силу…

– Точно не знаю… Какой-то коммерческий банк… Этим занимаются главврач, бухгалтерия…

– И много у вас таких… оплаченных?

Федор Иванович зашелестел бумагами. Извлек из ящика стола дополнительные папки…

– Всего несколько человек… Из женщин – Нефедова. Из мужчин – Новиков, Фомин, Трифонов… Все из вашей палаты…

Приблизительно так я и думал. Неплохая подобралась компания!

– И лечение всех четверых оплачивает один коммерческий банк?

– Кажется, да… Впрочем, по этому вопросу вам лучше проконсультироваться с главврачом больницы.

Ну, нет, дорогой эскулап, ни с кем больше консультироваться я не намерен. Разве только с Гошевым…

– Простите за назойливость, но… Все четверо поступили в один день или нет?

Собственно на этот вопрос я могу ответить сам. Поступили с разрывом в один-два дня максимум.

Федор Иванович покопался в папках. В одной, второй, третьей.

– Новиков и Васин – в один и тот же день, утром. Вечером приняли Трифонова, а на следующее утро Нефедову… Глядишь, вы из меня Мегрэ сделаете, – добродушно рассмеялся доктор.

Недавней хмурости как не бывало. Кажется, Федор Иванович готов ответить мне на любой вопрос, лишь бы он не был связан с настырной супругой Гены.

По логике вещей, один из трех мужчин и есть искомый вор в законе. Скорее всего, Васин и Новиков – его агенты. Их задача разведать обстановку, обеспечить безопасность. Нефедова прикрывает авторитета, как говорится, сзади… Похоже, Трифонов!

– Если я окончательно не надоел вам, скажите, пожалуйста, чем страдает Трифонов?

Начальнику отделения надоело копаться в папках. Болезнь Нефедовой ему известна, поскольку он – лечащий врач женских палат. Диагноз водителя он не знает.

– Посидите, отдохните, я ненадолго отлучусь… Побежит консультироваться с лечащим врачом?

Или возьмет историю болезни Сергея у дежурной сестры? В обоих случаях «отлучка» начальника отделения мне на руку – успею обменяться несколькими словами с Николаем.

На столе – два телефонных аппарата. Один – внутренняя связь – меня не интересует. Зато второй – кроваво-красный – городской… Прослушивается? Вряд ли. Кого могут интересовать больничные «секреты»?

Гошев ответил сразу. Будто сидел и смотрел на телефон, ожидая звонка.

– Времени мало, обойдемся без объятий и поцелуев.

– Согласен… Только скажите: как самочувствие?

– На высшем уровне. Температуру сбили… Слушай внимательно. Пропусти через частый фильтр родственников Гены-кандидата…

– Сделаю.

– Сегодня произошла неожиданная встреча Фарида с каким-то азербайджанцем. Тот посещал женскую палату, в которой лежит Галина… Кажется, Фарид и посетитель – давние знакомые. Возможно, по зоне… Нужно бы покопаться…

– Разберемся…

– Нужно срочно уточнить, кто и что Нефедова. Подозреваю – прикрытие человека, которого мы ищем…

– Уже провентилировали. Завтра встретимся – расскажу…

– Подозрительны водитель Трифонов и «такелажник» Васин. Нужна дополнительная проверка…

– Спасибо… У меня – малоприятная новость. Вьюнок доложил: его засекли во время телефонного разговора со мной… Насколько серьезно – не знаю. На всякий случай, очень прошу вас – никаких контактов. Завтра Вьюнок выпишется из больницы. Рисковать не станем… До свиданья…

Распрощались вовремя. Начальник отделения остановился возле дверей собственного кабинета и громко с кем-то разговаривает. Наверно, с медсестрой. Подает мне сигнал опасности… Я – на подходе, перестаньте копаться в моих папках…

А мне, между прочим, нужны они, его истории болезней, как новорожденному – подтяжки!

Вьюнок – кодовое имя сыщика Павла. Как ботают по фене – кликуха… Кто засек его во время разговора с Гошевым, что именно смогли услышать?

Ясно одно – я остался голеньким, без помощи и прикрытия. Внедрить в отделение другого сыщика – дело хлопотное, требующее немалого времени. А его, этого времени, почти не остается…