Текст книги "А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.10"

Автор книги: Аркадий и Борис Стругацкие

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 66 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

С е р г е й. О! Мамуля! А мы тут тебя ждем. Закусочки бы, а? Немудрящей какой-нибудь. А то ведь мы усталые, с работы, мороз, транспорт отсутствует, в такси не содют...

З о я  С е р г е е в н а. Хорошо,хорошо,пойдемте.

Слегка подталкивая, она вытесняет обоих приятелей в прихожую и выходит за ними.

К и р с а н о в (Пинскому, неприязненно).Вот оно, твое потакание!

П и н с к и й. А в чем, собственно, дело? Парню двадцать лет. Попытайся вспомнить, каким ты сам был в двадцать лет...

К и р с а н о в. В двадцать лет у меня не было денег на выпивку.

П и н с к и й. А у него есть! Потому что он работает! Ты в двадцать лет был маменькин сынок, а он работяга. И работа у него, между прочим, достаточно поганая. Ты бы в такой цех не пошел, носом бы закрутил...

К и р с а н о в. Цех! Ты еще мне скажи – промышленный гигант! Кооперативная, понимаешь, забегаловка на три станка...

П и н с к и й. Ну, конечно! Ну, разумеется! Ведь наши дети могут подвизаться только на великих стройках! Все-таки ты, Станислав, иногда бываешь поразительно туп. Воистину, профессор – это всегда профессор...

Б а з а р и н. Мне другое не нравится. Что это за манера такая – водить в дом иностранцев! Нашел время...

П и н с к и й. Э, у них – свое время. А на наше время они поплевывают. И правильно делают...

К и р с а н о в. Боже мой, какое счастье, что электричества нет! Ведь он, едва только приходит, как сейчас же включает этот свой громоподобный агрегат... эту свою лесопилку!.. Особенно когда поддатый...

И тут же, словно по заказу, взрывается оглушительная музыка. Словно заработала вдруг гигантская циркульная пила. Впрочем, некая милосердная рука тотчас сводит этот рев почти на нет. Все трое смеются, даже Кирсанов.

П и н с к и й. У него же портативный есть, на батарейках!

К и р с а н о в (Базарину).Да, Кузьмич, оставляем мы тебе команду не в добром порядке.

Б а з а р и н. Ты что, собственно, имеешь в виду?

К и р с а н о в. А то я имею в виду, что меня вот забирают, Шурку забирают, и остается мой оболтус, хочешь ты этого или не хочешь, у тебя на шее.

Б а з а р и н. Перестань. Никуда вас особенно не забирают... и потом позволь напомнить тебе, у Сергея же еще Александр остается. Как-никак старший брат...

К и р с а н о в. Александр... Александра тоже придется тебе тянуть. Если уж на то пошло, то скорее уж Сережка не пропадет – он в этом мире как рыба в воде. А вот Александра тебе придется тащить на себе. И двух его детей. И двух его бывших жен. И третью жену, между прочим. У меня, честно говоря, такое впечатление, что там уже третья намечается...

П и н с к и й. Да, Олег Кузьмич, вы еще сто раз пожалеете, что сами повестки не получили. Представляете? «Словоблуды города Питера!» И – никаких вам хлопот с чужими детьми...

Вбегает Сергей.

С е р г е й. Пардон, пардон и еще раз пардон! Пап, мамуля сказала, что у тебя свечки лишние найдутся. Дай парочку, не пожалей для любимого сына!

К и р с а н о в (роясь в бюро).Обязательно надо перед приходом домой надраться...

С е р г е й. Да кто надрался-то? Пивка выпили, и все.

К и р с а н о в. Тысячу раз просил не являться домой в пьяном виде!.. Кто этот негр, откуда взялся? Зачем таскаешь в дом иностранцев?

С е р г е й. Да какой же он иностранец? Петров, Артур Петрович, наш простой советский человек. Мы с ним под Мурманском служили. Я ведь тебе рассказывал. Он же меня в эту фирму пристроил...

Б а з а р и н. А почему он тогда такой черный?

С е р г е й. А потому, что у него папан – замбийский бизнесмен. Он тут у нас учился. В Лумумбе. А потом, натурально, уехал – удалился под сень струй.

Б а з а р и н. Ах вот оно как. То есть он, получается, замбиец...

С е р г е й. Ну, положим, не замбиец, а га...

Б а з а р и н. Что? В каком смысле – га? Не понимаю.

С е р г е й. Объясняю. Папан у него из племени га. Есть такое племя у них в Замбии. Га. Но на самом деле Артур, конечно, никакой не га, а самый обыкновенный русский.

Б а з а р и н (глубокомысленно).Ну да, разумеется, поскольку мать у него русская, то вполне можно считать...

С е р г е й. Мать у него не русская. Мать у него вепска.

П и н с к и й (страшно заинтересовавшись).Кто, кто у него мать?

С е р г е й. Вепска. Ну карелка!.. Ну я не знаю, как вам еще объяснить. Народ у нас есть такой – вепсы...

К и р с а н о в. Ладно. Бери свечи и удались с глаз долой.

С е р г е й. Слушаюсь, ваше превосходительство! Премного благодарны, ваше высокопревосходительство! (Уходит.)

Б а з а р и н. Ну и поколение мы вырастили, господи ты боже мой!

П и н с к и й. Да уж. С чистотой расы дело у них обстоит из рук вон плохо. По-моему, все они русофобы.

Б а з а р и н. Ах да перестаньте вы, Александр Рувимович! Вы же прекрасно понимаете, что я имею в виду. Нельзя жить без идеалов. Нельзя жить без авторитетов. Нельзя жить только для себя. А они живут так, будто кроме них никого на свете нет...

К и р с а н о в. Жестоки они – вот что меня пугает больше всего. Живодеры какие-то безжалостные... Во всяком случае, так •мне иногда кажется... Без морали. Ногой – в голову. Лежачего. Не понимаю...

П и н с к и й. Не понимаешь... Мало ли чего ты не понимаешь. А понимаешь ты, например, почему они при всей своей жестокости так любят детей?

К и р с а н о в. Не замечал.

П и н с к и й. И напрасно. Они их любят удивительно нежно и... не знаю, как сказать... бескорыстно, что ли! Любят трогать их, тискать, возиться с ними любят. Радуются, что у них есть дети... Это совершенно естественно, но согласись, что у нашего поколения все это было не так... А то, что ты их не понимаешь... так ведь и они тебя не понимают.

К и р с а н о в. Не собираюсь я с тобой спорить, я только вот что хочу сказать: я не огорчаюсь, если люди не понимают меня, но мне становится очень неуютно, когда я не понимаю людей. Особенно своих детей.

Пауза.

П и н с к и й (ни с того ни с сего).Был бы я помоложе, взял бы сейчас ноги в руки, только бы меня здесь и видели. Вынырнул бы где-нибудь в Салехарде, нанялся бы механиком в гараж, и хрен вам в зубы...

К и р с а н о в. Ну да – без паспорта, без документов. Всю жизнь скрывайся, как беглый каторжник...

П и н с к и й. Да что ты понимаешь в документах, профессор? Тебе какой документ нужен? Давай пять сотен, завтра принесу.

Пауза.

К и р с а н о в. Ноги в руки тебе надо было в прошлом году брать. Сидел бы сейчас в Сан-Франциско – и кум королю!

П и н с к и й. Нет уж, извини. Я всегда тебе это говорил и сейчас скажу. Они меня отсюда не выдавят, это моя страна. В самом крайнем случае – наша общая, но уж никак не ихняя. У меня здесь все. Мать моя здесь лежит, Маша моя здесь лежит, отца моего здесь расстреляли, а не в Сан-Франциско... Я, дорогой мой, это кино намерен досмотреть до конца! Другое дело – голову под топор подставлять, конечно, нет охоты. Вот я и говорю: молодость бы мне. Годиков ну хотя бы пятнадцать скинуть... дюжину хотя бы...

Звонит телефон. Все вздрагивают и смотрят на аппарат. Затем Кирсанов торопливо хватает трубку.

К и р с а н о в. Да!.. Это я... Ну? (Слушает.)А что случилось? (Слушает.)Ты мне скажи, дети в порядке?.. Ну, спускайся, конечно... (Вешает трубку.)Это Санька. У него какой-то нетелефонный разговор. Посреди ночи. (Замечает, что в дверях стоит Зоя Сергеевна.)Это Санька звонил, лапонька. С детьми все в порядке, но есть какой-то нетелефонный разговор. Сейчас он спустится.

З о я  С е р г е е в н а. Повестку получил.

К и р с а н о в (ошеломленно).Откуда ты взяла?

Зоя Сергеевна, не отвечая, подходит к столу и протягивает что-то Кирсанову.

З о я  С е р г е е в н а. На, приминитронг.

К и р с а н о в. Чего это ради? Я нормально себя чувствую. (Кладет таблетку на язык, запивает из чашки.) Я совершенно спокоен. И тебе советую.

Входит Александр Кирсанов, старший сын. Такой же, как отец, рослый, рыхловатый, русокудрявый, но без бороды и без какого-либо апломба. Живет он на последнем этаже по этой же лестнице. Видимо, только что разбужен – лицо помятое, волосы всклокочены, он в пижаме, в руке его листок бумаги.

А л е к с а н д р. Папа, я ничего не понимаю! Посмотри, что мне принесли. (Протягивает отцу листок. Базарину и Пинскому.) Здравствуйте.

Зоя Сергеевна со словами «дай сюда» перехватывает листок и склоняется у свечки. Все молчат. Зоя Сергеевна читает, потом молча возвращает листок мужу, а сама садится у стола и роняет лицо в ладони.

К и р с а н о в (плачущим голосом).Ну что же это за мерзость, в самом деле! «Распутники города Питера...» Ну как вам это нравится?

Б а з а р и н. Распутники?!

К и р с а н о в. «Распутники города Питера! Явиться к восьми утра на стадион “Красная Заря”...»

А л е к с а н д р (ноет).Я не понимаю, как я это должен понимать... Я сначала подумал, что это розыгрыш какой-то... Но ведь приходил настоящий посыльный в какой-то черной форме... расписаться потребовал...

З о я  С е р г е е в н а (не отнимая рук от лица).Дети проснулись?

А л е к с а н д р. Да нет, они спят. И потом, там у меня... В общем, там есть человек... Папа, ты что, считаешь, что это серьезно?

П и н с к и й. Понимаешь, Саня, мы с папой тоже такие повестки получили. Во всяком случае, похожие.

А л е к с а н д р. Да? Ну, и что теперь надо делать? Идти туда надо, что ли? За что? Папа, ты бы позвонил кому-нибудь...

К и р с а н о в. Кому?

А л е к с а н д р. Ну я не знаю, у тебя же полно знакомых высокопоставленных... Объясни им, что у меня двое детей, не могу же я их бросить, в самом деле... Как же это можно? Что у нас сейчас – тридцать седьмой год? Тогда – враги народа, а тут вот распутником объявили ни с того ни с сего... Какой я им распутник? У меня двое детей маленьких! Пап, ну позвони хотя бы ректору! Он же все-таки член бюро горкома...

П и н с к и й. Саня, сядь. Вот выпей чаю. Он остыл, но это ничего, хороший чай, крепкий... Не унижайся. Не унижайся, пожалуйста. И отца не заставляй унижаться. Они ведь только этого и хотят – чтобы мы перед ними на колени встали. Им ведь мало, чтобы мы им просто подчинялись, им еще надо, чтобы мы у них сапоги лизали...

А л е к с а н д р. Так ведь надо что-то делать, дядя Шура... Может быть, это ошибка какая-нибудь вышла... Может, можно как-то договориться. В крайнем случае отсрочку какую-нибудь получить... Ну позвони, пап!

З о я  С е р г е е в н а. У тебя там Галина сейчас?

А л е к с а н д р (расстроенно).Да.

З о я  С е р г е е в н а. Она завтра сможет побыть с детьми?

А л е к с а н д р. Откуда я знаю? Сможет, наверное...

З о я  С е р г е е в н а (поднимается).Пойдем со мной, я тебе дубленку отдам.

А л е к с а н д р. Зачем? Какую еще дубленку?

З о я  С е р г е е в н а. Твою. На которой я пуговицы перешила. (Направляется к двери в спальню.)

П и н с к и й. Не надо ему дубленку. Отберут у него эту дубленку в первый же день.

А л е к с а н д р (безвольно следуя за матерью).Да кому она нужна, старая, облезлая... Папа, ты пока позвони... Ну надо же что-то делать... (Уходит.)

К и р с а н о в. Мерзость... Мерзость!!! Ну хорошо, не угодили вам, не потрафили – посадите в тюрьму, к стенке поставьте, но ведь этого вам всегда мало! Надо сначала в лицо наплевать, вымазать калом, в грязи вывалять! Перед всем честным народом – обгадить, опозорить, в парию обратить! «Богач»! «Распутник»! Это Санька-то мой – распутник! Да он же ни с какой бабой в постель лечь не может без штампа в паспорте, для него же половой акт – это таинство, освященное законом, а иначе – порок, срам, грех! Нет, он, видите ли, распутник... Ну какая же все-таки подлая страна! Ведь силища же огромная, ни с чем не сравнимая, из любого человека может сделать мокрое пятно, из целого народа может сделать мокрое пятно!.. Но почему же обязательно не просто, не прямо, а с каким-нибудь подлым вывертом?..

Б а з а р и н. Станислав, прекрати.

К и р с а н о в. Нет уж, я скажу. Я и тебе скажу, и завтра им все это скажу! Ведь я чего-нибудь вроде этого ждал. Мы все этого ждали. «Товарищ, знай, пройдет она, эпоха безудержной гласности, и Комитет госбезопасности припомнит наши имена!..» Прекрасно знали! Что не может у нас быть все путем, обязательно опять начнут врать, играть мускулами, ставить по стойке смирно! Но вот такого! Презрения этого... унижения!.. Я давно пытаюсь представить себе, как должен выглядеть человек, отдельный человек, личность, но обладающий теми же свойствами, что наша страна... Вы только подумайте, какой это должен быть омерзительный тип – чванный, лживый, подлый, порочный... без единого проблеска благородства, без капли милосердия.,.

Б а з а р и н. Перестань сейчас же, я тебе говорю! Как тебе не стыдно? Это уже действительно чистая русофобия!

П и н с к и й. Ах-ах! Ну конечно же – русофобия. Обязательно! Везде же русофобы! Я только теперь понимаю, почему меня в пятидесятом на физфак не приняли! Русофобы! Пронюхали подлецы, что у меня бабушка русская... Стыдитесь, Олег Кузьмич! При чем здесь русофобия? Он же слова дурного про русских не сказал! Зачем же передергивать? И так тошно.

Б а з а р и н. Нет уж, голубчики! Это уж вы не извольте передергивать, Александр Рувимович и Станислав Александрович! Я и без вас все прекрасно понимаю! Точно так же, как и вы, я полагаю, что происходящее недостойно, но я-то считаю, что оно недостойно страны. Не страна у нас недостойная, как вы изволите утверждать, а то, что с нами происходит сейчас,– недостойно нашей страны. Это разные вещи, и путать их не надо. Проще простого – свалить в одну кучу и страну, и всех дураков с негодяями, которые в ней водятся... Я понимаю, мы с вами не в равном положении сейчас. Вы – под ударом, а я как бы выхожу чистенький... Но, уверяю вас, если бы эта молния ударила и в меня тоже, я бы закричал, конечно, потому что больно, потому что обидно, понимаю, но я бы заставил себя задуматься: почему? Почему выбрали именно меня? Может быть, все-таки не зря выбрали? Может быть, я жил как-то неправильно?.. Ведь все наши дураки и негодяи, они же к нам не с неба свалились, они же из нас, из гущи нашей, они глупые, однако нутром своим они всегда выражают именно гущу, ту самую, от которой мы все оторвались, отгородились своими окладами, своей чистенькой работкой, и, когда нам говорят: ну, ты, гад, выйди из строя, на колени! – может быть, не об унижении своем барском думать надо, а о том надо думать, что это наш последний шанс уразуметь, почему мы чужие, и покаяться... Не перед дураками покаяться, которые нас из строя выдернули, а перед строем...

К и р с а н о в. Да каяться-то в чем? В чем каяться? И перед каким таким строем? Перед общественным, что ли?

Б а з а р и н. Я не знаю, в чем ты должен каяться. Это тебе виднее. Я тебе уже говорил, что с определенной точки зрения и ты, и я, и он, мы все – зажравшиеся баре, которые берут много, а отдают мало. Мы привыкли к этому, и нам кажется, что так и должно быть. Мы сами построили себе свой модус вивенди, мы сами построили себе удобную в употреблении мораль... Ты вот защищаешь Саньку, что он у тебя бабник не простой, а законопослушный, но ты пойми, что, с точки зрения тети Моти, он и есть самый настоящий распутник! В тридцать лет – две жены, каждой по ребенку заделал, а теперь пожалуйста – у него еще и какая-то Галина... Ну что это – не распутство?

П и н с к и й. Ну хорошо. Положим, Саньку можно кастрировать, в крайнем случае. А со мной что вы прикажете делать? Тетя Мотя ведь не еврей, а я – еврей, дрянь этакая...

Б а з а р и н. Перестаньте, Александр Рувимович! При чем здесь опять евреи? Вы меня знаете, я не антисемит, но эта ваша манера сводить любую проблему к еврейскому вопросу...

П и н с к и й. Ну да, конечно! А как насчет вашей манеры – все сводить к мнению тети Моти?..

Б а з а р и н (проникновенно). Когда я говорю о тете Моте, я имею в виду мнение большинства. Того самого большинства, к которому все мы склонны относиться с таким омерзительным высокомерием... Я. подчеркиваю: я тоже грешен! Но я хотя бы пытаюсь хотя бы иногда встать на эту точку зрения и посмотреть на себя с горы...

П и н с к и й (с нарочитым еврейским акцентом).Таки себе хорошенький пейзажик, наверное, открывается с этой вашей горы!

Б а з а р и н. Вы, Александр Рувимович, совершенно напрасно все время стараетесь меня вышутить. Остроты отпускать – самое простое дело. И самое пустое! Вы понять попытайтесь. Понять! Не до шуток сейчас, поверьте вы мне...

П и н с к и й. А это уж позвольте мне самому решать. По мне так с петлей на шее лучше уж шутки шутить, чем каяться... А если уж и каяться, то никак уж не перед вами и не перед загадочной вашей тетей Мотей!

Б а з а р и н (бормочет).Гордыня, гордыня... Все мимо ушей...

К и р с а н о в (вдруг).Да, гордыня. Это верно. Хватит. (Подходит к телефону, набирает номер.)Сенатор? Ох, слава богу, что ты не спишь... Это Слава говорит. Слушай, мы здесь попали в какую-то дурацкую переделку. Представь себе: моему Саньке вдруг приносят повестку... (Замолкает, слушает.)Нет... нет-нет... «Распутники города Питера»... (Слушает.)Понятно... Понятно... И что ты намерен делать? (Слушает.)Нет, Зоя не получила, а я получил... (Слушает.)Понятно... Ну, значит, все будет как будет. Прощай. (Вешает трубку.)Он уже упаковался. Он у нас отныне «политикан города Питера»!

Освещенное небо за окном гаснет. Город погружается в непроглядную тьму.

КОНЕЦ ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ 

 ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Два часа спустя. Та же гостиная, озаренная свечами. Кирсанов за столом, придвинув к себе все канделябры, что-то пишет. Зоя Сергеевна пристроилась тут же с какой-то штопкой. Больше в комнате никого нет. Тихо. На самом пределе слышимости звучит фонограмма песен современных популярных певцов.

З о я  С е р г е е в н а. Что ты пишешь?

К и р с а н о в (раздраженно).Да опись эту чертову составляю...

З о я  С е р г е е в н а. Господи! Зачем?

К и р с а н о в (раздраженно).Откуда я знаю? (Перестает писать.) Надо же чем-то заняться... (Пауза.) А эти молодцы все развлекаются?

З о я  С е р г е е в н а. Надо же чем-то заняться...

К и р с а н о в. Надрались?

З о я  С е р г е е в н а. Нет. Во всяком случае, в меру. Слушают музыку и играют в какую-то игру. На специальной доске.

К и р с а н о в. В нарды, что ли?

З о я  С е р г е е в н а. Нет. Какое-то коротенькое название. То ли японское, то ли китайское...

К и р с а н о в. В го?

З о я  С е р г е е в н а. Да,правильно. В го.

Пауза.

В отдалении Гребенщиков стонуще выводит:

 
   Этот поезд в огне – и нам не на что больше жать,
   Этот поезд в огне – и нам некуда больше бежать.
   Эта земля была нашей, пока мы не увязли в борьбе...
 

К и р с а н о в. Вождь из племени га сидит и играет в го.

З о я  С е р г е е в н а. Сережка деньги отдал. Двести рублей.

К и р с а н о в. Что еще за двести рублей?

З о я  С е р г е е в н а. Говорит, ты ему давал в долг. В прошлом году.

К и р с а н о в. Гм... Не помню. Но похвально. (Пауза.)Ты ему все рассказала, конечно...

З о я  С е р г е е в н а. Конечно.

К и р с а н о в. Ну и как он отреагировал?

З о я  С е р г е е в н а. Сначала заинтересовался, стал расспрашивать, а потом ехидно спросил: «Веревку велено свою приносить, или казенную там на месте дадут?»

К и р с а н о в. Замечательное все-таки поколение. Отца забирают черт-те знает куда, а он рассказывает по этому случаю анекдот и садится играть в го...

З о я  С е р г е е в н а. Он считает, что нам с тобой вообще никуда не следует ходить...

К и р с а н о в (раздраженно).Ну да, конечно! Он хочет, чтобы они пришли сюда, чтобы вломились, заковали в наручники, по морде надавали... (Некоторое время угрюмо молчит, а потом вдруг с невеселым смешком произносит нарочито дребезжащим старческим голоском.)«Что, ведьма, понарожала зверья? Санька твой иезуит, а Сережка фармазон, и пропьют они добро мое, промотают!.. Эх, вы-и!»

З о я  С е р г е е в н а (утешающе).Я думаю, ничего особенно страшного не будет. Отправят куда-нибудь на поселение, будем работать в школе или в детском доме... Обыкновенная ссылка. Я помню, как мы жили в Карабутаке в сорок девятом году. Была мазанка, печку кизяком топили... Но холодина была зимой ужасная... А вместо сортира – ведро в сенях. Тетя Юля, покойница, она языкастая была... вернется, бывало, из сеней и прочтет с выражением: «Я люблю ходить в ведро, заносить над ним бедро, писать, какать, а потом возвращаться в теплый дом»... Две женщины немолодые, девчонка – и ничего, жили...

К и р с а н о в (с нежностью).Бедная ты моя лапа... (Слышится стук в наружную дверь.)Погоди, я открою. Это, наверное, Кузьмич, совесть его заела...

Он выходит в прихожую и возвращается с Пинским. Пинского не узнать: он в старом лыжном костюме, туго перетянутом солдатским ремнем, на голове – невообразимый треух, на ногах – огромные бахилы. В руке у него тощий облезлый рюкзак типа «сидор».

П и н с к и й. Я решил лучше у вас посидеть. Одному как-то тоскливо. Кстати, куда мне ключ девать? Сережке отдать, что ли? Я надеюсь, ему повестку еще не прислали?

К и р с а н о в. Еще не прислали, но могут и прислать. «Разгильдяи города Питера!»...

П и н с к и й. Да нет, вряд ли. Молод еще. Хотя, с другой стороны, тетя Мотя у нас ведь непредсказуема.

К и р с а н о в. Правильнее говорить не «тетя Мотя», а «Софья Власьевна».

П и н с к и й. А это одно и то же. Софья Власьевна, а кликуха у ей – тетя Мотя.

К и р с а н о в. Да-а, юморок у нас с тобой, Шурик... предсмертный.

П и н с к и й. Типун тебе на язык, старый дурень! Не дрейфь, прорвемся. В любом случае это ненадолго. Агония! Предсмертные судороги административно-командной системы. Я даю на эти судороги два-три года максимум...

К и р с а н о в. Знаешь, в наши годы – это срок.

П и н с к и й. Зоя, что это ты делаешь?

З о я  С е р г е е в н а. «Молнию» пришиваю.

П и н с к и й. Ну и глупо. Завтра она у него сломается, и что тогда прикажете делать? Пуговицы надо! Самые здоровенные... И никаких «молний», никаких кнопочек... Слушай, пойдем посмотрим, что ты там ему упаковала... Пошли, пошли!

К и р с а н о в. Тоже мне – старый зек нашелся.

П и н с к и й. Давай, давай, поднимайся... Зек я там или не зек, а на зеков нагляделся – я с ними две стройки коммунизма воздвиг, пока ты в кабинетах задницу наедал!..

Все трое уходят в спальню налево, и некоторое время сцена пуста. Слышен сдавленный голос Виктора Цоя:

 
   Мы хотели пить – не было воды,
   Мы хотели света – не было звезды,
   Мы шли под дождь и пили воду из луж...
   Мы хотели песен – не было слов,
   Мы хотели спать – не было снов...
 

Из прихожей справа появляется Базарин.

Б а з а р и н. Можно? У вас там опять замок заклинило...

Проходит на середину комнаты, озирается, останавливается у стола и, зябко потирая руки, читает оставленную на столе опись. Потом пожимает плечами, снова озирается, берет телефонную трубку и быстро набирает номер. Некоторое время слушает, потом нервным движением бросает трубку. Из спальни выходит Кирсанов.

К и р с а н о в. А, это ты... Куда звонишь?

Б а з а р и н. Да так... Занято все время... Ну, можешь меня поздравить. «Дармоед города Питера».

К и р с а н о в (не поняв).То есть? (И тут до него доходит.)Ну да?! Тоже получил?

Б а з а р и н. Пожалуйста, прошу полюбоваться... (Вынимает из нагрудного кармана и протягивает Кирсанову сложенную повестку.)

К и р с а н о в (кричит).Шурка! Зоя! Идите сюда! Кузьмич повестку получил!

Первым выскакивает Пинский, за ним появляется Зоя Сергеевна с теплыми кальсонами в руках.

П и н с к и й. Что такое? Что случилось? Епиходовкий сломал?

К и р с а н о в. Нашего полку прибыло. (Читает с выражением.)«Дармоеды города Питера! Все дармоеды города Питера и окрестностей должны явиться сегодня, двенадцатого января, к восьми часам утра на площадь перед городским крематорием...» Ого! Ничего себе, выбрали местечко!

П и н с к и й. Какие все-таки подонки!

К и р с а н о в (продолжает читать),«...иметь при себе документы, в том числе: аттестат, диплом и удостоверения об окончании специализированных курсов, а также необходимые письменные принадлежности...» Заметьте, ни о деньгах, ни о драгоценностях – ни слова. «Дармоеды, не подчинившиеся данному распоряжению, будут мобилизованы приводом. Председатель-комендант...» Ну и так далее. Что ж, все как у людей.

П и н с к и й (глубокомысленно).Это они, видимо, придурков набирают.

К и р с а н о в (с укоризной).Шура!

П и н с к и й. Ничего не Шура! Ты не понимаешь! Придурок в лагере – фигура почетная, дай нам бог всем стать придурками... Олег Кузьмич, а кто вам эту штуку доставил? Все тот же самый?

Б а з а р и н. Представьте себе, нет. Такой маленький, толстенький, немолодой уже... В очках, очень вежливый. Но ничего, конечно, толком не объяснил, потому что и сам не знает.

П и н с к и й. Ясно. Ну что ж, Олег Кузьмич, надо вам собираться... Позвольте несколько советов. Берите вещи теплые, поношенные, прочные, но самые неказистые. Никакого новья, никакой «фирмы», вообще лучше никакого импорта... Сало есть у вас дома? Возьмите сала.

Б а з а р и н. Да откуда у меня сало?

П и н с к и й. А что – вы не любите сало? Вот странно! Глядя на вас, никогда бы не подумал...

Б а з а р и н. Я, если хотите знать, вообще свинины не люблю и не ем.

К и р с а н о в (мрачно усмехаясь). «Для чего же ты не ешь свинины? Только турки да жиды не едят свинины...»

З о я  С е р г е е в н а (из спальни).Слава, иди сюда!

К и р с а н о в. Иду! (Уходит.)

П и н с к и й. Прошу прощения, Олег Кузьмич, я тоже вас покину, а то они там без меня наворотят... Этот обалдуй электробритву хотел с собой взять, еле-еле я успел перехватить. (Уходит.)

Базарин сейчас же подходит к телефону и снова набирает номер. Видимо, снова занято.

Б а з а р и н. Ч-черт...

Вешает трубку, принимается нервно ходить взад-вперед, лихорадочно моя руки воздухом. Слышно, как в отдалении играет музыка и Юрий Шевчук хрипло кричит: «Предчувствие-е-е... гражданской войны!.> Базарин останавливается около телефона, кладет руку на трубку и снова настороженно озирается. Потом снимает трубку и набирает номер.

Б а з а р и н. Алло. Семьсот два дайте, пожалуйста... Николай Степанович? Ах, это Сергей Сергеевич... Пардон, не узнал вас... Да, богатым будете... Вы знаете, Сергей Сергеевич, мне тут не совсем удобно разговаривать, поэтому разрешите, я коротко. Понимаете, я получил довольно странную повестку. Я бы даже сказал, оскорбительную. И дело не в том, что я напуган, как здесь некоторые, мне бояться нечего, но я не желаю принимать этот тон, все эти выражения, это оскорбительно... мне кажется, я этого не заслужил. Во-первых, я не понимаю, кто, собственно, проводит это мероприятие... что это за организация такая – «Социальная Ассенизация»? И что это за должность такая – «председатель-комендант»? Это же несерьезно, это же оперетта какая-то! Такое впечатление, будто это мероприятие имеет только одну цель – оскорбить человека... Что?.. Представьте себе: в крематорий! Это же просто издевательство какое-то... Что?

Входит Александр, волоча за лямку потрепанный рюкзак. Базарин смотрит на него, но в то же время как бы и не видит – все внимание его приковано к разговору.

Б а з а р и н. Это я понимаю... Это я п... Да, все это правильно, но я всегда полагал, что есть граждане, само положение которых... Что?.. Ах, вы так ставите вопрос... Ну, тогда конечно... хотя я со своей стороны... Да, разумеется... Хотя я со своей стороны... Что? Слушаюсь. Понял. Хорошо. (С расстроенным видом кладет трубку.)Канцелярия чертова, аппаратчики...

А л е к с а н д р (жадно).А что они вам сказали?

Б а з а р и н. Что они мне сказали? Хе! Что они мне могли сказать? (Словно очнувшись.) Кто это – «они»? Ты про кого спрашиваешь?

А л е к с а н д р. Ну эти... с которыми вы разговаривали. Я понял, это какое-то большое начальство...

Б а з а р и н (неприязненно).Начальство, мочальство... Ты, собственно, чего сюда приперся? Рано еще.

А л е к с а н д р. Не знаю. У меня там все спят. А я заснуть никак не могу... Так что они вам сказали?

Б а з а р и н (язвительно).Они мне сказали, что мероприятие находится под контролем. Под полным контролем! Так что, голубчик мой, можешь собирать свои вещички и отправляться в свой крематорий.

А л е к с а н д р (тупо).Мне не в крематорий назначено, мне на стадион «Красная Заря»... А может быть, вы еще кому-нибудь позвоните, Олег Кузьмич?

Б а з а р и н. Все. Больше некому.

А л е к с а н д р (нещадно хрустя суставами пальцев).Я все-таки никак не могу понять, что же это такое с нами происходит? Куда нас, в конце концов, забирают? Это что – мобилизация какая-то? Или, наоборот, наказание? Или еще чего-то? Что мы там – каналы будем копать? Или это переподготовка какая-нибудь? Или перевоспитание очередное? А может быть, и вообще тюрьма? Только если это тюрьма, то абсолютно непонятно – за что? У нас же сейчас не тридцать седьмой год! Даровая рабсила понадобилась? Опять же не те времена: мы же съедим больше, чем настроим. Сколько раз уже сказано было и доказано было, что рабский труд нерентабелен... И вообще, как это можно – всех под одну гребенку? А если у меня бронхиальная астма? Я хоть завтра достану справку, что у меня бронхиальная астма... Я вообще не понимаю, кому это все понадобилось? Зачем? Это же просто экономически не выгодно! И без того вся экономика по швам трещит, а они тут разыгрывают такие мероприятия... Я, между прочим, системный программист, какой же смысл меня на лопату ставить, на киркомотыгу какую-нибудь?

Б а з а р и н (проникновенно).Я другого не могу понять. Я самого принципа понять не могу! Ну хорошо: евреи. Это я понимаю. Это еще можно как-то понять...

А л е к с а н д р. А что они? Вы знаете что-нибудь?

Б а з а р и н. Подожди, не отвлекайся... Я могу понять экспроприацию. В конце концов, финансовое положение действительно требует чрезвычайных мер. Но не таких же! Пусть будет реформа, сколь угодно жесткая... Пусть будет налоговая система, самая беспощадная... И даже не в этом дело! В конце концов, есть же люди, которые, так сказать, являются опорой! Так сказать, костяком! Нельзя же опору подрубать! Я понимаю, что настала пора радикального лечения организма. Я, кстати, давно уже это утверждаю... и призываю... Однако это уже получается не лечение, это уже какой-то мрачный анекдот! Усекновение головы – лучшее средство от мигреней...

А л е к с а н д р (вставляет).Главное, непонятно, чего они этим хотят добиться...

Б а з а р и н (отмахивается от него).Чего они хотят добиться – это как раз понятно. Контроль утрачен над обществом, неужели ты не видишь? Страна захлебывается в собственных выделениях... Крутые меры необходимы! Ассенизация необходима! Вот оно – откуда у них это слово! Слишком далеко мы зашли – понимаешь, в чем дело? Теперь легко не отделаемся, и поделом нам всем – по вору и мука!