Текст книги "Мир Стругацких. Полдень и Полночь (сборник)"

Автор книги: Аркадий и Борис Стругацкие

Соавторы: Олег Дивов,Евгений Лукин,Майк Гелприн,Дарья Зарубина,Игорь Минаков,Елена Первушина,Владимир Венгловский,Елена Клещенко,Григорий Панченко,Агата Бариста
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Ника Батхан
Солнечный город

Свет накатывал мощным потоком – огромные панорамные окна совсем не сдерживали его. Майское буйство торжествовало, сверкая праздничной синевой неба, белыми стрелами новеньких башен-высоток, сочной зеленью лесопарка, перламутровой лентой Ташлицы. За окном, должно быть, пахло цветами, мокрой черемухой. А с больничным химическим духом не справлялись никакие кондиционеры.

Я сидел на уютной тахте, скрестив ноги, делал вид, будто по уши занят новостями, мелькающими в планшете. Остальные столпились по другую сторону коридора – говорили, молчали, кусали губы, вскидывались на любой шорох, долетавший из-за блестящей двери с надписью «реанимация». На меня не смотрел никто. Чистоплюи. я знал, о чем они думают. Даже Мишель не решился бросить вслух обвинение, но приговор читался на лицах однокашников и бывших друзей. Не скажу, кто из них без греха, камней мне хватило.

Ученики Г. А. не собирались вместе больше двадцати лет – после истории с Флорой лицеистов разнесло по стране. Кого-то забрали родители, кто-то сам увильнул, только мы с девочками доучились последний год, а потом поступили в пед. Созванивались, общались, с Мишелем ездили на Байконур, с Кириллом опускались на дно морское отстреливать осьминогов, но как-то порознь – стеснялись, что ли. Г. А. мог бы созвать всех, но не торопился – оставив лицейскую программу, он зарылся в воспитание малышей, нянчился с детским садом, после переключился на особых детишек и остался работать в «Вишенке». Он всегда радовался звонкам и визитам учеников, но держался холодновато, стал замкнут. Со временем все ребята (кроме Иришки, конечно же) перестали докучать Г. А. своей жизнью.

Настоящий Учитель, он вырастил хороших детей.

Про Микаэля и так все знают. «Муж благородный, увенчанный славой». Планетолетчик, герой, побывал в Третьей Лунной, чудом спасся с Венеры, девять раз поднимался в космос и ещё полетает. Здоровье у Мишки, как у слона, силы воли полно и характер счастливый. Удачно женился на смешливой, веснушчатой лаборантке, не надышится на неё. Прошлой осенью сына родили.

Энтузиаст Кирилл стал разводить рыб в Приморье, о его тресковых плантациях была статья в «Известиях». В свободное время писал картины из жизни обитателей моря, делал выставки по району. Семьянин и дом у него уютный.

Чистюля Зоя (кто б мог подумать) уехала в Африку, делать новых людей из подростков, служивших в бандах Судана. Присылала страшные фотографии – иссиня-черные, татуированные мальчишки с глазами убийц, беременные двенадцатилетние девочки, увешанные оружием. Один из Зойкиных подопечных в прошлом году поступил на физфак в Ташлинске.

С Аскольдом несколько лет было плохо – он сумел наконец понять, что его диктаторские замашки и жизнь коммунара несовместимы, но не смог принять это. Подался к «дикобразам», много пил, схлопотал условное, мы с Мигелем по очереди его вразумляли. Когда под «кайфом» на мотоцикле влетел в дерево, пролежал полгода, врачи думали, что не встанет. Но силы духа Аскольду нашему не занимать – поднялся. С благословения Г. А. окончил институт, занялся биомеханическими протезами, говорят, творит чудеса. Мы с ним последние годы не общались – из-за Иришки.

«Легкое сердце живет долго». Глупышка так никем и не стала. С четвертого курса вылетела замуж, родила двух дочек подряд, ушла от мужа, отправила детей в интернат – тогда только-только вводили семидневное обучение. Пробовала себя на сцене, собирала киберов, волонтерила, спасала орангутанов и какие-то редкие пальмы. Аскольдиус был влюблен в Ирэн с шестого класса, но ему никак не удавалось вклиниться между двумя грандиозными проектами. Иришка нарисовалась в Ташлинске на юбилей матери, Аскольд пригласил её в гости, объяснился, был груб – я сам видел синяки. Г. А. тогда очень жестко поговорил с ним. А спасенная Иришка незаметно приклеилась к дому учителя. Шептали всякое, но я не верил. И до сих пор не верю – не тот человек Г. А., чтобы жить со своей ученицей.

А я… для своих сорока двух достиг многого, очень многого. Куратор системы интернатов Ташлинского района, директор комплекса «Леонардо» для особо одаренных детей, уважаемый педагог, известная личность в области, из Москвы регулярно звонят. Благодарности, награды, почести, письма от учеников. С личной жизнью не задалось, но сын есть, в Аньюдинском интернате, сорванец и отличник, учителя хвалят. Публикуюсь, готовлю докторскую: «преимущества раннего и позднего старта в общественном образовании». Устал от кое-какеров – нельзя детей раньше трех лет отправлять в систему, как котят раньше месяца нельзя забирать у кошек. И доказывать свою правоту устал. «Из кучи чавги не слепишь одного туйвана».

Двери медленно разъехались, запахло озоном и хлоркой. Вышли врачи. Ребята бросились к ним, загомонили шепотом. я ещё раз удивился, что ни Нуси, ни дочь Г. А. не дежурили у палаты. А с другой стороны, мне всегда казалось, что ученики и есть его настоящая родня. Какие же они до сих пор дети!

Подождав, пока врачи освободятся от назойливого внимания, я осторожно двинулся следом. За поворотом придержал за локоток высоченного брюнета с роскошной шевелюрой, в голубом халате и старомодных очках на длинном носу. Он опередил мой вопрос:

– Не могу дать прогноз. Третий инсульт, кома, развивается полиорганная недостаточность. Он борется, но сами понимаете – возраст, нагрузки, организм изношен. Если стабилизируется, попытаемся прооперировать, удалить тромб.

– Почему не сейчас?

Врач вздохнул, мизинцем поправил дужку очков:

– Говорю же вам русским языком – полиорганная недостаточность. Всё отказывает, понимаете?

Я понизил голос:

– Может быть, нужно что-то особенное? Лекарства, специалисты, техника? я позвоню в Оренбург, в Москву.

– Для Носова город самое лучшее соберет по кусочкам, сами же понимаете! Только за сегодня два спринтера «готов, мол, пожертвовать органом для пересадки». Довели человека, мерзавцы, поздно заторопились!

– История с Флорой стоила ему здоровья, – понимающе кивнул я.

– Если б только она, – вздохнул врач. – Я, знаете, сам из бывших фловеров, чудил в молодости. Носов многим «кустам» тогда мозги на место поставил, показал, зачем жить и куда расти. Помните, он говорил: пересадить свою доброту в душу ребенка – это операция столь же редкая, как сто лет назад пересадка сердца.

Я кивнул, медленно узнавая. Двадцать три года назад у врача была пышная борода, волосатая грудь и повадки гориллы. Он тоже узнал меня. Мне показалось, что врач сейчас ударит прямо в лицо, могучим хирургическим кулаком. Но он плюнул мне под ноги и ушел.

Дался им этот штурм! И никто, ни одна сволочь не понимает, что у меня тогда не оставалось другого выхода.

Я спустился вниз в больничное кафе, заказал синтетическую котлету с натуральным горошком, стакан сока, чашечку кофе и устроился у окошка, чтобы спокойно перекусить. За столиками болтали и сплетничали молодые интерны, заботливый внук помогал дряхлой прабабушке справиться с электронным меню, перешептывалась влюбленная парочка. Мельком заглянула экскурсия – два десятка голенастых подростков, с ними Учитель. я улыбнулся, ощутив гордость, – поколение уже выросло в интернатах, под присмотром заботливых опытных педагогов, никакие неумные, неопытные, а то и жестокие родители не влезали грязными лапами в тонкий процесс воспитания человека. Штурм библиотеки не был, не мог быть ошибкой, и, повторись тот день, я поступил бы так же.

…Шел к концу удивительно жаркий август, раскаленное небо совсем не давало тени. Мы с Михайлой сидели в старом-добром «Кабачке», потягивали ледяное вино и лениво беседовали. Он уже рассказал о кошмарных венерианских бурях, свирепых болотах и Урановой Голконде, добраться до которой не представлялось возможным. я в ответ поделился «пальцевой грамотой» от Г. А. – метод, разработанный для слепоглухонемых детей, как оказалось, прекрасно помогал развивать и здоровых. Глумливый Михель заметил, что вскорости и грудные младенцы начнут цитировать Шекспира. «Как часто нас спасала слепота, где дальновидность только подводила», – парировал я. «Всё, что достигнуто дрессировкой, нажимом, насилием, – непрочно, неверно и ненадежно», – ответил Миха. «Правду говорить легко и приятно», – я выдвинул тяжелую артиллерию.

Константин Августович, начальник гормилиции, прервал увлекательный спор самым бесцеремонным образом. Из сумбурных объяснений обычно сдержанного майора я понял одно – надо тотчас садиться в машину и спешить к центральной библиотеке. Мишель решил ехать с нами.

Пока водитель – молодой лейтенант, сверкающий новенькими погонами, – включив сирену, гнал по душным улицам Ташлинска, Константин Августович, отдышался и разъяснил ситуацию. У меня волосы встали дыбом, Мика коротко выругался. С сентября вступал в силу указ о всеобщем полном образовании. В семидневные ясли детей принимали с трех месяцев, в сад с двух лет, в школу-интернат – с шести. С первого класса обучение в интернатах делалось обязательным. Ничего удивительного, проект готовился долго. В Ташлинске последние годы работала одна дневная гимназия, остальные перепрофилировали. Несколько семей «неедяк» занимались домашним обучением и детей в школы вовсе не отдавали. Указ встал им поперек горла. Мало того – в городе окопались сектанты, приверженцы какой-то церкви. я думал, их давно расточили – ан нет, прятались по подвалам. Так вот, два десятка семей с детьми, от грудничков до подростков, заперлись в библиотеке и под угрозой коллективного самоубийства отказались отправлять детей в интернаты. У библиотеки уже собрались все первые лица города – мэр, председатель горкома, начальник горздрава, майор безопасности. Вы, товарищ Мытарин, нам просто необходимы. Надо найти общий язык с преступниками и попытаться спасти детей.

Взвизгнув колесами, автомобиль вырулил на площадь. я выскочил из машины, Мишель и майор за мной. Народу было почти как на демонстрации, только вместо ощущения праздника горло перехватывало от жути. В любой момент могло случиться непоправимое. Двухэтажное, бело-розовое здание библиотеки казалось совсем мирным – если не считать грубо намалеванных транспарантов, свисающих из окон. «Венец стариков – сыновья сыновей, и слава детей – родители их», «Ребенок должен расти в семье», «Мой дом – моя крепость» и ещё какая-то ерунда. Средневековые лозунги, дремучая, косная дикость. Прикрываясь возвышенными словами, мерзавцы грозили смертью собственным детям. Жаль, что тюрьмы нынче отменены – только больницы и санатории, комплексное лечение закоренелых преступников. Здесь бы не помешала кутузка, с тараканами, вшами, холодным полом, угрюмыми стражниками в ржавых доспехах… нет, стражники были раньше. Г. А. бы, наверное, как всегда, призвал к милосердию – а разве можно за это щадить?

Окно второго этажа распахнулось, картинно красивый длинноволосый мужчина с мегафоном в руке выглянул наружу.

– Я не прошу у вас многого! Просто задумайтесь – кому мешает, что ребенок растет в семье? Кому мешает, что мать и отец воспитали сына по своему образу и подобию, вложили душу в дитя? Зачем стричь всех под одну гребенку, одинаково одеваться, делать одни и те же прививки, заставлять читать одни и те же книги?

…Узколобый фанатик! Он никогда не слышал об индивидуальных программах для каждого первоклассника, о школьном портфолио, системе профессиональных тестов и оценках экспертов. Такие невежды, как он, когда-то сожгли Бруно и отравили Корчака газом.

Я почувствовал, что переполняюсь гневом, – точно так же, как двадцать лет назад, закипел яростью, увидав окружившие лицей «сцепки». Умница Мишель положил мне на плечо руку:

– Не горячись, Гор! Кулаками тут не поможешь.

Прекрасно поставленный, сильный голос заполнил пространство площади.

– Истинно говорю вам, кто совратит одного из малых сих – никогда не войдет в царствие небесное! Бог послал нам свободу выбора для нас и наших близких. Мы живем в свободной стране и можем распорядиться своей свободой, выбрать ту жизнь, которая нас устраивает. Руки прочь от наших детей!

Нестройный хор подхватил «Руки прочь от наших детей». Не хватало только Джихангира.

– Прости им, ибо не ведают, что творят! Игорь, эти люди напуганы, их злость происходит от страха и косности. Тебе ли их не понимать?

Я обернулся. Г. А. почти не изменился, так же легко улыбается, поблескивает глазами, разминает в задумчивости короткие пальцы. Но похудел сильно, морщины исчертили лицо, набрякли веки. Почти старик. Сердце кольнуло жалостью, я постарался улыбнуться в ответ, но не смог.

– У них дети. Много детей. А если кто-то из безумцев подожжет шнур – или что там за адская машина запрятана?

Мягкое сомнение, едва заметное движение подбородка.

– Не будь ребенком, откуда у них бомба? «Неедяки» никогда не применяют насилие к людям, сектанты тоже мирный народец. Они всего лишь привлекают к себе внимание, пробуют быть услышанными. Как Христос хотел проповедовать с креста – и ошибся.

– Этот вон соловьем разливается, проповедничек!

– У него нет другого оружия. Игорь… – Г. А. замялся, неловко переступил с ноги на ногу. – Ты сейчас большой человек, Игорь, чиновником стал, руководителем. А я – простой педагог в интернате для безнадежно больных. Помоги мне пройти в здание. Там… там тоже мои ученики. я сумею убедить их отпустить детей и самим выйти наружу.

– Да, конечно!

Я согласился прежде, чем подумал. Сработала память детства – Г. А. всегда мог решать проблемы. И сейчас, чем черт не шутит, сумеет убедить ополоумевших «неедяк». А обидеть его не обидят – я вспомнил трясущегося «хомбре» и разгром лаборатории.

Константин Августович (легок на помине) уже спешил ко мне с легкостью, удивительной для столь грузного человека.

– Позвольте, Игорь Кондратьевич, на два слова.

Мы отошли с площади в какой-то тихонький переулок. Майор поспешил рассказать – только что позвонили из Оренбурга. На армейском вертолете отправили шашки с усыпляющим газом, из последних разработок нетравматического оружия. Будут в Ташлинске через час, сбросят шашки на здание, останется только собрать спящих и разделить на преступников и детей. А пока нужно каким-то образом избежать эксцессов.

Я сделал значительное лицо:

– Отправьте парламентера, заговаривать болтунам зубы. Да хоть товарища Носова – его все в городе уважают, даже «неедяки».

Потный майор потряс мне руку и затрусил назад. Через минуту мегафон рявкнул:

– Пропустите парламентера. К вам идет Носов Георгий Анатольевич! Он несет медикаменты, еду и воду.

Я запомнил – тесная площадь, залитая до краев солнцем, проход между двумя рядами солдат и Г. А., ссутулившийся под тяжестью рюкзака с продовольствием. Со второго этажа сбросили веревочную лестницу, Учитель полез по ней, осторожно перехватывая ступеньки. …Могли бы и дверь открыть, или там у них баррикада?

Гомон стих, проповедник заткнулся. «Неедяки» «неедяками», но Г. А. действительно знал весь город, за него беспокоились. я мерил шагами скользкую плитку – двадцать восемь шагов вдоль фасада библиотеки, разворот и снова – раз, раз! Микелито отошел в тень, от жары или от переживаний хваленое здоровье космолетчика дало сбой. я видел, что из носа у него пошла кровь, но не в силах оказался приблизиться хоть на минуту, отвлечься от напряженного ожидания. Минуты сыпались желтым песком в часах.

Наконец изнутри в здании что-то заскрежетало. Затем приотворилась дверь, и появился Г. А. с хнычущим грудничком на руках. За его брючины цеплялось трое малышей, сзади вышагивали ещё три до ужаса серьёзных дошколенка постарше. Безошибочно выцепив меня из толпы, Учитель вручил младенчика:

– Принимай ценный груз. И вы, птицы мои, облепите этого доброго дядю – он мой ученик, знает тысячу сказок. Про Емелю хоть помнишь?

Я-то помнил, а малыши дружно сделали личики. Как большинство «дикорастущих» детей, они предпочитали стереовизор книгам. Ничего, это мы исправим.

– Проследи за маленькими, пожалуйста. Там ещё двадцать школьников, четверо старших наотрез отказались жить в интернате. Им осталось год-два доучиться. Как думаешь, пойдет ли РОНО навстречу?

«Пусть попробует отказать», – подумал я, но произнес другое: – Дура лекс сед лекс, Георгий Анатольевич, наша задача сохранить им жизни, а не идти навстречу. я считаю, что «неедяки» совершают очень серьёзное преступление, доверять им детей – значит становиться сообщниками. Сперва они выйдут все, без ультиматумов и условий. А детали обсудим, когда все закончится.

– Закон никогда не наказывает ПРЕСТУПНИКА. Наказанию подвергается всего лишь тварь дрожащая – жалкая, перепуганная, раскаивающаяся, – возразил Г. А. – Они не преступники, а родители, они всего лишь хотят оставаться отцами и матерями.

– Ребенку не нужен хороший отец, – снисходительно парировал я. – Ребенку нужен хороший Учитель.

– Все существа метафизически состоят из мощи, мудрости и любви, поскольку они имеют бытие, и из немощи, неведения и ненависти, поскольку причастны небытию. Откуда? – Лицо Г. А. просветлело, он продолжил, не дожидаясь ответа. – Мы строим светлое будущее, возводим Город Солнца – неужели пара-тройка семей может обрушить строение? Пойдем со мной, Игорь, ты сам все поймешь.

Младенец заворочался у меня на руках. я увидел, что это прехорошенькая девочка с большими, внимательными ореховыми глазами.

– Вы ступайте, Георгий Анатольевич, а я её здесь подержу.

Учитель молча вернулся в здание. я попятился к автомобилям «Скорой помощи», избегая недоуменного взгляда Мишеля, сунул ребенка на руки первой встреченной медсестре. Откуда-то сверху уже доносился гул вертолетных лопастей.

В тот час никто и подумать не мог, что усыпляющий газ опасен. я понял, что натворил, когда стали выносить тела и «Скорые», включив сирены, помчались в городскую больницу. Четыре трупа – две женщины, школьник и проповедник – старинный пистолет у них все-таки был, и две пули в стволе нашлись. У выживших – нарушения речи, памяти. Г. А., казалось, отделался легче прочих, только слегка пошатывался при ходьбе. Но через полгода у него случился первый инсульт, ещё через год второй. Третий имеет все шансы добить Учителя. И за все это время мы не сказали друг другу ни единого слова.

Отставив недоеденную котлету, я резко встал – что-то холодное словно кольнуло мозг. В коридоре меня обогнала торопливая бригада. На этаже кипела свирепая суета. Ученики столпились у выхода, поминутно мешая врачам и сестрам. Иришка плакала взахлеб, как на похоронах. Странно, неуместно смотрелись детские слезы на стареющем личике. Зоя кусала пальцы, Аскольд сжимал кулаки, Кирилл тоже плакал. Мишель молчал. Ещё один человечек – маленький, толстый, неопрятный, с заискивающими ладошками и пронзительным взглядом – ходил из угла в угол, бормотал что-то на чужом языке, зажав под мышкой антикварный, распухший портфель. При виде его я шарахнулся.

Немыслимая невозможная надежда на миг поселилась в сердце – бывают же чудеса, самодельные, собранные руками! Когда колонна автомобилей повернула на Флору, нам казалось: остановить хищные вещи не легче, чем бронепоезд на полном ходу. Но пришла телефонограмма прямиком из Москвы, секретарша не поленилась оседлать мотоцикл, привезла им депешу, и враги безропотно откатились назад, растворились в редеющем утреннем тумане, в запахе волглых тряпок и подгорелой каши. В тот день рядом с нами тоже стоял смешной лысый, потирающий потные ладошки маленький человек. Он твердил как молитву: все обойдется, мальчики, все обойдется. Может, и сейчас?

– Нет! Нет! Нееееет! – забилась в крике Иришка, Мишель обнял её, пытаясь успокоить. По его лицу протянулись две влажные дорожки. Врач – тот самый, огромный, обволошенный – бормотал слова утешения и, похоже, сам чуть не плакал.

Я оперся о стену. «Не успел, – крутилось в голове, – не успел». я однажды предал учителя, предал, глядя ему в глаза. я поступил бы так же тысячу раз подряд – ради будущего, ради детей. Но учитель не говорил со мною, и я молчал. И теперь это уже не исправить.

Ученики по одному прошли к лифту. Ни один из бывших друзей не поднял глаза на Игоря К. Мытарина. Пыль рудничная, грязь манежная… Вдруг я почувствовал прикосновение потной ладошки, услышал вкрадчивый голос:

– Записка, мой славный. Последняя от него.

Листочек обыкновенной бумаги в клеточку. Расплывающийся дрожащий почерк.

…В истории было много случаев, когда ученики предавали своего учителя. Но что-то я не припомню случая, чтобы учитель предал своих учеников… Откуда? Прощай.

Подпись: Г. А. Носов.

Я не знаю – заслужил ли прощение.