Текст книги "Маленький Бизон"

Автор книги: Аркадий Фидлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Аркадий Фидлер
Маленький Бизон

ВСТУПЛЕНИЕ. Случай в Виннипеге

Весной 1945 года я прожил несколько недель в Виннипеге, главном городе канадской провинции Манитоба, носящей громкое название «Королевы прерий». Однажды заглянул я в знакомый книжный магазин на Портэдж-авеню. Просматривая книги, я заметил одну, возбудившую во мне исключительное любопытство: лет десять назад, в первый мой приезд в Канаду, я искал эту книжку во всех магазинах Монреаля и, к великому сожалению, не смог найти ее. Это была автобиография индейца, по прозвищу Маленький Бизон, из племени черноногих. Книга была издана в Соединенных Штатах в 1928 году и пользовалась большой популярностью. Образованный, интеллигентный индеец описывал в ней историю своих детских лет, проведенных в прериях Северной Америки.

Владелец виннипегского книжного магазина заметил, что я интересуюсь Маленьким Бизоном, и завел со мной разговор о нём. Кроме меня, в магазине было всего два посетителя, разглядывавших полки с книгами в противоположном углу.

– Что вас так заинтересовало в этой книге? – спросил книготорговец.

День был солнечный и теплый, находка привела меня в хорошее настроение, поэтому я подробно объяснил канадцу, что, будучи писателем-путешественником, долго жил среди индейских племен Канады и Южной Америки и старательно собирал различные материалы об индейцах; в особенности меня интересуют такие достоверные свидетельства, как книжка Маленького Бизона.

Слушая меня, книготорговец несколько раз оборачивался в сторону двух покупателей, что стояли в противоположном углу. Когда я кончил, он проговорил с сомнением:

– Достоверные свидетельства? Боюсь, как бы вы не изменили свое мнение о книге Маленького Бизона.

– Не понимаю. Разве Маленький Бизон не был подлинным индейцем?

– Как же, он был индейцем, и замечательным человеком, умным и образованным. Но что касается его книжки… Впрочем, не буду ничего говорить. Не желаете ли познакомиться с его родственниками? Они вам всё расскажут…

И книготорговец закричал:

– Хелло, Джек, подите-ка сюда на минутку!

Тот, кого звали Джеком, был в мундире канадского солдата и носил на рукаве нашивки капрала. Его спутник был в штатском костюме. Оба направились к нам, и по их лицам я понял, что они индейцы. Расторопный хозяин книжной лавки тут же познакомил нас, хотя отрекомендовал он меня несколько напыщенно: писателем – специалистом по истории индейцев, жаждущим узнать все, что возможно, о Маленьком Бизоне и его книге.

Это обрадовало индейцев, действительно оказавшихся дальними родственниками Маленького Бизона. Капрал Джек Дэвис к тому же был ближайшим сотрудником автора книги и хорошо знал не только всю жизнь Маленького Бизона, но и историю появления на свет его произведения. Дэвис, угостив меня сигаретой, заметил шутливо:

– Вместо индейской «трубки мира»я предлагаю вам канадскую сигарету… Как мельчают обычаи!

У него были хорошие манеры, он бегло говорил по-английски и охотно рассказал мне, как возникла книга Маленького Бизона. Оказалось, что Маленький Бизон, набрасывая первоначальный текст, описал в соответствии с исторической правдой множество событий и потому книжка была обличительным документом против белых колонизаторов, особенно – американцев. Как и следовало ожидать, американские издатели категорически потребовали вычеркнуть все компрометирующие их собратьев места, в противном случае они отказывались опубликовать книгу. Маленькому Бизону пришлось уступить. Но то, что было напечатано, представляет собой только обрывки первоначальной рукописи и совершенно искажает правдивую картину, данную автором.

Приближалось время обеда. Я пригласил обоих индейцев в ближайший ресторан, и мы пообедали вместе. Капрал Дэвис пересказал мне содержание некоторых глав, изъятых из рукописи по настоянию американских издателей. Эти отрывки были не только интересны, но прямо потрясающи. Мои собеседники, видя, как я увлекся этим близким для них делом, охотно сообщали мне все новые и новые подробности о прежней жизни племени черноногих. В конце беседы молодой индеец Том, брат капрала, сказал:

– Нас радует, что вы так интересуетесь нашей историей. К сожалению, Маленький Бизон умер, а рукопись его пропала. Но вы писатель, у вас уже есть книги об индейцах. Напишите же историю жизни Маленького Бизона, но только правдиво. Пусть это будет повесть о настоящих людях и подлинных событиях, которые происходили у нас в прериях…

– Да, напишите! – подхватил Джек. – Мы расскажем вам обо всем, что нужно для книги. Я остаюсь здесь еще на несколько недель в госпитале для выздоравливающих. Мы сможем видеться.

Мы встречались почти каждый день. Беседы длились часами и крепко сдружили нас. Братья были неутомимы – они вспоминали все новые мельчайшие подробности и живо изображали события, происходившие свыше шестидесяти лет назад. Я усердно записывал всё. Постепенно из хаотического нагромождения отрывочных воспоминаний начала вырисовываться цельная картина прошлого. Когда несколько недель спустя мы прощались на виннипегском вокзале, у меня уже был готовый материал для книги.

Предлагаемое читателям жизнеописание Маленького Бизона имеет мало общего с книгой, выпущенной в свое время американскими издателями в Нью-Йорке. Это правдивый, неискаженный рассказ об эпохе, в которую жил Маленький Бизон. По духу своему, а также по описанным в ней подлинным событиям эта повесть приближается к первоначальному, неопубликованному жизнеописанию индейского автора, но фактический материал пополнен еще и сведениями, представленными мне двумя родственниками Маленького Бизона. Общая же композиция книги и литературный стиль ее – мои.

Аркадий Фидлер

СТОЛКНОВЕНИЕ С РУКСТОНОМ

Я индеец из отважного племени черноногих. Родина моя – одна из самых чудесных стран на свете. Это прерии у подножия Скалистых гор – там, где их пересекает граница между Канадой и Соединенными Штатами. Прерии здесь, как застывшие волны, – словно вихрь созидания всколыхнул это море буйных трав. Множество рек, стекающих со снежных горных отрогов, образовало глубокие, поросшие лесом долины, и леса эти кишат зверем и птицей.

Пушного зверя, особенно бобра, в прежнее время у нас было так много, что соседние племена – кри, ассинибойны, сиу, кроу – то и дело вторгались в наши охотничьи угодья, и приходилось вступать с ними в беспрестанные стычки. Но еще хуже было с белыми охотниками: более столетия, используя превосходство в средствах борьбы (карабины против луков), они оттесняли индейцев. Со всеми врагами наше племя справлялось, но было совершенно бессильно против другого, более убийственного оружия, которое принес с собой белый человек, – черной оспы, свирепствовавшей в прериях в 1838 году и уничтожившей три четверти нашего племени.

Наше племя вышло из этого бедствия ослабленным, хотя таким же мужественным, может быть, даже более отважным и менее уступчивым, чем ранее. Яростно сражаясь с соседними племенами, черноногие отстояли свои богатые охотничьи угодья. Белый человек в это время прокладывал зловещие тропы в других направлениях. Эти тропы вели в края, где в земле находили золото, – в Калифорнию, Колорадо, Вайоминг, к Черным горам. У нас же золота не было, и потому нам не приходилось вести безнадежно-отчаянные войны, какие выпали на долю сиу и шайенов – наших соседей на юге. Но это, конечно, не избавило нас от общей судьбы всех индейцев: американцы, а позднее и канадцы, пользуясь превосходной военной техникой, захватили прерии и Скалистые горы. Во стократ более многочисленные, они заставили нас уйти на отведенные нам земли, в так называемые резервации. Примерно с 1880 года в прериях наступила мрачная эра господства белого человека, когда бесчисленные стада бизонов – наших кормильцев – стали таять с ужасающей быстротой под выстрелами американских охотников.

Я родился как раз на грани этих двух больших периодов в жизни наших прерий – периода индейского и периода белого человека. Юность моя еще была безмерно счастливой. Мы свободно передвигались по прериям; вражда уступала место дружбе: с приходом колонизаторов яростные битвы с другими племенами прекращались, а гнет белых еще не был таким беспощадным и не отнял у нас свободу. В индейских становищах еще звучали веселые песни и воины совершали военный танец, хотя в глубине души мы уже чувствовали, что и нас неминуемо постигнет горькая судьба.

Одно из первых детских переживаний, которое навсегда осталось с тех лет в моей памяти, было связано с белым человеком. Между моим отцом и моим дядей, Раскатистым Громом, вспыхнул однажды спор. Резкие слова разбудили меня – я впервые сознательно взглянул на окружающее. Мы сидели у очага в просторном типи. На дворе выла буря, от порывов ветра, врывавшихся в вигвам, огонь колебался, и дым резко щипал мне глаза. Я прислонился к отцовским коленям, а он что-то гневно говорил над моей головой. Напротив нас сидел дядя. Раскатистый Гром был так же возбужден, как и мой отец. Мне еще и сегодня помнятся его сверкающие глаза. В вигваме было много людей.

Тогда я, малыш, не понимал, в чем дело, и лишь много позже уяснил причину ссоры. Дядя благоволил к американцам, почти пресмыкался перед ними; он хотел отдать свою дочь в жены одному из них, торговцу Дику Рукстону. Этот Рукстон находился в нашем лагере, и о нем шла дурная слава: он спаивал молодых воинов. Отец мой противился этому браку, но дядя упорно стоял на своем. За дочь он надеялся получить от Рукстона большой выкуп – много денег и товаров. Дядя верил в могущество американского доллара.

– Не верь им, брат, – говорил отец, – не давайся им в руки! Любое зло, отравляющее сегодня сердца наши, исходит от американцев. Вспомни о страшной болезни прежних лет. Она погасила мощь нашего племени…

– Но от оспы гибли и вашичу, белые люди! – вызывающим тоном ответил дядя.

– Белые торговцы навязывают нам огненную воду, заставляют нас пить до потери разума, а потом бессовестно обманывают нас. Твой Дик…

– Виноваты те, которые пьют водку, а не тот, кто продает ее! – кричал, перебивая отца, Раскатистый Гром. – Отказывайтесь пить – и вам не будут продавать. А Дик хочет заплатить настоящую цену за мою Немиссу.

– Жадность притупила твой острый взгляд, брат мой! Ты уже забыл великое несчастье нашего становища? Вспомни! Мы тогда почти достигли возраста воина. Разве должен я напоминать тебе о вероломном нападении белых людей? Черноногие жили с ними в согласии, не было между нами ни войны, ни раздоров. Солдаты окружили наш лагерь. Без всякой причины они внезапно начали убивать наших безоружных воинов, стариков, женщин. Вспомни: тогда погиб наш младший брат, ему было всего шесть лет. Погиб двоюродный брат – Бродячий Волк. Погибла его мать. Такой резни не может забыть ни один человек, если он сохранил разум и душу.

– Неразумно ворошить старое. Все это случилось много больших солнц назад…

– Ошибаешься! – настаивал отец. – Могут ли годы изгладить из памяти все это?

Возле вигвама послышалась хриплая ругань, и сидевшие у очага смолкли. Они узнали голос Рукстона.

Торговец резким движением отбросил полог вигвама и вошел внутрь. Увидев людей, он остановился в нерешительности, неуверенно покачиваясь на широко расставленных ногах. В руке американец держал бутылку виски. Окинув пьяным взглядом собравшихся, Рукстон грубо захохотал:

– Ого! Вся родня моей краснокожей невесты собралась в кучу…

Он, шатаясь, подошел к моему отцу, сидевшему ближе всех к входу, и, ткнув ему в руки бутылку, приказал:

– Пей, шурин!

Отец спокойно отстранил руку американца:

– Не пью. Благодарю.

– Пей! – заорал Рукстон, пытаясь насильно влить виски в рот моему отцу.

Тогда отец выбил бутылку из рук американца. Она описала в воздухе дугу и упала в дальнем углу вигвама.

– Goddam you!11
  Проклятье! (англ.)


[Закрыть] – взбесился американец и резким движением выхватил из-за пояса револьвер.

Но прежде чем Рукстон успел выстрелить, несколько воинов бросились к нему и обезоружили его.

Началась свалка. Друзья отца хотели убить Рукстона, но приятели дяди заслонили торговца.

Как и многие другие американцы, жившие в прериях, Рукстон носил густую, до самых ушей, бороду. Он казался мне олицетворением безобразия, каким-то упырем, оборотнем. У индейцев не бывает такой растительности на лице. Во время драки бородач рычал от ярости и был больше похож на злого духа, чем на человека. И он действительно стал злым духом нашего племени.

Все повскакали с мест и метались из угла в угол. Один я остался сидеть у очага, окаменев от испуга. Я видел две группы людей, выкрикивавших слова, полные злобы и вражды. Это привело меня в ужас: я словно предчувствовал трагедию племени – распад на два лагеря.

Дик Рукстон был не единственным американцем в нашем становище – с ним жили еще несколько вооруженных до зубов приятелей. Позже, на рассвете, люди эти выкрали Немиссу (кажется, с ее согласия) и на резвых конях умчались с места нашей стоянки. Не знаю, была ли за ними погоня.

Через несколько недель девушка вернулась к нам подавленная, с поникшей от стыда головой: Рукстон выгнал ее. У индейцев племени кроу, наших заклятых врагов, он нашел другую девушку и взял ее в жены.

РАСКОЛ В ПЛЕМЕНИ

После этого происшествия я снова стал беззаботным ребенком и смутно помню теперь, что происходило в последующие месяцы. Однажды я проснулся и почувствовал, что лечу по воздуху: оказывается, я упал с коня. Не помню, кто меня посадил на него, но помню, как упал и, даже лежа на спине, удивленно разглядывал черные пятна на белом брюхе коня… Ко мне подскочил старший брат Сильный Голос и, вытащив меня из-под коня, выругался:

– Это еще что? Крепче держись на коне! Если не умеешь ездить верхом, получай девчоночьи тряпки – воспитаем из тебя бабу…

С того дня я стал отчетливее воспринимать происходившие вокруг события. А конь, даже самый норовистый, уже не так легко мог сбросить меня.

В те дни мы еще могли свободно передвигаться по прериям, как и в прежние времена. Просторы, бесконечные просторы прерий были нашей стихией. Когда я теперь закрываю глаза и мысленно переношусь в прошлое, то вижу прежде всего широко раскинувшийся горизонт и безбрежное синее небо. Взор наш всегда был устремлен вдаль. Там ожидали нас опасности, приключения, друзья, там были звери, там скрывались наши враги и таилось неизвестное. Еще не совсем угасли старые раздоры с соседними племенами, и надо было все время быть начеку. Из-за синего горизонта надвигалась на нас беда – грозная, неумолимая, страшная. То был белый человек. О нем все чаще велись разговоры у очагов.

Эти рассказы особенно возбуждали наше ребячье воображение. Мы узнали, что где-то есть «большая вода», которая во много раз обширнее, чем наши прерии; что за нею живут тысячи белых людей – других, лучших, чем те, которые приходили к нам. Те не убивают бизонов, у них есть огромные «плавающие дома», которые называются кораблями и могут быстро, как рыбы, двигаться по воде. Мы, дети, не могли вдоволь надивиться рассказам о «длинном доме», который стремительно мчится по земле, выбрасывая из себя клубы дыма, пыхтит, как страшный дракон, и похож на гигантскую змею. Как могли мы поверить, что он мчится быстрее, чем десяток наших самых резвых мустангов? Далеко на юге, за рекой Миссури, мой дядя Раскатистый Гром видел этот «длинный дом», или поезд, как его называли белые. Когда он рассказывал об этом, у нас мурашки пробегали по спине, а дядя становился в наших глазах всемогущим мудрецом.

Находились у нас люди, которые не разделяли мнения дяди и часто спорили с ним. Люди эти вечно возвращались к одному и тому же.

– Нет добрых белых людей! – говорили они. – Все они коварны. Все похожи на Рукстона.

– Рукстон не самый плохой, – возражал дядя, – просто у него были скверные товарищи. Он слишком поддавался им… Так же как и в нашем племени, у них есть и хорошие и плохие люди. Те, что живут за «большой водой», – добрые люди. Они не сделают нам ничего плохого.

– Это неправда! Всех их одолевает жадность…

Спор переходил в ссору, и моему отцу часто приходилось мирить спорщиков. Отец высказывал мысли, до некоторой степени удовлетворявшие обе стороны:

– Давайте скажем себе, что там, за «большой водой», живут добрые белые люди, и кто хочет верить в их доброту – пусть верит. Но правда и то, что к нам в прерии приходят самые плохие из них. Они-то и отравляют нам жизнь…

Но в том, что эти пришельцы отравляют нам жизнь, далеко не все в племени были твердо уверены. Только самые дальновидные понимали, почему с каждым годом все меньше приходило к нам бизонов с юга. На юге американцы построили от моря до моря три железные дороги, которые, как три острых ножа, рассекали прерии, неся смерть бизонам. Тысячи белых охотников занимались истреблением этих благородных животных, которые для нас, индейцев прерий, были всем: пищей, одеждой, источником существования. Через несколько лет после постройки железных дорог ежегодные переходы бизонов с юга совершенно прекратились, и нам приходилось долго гоняться даже за маленьким стадом, еще сохранившимся в укромных долинах севера. Но и такие стада быстро исчезали.

В эти годы черноногие часто голодали. Племя охотилось на разных зверей, больше всего на лосей и оленей, и все-таки у нас часто не хватало запасов на зиму. Я помню, одно время был такой голод, что мы, мальчишки, крали из вигвамов у наших матерей кожаные мешки, вываривали кожу на костре и ели. В «год большого снега» наши отцы разбрелись по прерии в поисках бизоньих голов, оставшихся от последней охоты. Они снимали кожу с черепов и готовили из нее пищу. К счастью, наши воины вскоре наткнулись на стадо горных баранов, укрывавшихся от глубокого снега в предгорьях. Охотники вдоволь настреляли этих животных.

В то памятное голодное время мне пришлось пережить тяжелое душевное потрясение, первое в моей жизни. В нашем лагере, как и в других индейских лагерях, было много собак. Они часто служили нам для перевозки вьюков, если не хватало коней. У каждой семьи было много собак, у иной несколько десятков. Моим любимцем и верным другом был Пононка, огромный пес, явная помесь с лесным волком. Когда голод особенно терзал нас, мы ели собак. Наконец наступил день, когда и Пононка должен был стать жертвой. Я воспротивился этому.

– Маленький Бизон, – уговаривала меня мать, – он должен погибнуть, чтобы спасти жизнь нам, людям…

– Не должен, не может погибнуть! – кричал я. – Пусть пропадет весь свет, только не моя собака. Не дам моего Пононку!..

И собака не погибла. Я так горячо умолял, так страстно заклинал всех, так яростно бросался на защиту собаки, что пораженные люди смотрели на меня с тревогой. И Пононке была дарована жизнь.

Пользуясь нашим ужасным положением, американское правительство подсылало к нам своих агентов. Они уговаривали «продать» правительству наши земли, бросить свободную жизнь кочевников и принять власть американцев. За это американское правительство обещало бесплатно содержать нас в резервации. Зная печальную судьбу южных племен, мы не поддались тогда на эти уговоры – мы все еще надеялись прожить охотой.

Но несмотря на грозовые тучи, которые собирались над нами, жизнь для нас, детей, все еще была полна прелести. Мы, как говорится, не вешали нос. С незапамятных времен привыкший ко всяким невзгодам, наш народ и теперь радовался солнцу, теплу. Мы, ребята, бывали очень довольны, когда уходила зима, когда на небе появлялись первые признаки наступающей весны. Полярное сияние полыхало в вышине, а по ночам было слышно гоготанье диких гусей, летящих к северным озерам. Мы уже знали, что несут эти добрые предзнаменования – скоро наши родители свернут вигвамы и начнется радостное для индейца скитанье по солнечным прериям Северо-Запада.

Перед большим походом в прерии последнюю ночь в зимнем лагере обычно ознаменовывали военным танцем. Это был важный обряд. В эту ночь никто не спал, кроме нас, детей. Но и нам подолгу разрешали любоваться на торжества. Танцевали все взрослые мужчины, а их было в нашей группе более ста человек. Сразу же после ужина наши отцы, в одних набедренных повязках, начинали раскрашивать свои тела яркими красками, а матери делали замысловатые прически и одевались в лучшие наряды из оленьих шкур. Празднично одевали и нас, детей. Взрослые не противились, если и мы раскрашивали себе лица.

Этот танец в жизни нашего рода имел огромное значение. То была благодарность Великому Духу за счастливо пережитую зиму и моленье о том, чтобы он вдохнул в нас мужество на будущее и мы могли бы стойко встретить любую беду, любое несчастье.

Четыре удара в большой барабан разносились по долине. Это шаман племени возвещал начало торжеств. После этого вступления отзывались другие, меньшие барабаны, и возникал правильный ритм танца, а певцы затягивали заунывную воинственную песнь. В большой вигвам, наполовину заполненный людьми, подпрыгивая, вбегали танцоры. Подхватывая грозную мелодию песни, они медленно строились в круг, в центре которого находился костер. Их размеренные вначале движения становились резче, повинуясь ритму все убыстряющегося напева и все более частых ударов барабана, и переходили в бурную пляску. Танцоры издавали воинственные крики, зубы их зловеще поблескивали, в глазах горела жажда битвы. Устремив взор куда-то вдаль, через головы собравшихся, они словно вглядывались в таинственную глубину мифов и преданий, из которых родился суровый дух военного танца.

Этот танец возбуждал каждого индейца. Даже мы, малыши, дрожали от возбуждения: нам тоже хотелось кричать и танцевать вместе с нашими отцами, которые высоко подскакивали и пели:

– Пусть победа мчится по нашей тропе впереди, пусть сопутствует нашему оружию! Пусть враг уснет вечным сном!

Воины подбрасывали вверх куски дерева, подхватывали их на острия своих копий и восклицали:

– Так будет с нашими врагами! Мы пронзим их, как связку хвороста. Развеем, как жалкую труху!..

В одну из таких ночей произошло нечто, вызвавшее тревогу. Кто-то заметил, что не все люди нашего лагеря принимали участие в церемониальном танце. Мой дядя Раскатистый Гром и несколько других воинов уклонились от этого обязательного в племени танца и не пришли. Их поступок вызвал такое негодование, что торжество было немедленно прервано. Все были ошеломлены. В обрядовом вигваме стало тихо.

– Раскатистый Гром! – громко, во весь голос, воскликнул вождь лагеря.

Вождя звали Шествующая Душа, это был сравнительно молодой воин. Мужество, проявленное им в нескольких битвах с враждебными племенами, а главное – рассудительные речи на совете поставили его во главе нашей группы.

Дяди вблизи не оказалось, но его нашли и привели в обрядовый вигвам. Он стал в свете костра: лицо его было надменным и какие-то странные огоньки сверкали в глазах; он казался пьяным.

– Чего вам надо? – спросил Раскатистый Гром.

– Ты лишился разума? Как смеешь ты задавать такие вопросы? Ты знаешь, о чем моя речь! – твердо сказал Шествующая Душа.

– А почему ты так кричишь? Чего вы хотите от меня?

– Еще не было случая, чтобы кто-либо уклонился от участия в военном танце перед выходом из зимнего лагеря.

– А теперь есть такой случай: я!..

– Ты безумный человек!..

– Не хочу участвовать в танце!

– Объясни свои слова!

Взгляды всех собравшихся с явной недоброжелательностью были устремлены на моего дядю. Некоторые обряды имели такую силу воздействия и так глубоко укоренились в нашем быту, что малейшее отклонение от них просто не умещалось в наших умах – без этих обрядов не было жизни, как нет человека без дыхания. То, на что решился мой дядя, было не только святотатством в глазах многих из собравшихся – это свидетельствовало о явном помешательстве Раскатистого Грома. Должно быть, дядя был все-таки пьян, хотя отвечал как человек в здравом рассудке:

– Новый ветер идет в прерии. Он меняет все, что устарело. Знаете сами, как силен этот ветер. Ничто его не остановит…

– Значит, ты, Раскатистый Гром, хочешь, чтобы мы покорились ему? Чтобы мы отреклись от наших извечных обрядов? – с презрением крикнул Шествующая Душа.

Дядя не обратил внимания на его слова и продолжал:

– Наш Великий Дух был прежде хорошим, он оберегал нас. Но пришли Длинные Ножи – американцы. И что же? Их Великий Дух оказался сильнее. Зачем же мне танцевать для слабого Духа?

– Молчи!

Слово это прозвучало как резкий удар бича. Произнес его Белый Волк, наш шаман.

Этот необыкновенный человек пользовался огромным уважением и был самым мудрым среди черноногих. Белый Волк прославил себя множеством чудес, совершенных им. Мы верили в эти чудеса, хотя теперь я понимаю, что здесь не было ничего сверхъестественного: Белый Волк обладал небывалой остротой ума, позволявшей ему видеть вещи, скрытые для многих других. Свое влияние и опыт он всегда использовал для блага племени, поэтому мы больше любили его, чем боялись, и он был подлинным вождем нашей группы.

Его короткое слово прекратило всякие разговоры и прозвучало как приговор. Гнетущая тишина воцарилась среди собравшихся. Затем один из воинов принялся бить в барабан, сначала несмело и тихо, потом сильнее, а вскоре подхватили и другие, восстанавливая прежний ритм. Напряглись тела, и танцоры двинулись снова. Всех, как и прежде, захватила пляска, но теперь в ней было уже меньше огня и не так громко звучали песни о победе. Ледяное дыхание чужого ветра ворвалось в наши палатки.

Наши отцы танцевали всю ночь. Детям скоро велели укладываться спать, но дикая и сладостная мелодия тревожила наш сон, порождая жажду великих подвигов.

Было еще темно, когда лагерь огласился возгласами: «Вставать!» Люди тотчас же вскочили и выбежали под звездное небо. Отец ушел в прерию за лошадьми, а мы, малыши, стали помогать матери снимать шкуры, покрывающие вигвам. В путь наша группа выступила на рассвете.

И снова произошло печальное событие, и вновь я не мог удержаться от слез. Мой дядя Раскатистый Гром вместе со своими приверженцами отделился от нашей группы, решив жить и кочевать по прериям отдельно. Эти люди не хотели больше оставаться с нами. Вместе с ними ушли, конечно, и их семьи, а среди них – мой ровесник и самый верный друг, сын дяди Косматый Орленок. До этого дня мы всегда были вместе, нас связывали игры, забавы и большое, ничем не омрачаемое братство.

Приближалась минута нашего расставания. Мы стояли друг против друга, не в силах произнести ни слова, даже посмотреть один другому в глаза. От горя у нас была какая-то пустота в душе. Так и стояли мы в оцепенении, пока родители не позвали нас.

– Едешь? – пробормотал я наконец.

– Еду, – ответил Косматый Орленок, – но скоро вернусь…

– А если твой отец не захочет?

– Если не захочет, я убегу от него!

– Ой-ёй!

– Убегу, говорю тебе…

– Так далеко? Через всю прерию?

Видя мои сомнения, Косматый Орленок протянул мне свой чудесный маленький лук, из которого он уже хорошо стрелял сусликов, и сказал:

– Если не вернусь, лук будет твой!

Лук был очень дорогой, но Косматый Орленок был мне дороже всех луков в прериях. Мне хотелось плакать, слезы застилали глаза. Как в тумане, видел я друга, уходившего к родителям. Лук его остался у меня.

Когда взошло солнце, показались предгорья, а далеко за ними сверкали снежные отроги Скалистых гор. Повсюду еще лежал снег, но уже чувствовалась близкая весна. По мере того как наша колонна опускалась к долинам, казалось, что воздух с каждым часом становится теплее, но это разогревались наши сердца – перед нами, на востоке, расстилали свой красный ковер волнистые прерии.