Текст книги "Прокурор республики"

Автор книги: Аркадий Ваксберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

И хотя у аппарата глава правительства, свита не осмеливается тревожить генерала. Пока что ясно одно: переговоры не начаты, хотя радиотелеграмма была послана почти сутки назад.

– Передавайте! – засунув руки в карманы пиджака, Ленин диктует. Передавайте. Мы категорически заявляем, что ответственность за промедление в столь государственно важном деле возлагаем всецело на генерала Духонина и безусловно требуем: во-первых, немедленной посылки парламентеров, а во-вторых, личной явки генерала Духонина к проводу... – Ленин на мгновение задумался, подыскивая самые точные, самые нужные слова. – Передавайте. Если промедление приведет к голоду, развалу, или поражению, или анархическим бунтам, то вся вина ляжет на вас, о чем будет сообщено солдатам.

Аппарат смолк, и сразу наступила тревожная, гнетущая тишина. Ленин подошел к Крыленко.

– Как вы думаете, Николай Васильевич, этот ультиматум проймет его?

– Вряд ли, Владимир Ильич, – ответил Крыленко.

Он давно уже понял, что Духонин ведет нечестную игру, не считаясь с интересами солдат, ставя на карту судьбу народа.

– Я согласен с вами... Но дождемся ответа.

Снова застучал аппарат.

– Пошли будить Духонина, – сказал телеграфист, взглянув на ленту.

Наступила долгая пауза. Наверное, Духонин читал запись разговора, который велся, пока он спал. Потом лента опять поползла. Духонин снова стал задавать вопросы: как начинать переговоры, с кем, когда...

Крыленко потерял терпение.

– Владимир Ильич, он ведь просто издевается над нами. В посланной вчера телеграмме ясно сказано, как и с кем...

– Ультимативно требуем немедленного и безоговорочного приступа к переговорам о перемирии... Между всеми воюющими странами,.. Благоволите дать точный ответ, – диктовал Ленин.

В последний раз Духонин попробовал отвертеться:

"Только центральная правительственная власть, поддержанная армией и страной, может иметь достаточный вес и значение для противников..."

– Отказываетесь ли вы категорически дать нам точный ответ и исполнить нами данное предписание? – продиктовал Ленин, и по тону его, по краткости и решительности, с которой был поставлен вопрос, Крыленко понял, что затянувшийся на два с лишним часа мучительный и бесплодный разговор подходит к концу.

"Точный ответ я дал..." Точного ответа он не дал, но увертки Духонина достаточно ясно говорили сами за себя.

Наступила решительная минута. Ленин уже не ходил по комнате, он почти приник к аппарату, и каждое слово его, когда он диктовал, дышало уверенностью и силой.

– Именем правительства Российской республики, по поручению Совета Народных Комиссаров, мы увольняем вас от занимаемой вами должности за неповиновение предписаниям правительства и за поведение, несущее неслыханные бедствия трудящимся массам всех стран...

Телеграфист не поспевал за быстрой ленинской речью. Ленин терпеливо ждал, пока он кончит стучать ключом.

Все уже было сказано. Выбор сделан.

Оставалось назвать преемника.

– Передавайте... – В усталом голосе Ильича послышались торжественные нотки. – Главнокомандующим назначается прапорщик Крыленко.

Председатель Совета Народных Комиссаров и Главнокомандующий всеми вооруженными силами Российской республики вышли на улицу. Стояла холодная, промозглая ночь. Ветер, налетавший с Невы, бил прямо в лицо.

– Пройдемся пешком, здесь недалеко. Впрочем...– Ленин смущенно осекся: скоро уже утро, а позади тяжелая, бессонная ночь. – Если, конечно, вы не устали, товарищ главком...

– Куда, Владимир Ильич?

– На радиостанцию. Надо обратиться к солдатам через голову ставки. Иначе о смещении Духонина узнают на фронте не скоро. Пусть солдаты сами начнут переговоры о мире. Так будет вернее.

Радиостанция помещалась на крохотном островке, омываемом Мойкой и двумя искусственными каналами, которым в Питере нет числа. Сюда пришли на исходе ночи девятого ноября Ленин и Крыленко.

Радист включил передатчик.

– Подождите, пожалуйста, минутку, – попросил Владимир Ильич и, присев за маленький столик, быстро написал текст воззвания: "Радио всем!"

"Радио всем... Всем солдатам революционной армии и матросам революционного флота...

Дело мира в ваших руках. Вы не дадите контрреволюционным генералам сорвать великое дело мира...

Вы сохраните строжайший революционный и военный порядок...

Пусть полки, стоящие на позициях, выбирают тотчас уполномоченных для формального вступления в переговоры о перемирии с неприятелем.

Совет Народных Комиссаров дает вам права на это.

О каждом шаге переговоров извещайте нас всеми способами...

Солдаты! Дело мира в ваших руках! Бдительность, выдержка, энергия, и дело мира победит!

Именем правительства Российской республики

Председатель Совета Народных Комиссаров

В. Ульянов (Ленин)

Народный комиссар по военным делам

и верховный главнокомандующий

Н. К р ы л е н ко".

...Брезжил поздний рассвет. Зябко поеживаясь, Владимир Ильич забрался на сиденье машины. Крыленко сел рядом.

– Куда теперь, Николай Васильевич? – весело спросил Ленин.

– В ставку!

– Нет, спать. Четыре часа спать. За нарушение будете судимы по всей строгости революционных законов. А потом готовьтесь к отъезду. Охрану возьмите.

И понадежней. Жаркая вам предстоит работка...

Было ясно, что Духонин без боя не сдастся: подтверждением тому служил разговор, который утром девятого ноября он вел со своими единомышленниками в Петрограде. Разговор был секретный, но его содержание тут же стало известно Крыленко.

Духонин утверждал, что большевики, "несомненно, бессильны", что они "не пользуются признанием страны" и что они "делают последние отчаянные попытки вернуть себе доверие темных народных масс". Искренне ли он заблуждался или тешил себя напрасными иллюзиями – так или иначе он не собирался добровольно уступать армию большевикам. Силы его были все еще достаточно велики. Сидевшие "под арестом" в Быкове, неподалеку от Могилева, мятежные генералы – Корнилов, Деникин, Марков и их сообщники обещали Духонину помощь "не словом, а делом". Резервы ставки пополнялись остатками частей, разгромленных под Петроградом: они тянулись в Могилев, рассчитывая на ставку как на свою главную опору. Наконец, о поддержке Духонина заявили все находившиеся при нем начальники военных миссий союзных державанглийской, французской, итальянской, японской, бельгийской, румынской и сербской, а также представитель армии Соединенных Штатов.

...Крыленко выехал на фронт во главе отряда солдат и матросов. Вместе с ним – Елена Розмирович, представитель ЦК Александра Коллонтай и председатель армейского комитета Эфраим Склянский, Вдогонку на фронт полетела радиограмма: "Солдаты, продолжайте вашу борьбу за немедленное перемирие. Выбирайте ваших делегатов для переговоров. Ваш верховный главнокомандующий прапорщик Крыленко выезжает сегодня на фронт..."

Первая остановка была в Пскове. Здесь находился штаб Северного фронта. Генерал Черемисов, командующий фронтом, не пожелал явиться к главкому: у них с Духониным было загодя уговорено саботировать любые распоряжения "самозванца".

Крыленко подозвал адъютанта:

– Сообщите Черемисову: Верховный главнокомандующий смещает его с должности.

В Двинске был штаб 5-й армии, одной из самых революционно настроенных. Именно ей Совнарком решил предоставить право начать первые самостоятельные переговоры о перемирии.

Прибыв в Двинск, Крыленко потребовал к себе командарма.

Повторилась та же картина. Болдырев не явился.

Не пожаловал он и на заседание армейского комитета.

Была опасность, что он попытается сорвать начало переговоров. Раздумывать некогда!

– Арестовать! – приказал Крыленко.

В эти же самые часы в Минске большевики заняли штаб Западного фронта и сместили командующего генерала Балуева. Та же участь постигла командарма 3-й армии генерала Парского.

Солдаты почувствовали себя хозяевами положения.

Армейские комитеты послали к немцам парламентеров.

Командование германских войск согласилось начать переговоры.

Сдвинулось! То, о чем все эти годы мечтала многомиллионная солдатская масса, то, к чему призывали и что обещали большевики, стало фактом.

Теперь – ставка...

Крыленко вернулся в Петроград, доложил обстановку Совнаркому. Был разработан план ликвидации ставки. Могилев брался в клещи. В обход – с юга на Гомель и Бобруйск, с запада на Оршу – двигались революционные части. С севера шли отряды, сопровождавшие главкома. Для бегства Духонину и его войскам оставался только один путь на восток – к Смоленску, но там по дороге их ждала бы засада.

...В салон-вагоне главкома шло совещание. На каждой станции Крыленко передавал телеграммы о движении частей и о положении в ставке. По карте уточнялось расположение сил.

С главкомом на Могилев выступили сводная часть моряков-балтийцев во главе с мичманом Сергеем Павловым, лейб-гвардии Литовский полк в полном составе, отряд разведчиков и отряд латышских стрелков. Сила внушительная, если к ней добавить войска, наступавшие с запада и юга под началом красных командиров Берзина и Лысякова.

Эшелон сделал остановку в Витебске. До Могилева оставался один перегон. Еще несколько десятков километров пути, и начнется бой.

Крыленко попытался предотвратить кровопролитие.

Он вызвал Духонина к прямому проводу.

– Я, Верховный главнокомандующий прапорщик Крыленко, предлагаю вам, генерал, сдаться без боя.

Сопротивление бесполезно. Могилев окружен войсками, преданными революции. Части Могилевского гарнизона вас не поддержат.

На другом конце провода долго молчали. Духонин в последний раз подсчитывал свои резервы: Георгиевский батальон – в недавнем прошлом личная охрана царя; четыре полка Финляндской дивизии, спешно переброшенные с Румынского фронта; шесть ударных батальонов; чуть ли не дивизия польских легионов из корпуса генерала Довбор-Мусницкого; Кубанская дивизия и бригада астраханских казаков, охранявшие дальние подступы к ставке; и еще много других отрядов, среди них – битые под Петроградом обломки эшелонов Краснова.

Не так вроде бы мало... Но Духонин был опытным солдатом, он понимал, что войска лишь тогда сила, когда они стреляют не в планах штабистов, а на поле битвы. Ему только что доставили воззвание Могилевского Военно-революционного комитета: "Признаем единственно законным и народным, выдвинутым самой революцией, верховного главнокомандующего русской армией, комиссара ныне существующего правительства прапорщика Крыленко".

...Наконец из Могилева пришел ответ: "Сдаюсь...

Единственная просьба: пусть Крыленко явится в ставку без войск".

Значит, победа. И без крови. То, к чему так стремилась русская революция.

Но как же без крови, если "ударники" овладели станцией Могилев? Если конвой освободил из-под ареста Корнилова, Деникина и других генералов, которые скрылись под охраной Текинского полка не для того же, конечно, чтобы мирно разойтись по домам?

Наступила ночь. Последняя ночь перед Могилевом.

Посланный главкомом вперед генерал Одинцов, еще в первые дни Октября перешедший на сторону революции, подтвердил, что ставка сопротивляться не будет.

Батальоны "ударников", которые намеревались сражаться с большевиками, удалили из города и отправили в Жлобин.

И все-таки приезжать в Могилев без войск было нельзя. "Охрану возьмите. И ненадежней...", – вспомнились слова Ильича.

Утром эшелоны балтийцев "бросили якорь" на Могилевском вокзале. Вслед за ними разгрузился Литовский полк. Когда прибыл поезд с вагоном главкома, повсюду уже стояли революционные посты, и весь город приветствовал посланцев красного Питера.

Крыленко послал за Духониным адъютанта и нескольких матросов, а сам отправился в Совет. Когда он вернулся, комендант поезда Приходько доложил:

– Товарищ верховный, Духонин в вашем вагоне.

Духонин явился в штатском черном пальто с барашковым воротником. В руках у него была такая же шапка. Добровольно сняв с себя генеральский мундир, он как бы свидетельствовал этим свою полную капитуляцию.

– Стоило ли, – спросил Крыленко, – сопротивляться, когда уже все было заранее обречено?

– Я солдат, – ответил Духонин, – я давал присягу. Солдат обязан исполнять свой долг перед родиной...

Крыленко махнул рукой.

– От присяги вас освободила революция. А свой истинный долг перед родиной – неужто вы его исполнили?

Духонин отвел глаза.

– Что со мной будет?

– Мне приказано доставить вас в Петроград.

– А потом?

Крыленко пожал плечами.

– Вы ведь знаете, что наша революция не злопамятна. Ну а чем нам платят за это враги? После взятия Зимнего юнкеров отпустили под честное слово. Они тут же подняли мятеж. С Гоцем конвоир поделился последним куском хлеба. Он подло обманул его, сбежал в ставку, чтобы подбить вас на бунт. Краснов дал мне лично слово солдата не воевать против революции.

Сбежал, сколачивает казаков для похода на Петроград и Москву. Так сколько же можно нам благодушествовать? Разве тот, на кого нападают, не вправе обороняться?

За окнами вагона послышались возбужденные голоса: "Тут он!", "Пусть выйдет!" Крыленко подошел к окну, увидел толпу. Многие были в солдатских шинелях и матросских бушлатах. Люди размахивали руками и чтото кричали.

– Товарищ Приходько, – обратился Крыленко к коменданту, который стоял в коридоре, – узнайте, пожалуйста, что им надо.

Вскоре Прихсдько вернулся.

– Требуют, чтобы вышел генерал Духонин. Я выставил часового у входа и потребовал, чтобы все разошлись. Не подчиняются, товарищ верховный...

– Хорошо, я выйду сам, – Крыленко накинул свой короткий нагольный полушубок, точно такой же, в какие были одеты матросы из отряда балтийцев, потертую папаху. – Ждите меня здесь, генерал, и никуда не выходите.

– Что за митинг, товарищи? – крикнул Крыленко с площадки вагона. – Чем недовольны?

– Духонина сюда!-кричали из толпы.-Пусть объяснит, зачем корниловцев отпустил!..

Весть о бегстве из Быкова генералов вместе с Текинским полком дошла, как видно, до солдат только сейчас. Ярость требовала разрядки.

– Генерал Духонин находится здесь, – властно крикнул Крыленко,-и никуда отсюда не уйдет! По распоряжению Совета Народных Комиссаров он будет доставлен в Петроград и предан суду революционного трибунала. Поэтому приказываю всем немедленно разойтись.

Толпа рассеялась, но едва он вернулся в салон, чтобы условиться с Духониным о передаче дел ставки, как за окном опять зашумели.

– Прошу салон не покидать, – напомнил Крыленко, выходя в тамбур, чтобы еще раз обратиться к толпе.

Теперь возле вагона стояло уже человек триста, может быть больше, в руках у многих были винтовки и гранаты. Крыленко заметил, что к солдатам и морякам примазалось много пьяной шпаны.

Ему не дали говорить. Несколько человек, оттеснив главкома, коменданта и часового, забрались в тамбур и пытались проникнуть в вагон. Вдруг на ступеньке появился сам Духонин. Он успел сказать: "Дорогие товарищи...", и тут же кто-то всадил ему штык в спину.

...Запершись в бывшем духонинском кабинете, Крыленко потребовал никого к себе не пускать. Самосуд толпы омрачил торжество победы. Как доложит он Совнаркому об этой расправе?

На столе, в кожаном переплете, лежала толстая тетрадь приказов по ставке. Крыленко раскрыл ее, стал читать. Последний приказ Духонина шел под номером 971.

"Приказ № 972, – четким почерком занес Крыленко в тетрадь. – Двадцатого ноября тысяча девятьсот семнадцатого года. Сего числа прибыл в ставку и вступил в должность верховного главнокомандующего армиями и флотом Российской республики".

Подписал: "Прапорщик Крыленко".

Это была историческая минута. Историческая для революции. Для страны. Для армии. В конце концов и для него самого. Ему было тридцать два года. Он всегда причислял себя к людям сугубо штатской профессии. Был учителем истории и литературы. Получил диплом юриста. Мечтал о научной работе. Стал профессиональным революционером – агитатором, пропагандистом, деятелем партийного подполья. По чистой случайности, из-за провала и ареста, попал в армию.

Офицер в самом младшем офицерском чине снискал себе всеармейскую популярность.

И все же никогда не мог он подумать, даже при самом богатом воображении, что станет главковерхом.

В критический, переломный момент истории страны.

И что на плечи его лягут неслыханной трудности задачи: вести армию не в бой, а на переговоры о мире; не допустить хаоса, но парализовать войну; защитить завоевания революции от посягательств ее внутренних и внешних врагов.

Он всегда выполнял любое задание революции. Выполнит и это.

Снова придвинута тетрадь в кожаном переплете, Бегут по бумаге строки приказа главкома:

"Именем революции ко всем солдатам революционной армии и флота.

Товарищи! Сего числа я вступил в Могилев во главе революционных войск. Окруженная со всех сторон ставка сдалась без боя. Последнее препятствие к делу мира пало. Не могу умолчать о печальном акте самосуда над бывшим главковерхом генералом Духониным – народная ненависть сильно накипела; несмотря на все попытки, спасти его не удалось, он был вырван из вагона на станции Могилев и убит. Причиной этому послужило бегство генерала Корнилова накануне падения ставки.

Товарищи! Я не могу допустить пятен на знамени революции, с самым строгим осуждением следует отнестись к подобным актам; будьте достойны завоеванной свободы, не пятнайте власти народа. Революционный народ грозен в борьбе, но должен быть мягок после победы.

Товарищи! С падением ставки борьба за мир получит новую силу. Во имя революции и свободы я зову вас к революционной сплоченности".

Неумолчно стучит аппарат прямого провода, связывающий ставку с Петроградом.

Приказ исполнен – ставка стела советской. Первый народный главком диктует свой первый приказ.

Бежит лента в аппаратной Петроградского штаба.

Ленту наклеивают на длинные телеграфные листы, вестовой отвозит их в Смольный. Ночью они попадают на стол редактора "Правды".

И утром свежие номера газеты разносят приказ главкома по всей стране.

СЛОВО ДЛЯ ОБВИНЕНИЯ...

Старой армии уже не существовало. Новая армия революции, получившая название Красной, отразила немецкое наступление и спасла завоевания Октября.

У ее истоков тоже стоял Крыленко: вместе с Подвойским он возглавлял Всероссийскую коллегию, которая формировала красноармейские части.

Третьего марта восемнадцатого года был подписан Брестский мир, а еще через день приказом Высшего военного совета должность главкома была упразднена: в ней теперь не было нужды.

Седьмого марта Петроградский революционный трибунал начал рассмотрение очередных дел. Во дворце, который раньше принадлежал великому князю Николаю Николаевичу, с утра было многолюдно. В роскошных залах, отделанных мрамором и зеркалами, судьи из народа воздавали по заслугам врагам революции. Сотни людей, разместившись на простых дубовых скамейках, которые привезли сюда из каких-то "присутственных"

мест, учились азбуке революционной справедливости:

перед ними разворачивались драмы, о которых нельзя было прочитать ни в одном романе, открывались такие бездны человеческого падения, от которых захватывало дух.

Здесь судили заговорщиков, убийц, спекулянтов, саботажников, мародеров, провокаторов, доносчиков, клеветников – тех, кто пытался отнять у народа завоеванную им свободу, и тех, кто особенно рьяно и подло служил царизму.

Крыленко уже был здесь однажды – в начале января, когда приезжал из ставки на открытие Учредительного собрания. Раскрыл утром газету – в глаза бросилось сообщение: "Приговор по делу Пуришкевича и других заговорщиков будет вынесен сегодня". Времени не было, и все же любопытство заставило его выкроить четверть часа. Как-никак он имел некоторое отношение к этому делу.

Приговор читал первый советский судья – один из тех высокоинтеллигентных русских пролетариев, чей талант раскрыла революция,-столяр Иван Жуков.

По обе стороны от него стояли шесть заседателей.

Приговор вынесли "именем революционного народа". Приговор заговорщикам, преследовавшим контрреволюционные цели, "достижение которых могло бы вылиться в кровопролитие". Стоя, с непокрытыми головами, слушали люди:

– Пуришкевича подвергнуть принудительным общественным работам при тюрьме сроком на четыре года условно, причелл после первого года работ с зачетом предварительного заключения Пуришкевичу предоставляется свобода, и, если в течение первого года свободы он не проявит активной контрреволюционной деятельности, он освобождается от дальнейшего наказания.

– Мало дали, – пробасил кто-то.

– Мало, мало! – загудел зал.

Судья поднял руку, призывая к молчанию.

– Граждане публика! – сказал он. – Трибунал может объяснить несознательным и неразобравшимся вынесенный приговор. Победивший народ не мстит своим врагам. Это буржуи и их жены выкалывали зонтиком глаза коммунарам. А народ великодушен. Людей темного царства надо изолировать, чтобы сделать их безвредными. Когда наша революция укрепится, мы их на все четыре стороны отпустим.

Судью слушали с напряженным вниманием. Многое было еще непонятно. Законов не существовало: старые революция сломала, новые еще не успела создать. Прежние представления о совести были опрокинуты. Раньше считалось чуть ли не естественным, во всяком случае – привычным, когда суд жестоко расправлялся с врагами режима. А суд революции, оказывается, вовсе не собирается мстить врагам, он лишь хочет не дать им возможности мешать победившему народу. Все это не сразу укладывалось в сознании. Крыленко видел, с каким трудом воспринимали в суде рабочие и солдаты принципы новой морали.

Усевшись в уголке просторного зала, не утратившего за эти месяцы своей парадности, он с интересом разглядывал заполнившую все скамьи и проходы толпу.

Раньше по судам ходили только праздные зеваки, чтобы убить время и наслушаться занимательных историй.

Теперь туда пришли рабочие, солдаты, городская беднота-те, кто хотел воочию увидеть торжество революционной справедливости.

За судейским столом появились председатель и заседатели. Под конвоем ввели в зал долговязого арестанта с козлиной бородой, в пенсне на тесемочке. Руки его неуклюже вылезали из коротких рукавов кургузого пиджака.

– Слушается дело по обвинению гражданина Деконского в провокаторстве, объявил судья. – Желающие выступить обвинителем есть?

В ту пору не было еще ни советской прокуратуры, ни организации защитников. Любой из публики мог быть обвинителем. И любой – защищать.

– Есть! – раздался голос.

– Пройдите сюда. Ваша фамилия, имя?

– Крыленко, Николай Васильевич. Член партии большевиков. По образованию юрист.

Зал зашумел: "Крыленко? Тот самый?"

Деконский был одесский эсер, там он ходил в знаменитостях и считался большим революционером. Эсеры даже призывали избрать его в Учредительное собрание. А теперь, когда вскрылись полицейские архивы, оказалось, что он был платным агентом охранки.

На суд пришли не только рабочие и солдаты, но и приятели Деконского. Когда Крыленко сказал, что среди эсеров оказалось немало предателей и доносчиков, кто-то крикнул с издевкой:

– Посчитайте доносчиков в своей партии!

– Посчитаем, – спокойно ответил Крыленко. – Посчитаем, не сомневайтесь. И осудим их куда строже...

Прошло два дня. Крыленко допоздна засиделся в Смольном. Накануне закончился партийный съезд. Николай Васильевич снова и снова перечитывал принятые им документы. Неожиданно вошел курьер.

– Мне сказали, что вы еще здесь, товарищ Крыленко. Вам пакет.

Сургучная печать... Надпись красными чернилами в правом углу: "Секретно"... Вручают ночью... Значит, что-то чрезвычайное?..

"Тов. Крыленко Н. В.

1) Отъезд в Москву состоится 10 марта с. г., в воскресенье, ровно в десять часов вечера, с Цветочной площадки.

2) Цветочная площадка помещается за Московскими воротами... Через один квартал за воротами надо свернуть по Заставской улице налево и доехать до забора, ограждающего полотно, повернуть направо...

Управляющий делами Совета Народных Комиссаров

Влад. Бонч-Бруевич".

О том, что правительство готовится к отъезду из Петрограда, Крыленко слышал и раньше. Но руководивший этой операцией Бонч-Бруевич так сумел законспирировать ее, что даже Крыленко не знал никаких подробностей. Всем наркомам и наиболее видным деятелям Советской власти, отправлявшимся с этим поездом в Москву, сообщили об отъезде в последнюю минуту...

От пустынной, совершенно заброшенной Цветочной площадки – тупика соединительных путей, примыкавших к основной магистрали, – поезд отошел точно в десять вечера, без гудка и огней. Свет дали только через час, когда состав был уже далеко от Петрограда.

Вскоре в вагоне появился один из секретарей Совнаркома. "При остановке просьба на платформу не выходить", – громко сказал он.

Увидев Крыленко, он подошел к нему.

– Владимир Ильич ждет вас у себя.

В ярко освещенном салон-вагоне Председателя Совнаркома все окна были плотно завешены. Здесь собрались самые ближайшие соратники Ильича. Бонч-Бруевич с юмором рассказывал о том, как ему удалось перехитрить эсеров, которых он убедил, что правительство переедет не в Москву, а на Волгу, и не сейчас, а месяца через два.

Ленин заразительно смеялся.

– А квартиры в Москве, Владимир Дмитриевич, вы нам подберете? Вспомнив о чем-то, Ленин снова захохотал. – Когда мы уезжали из Швейцарии, я зашел проститься к хозяину. Фамилия его Каммерер, сапожник. – Он обратился к Крыленко: – Это было в Цюрихе, мы сняли там квартиру уже после вашего отъезда, Николай Васильевич... Каммерер удивился: "Смешно, господин Ульянов, уезжать, когда деньги за квартиру уплачены вперед. Разве у вас столько денег, что вы можете разбрасывать их на ветер?" Я ему объясняю: много, мол, у меня в России дел. "Больше, чем здесь?" – спрашивает. "Думаю, что больше", – отвечаю я. Каммерер посмотрел на меня с сомнением: "Положим, больше писать, чем здесь, вы уже не сможете. Найдете ли вы в России квартиру – это тоже вопрос, газеты пишут, что там теперь большая нужда в помещениях".

– И что же вы ему ответили, Владимир Ильич? – весело спросил Крыленко.

– Что какую-нибудь комнатенку я себе все же найду, но едва ли она будет такой удобной, как у господина Каммерера. Он расчувствовался и сказал: "Ладно, я через месяц переезжаю на другую квартиру и там приготовлю вам комнату. На всякий случай. Все бывает, может быть, вы еще вернетесь". Выходит, если с квартирами в Москве будет туговато, у меня есть запасной вариант.

Все, кто собрался в тот вечер в ленинском вагоне, были связаны давней и прочной дружбой. Они любили шутку, задорную песню, состязания в остроумии за чашкой крепкого чая. Долгие годы подполья, тюрем, ссылок, эмиграции научили их ценить минуты общения.

Теперь, поглощенные огромной государственной работой, они встречались друг с другом все больше на совещаниях, заседаниях, конференциях, митингах.

Сутки были расписаны почти поминутно, посвятить "просто" разговору хотя бы час казалось недоступной, расточительной щедростью. Ночь в поезде, свободная от повседневных дел, была счастливой случайностью.

Но Ленин вдруг посерьезнел, заторопился в свое купе. "Устал, отдохнуть ему надо", – подумал Крыленко, с тревогой вглядываясь в осунувшееся, бледное лицо Ильича.

Он не знал, и никто тогда не знал, что, запершись в купе, Ленин снова сядет за стол. И напишет – на одном дыхании – одну из самых вдохновенных своих статей"Главная задача наших дней", раздумья о России, о революции, о насущных задачах...

Как и все большевики, прибывшие с совнаркомовским поездом из Петрограда, Крыленко жил сначала в 1-м Доме Советов, где ныне помещается гостиница "Националь". Здесь нашлась квартирка и для Владимира Ильича. Вечерами наркомы, члены ЦК, видные деятели партии собирались у кого-нибудь, приносили из кубовой кипяток, пили жидкий чай и спорили, спорили, предстояло не только выводить страну из разрухи, строить новую жизнь, но и бороться с врагами – явными и тайными.

С явными и тайными врагами и послала теперь партия бороться Крыленко: в конце марта Совнарком поручил ему организовать публичное обвинение в революционных трибуналах Советской республики. Этим же постановлением Елена Федоровна Розмирович была назначена руководителем комиссии по расследованию самых важных и крупных политических преступлений.

ЧАС РАСПЛАТЫ

В воскресенье, третьего ноября, накануне первой годовщины Октября, в Москве открывали памятники великим деятелям прошлого: революционерам, писателям, мыслителям. Посреди Александровского сада был воздвигнут бюст Робеспьеру, у кремлевской стены – народным поэтам Никитину и Кольцову, на Трубной площади – Тарасу Шевченко. Готовились торжества, и Крыленко загодя обещал принять в них участие. Он хотел сказать слово о поэтах, прочитать свои любимые стихи.

Но неожиданные события заставили его отказаться от этого плана: в Петроград добровольно пожаловал и передал себя в руки властей Роман Малиновский; предателя доставили в Москву, спешно велось следствие, и уже на пятое ноября был назначен суд.

Целыми днями Крыленко готовился к процессу, которой подводил итог давней и темной истории, нанесшей столько тяжких ударов партии.

...Суд открылся ровно в полдень пятого ноября.

Бывший зал Судебных установлении в Кремле был переполнен. Люди, прошедшие подполье, тюрьмы и ссылки, люди, которые привыкли всегда чувствовать рядом плечо товарища, пришли на заключительный акт трагедии разоблачение того, кого они некогда считали своим другом.

Его ввели под конвоем, и Крыленко, сидевший на возвышении против скамьи подсудимых, не узнал былого "героя". Куда делись его лихость, заносчивость, самодовольство?! Перед судом предстал сломленный, с потухшим взглядом человек, нимало, казалось, не интересующийся своей судьбой.

Неужто и в самом деле ему все было глубоко безразлично? Но тогда зачем же он добровольно вернулся?

Зачем проделал нелегкий путь по опаленной войною Европе из своего безопасного заграничного далека, зачем явился в Смольный, зачем сказал: "Я – Малиновский, судите меня"? Угрызения совести? Но как тогда вяжется с ним эта маска холодного безразличия решительно ко всему? А может быть, эта маска лишь составная часть общего плана? Но какого? Чего же в конце концов он хочет, этот насквозь изолгавшийся человек, который безжалостно торговал своими товарищами и ревностно служил злейшим врагам своего класса? ^

Всего четыре года, день в день, отделяло его от той памятной даты, когда царскими сатрапами были арестованы его товарищи по думской фракции. Ту, почетную, скамью подсудимых он с ними не разделил. Теперь он сидел один на другой скамье подсудимых – позорной.

– Объявляется состав суда...

За столом, покрытым красным сукном, заняли места семеро судей. Их имена, их объективность и честность были всем хорошо известны. И председатель – латышский большевик Отто Карклинь, и столяр, а потом первый советский судья Иван Жуков, и старый подпольщик, рабочий-металлист Михаил Томский...