Текст книги "Библиотека фантастики и путешествий в пяти томах. Том 3"

Автор книги: Аркадий и Борис Стругацкие

Соавторы: Иван Ефремов,Север Гансовский,Дмитрий Биленкин,Владимир Григорьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

Дмитрий Александрович Биленкин. Прилежный мальчик и невидимка

«Хочу отлично кончить школу, потом институт, затем делать открытия».

Не помню, в каком классе, в каком из сочинений на вечную тему "Кем я хочу быть" Илюша Груздев написал это. Может быть, ему было тогда четырнадцать лет, а возможно, и семнадцать. Ясно вижу другое: мальчика в серой курточке с отложным воротничком и красным от старания затылком, склоненного над аккуратной тетрадью, в которой он аккуратным почерком пишет о своем желании делать открытия и аккуратно промокает последнее слово.

Похвальбой здесь и не пахло. Груздев никогда не хвалился, никогда не витал в облаках, – он точно и прилежно следовал выработанной им программе жизни. Раз он написал "хочу отлично окончить…", он и окончил школу на круглые пятерки.

В институте он был для нас живым укором. Кто-то убегал с лекций на концерт – Илюша сидел от звонка до звонка, круглым и четким почерком записывал лекцию слово в слово. Кто-то влюблялся, и наука переставала для него существовать, – Груздев дотемна сидел в лаборатории, переливая содержимое колб в пробирки и обратно. Кто-то хрипел в спорах о жизни, искусстве – его же озарял зеленый свет лампы в читальне. Словно какой-то уверенный и бесстрастный автопилот вел Илюшу сквозь все соблазны и помехи от одного пункта его программы к другому. "Видите ли, – сказал он, когда однажды мы его всерьез прижали, – игла только потому легко проходит сквозь твердый материал, что она тонка…" Сказал он это твердо, убежденно и тотчас склонился над книгой.

В сердцах, за глаза мы называли его именем того самого чеховского ученого из рассказа "Скучная история", который прилежен, но пороха не выдумает. Позднее я понял, что это не так. Груздев был героем иных горизонтов. Хитрый Ньютон во время она пустил гулять по свету историйку, что яблоки (то бишь открытия) висят невысоко и сами валятся на голову. Конечно, Ньютон издевался. Яблоки (то есть открытия) висят так высоко, что до них запросто не дотянешься. Кто-то гениальный умеет сбивать их ловко заброшенным в поднебесье камнем эксперимента или теории. Для этого, кроме гибкой руки, нужен, очевидно, необычный глазомер.

Но есть и другой путь. Старательно, изо дня в день, без взлетов, зато упорно, громоздить камень за камнем пирамиду, чтобы затем встать на ее вершину и сорвать редкостный плод. Чеховский герой умел воздвигать пирамиду. Делал он это с прилежанием муравья, но и с сообразительностью муравья. Пирамида громоздилась наобум, вершина ее была нацелена в "белый свет, как в копеечку". Но даже если бы ее острие случайно и коснулось плодоносящей ветви, чеховскому ученому и в голову бы не пришло протянуть руку. Его могла бы привести в сознание только внушительная шишка, но в отличие от яблок открытия сами на голову не валятся.

Груздев и рад был бы лихо сшибать в научных поднебесьях грозди открытий, для того он и ограничивал себя, но чего-то ему не хватало. Лишь через много лет я понял чего. Его рука двигалась лишь в одной плоскости и своенравно отказывалась обрести гибкость руки гения. Да и глазомер подвирал: точнее, походил на сильный бинокль, которым мы пытаемся возместить природный недостаток зрения, но который, позволяя четче видеть, сужает поле зрения.

А Груздев так тщательно и долго мастерил себе бинокль, что уж и не мог его отнять от глаз. А метко прицелиться, упершись взглядом в бинокль, предприятие неимоверной трудности.

Естественно, Груздев стал строителем пирамиды. Но он все же знал, как ее возводить, и куда вести кладку, и где надо подпрыгнуть…

Шли годы, а он все строил и строил. Спал, ел – и строил. Ведь сделать открытие, хотя бы одно, было конечным пунктом его жизненной программы, его целью, мечтой и страстью. Им восхищались: верней не им, а его трудолюбием, само– и всегозабвением. Ему присудили кандидата, затем доктора наук кладкой его пирамиды уже столькие воспользовались, как трамплином фактов, что было просто неприлично обделить Груздева учеными званиями.

Я его терял на долгие годы из виду, а встречая, находил все тем же старательным мальчиком с краснеющей от прилежания шеей и аккуратным почерком, которым записывалось все относящееся к делу и только относящееся к делу. Он и старел будто по программе – в тридцать появились морщинки и залысины, в сорок он страдал геморроем, в пятьдесят его одолела гипертония, а над лысинкой петушиными гребнями курились жидкие седины. Но открытий за ним все еще не значилось. Я уже было решил, что его программа так и останется невыполненной, но я, оказывается, был плохого мнения о достоинствах прилежания и самоограничения.

Однажды он появился у меня. Лицо его сияло скромным торжеством, совсем как в школьные дни, когда он получил несколько пятерок подряд.

– Поздравь меня, – сказал он. – Я сделал открытие.

– Поздравляю. А что за открытие?

– Наконец-то после тридцати лет поиска я нашел способ, как сделать человека невидимым.

– Да ну?!

– Уже проверено на опыте.

Первой моей мыслью, сознаюсь, было: "Немыслимо, чтобы Груздев…" Как вдруг меня осенило. Все же очень просто: он, наконец, закончил возведение своей пирамиды. И сорвал то, к чему прилежно тянулся всю жизнь.

И я преклонился перед ним.

– Мне нужна твоя помощь, – торжественно сказал он. – Я передал все материалы в Комитет открытий, и меня сегодня вызвали туда. Я, знаешь, никогда не сталкивался…

Он смущенно пошевелил пальцами. Я понял, что он имеет в виду. Он никогда не сталкивался с тем, что выходит за пределы чистой науки, дабы не отвлекаться. В восторге, что могу быть полезен, я вместо ответа бросился его обнимать. Он неумело, но с достоинством принял мои излияния.

Эксперт Комитета, открытий меньше всего выглядел чиновным сухарем. Лобастый, живой, его глаза из-под выпуклых очков взирали на мир с неукротимым любопытством.

– Мы рассмотрели вашу заявку, – сказал он Груздеву. – Необыкновенное количество фактического материала! Бездна работы! Еще никто не прилагал столько усилий, чтобы сделать открытие. Вам памятник надо поставить.

Груздев застенчиво сиял.

– Просто я шел всю жизнь к этому. Только к этому…

– М-да… – Лицо эксперта выразило сострадание. – Но дело вот в чем… Мы вызвали вас, чтобы вы нем помогли. Открытие должно нести пользу людям, таков закон. Вот мне и хотелось бы узнать, какую пользу может принести ваше открытие…

– Как! – изумился Груздев. – Незримый, всепроникающий, неуловимый человек – это… это… Об этом мечтали, к этому стремились… Фантасты писали…

– А зачем человеку невидимость? У Уэллса – чтобы безнаказанно воровать деньги. Но, простите, в нашем коммунистическом обществе, где денег нет…

– М-м… Да, вы правы, но… Военное применение, скажем…

– На земле давно вечный мир!

У Груздева привычно покраснела шея.

– Ведь и верно, войн уже нет, как же я забыл… Но ведь могут быть и мирные применения!

– Какие?

– Это… как его… На пляже если переодеваться… Неудобно, вот тут невидимость…

Эксперт поморщился.

На Груздева было жалко смотреть – вот-вот заплачет. Таким я его видел лишь однажды, когда он – не то в седьмом, не то в десятом классе – вдруг получил двойку.

– Может быть, человека удастся делать невидимым постепенно? – с надеждой спросил эксперт. – Чтобы, скажем, сначала исчезли мускулы… Это могло бы иметь значение в медицине.

Груздев помотал головой.

– Совсем же другой принцип… Человек либо видим, либо невидим.

Эксперт сокрушенно вздохнул.

– Да, задали вы задачку… Но давайте думать! Не может быть, чтобы такое выдающееся открытие было бы совсем бесполезно.

И мы думали. Мы напряженно, до пота думали, ибо теперь от нас зависела судьба Груздева.

– Эх, хоть бы шпионы еще были, – даже пожалел я. – Какой бы находкой было для них это открытие…

– Шпионов, слава богу, тоже давно нет, – жестко отрезал эксперт.

Я попытался представить себя невидимым – может быть, так лучше найду выход? Вот я встаю невидимый, сажусь завтракать, и чашка кофе, наобум протянутая женой, ударяется мне в плечо… Брр! На улице… Ну, уж нет, я не хочу, чтобы меня толкали. В лаборатории? Там, споткнувшись о мое прозрачное тело, меня могут облить чем-нибудь похуже горячего кофе. Концентрированной кислотой, например. В лесу на прогулке? Ну и что, какие преимущества мне это дает? В театре? В театре мне случайно сядут на колени. Хотя…

– Нашел! – подскочил я с места. – Для театра! Когда по ходу действия на сцене появляется какая-нибудь тень отца Гамлета!

– Но ведь таких пьес немного, – усомнился эксперт.

– Ну и что? Ну и что? Все польза.

– И в самом деле польза, – обрадованно заулыбался эксперт. – Вполне достаточная, чтобы оформить невидимку как изобретение новой детали театрального реквизита.

Я повернулся к Груздеву, чтобы спросить, как он относится к предложению. Но увидел пустое кресло. Невидимая рука отворила дверь кабинета, проскрипела половица, и дверь аккуратно притворилась за невидимым Груздевым.

– Пожалуй, это тоже можно записать как применение, – подумав, сказал эксперт. – Вместо того чтобы проваливаться на месте фигурально, человек может теперь осуществить это на самом деле.

Больше я Груздева не видел. Одни говорят, что он долго ходил среди нас невидимым, чтобы в таком состоянии легче сыскать применение своему запоздалому открытию, и его в конце концов сшиб автомобиль. Другие утверждают, что Груздев налаживает в театре сцены, где появляются привидения.

Дмитрий Александрович Биленкин. Обыкновенная минеральная вода

Наверху были перелески, топкие мочажины, серые домики деревень, в пасмурные дни похожие на усталых наседок. А внизу под двухкилометровым слоем песчаников, сланцев, известняков лежали черные озера, никогда не видевшие света.

Уже сотни миллионов лет в эту теплую от подземного жара, насыщенную углекислотой, сероводородом. углекислым аммонием воду не проникал с поверхности ни единый атом кислорода, не просачивалась ни одна капля дождя. Спокойствие, чуждое поверхности спокойствие, простерло крылья над смоляной поверхностью озер, переплетением тоннелей, куполами пещер. Иногда водную гладь колыхали подземные толчки; как легкое дыхание, ее шевелило лунное притяжение; лучи радиации, идущие из кристаллических недр, где распадались радиоактивные минералы, неустанно пронизывали толщу озер. Но это были движения отнюдь не губительные, наоборот, необходимые для того, чтобы нить развития без обрывов пря лась все дальше и дальше.

И все шло так, как оно должно было идти по непреложным законам природы. Сначала радиация связала часть углекислоты, сероводорода и аммония в аминокислоты. Потом возник белок, и началось великое таинство зарождения жизни… Природа, благо вновь создались подходящие условия, слепо повторяла эволюцию, однажды уже свершившуюся на земле миллиарды лет назад почти в таких же минеральных, теплых, спокойных лагунах.

Самые первые, крохотные, беспомощные, но уже живые существа звездочками эволюции вспыхнули в черной воде озер, когда на поверхности появились шумные люди в ковбойках и высоких сапогах. Скрежещущее долото бура пронзило толщу пород, и ахнули, пошли кругами волн тихие воды вечной ночи. Вместе с буром в подземелье хлынул ручей промывочной жидкости, и там совершилась незримая и быстрая катастрофа: вода, которая пришла с поверхности и которая несла кислород, химические реагенты, убила первых, еще не окрепших существ эволюции – микробов. И когда насосы выбросили на поверхность струю минеральной воды, уже ничто не говорило о ней, как о недавней колыбели живого. Встряхнув пробирку, аналитик поморщился.

– Отличная минеральная вода. Но загрязнена органикой.

– Придется ставить фильтр очистки, – возразили ему.

– Но это на полкопейки удорожит стоимость воды.

– Ну и что? Москва хочет пить, а эта вода под боком. Кстати, как мы ее назовем?

– Как обычно: "Московская минеральная". Какой у нас там номер по порядку? Ага, так и напишем на этикетках: "Московская минеральная #3".

***

…В жаркий летний день, когда каблучки женщин пятнают асфальт дырочками, к ларьку протиснулся пожилой, обливающийся потом мужчина.

– Стакан боржома, – сказал он, протягивая гривенник.

– Боржома нет, – через плечо бросила продавщица.

– Тогда ессентуки.

– Тоже нет. Есть "Московская минеральная #3".

Человек перед этим много часов просидел за письменным столом, пытаясь обобщить все известные науке факты и найти ускользающую догадку происхождения жизни на Земле, то, как возникли и как выглядели самые первые организмы. Он был настолько поглощен этим, что химический состав минеральной воды, отпечатанный на этикетке и точь-в-точь отвечающий составу первичных морей, воспринял как должное. Как проекцию на окружающее одной из страниц своей рукописи.

– Черт знает что! Ладно, налейте стаканчик московской.

– Вам с сиропом или без?

– Конечно, с сиропом! И похолодней!

Продавщица вынула из холодильника запотевшую бутылку. Ученый с жадностью припал губами к ледяному стакану, шипящему пузырьками углекислоты, крякнул, вытер со лба пот и пошел по длинной, бесконечно длинной раскаленной улице к себе домой мучиться над тайной зарождения жизни.

Дмитрий Александрович Биленкин. Грозная звезда

О странном исчезновении Грозной звезды лучше других мог бы рассказать Юрий Шим. Но его записи, я думаю, будут найдены (если их вообще удастся отыскать), когда след величайшей опасности сотрется в памяти настолько же, насколько сейчас забылись средневековые эпидемии чумы.

Поэтому я и попытался восстановить истинный ход событий.

Фактов немного, и они общеизвестны.

Холодной мартовской ночью прошлого года Лунная обсерватория впервые заметила Грозную звезду, слабо блеснувшую на фоне созвездия Гончих Псов. Поскольку теперь на небосводе ежегодно открывают тысячи новых звезд. Лунная обсерватория даже не сообщила о незнакомке на Землю. Но Говард Уиппл, проанализировав ее спектр, убедился, что это несамосветящаяся звезда класса "зет", масса которых лишь в двадцать-тридцать раз превышает массу Юпитера. Это значило, что звезда (у нее тогда был лишь каталоговый номер) горит отраженным светом Солнца и, следовательно, находится в окрестностях нашей системы. По смещению спектральных линий удалось также определить ее скорость – неслыханную, близкую к скорости света (солнечные лучи высвечивали звезду в черной бездне неба, как сапфир).

Наблюдения вызвали переполох. Сотни телескопов, радиотелескопов, нейтриноаппаратов в тот же час нацелили свои жерла, антенны и камеры на незнакомку.

Истина была столь ошеломляющей, что ей было не поверили (в Деймосской обсерватории одну из счетных машин даже отправили в ремонт). Звезда мчалась прямо к Солнцу! Уточнения могли вселить ужас в слабые сердца: звезда должна была пройти мимо Солнца, но на таком расстоянии от Земли, что нашей планете неминуемо грозило сильное искривление орбиты. Ей, правда, не предстояло разделить участь Плутона, который был обязан сделаться спутником Грозной звезды. И все же последствия ее прохождения могли стать губительными.

Вывод математики был неоспорим. Речь шла лишь о времени, достаточно кратком, отделяющем нас от катастрофы. Успеем ли мы что-нибудь предпринять? Приход Грозной звезды всех застал врасплох: нельзя же было всерьез принимать давнюю фантазию Уэллса! Астрономов обвиняли в самоуспокоенности, и напрасно. Даже в последнее время, когда выяснилось благодаря галактическим полетам, что темных звезд во вселенной куда больше, чем светящихся и радиозвезд, и что "космический город" заселен тесно, вероятность опасной встречи оставалась ускользающе малой.

Но если бы это было и не так, что менялось? Звезда – не камень.

В оставшееся до столкновения время на Земле только и думали что о Грозной звезде, только и работали ради проблематичного спасения. Я не хочу останавливаться на этом тяжелом периоде.

Потом… Да, потом звезда вдруг изменила направление своего полета. Это походило на чудо, это опровергало все законы небесной механики, но это было так. Звезда прошла в стороне от Солнца, и мы долгое время могли (уже без страха) любоваться, как пламенеющий сапфир менял в ночном небе цвет сначала на зеленый, потом на желтый, тускнел, пока не стал оранжевой точкой, какой мы видим его сегодня.

Радость была столь велика, что даже исчезновение "Антея" с экипажем прошло почти незамеченным.

"Антей", как известно, был уникальным звездолетом столь высоких скоростей, что в сравнении с ним все остальные корабли казались тихоходными баржами. Его гибель в любое другое время прозвучала бы пощечиной земной технике, тем более что его путь не таил в себе неожиданностей (это было доказано предыдущими полетами к звездам Рейеса и Белова).

Объяснений, почему свернула Грозная звезда, в последние месяцы выдвинуто масса. Но и самое правдоподобное (звездой управляли разумные существа) не выдерживает критики. Хороши разумные существа, которые сначала слепо летели навстречу потрясениям и потом, узнав о землянах, уважительно прошли мимо, не попытавшись связаться!

Между тем никто почему-то не поставил рядом два необъяснимых факта и не попытался одной загадкой объяснить другую. Может быть, это произошло оттого, что мы все еще недостаточно верим в находчивость человека.

Вот мое объяснение.

В момент появления Грозной "Антей" находился в Большом Протонном облаке, откуда никакого сигнала подать нельзя. Не заметить Грозной экипаж "Антея" не мог. Надо также считать звездолетчиков олухами, если предположить, что они не описали замеченного небесного тела. А сделав это, они не могли не понять, какая беда грозит Земле.

Кстати сказать, в дни Великого кризиса я слышал разговоры, связывающие "Антей" с появлением Грозной звезды. Эти люди утешали себя мыслью, что если вся наша система погибнет, то горстка космонавтов на "Антее" все равно уцелеет, и, значит, еще не все потеряно. В действительности, однако, произошло обратное: Земля уцелела, а "Антей" погиб…

Я утверждаю: Земля уцелела именно потому, что погиб "Антей".

Перенесемся мысленно на "Антей" в ту минуту, когда звездолетчикам стало ясно, куда держит свой страшный путь Грозная звезда. Вот они сидят, стиснув руки, за столом рубки перед листками с роковыми цифрами вычислений. Все уже перепроверено не раз и не два, надежды на ошибку больше нет. Сердцем они еще не верят в случившееся, но ум уже признал непоправимое…

Они очень разные, эти люди, те, что летят на "Антее". Спокойный и неуязвимый как для острот, так и для опасностей Юрий Шим, легендарный капитан, чей жизненный девиз – "невозможного нет, а если оно и есть, то, значит, за него не брался Юрий Шим", – известен всему космосу. Худой, как Дон-Кихот, поэт, художник и никогда не ошибающийся штурман Валерий Сегдин, чьи стихи и картины поведали нам о Галактике гораздо больше, чем его математические построения, – он всегда одет в плащ иронии, который, впрочем, неизменно распахивается от порывов чисто мальчишеской восторженности Сегдина… Молчаливая Галя Берестенко; весельчак Климов; врач Арзуманов, о котором все говорят "умный, хороший, прилежный и…" – и ничего больше не говорят, потому что Арзуманов замкнут, неразговорчив; новичок лаборантка Женя Вихрова – все эти характеры как бы представляют человечество в миниатюре.

Но думаю, в эту минуту различие стерлось. Я вижу одинаково сосредоточенные, встревоженные лица, то, как они стараются не глядеть друг на друга из боязни заразить друзей своей растерянностью.

Как всегда, первое слово предоставляется самому младшему в экипаже.

– Я думаю… надо лететь на Землю, – говорит Женя.

– Зачем? – спрашивает Шим.

– Чтобы всем быть вместе.

– Зачем?

– Ну… Да разве вы не понимаете!

Ее понимают все. Но Шим без колебаний отвергает предложение:

– Этим мы никому не поможем.

Опять молчание, вдвойне тягостное оттого, что ни один звук не проникает в рубку.

– Жизнь неистребима! – пылко восклицает Сегдин. – Никакая катастрофа не затушит ее искры, если люди не поддадутся страху и равнодушию перед неизбежным. Мы одна из таких искр жизни. Мы и те, кто еще уцелеет, должны все начинать заново.

– Это мы всегда успеем сделать, – возражает Шим. – Но что мы сейчас, сию минуту, можем и должны сделать, чтобы помочь Земле?

– Выйти из облака и послать сигнал…

"Мы ничего не можем сделать…" – раздаются голоса.

– Невозможного нет, – жестко отвечает Шим. – Надо думать.

И они думают. Сколько? Час, день, несколько дней? Этого мы не знаем. И кто нашел решение, тоже. Может быть, это был Шим? По логике вещей скорей всего так. Но обычная логика здесь вряд ли уместна, ведь обстановка была исключительной. Поэтому не исключено, что первым подсказал выход Арзуманов – "умный, хороший, прилежный и…" – и что еще мы знаем о нем? К сожалению, почти ничего…

А может, эту фразу, захлебнувшись от отчаянной решимости, выпалила Женя?

Важно одно. Кто-то сказал: "Мы должны разогнать "Антея".

И все согласились с этим, потому что такие решения принимаются лишь при полном единодушии.

Что тем самым звездолетчики обрекали себя на гибель, это подразумевалось. "Антей" мог, быстро израсходовав горючее, набрать скорость, столь близкую к скорости света, что его масса в полном соответствии с теорией Эйнштейна сравнялась бы с массой Грозной звезды и даже превзошла бы ее.

И экипаж "Антея" пошел на это. Стремительным, тяжеловесным ядром корабль промчался близ Грозной звезды, и этот прыжок сбил ее с курса. Вот почему звезда прошла в стороне от Земли. Вот почему бесследно исчез "Антей".

Тут не мешает упомянуть, что прыжок "Антея" сместил ось вращения Грозной и тем заставил звезду поклониться людям.