Текст книги "Со многими неизвестными. Угол белой стены"

Автор книги: Аркадий Адамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

– Я те дам в милицию! – грозно ответила Мария Федоровна, откидываясь на подушки. – А ежели это ценность какая? Они там сразу ее к рукам приберут.

– Ну какая же это, Машенька, ценность? – разводя руками, усмехнулся Глумов. – Небось удобрение какое-нибудь или там лекарство. Что же мы с ним делать будем? – И опасливо добавил: – А его, наверное, уже ищут. Парень тот, конечно, заявил. Это, Машенька, уголовно наказумое дело. Присвоение, так сказать.

– Ладно тебе пугать-то. Ищут его…

– Но что же делать?

– Перво-наперво узнать надо, что за вещь. Может, и в самом деле лекарство. Я вон, в аптеке уборщицей работала, наслышалась. Лекарство лекарству рознь. Другим цены нет, лекарствам-то.

Глумов, однако, был в явном замешательстве. Душонка его раздиралась противоречиями. С одном стороны, нехорошо, конечно, присваивать чужое, непорядочно. С другой – это чужое могло и в самом деле стоить немало. И тогда Машка уж наверняка пропишет его обратно. И можно будет не раз потихоньку кутнуть с Зиночкой, новой их мастерицей. Но, с третьей стороны, можно и ответить, ведь парень-то, конечно, заявил. Последнее было так страшно, что и подумать невозможно. Что такое, например, ОБХСС Глумов знал по собственному опыту, когда у него в парикмахерской однажды обнаружилась недостача дорогого одеколона, хны и салфеток. Господи, что он тогда пережил! Чудо его спасло, просто чудо. В то же время надо быть круглым идиотом, чтобы своими руками отдать, может быть, целое богатство. Но тогда что же делать?

– Значит, так, – решительно объявила Мария Федоровна, снова приподнявшись на локте.

Плоское, обрюзгшее лицо ее с бородавками под ухом и возле носа было суровым.

– Значит, так, – повторила она. – Первым делом надо разузнать, что за порошок такой. Понял? Отсыпь в коробочку. Ну! – И указала пальцем на мешочек, лежащий возле нее.

Глумов с готовностью подскочил к кровати, взял мешочек и, отойдя к столу, с трудом, ломая ногти, развязал его. В нос ударил какой-то странный, неприятный запах. Глумов поморщился. Потом достал из буфета спичечный коробок, высыпал спички в ящик и осторожно наполнил коробок странным порошком. При этом в носу у него засвербило, глаза наполнились слезами, и он громко чихнул.

– Ну, ты! – прикрикнула с постели Мария Федоровна. – Не просыпь, гляди.

– Что ты, Машенька, как можно.

Он снова завязал мешочек, положил его вместе с остальными обратно в чемодан, захлопнул крышку и с усилием потащил его к шкафу.

– Давай его сюда, олух, – приказала Мария Федоровна, ткнув пальцем под кровать.

Глумов послушно изменил направление, подтащил чемодан к кровати, затем встал на колени и принялся задвигать его подальше, к самой стене, выставив при этом свой худосочный, обтянутый поношенными брюками зад.

Когда Глумов, отдуваясь, наконец поднялся на ноги и стал отряхивать колени, Мария Федоровна отдала новый приказ:

– Завтра утречком забежишь в мою аптеку. Ну где работала. Помнишь небось?

– Конечно, Машенька, а как же?

– То-то. Спросишь Нинель Даниловну. Только гляди у меня. Убью, если что. Я теперь нервная стала.

– Ну что ты, Машенька, как можно? – слабо возмутился Глумов, опускаясь на стул.

– Так и можно. Скажешь, что от меня. Покажи ей коробок, пусть определит. Если что – знакомый, мол, дал. И все. Про чемодан ни слова, понял? И домой. А потом я решу, чего дальше.

– Понял, Машенька, понял. Все сделаю, как велишь.

«Дура ты темная, – с презрением подумал он. – Разве так коммерческие дела делают? Уж я-то знаю, как надо». Тем не менее в аптеку Глумов решил зайти: «Нинель – это интересно. Нинель…»

Утром вертлявая его фигурка уже появилась у аптечного прилавка за высокой стеклянной витриной. Работавшая там девушка в белом халатике, выслушав его просьбу, приоткрыла дверь за своей спиной и крикнула:

– Нинель Даниловна, к вам пришли!

Через минуту к Глумову вышла, точнее даже выплыла, высокая, статная женщина в белом халате, с густо подведенными глазами на румяном лице и высоко взбитыми ярко-рыжими волосами, на которых чудом держалась беленькая крахмальная шапочка.

Глумов застыл от восхищения. Как большинство маленьких мужчин, он любил именно таких женщин, крупных и представительных. Но, боже мой, тут была еще и ослепительная красота вдобавок. «Ах, если бы…» – мелькнула у него в голове.

– Можно вас на одну минуточку? – проникновенно сказал он и, понизив голос, добавил: – Хотелось бы поговорить с вами тет-а-тет.

– Пожалуйста, – с ленивым достоинством произнесла Нинель Даниловна.

Они отошли к стеклянной витрине.

– Прежде всего разрешите представиться. Глумов Василий Евдокимович. – Он поклонился, слегка шаркнув ножкой.

– Очень приятно, – насмешливо ответила Нинель Даниловна, сверху вниз поглядывая на неожиданного посетителя. – Что скажете?

– Вы должны знать мою… – Глумов слегка замялся, – бывшую супругу Марию Федоровну.

– Ах, да, да, – слегка оживилась Нинель Даниловна, двумя руками поправляя шапочку на волосах.

Видимо, это имя вызвало у нее какие-то приятные воспоминания.

– Так вот, – продолжал Глумов, не спуская глаз со своей собеседницы, – мы… то есть я… хотели бы у вас, так сказать, проконсультироваться. – Он торопливо до стал из кармана заветный коробок и протянул его Нинель Даниловне. – Что бы это могло быть, как вы полагаете?

Та цепким движением выхватила у него коробок, открыла его и вдруг, раскрасневшись, почти с испугом взглянула на Глумова:

– Откуда это у вас?!

– Э-э… весьма случайно, – смешался Глумов. – Но что же это такое, разрешите узнать? Ибо это нам… вернее, нас… как бы выразиться?… Весьма, знаете…

Пока он выкарабкивался из этой словесной каши, Нинель Даниловна уже овладела собой и обворожительно улыбнулась.

– Ах, милый… Василий Евдокимович. – Она с трудом вспомнила его имя. – Это лекарство, дорогой мой, простое лекарство.

– Простое?…

Лицо Глумова вытянулось.

– Ну, как вам сказать? Не совсем, конечно, простое. Это…

Нинель Даниловна произнесла какое-то длинное латинское название.

– Видите ли… – запинаясь, проговорил Глумов, – у нас этого лекарства… некоторый избыток. И мы… и я бы хотел… так сказать…

– Ах, боже мой, – перебила его Нинель Даниловна. – Я с удовольствием помогу вам от него избавиться. Дело в том, что из него приготовляют… – Она произнесла по-латыни еще более длинное название. – Вот это уже весьма ценный препарат. Сколько у вас его? – Она бросила взгляд на коробок.

– У нас… э-э-э… многовато, – неуверенно сказал Глумов.

Нинель Даниловна придвинулась к нему и, обдавая его лицо своим жарким дыханием, прошептала.

– Принесите мне все. Я вам хорошо уплачу. Очень хорошо. – Она плутовски и многозначительно посмотрела на него своими подведенными глазами. – Приходите ко мне домой. Сегодня вечером. Попозже. Ну, скажем, часов в десять. Сможете? Вы не пожалеете. – И погрозила розовым наманикюренным пальцем с тяжелым кольцом. – Только это дико между нами. Я буду ждать.

Глумов почувствовал, как у него медленно закружилась голова и на секунду сперло дыхание.

– Конечно, – пролепетал он. – Я… я буду счастлив. И непременно приду. И… и все принесу.

– Тогда запишите адрес.

Нинель Даниловна внимательно проследила, чтобы дрожащая рука ее нового знакомого правильно вывела на клочке бумаги название улицы, номер дома и квартиры. Это было весьма предусмотрительно, ибо номер дома Глумов, волнуясь, записал совсем неразборчиво.

Из аптеки Глумов вышел, слегка пошатываясь. Очутившись на улице, он несколько раз глубоко вздохнул, посмотрел по сторонам и, обретя наконец равновесие, торопливо засеменил на работу.

«Что-то надо придумать для Машки, – размышлял он по дороге. – Совещание в тресте? Нет, это уже недавно было. Производственное собрание?… Тоже было. Ну да что-нибудь придумаю. Боже мой, какая удача! Даже сразу две удачи! Ах, Нинель…» И он повторил про себя заветный адрес.

Глумов даже не мог представить, какой сюрприз ждет его сегодня вечером.

* * *

Наташа вернулась из горздрава только к концу рабочего дня, усталая, изнервничавшаяся. Боже мой, эти заседания, кто их придумал!

Ее ждала уйма дел. В отделении больны два врача, и палата одного из них перешла к ней. А там три очень тяжелых больных, Наташа волнуется за них каждую минуту. Хорошо еще, что Вера Евграфовна не заболела, на нее не страшно оставить отделение: старая, опытная сестра, получше некоторых врачей. И все-таки, если бы не эти частые совещания… Скоро уже надо бежать за Вовкой и по дороге обязательно зайти в магазин, получить в химчистке свое платье и Вовкину курточку, а вечером обязательно постирать, столько скопилось белья. Или нет, стирать она будет в субботу, а крупное сдаст в прачечную. Хотя там очень долго держат. А сегодня, когда Вовка уснет, она наконец напишет своим старикам, они так всегда ждут ее писем. Старшей сестре Кате она напишет отдельно, у нее же больна Леночка и может заболеть Галка, как они их там разделили? Мама, наверное, сбилась с ног, ведь Катя и Валерий целый день на работе, они тоже врачи. Ой, как хочется всех их повидать! Летом она с Вовкой непременно поедет к ним. Только до лета еще…

Наташа бежала уже по больничному двору, соображая, что она купит в магазине. Если в мясном не будет очереди… впрочем, очередь, конечно, будет. Тогда она возьмет молока, пачку творога, яйца, хлеб, не забыть бы хлеб! И еще на утро ряженку. Вовка ее обожает.

Она свернула по асфальтовой дорожке к своему корпусу, увидела знакомую цифру «7» в белом квадрате на желтой оштукатуренной стене, приоткрытую дверь…

Солнце уже зашло за крыши домов, синие тени деревьев легли на искристый, белый снег вокруг.

Наташа неожиданно подумала о Лобанове: вон там, около двери, он ее ждал и курил. И ужасная у него работа, никогда, наверное, нельзя быть за него спокойной. Наташа улыбнулась и насмешливо сказала себе: «А собственно говоря, тебе-то почему надо за него беспокоиться? Вот если бы…» Ей стало стыдно додумывать эту мысль до конца. Наташа приложила холодную варежку к щеке: «Дуреха, просто дуреха. Не смей!..»

Она добежала наконец до корпуса и с шумом распахнула дверь.

На площадке второго этажа к ней метнулась молоденькая сестра:

– Наталья Михайловна, скорее! С Кузьминым плохо. Сердце… Мне кажется, опять спазм…

Теперь они обе бежали уже по коридору, и Наташа никак не могла попасть в рукав халата.

– Мы даже звонили вам в горздрав. Но вы ушли…

– Что ж, тут врачей нет?

– Он требует вас…

И вот началась знакомая, напряженная суета вокруг больного, уколы, кислородные подушки, компрессы, горчичники. А рядом встревоженные, страдальческие лица его соседей, их тоже надо успокоить. И наконец, облегчение и безмерная усталость. Наташа еле дошла до ординаторской. Только бы не повторился приступ, только бы спокойно прошла ночь.

Наташа посмотрела на часы. Боже мой, шестой час! Вовка уже ждет. И еще магазины. Превозмогая усталость она торопливо написала новые назначения в истории болезни Кузьмина, потом подробно проинструктировала ночную сестру, она ведь новенькая, может напутать, растеряться. Ох, как страшно ее оставлять на эту ночь.

Но тут зашла Вера Евграфовна и ворчливо сказала:

– Сама останусь. Нешто можно? А ты иди, – обратилась она к Наташе. – Иди, иди. Вовка-то небось заждался. Без тебя управимся.

Она просто чудо, эта Вера Евграфовна, и со всеми на «ты», и никто, конечно, не обижается.

Наташа обняла старуху за плечи, чмокнула в седой висок.

– Я побежала. Только вы мне позвоните, если что-нибудь случится. И ночью звоните. Вовка очень крепко спит. Обязательно позвоните. Я приеду.

– Ну беги, беги уж, – с напускной суровостью про ворчала Вера Евграфовна. – Ничего такого, бог даст, не случится.

Ой, какое счастье, что Вера Евграфовна осталась!

Уже совсем стемнело, когда Наташа выбежала из больницы. Нет, в магазин она уже не успеет, магазин потом, сейчас надо за Вовкой. Бедненький, он, наверное, заждался ее и, конечно, уже оделся и вспотеет. И другие дети уже ушли…

Когда Наташа подбежала к остановке автобуса, по тротуару уже вытянулась длинная очередь. Подавляя отчаяние, Наташа пристроилась к ее концу.

И тут вдруг произошло чудо. Возле Наташи неожиданно остановилась зеленая «Волга», шофер приоткрыл дверцу и весело сказал:

– Можно вас подвезти, доктор?

Наташа с удивлением посмотрела на молодое, улыбающееся, совершенно незнакомое лицо.

– Не узнаете? – засмеялся тот. – А ведь мы с Александром Матвеевичем вас сегодня в горздрав возили.

Боже мой, ну конечно! Как Наташа его не узнала!

– Спасибо, спасибо. Я так спешу.

Трогая машину, шофер весело объявил:

– Вы теперь вроде как наша. Так что извините.

Хорошо, что в машине было темно и он не заметил, что Наташа смутилась, и даже, кажется, покраснела. Около детского сада он притормозил и сказал:

– Давайте вашего молодца, я вас домой доставлю.

– Ой, что вы! – воскликнула Наташа. – Не надо. Мы теперь сами. И так ужасно неудобно, что я вас затруднила.

– Так у меня еще двадцать минут. Александр Матвеевич велел к шести быть. Я ему доложу, он только доволен будет. Знаете, какой это человек? Поискать.

Наташа невольно улыбнулась.

– Ну хорошо. Мы сейчас. – И она побежала через садик к двери с зеленой табличкой.

Через минуту Вовка, укутанный шарфом чуть не до носа, важно сопя, взгромоздился на переднее сиденье и с любопытством огляделся.

Когда машина тронулась, он оттянул вниз шарф и строго спросил:

– Это чья, а?

– Одного начальника милиции, – в тон ему ответил шофер.

– Хорошего?

– Ого, еще какого хорошего! Поискать.

Шофер, оглянувшись, весело подмигнул Наташе.

– А чего он сейчас делает? – продолжал допытываться Вовка.

– Он, брат, одну сложную операцию проворачивает. Хорошо, если к утру управимся, – серьезно ответил шофер и добавил, обращаясь уже к Наташе: – Начальство даже сегодня из Москвы прилетает, друг его. Скоро встречать поедем.

– И… опасная операция? – робко спросила Наташа.

– Все может быть, – вздохнул тот. – Может, еще кого к вам в больницу привезем.

«Это ужасно, ужасно, – подумала Наташа. – Только бы ничего не случилось… с ними».

– А сегодня, когда мы гуляли, ко мне один здоровенный детина подошел из второго класса… – начал рассказывать Вовка.

Около дома Наташа с сыном вышли и направились в магазин неподалеку.

…Вовка уже сидел за ужином, а Наташа стелила ему постель, когда в передней раздался звонок.

Наташа кинулась открывать, и ей почему-то вдруг стало страшно.

На пороге стояла высокая, худенькая девочка с рыжеватой косой, перекинутой через плечо. Глаза ее были красны от слез. Рукой она прижимала к себе пальто.

– Это ты, Валечка, – с облегчением сказала Наташа. – Ну, заходи же. Что с тобой?

Она только сейчас заметила ее заплаканные глаза.

– Тетя Наташа, – решительно сказала девочка, прикрывая за собой дверь. – Я ухожу из дома. Я уже взрослая и больше жить с мамой не буду.

– Ты с ума сошла! – всплеснула руками Наташа. – А ну, идем. Сейчас уложу Вовку, и ты мне все расскажешь. Повесь пальто.

Вовку, однако, уложить спать было не так-то просто. Он выдумывал одну причину за другой, чтобы оттянуть этот неприятный момент. Он требовал, чтобы помазали йодом какую-то невидимую царапину на коленке, потом у него начинал болеть живот, который прошел только после конфеты, потом Вовка вспомнил, что не почистил зубы, потом, что ему надо приготовить на завтра цветные карандаши, последним было условие дать ему в постель яблоко и мохнатого любимого мишку. Наконец он, угомонился.

Наташа, облегченно вздохнув, сказала Вале:

– Гаси свет. Пойдем на кухню и спокойно поговорим.

– Я тоже хочу… спокойно… поговорить… – сонным голосом пробубнил из темноты Вовка.

В кухне на плите весело пыхтел чайник.

Наташа усадила девочку за стол, налила чай и придвинула вазочку с конфетами.

– Ну, рассказывай, Валюша, что случилось?

– Просто я не хочу больше так жить…

У Вали вдруг скривилось лицо, и крупные слезы за капали прямо в чашку.

– Ну, подожди. Ну, успокойся, – заволновалась Наташа. – Давай разберемся. Как ты не хочешь жить?

– Вот так, – глотая слезы, произнесла девочка. – У мамы всегда гости. А я не хочу больше каждый вечер гулять по улицам и ночевать у подруг. Я не хочу ее больше видеть… такую! – с ненавистью воскликнула она.

– Но это же все-таки твоя мама, – сама чуть не плача, возразила Наташа. – И она тебя любит.

– A почему тогда она меня заставляет врать? Почему она сама все время врет? Она, никого не любит, она только себя любит!

На бледном личике и на шее девочки, проступили красные пятна, глаза сухо блестели, слез в них уже не было.

«Кажется, это серьезно, – в испуге подумала Наташа. – Очень серьезно. Бедная девочка».

– Но ты подумала, куда уйдешь? – спросила она.

– Да, подумала. Я уеду к папе.

– К папе? – дрогнувшим голосом переспросила Наташа. – А у тебя папа… хороший?

– Очень. Он меня звал. А я, дура, осталась с мамой. Мне ее было жалко.

– А где папа живет?

– В Москве. У меня есть адрес. Я спрятала.

– Подожди, Валюта. Надо сначала папе написать. Ведь это было давно, когда он тебя звал.

– Ну и что же? Разве…

Она вдруг осеклась и испуганно посмотрела на Наташу.

– Нет, Валечка, нет! – Наташа поспешно вскочила, наклонилась к девочке и прижала к себе ее голову. – Ну, глупенькая, просто надо предупредить папу. Но я бы тебе советовала последний раз поговорить с мамой, сказать ей все.

– Я не пойду домой, – глухо сказала Валя. – Ни за что. У нее опять сидит какой-то человек. Грязный, страшный. Она его перевязывает.

– Перевязывает?…

– Ну да. И готовит угощение, и… и я должна идти гулять. И потом, я вам скажу, – Валя перегнулась через стол и понизила голос, – он спрашивал про дядю Петю. Они с мамой на кухню ушли, но я слышала. И еще он сказал, что дядя Петя встречал его на вокзале.

– Чепуха какая, – засмеялась Наташа. – Он же лежит у меня…

«Боже мой, – вдруг испуганно подумала она, – неужели Александр Матвеевич ездил с ним на вокзал? И там… и оттуда привезли потом раненого… А этот-чело-век, значит, все видел? Неужели Семенов его встречал? Но тогда… Ничего не понимаю».

Наташа растерянно посмотрела на Валю.

В это время в передней раздался звонок.

– Это мама! – Валя с испугом вскочила из-за стола. – Она собиралась к вам зайти. А я не хочу ее видеть, не хочу!

– Хорошо, – решительно сказала Наташа. – Иди к Вовке и ложись на мою постель. Только не зажигай свет. Я скажу, что ты уснула. В общем, я найду, что сказать. Иди.

Девочка кивнула и на цыпочках проскользнула в темную комнату.

Наташа открыла дверь.

На площадке стояла Нинель Даниловна. Темно-зеленый джерсовый костюм красиво облегал ее крупную фигуру, полную шею охватывало янтарное ожерелье, в ушах видны были крупные янтарные серьги, свисавшие чуть ли не до плеч, а на руке, державшей сигарету, красовался янтарный браслет. Высоко взбитые рыжие волосы, казалось, тоже отливали янтарным блеском.

«Какие, у нее всегда красивые вещи», – невольно подумала Наташа.

– Простите, дорогая, – произнесла Нинель Даниловна, отводя в сторону руку с дымящейся сигаретой. – Я к вам на одну минуточку, вы разрешите?

– Входите.

– Ах, Вовочка уже, наверное, спит, маленький, – нежно проворковала Нинель Даниловна, вплывая в переднюю. – Прелестный ребенок.

«О своем ребенке лучше подумала бы», – мысленно посоветовала ей Наташа, стараясь успокоиться.

– Проходите на кухню, – сказала она.

– У вас, я надеюсь, никого нет? – игриво поинтересовалась Нинель Даниловна, держа во рту сигарету и двумя руками поправляя перед зеркалом свою пышную прическу.

– Нет. Единственный мужчина уже спит, – улыбнулась Наташа, – так что проходите. – И тоже невольно посмотрела на себя в зеркало.

Рядом с Нинель Даниловной она казалась почти девочкой в своем простеньком платьице. Светлые, коротко остриженные волосы были перепутаны, падали на лоб, а под темными бровями насмешливые карие глаза смотрели сейчас чуть недовольно. «Конечно, забыла причесаться». Наташа отвела глаза и вдруг нахмурилась. Ведь там, в комнате, на ее постели лежала Валя.

Они прошли на кухню, и Нинель Даниловна опустилась на стул, на котором только что сидела ее дочь.

– Ах, дорогая, – вздыхая, сказала она, – я измучилась, думая о брате. Скажите, как он сейчас? Когда вы его выпишете?

– Выздоровление идет нормально. Думаю, скоро выпишем. Вам можно уже не волноваться.

– Что вы говорите! Это же родной человек! Простите, куда можно стряхнуть? – Нинель Даниловна огляделась. – Ну, не беспокойтесь, я сюда. – Она стряхнула пепел в блюдце и продолжала. – Единственный близкий мне человек, кроме Валечки. Я безумно переживаю. Поверите, у меня даже начались мигрени. Так вот. Я хотела вас попросить. Дико между нами, конечно. Кстати, у вас есть брат?

– У меня есть сестра.

– Ах, это совсем не то. Мужчины, они ужасно не самостоятельные. Петя особенно. За ним нужен такой уход.

– За ним хороший уход.

– Ах, я знаю, знаю. Я вам безумно благодарна, дорогая… И… если разрешите. Дико между нами.

Нинель Даниловна вынула из кармашка небольшую коробочку и придвинула ее через стол к Наташе:

– Посмотрите. Если вам понравится, я буду безумно счастлива.

Наташа машинально открыла коробочку. На черном бархате сверкало колечко с маленьким бриллиантом.

– Вы с ума сошли!

Она хотела оттолкнуть коробочку, но Нинель Даниловна поспешно удержала ее руку.

– Ах, я вас умоляю, дорогая. Это же так естественно. Ведь я не взятку же вам даю? И ничего от вас не прошу. Это благодарность. За отношение. Только и всего. Поверьте, все так делают. Буквально все. И никто не обижается. Потому что это от всего сердца. Поверьте, дорогая.

– Мне не нужна такая благодарность, Нинель Даниловна.

– То есть как не нужна? Вы такая молодая, такая прелестная. Это колечко вам безумно пойдет. К любому платью, к любой прическе, имейте в виду. Кстати, у меня есть одна женщина. Она приносит очень милые вещицы. Вас не интересует?

При других обстоятельствах Наташа, наверное, заинтересовалась бы. Но сейчас ее переполняло отвращение.

– Нет, Нинель Даниловна, это меня не интересует. И колечко тоже. Спрячьте, пожалуйста. – Она решительно отодвинула от себя коробочку. – Если вы пришли только за этим…

– Нет, нет. Хотя вы меня безумно огорчили: Я ведь так к вам расположена. – Нинель Даниловна погасила сигарету и осторожно поправила мизинцем свои длинные, черные ресницы. – Я хотела вас попросить, дорогая. Ко мне приехал родственник. Двоюродный брат. Из Ташкента. Завтра уезжает обратно. Ему так хотелось бы повидать Петю. Умоляю, устройте. Никто не будет знать, клянусь. Хоть на одну минуту.

– Я вам говорила, Нинель Даниловна, что это не возможно.

– Но вы же врач, дорогая, вы же знаете, как это важно для больного. Он лежит у вас уже три месяца. И ни разу… ни разу… – Она всхлипнула и осторожно сняла с глаз слезинку. – Это так жестоко.

Наташа почувствовала неловкость. Ей и в самом деле было жаль Семенова: он долго и тяжело болел. Отравление было на редкость сильным, дало осложнения на печень, на кишечник. И его действительно все время никто не навещал. Так что тревога этой женщины в конце концов вполне понятна. Она сестра. А тут еще приехал двоюродный брат. Да, но он же видел Семенова? Тот, оказывается, даже встречал его на вокзале. Значит, Семенова туда привезли, нарочно привезли… Нет, ничего невозможно было понять.

И Наташа неуверенно спросила:

– А ваш двоюродный брат… он разве не видел Семенова?

Нинель Даниловна перестала плакать и бросила на Наташу настороженный взгляд:

– Что вы, дорогая! Как он мог его видеть? Я вас умоляю, пусть они повидаются. В любое время, на одну минуту. Клянусь, об этом никто не узнает. Петя ведь уже встает, выходит.

«Откуда она это знает?» – мелькнуло в голове у Наташи.

– Вы меня простите, – вздохнув, сказала она. – Но я просто не могу разрешить свидание. Не могу.

Нинель Даниловна снова заплакала.

Наташе стало ее жалко. «Может быть, все-таки разрешить? – подумала она. – Ну, не брату, так ей самой. Но для этого надо позвонить Александру Матвеевичу. Разрешить может только он». Наташа невольно взглянула на свои часики. Половина десятого. «Хорошо, если к утру управимся», – вспомнила она. Наташу вдруг охватила тревога, безотчетная, непонятная, в которой она даже боялась разобраться. Да, она, пожалуй, позвонит, еще не поздно. И… и там, конечно, ничего не случилось, с чего это она взяла?

– Хорошо, – сказала Наташа. – Я постараюсь. Позвоните мне завтра утром.

– Боже мой, как я вам благодарна, – всплеснула руками Нинель Даниловна, комкая мокрый носовой платок. – Вы даже не знаете, какой вы ангел! Все будет дико между нами, клянусь! – Уходя, она попыталась забыть коробку с кольцом на столе, возле сахарницы. Но Наташа решительно вложила коробочку ей в руки, и Нинель Даниловна побоялась настаивать.

Уже в передней она вдруг заметила висевшее на вешалке пальто дочери.

– Боже мой, Валечка у вас?

– Да. Она заснула, и давайте ее лучше не будить, – твердо сказала Наташа. – Она очень на вас обижена и хочет уехать к отцу.

– Глупая девочка! – вспыхнула Нинель Даниловна. – Ах, это такой трудный возраст. Вы еще узнаете, дорогая.

– Как раз тут дело не в возрасте, – покачала головой Наташа. – Я бы на вашем месте постаралась ее понять.

– Ах, с ней стало просто невозможно! Она на каждом шагу грубит и убегает из дома. Я измучилась, у меня не хватает сил воевать с ней. В конце концов пусть едет. Может быть, там ей будет лучше. И., бога ради, извините, дорогая. Мы столько причиняем вам хлопот, и я, и она.

Нинель Даниловна обворожительно улыбнулась и попыталась чмокнуть Наташу в щеку, но Наташа уклонилась.

«Какая она жестокая», – подумала Наташа, закрывая за Нинель Даниловной дверь.

Она заглянула в комнату. Валя спала. В своей кроватке посапывал Вовка.

Наташа перенесла телефон в кухню и с бьющимся сердцем набрала «02».

– Дежурный по городу лейтенант Ковалев слушает, – раздалось в трубке.

– Простите. Как мне позвонить товарищу Лобанову? – едва слышно произнесла Наташа.

– Майор Лобанов выехал на задание. Кто его спрашивает?

– Это… врач Волошина.

– Будет передано.

Наташа медленно повесила трубку.

«Выехал на задание». Опять на задание, каждый день на задание. И каждый день может что-то случиться.

Наташа порывисто встала и подошла к окну.

А через полчаса снова раздался звонок в ее передней, самый неожиданный звонок…

* * *

Машина стремительно неслась по ярко освещенным улицам, изредка сворачивая в полутемные переулки, чтобы сократить путь. Из-под колес веером разлетался грязный, сырой снег.

– Ну куда летишь, – недовольно сказал Лобанов. – Времени еще вагон. Самолет прибывает в двадцать два часа. Вон женщину чуть не обрызгал.

– Я, Александр Матвеевич, женщин очень уважаю, – лукаво ответил водитель, сбавляя, однако, скорость. – Я даже одну женщину сегодня домой отвез.

– Это кого? – удивился Лобанов.

– А доктора, Наталью Михайловну. Я как раз мимо больницы ехал. Гляжу, она в длинную очередь на автобус встала. А сама спешит, все на часики поглядывает. Ну я и подкатил.

– Ты ко всем, кто спешит, подкатываешь?

– Что вы, Александр Матвеевич, – обиделся шофер. – Это же не чужой человек. Вы же сами…

– Ладно, ладно. Молодец, что подвез. Устала она, наверное.

– Вот именно! А ей еще за сынишкой надо было. В детский сад. Симпатичный такой парень у нее. Я их оттуда и домой отвез, – осмелев, признался водитель.

Лобанов вдруг почувствовал зависть. Вот бы и ему встретить ее случайно. И с сынишкой. Интересно, какой у нее сынишка?

– Служебная все-таки машина, – укоризненно заметил сидевший сзади Храмов.

– Так у меня же как раз время было, Николай Степанович.

– Между прочим, она живет на одной площадке с сестрой Семенова, – сказал Лобанов. – Как ее зовут, забыл?

– Стуков а Нинель Даниловна, – ответил Храмов. – Знаменская, десять, квартира шестнадцать.

«Знаменская, – подумал Лобанов. – Мы сейчас как раз мимо проедем. Вот бы…»

Вскоре машина вылетела из города и, набирая скорость, понеслась по темному, пустынному шоссе. А еще через несколько минут вдали показались огни аэропорта.

Когда приехали, оказалось, что самолет из Москвы задерживается, по предварительным данным, часа на два.

– Вечная история, – проворчал Лобанов, выходя из комнаты дежурного в огромный, полный шума и суеты зал ожидания, где у закрытого газетного киоска покуривали Храмов и водитель.

– Ну что будем делать? – спросил он у товарищей.

– Ждать, – коротко ответил Храмов.

– Да, в город возвращаться нет смысла, – согласился Лобанов. – Тем более что обстановка может каждую минуту измениться. Свяжись с дежурным по городу, предупреди. А я, пожалуй, пройдусь.

Запахнув пальто, он вышел через широкие зеркальные двери в сад перед аэропортом. Там он огляделся и, секунду помедлив, миновал стоянку машин и двинулся по темной аллее, с наслаждением вдыхая сырой, холодный воздух. По сторонам молчаливо стояли высокие, заснеженные ели.

Непонятное беспокойство овладело Лобановым. «Что это ты?» – удивленно спрашивал он себя и не находил ответа. Конечно, положение складывается серьезное, что и говорить. В городе скрывается опасный преступник, и только через него можно выйти на ташкентскую банду. Ни Семенов, ни Трофимов больше ничего не дадут, они просто ничего и никого больше не знают. Завтра, кстати, Трофимова отправят домой, арестовывать его нет оснований. И это даже к лучшему. Надо только предупредить Нуриманова, пусть они там посмотрят за ним. Сергей сообщил, что чемодан случайно обменен и он у кого-то в Борске. Так Лобанов и думал. Значит, надо искать еще и чемодан. Ну теперь приезжает Сергей. Ответственности вроде будет поменьше. Впрочем, дело, конечно, не в ответственности. Спокойнее как-то будет, увереннее. С Сергеем отлично работать. Он талантлив, вот что. И стал мастером, настоящим мастером сыска. Это можно было предвидеть еще тогда, в МУРе, когда Сергей только пришел туда, по первым делам можно было предвидеть. И просто здорово, что он теперь приезжает. Да и потолкуют они всласть, по душам потолкуют. А это сейчас Лобанову тоже надо, очень даже надо. «Ну так чего же ты?» – снова спросил он себя и снова не нашел, что ответить. А непонятное беспокойство все росло и требовало каких-то действий, требовало куда-то ехать, куда-то спешить.

Лобанов невольно ускорил шаг и вскоре вышел на освещенную дорогу, ведущую от шоссе к аэропорту. Мимо пронеслась машина, за ней другая. «Едут кого-то встречать, – подумал Лобанов. – А самолет опаздывает на целых два часа. За это время можно…» Незаметно для себя он шел все быстрее. Под конец он почти побежал.

Показалось здание аэропорта, вереница машин у подъезда. Лобанов взбежал по широким ступеням.

Своего заместителя он нашел в комнате милиции. Храмов доложил:

– Звонил дежурному. Говорит, вам только что звонила доктор Волошина.